К 120-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ
РАССКАЗЫ, СТИХИ
ИНДЕЙСКИЙ ПОСЕЛОК
На озере у берега была причалена чужая лодка. Возле стояли два индейца, ожидая.
Ник с отцом перешли на корму, индейцы оттолкнули лодку, и один из них сел на весла. Дядя Джордж сел на корму другой лодки. Молодой индеец столкнул ее в воду и тоже сел на весла.
Обе лодки отплыли в темноте. Ник слышал скрип уключин другой лодки далеко впереди, в тумане. Индейцы гребли короткими, резкими рывками. Ник прислонился к отцу, тот обнял его за плечи. На воде было холодно. Индеец греб изо всех сил, но другая лодка все время шла впереди в тумане.
– Куда мы едем, папа? – спросил Ник.
– На ту сторону, в индейский поселок. Там одна индианка тяжело больна.
– А… – сказал Ник.
Когда они добрались, другая лодка была уже на берегу. Дядя Джордж в темноте курил сигару. Молодой индеец вытащил их лодку на песок. Дядя Джордж дал обоим индейцам по сигаре.
От берега они пошли лугом по траве, насквозь промокшей от росы; впереди молодой индеец нес фонарь. Затем вошли в лес и по тропинке выбрались на дорогу, уходившую вдаль, к холмам. На дороге было гораздо светлей, так как по обе стороны деревья были вырублены. Молодой индеец остановился и погасил фонарь, и они пошли дальше по дороге.
За поворотом на них с лаем выбежала собака. Впереди светились огни лачуг, где жили индейцы-корьевщики. Еще несколько собак кинулось на них. Индейцы прогнали собак назад, к лачугам.
В окне ближней лачуги светился огонь. В дверях стояла старуха, держа лампу. Внутри на деревянных нарах лежала молодая индианка. Она мучилась родами уже третьи сутки. Все старухи поселка собрались возле нее. Мужчины ушли подальше; они сидели и курили в темноте на дороге, где не было слышно ее криков. Она опять начала кричать, как раз в ту минуту, когда оба индейца и Ник вслед за отцом и дядей Джорджем вошли в барак. Она лежала на нижних нарах, живот ее горой поднимался под одеялом. Голова была повернута набок. На верхних нарах лежал ее муж. Три дня тому назад он сильно поранил ногу топором. Он курил трубку. В лачуге очень дурно пахло.
Отец Ника велел поставить воды на очаг и, пока она нагревалась, говорил с Ником.
– Видишь ли, Ник, – сказал он, – у этой женщины должен родиться ребенок.
– Я знаю, – сказал Ник.
– Ничего ты не знаешь, – сказал отец. – Слушай, что тебе говорят. То, что с ней сейчас происходит, называется родовые схватки. Ребенок хочет родиться, и она хочет, чтобы он родился. Все ее мышцы напрягаются для того, чтобы помочь ему родиться. Вот что происходит, когда она кричит.
– Понимаю, – сказал Ник.
В эту минуту женщина опять закричала.
– Ох, папа, – сказал Ник, – разве ты не можешь ей дать чего-нибудь, чтобы она не кричала?
– Со мной нет анестезирующих средств, – ответил отец. – Но ее крики не имеют значения. Я не слышу ее криков, потому что они не имеют значения.
На верхних нарах муж индианки повернулся лицом к стене. Другая женщина в кухне знаком показала доктору, что вода вскипела. Отец Ника прошел на кухню и половину воды из большого котла отлил в таз. В котел он положил какие-то инструменты, которые принес с собой завернутыми в носовой платок.
– Это должно прокипеть, – сказал он и, опустив руки в таз, стал тереть их мылом, принесенным с собой из лагеря.
Ник смотрел, как отец трет мылом то одну, то другую руку. Проделывая это с большим старанием, отец одновременно говорил с Ником.
– Видишь ли, Ник, ребенку полагается идти головой вперед, но это не всегда так бывает. Когда это не так, он всем доставляет массу хлопот. Может быть, понадобится операция. Сейчас увидим.
Когда он убедился, что руки вымыты чисто, он прошел обратно в комнату и приступил к делу.
– Отверни одеяло, Джордж, – сказал он, – я не хочу к нему прикасаться.
Позже, когда началась операция, дядя Джордж и трое индейцев держали женщину. Она укусила дядю Джорджа за руку, и он сказал: «Ах, сукина дочь!» – и молодой индеец, который вез его через озеро, засмеялся. Ник держал таз. Все это тянулось очень долго.
Отец Ника подхватил ребенка, шлепнул его, чтобы вызвать дыхание, и передал старухе.
– Видишь, Ник, это мальчик, – сказал он. – Ну, как тебе нравится быть моим ассистентом?
– Ничего, – сказал Ник. Он смотрел в сторону, чтобы не видеть, что делает отец.
– Так. Ну, теперь все, – сказал отец и бросил что-то в таз.
Ник не смотрел туда.
– Ну, – сказал отец, – теперь только наложить швы. Можешь смотреть, Ник, или нет, как хочешь. Я сейчас буду зашивать разрез.
Ник не стал смотреть. Всякое любопытство у него давно пропало.
Отец кончил и выпрямился. Дядя Джордж и индейцы тоже поднялись. Ник отнес таз на кухню.
Дядя Джордж посмотрел на свою руку. Молодой индеец усмехнулся.
– Сейчас я тебе промою перекисью, Джордж, – сказал доктор.
Он наклонился над индианкой. Она теперь лежала совсем спокойно, с закрытыми глазами. Она была очень бледна. Она не сознавала ни что с ее ребенком, ни что делается вокруг.
– Я приеду завтра, – сказал доктор. – Сиделка из Сент-Игнеса, наверно, будет здесь в полдень и привезет все, что нужно.
Он был возбужден и разговорчив, как футболист после удачного матча.
– Вот случай, о котором стоит написать в медицинский журнал, Джордж, – сказал он. – Кесарево сечение при помощи складного ножа и швы из девятифутовой вяленой жилы.
Дядя Джордж стоял, прислонившись к стене, и разглядывал свою руку.
– Ну, еще бы, ты у нас знаменитый хирург, – сказал он.
– Надо взглянуть на счастливого отца. Им, пожалуй, всех хуже приходится при этих маленьких семейных событиях, – сказал отец Ника. – Хотя, должен сказать, он это перенес на редкость спокойно.
Он откинул одеяло с головы индейца. Рука его попала во что-то мокрое. Он стал на край нижней койки, держа в руках лампу, и заглянул наверх. Индеец лежал лицом к стене. Горло у него было перерезано от уха до уха. Кровь лужей собралась в том месте, где доски прогнулись под тяжестью его тела. Голова его лежала на левой руке. Открытая бритва, лезвием вверх, валялась среди одеял.
– Уведи Ника, Джордж, – сказал доктор.
Но он поздно спохватился. Нику от дверей кухни отлично были видны верхняя койка и жест отца, когда тот, держа в руках лампу, повернул голову индейца.
Начинало светать, когда они шли обратно по дороге к озеру.
– Никогда себе не прощу, что взял тебя с собой, Ник, – сказал отец. Все его недавнее возбуждение прошло. – Надо ж было случиться такой истории.
– Что, женщинам всегда так трудно, когда у них родятся дети? – спросил Ник.
– Нет, это был совершенно исключительный случай.
– Почему он убил себя, папа?
– Не знаю, Ник. Не мог вынести, должно быть.
– А часто мужчины себя убивают?
– Нет, Ник. Не очень.
– А женщины?
– Еще реже.
– Никогда?
– Ну, иногда случается.
– Папа!
– Да?
– Куда пошел дядя Джордж?
– Он сейчас придет.
– Трудно умирать, папа?
– Нет. Я думаю, это совсем нетрудно, Ник. Все зависит от обстоятельств.
Они сидели в лодке. Ник – на корме, отец – на веслах. Солнце вставало над холмами. Плеснулся окунь, и по воде пошли круги. Ник опустил руку в воду. В резком холоде утра вода казалась теплой.
В этот ранний час на озере, в лодке, возле отца, сидевшего на веслах, Ник был совершенно уверен, что никогда не умрет.
1925 г.
КОШКА ПОД ДОЖДЕМ
В отеле было только двое американцев. Они не знали никого из тех, с кем встречались на лестнице, поднимаясь в свою комнату. Их комната была на втором этаже, из окон было видно море. Из окон были видны также общественный сад и памятник жертвам войны. В саду были высокие пальмы и зеленые скамейки. В хорошую погоду там всегда сидел какой-нибудь художник с мольбертом. Художникам нравились пальмы и яркие фасады гостиниц с окнами на море и сад. Итальянцы приезжали издалека, чтобы посмотреть на памятник жертвам войны. Он был бронзовый и блестел под дождем. Шел дождь. Капли дождя падали с пальмовых листьев. На посыпанных гравием дорожках стояли лужи. Волны под дождем длинной полосой разбивались о берег, откатывались назад и снова набегали и разбивались под дождем длинной полосой. На площади у памятника не осталось ни одного автомобиля. Напротив, в дверях кафе, стоял официант и глядел на опустевшую площадь.
Американка стояла у окна и смотрела в сад. Под самыми окнами их комнаты, под зеленым столом, с которого капала вода, спряталась кошка. Она старалась сжаться в комок, чтобы на нее не попадали капли.
– Я пойду вниз и принесу киску, – сказала американка.
– Давай я пойду, – отозвался с кровати ее муж.
– Нет, я сама. Бедная киска! Прячется от дождя под столом.
Муж продолжал читать, полулежа на кровати, подложив под голову обе подушки.
– Смотри не промокни, – сказал он.
Американка спустилась по лестнице, и, когда она проходила через вестибюль, хозяин отеля встал и поклонился ей. Его конторка стояла в дальнем углу вестибюля. Хозяин отеля был высокий старик.
– Il piove1, – сказала американка. Ей нравился хозяин отеля.
– Si, si, signora, brutto tempo2. Сегодня очень плохая погода.
Он стоял у конторки в дальнем углу полутемной комнаты. Он нравился американке. Ей нравилась необычайная серьезность, с которой он выслушивал все жалобы. Ей нравился его почтенный вид. Ей нравилось, как он старался услужить ей. Ей нравилось, как он относился к своему положению хозяина отеля. Ей нравилось его старое массивное лицо и большие руки.
Думая о том, что он ей нравится, она открыла дверь и выглянула наружу. Дождь лил еще сильнее. По пустой площади, направляясь к кафе, шел мужчина в резиновом пальто. Кошка должна быть где-то тут, направо. Может быть, удастся пройти под карнизом. Когда она стояла на пороге, над ней вдруг раскрылся зонтик. За спиной стояла служанка, которая всегда убирала их комнату.
– Чтобы вы не промокли, – улыбаясь, сказала она по-итальянски. Конечно, это хозяин послал ее.
Вместе со служанкой, которая держала над ней зонтик, она пошла по дорожке под окно своей комнаты. Стол был тут, ярко-зеленый, вымытый дождем, но кошки не было. Американка вдруг почувствовала разочарование. Служанка взглянула не нее.
– Ha perduta qualque cosa, signora? 3
– Здесь была кошка, – сказала молодая американка.
– Кошка?
– Si, il gatto4
– Кошка? – служанка засмеялась. – Кошка под дождем?
– Да, – сказала она, – здесь, под столиком. – И потом: – А мне так хотелось ее, так хотелось киску…
Когда она говорила по-английски, лицо служанки становилось напряженным.
– Пойдемте, синьора, – сказала она, – лучше вернемся. Вы промокнете.
– Ну что же, пойдем, – сказала американка.
Они пошли обратно по усыпанной гравием дорожке и вошли в дом. Служанка остановилась у входа, чтобы закрыть зонтик. Когда американка проходила через вестибюль, padrone5 поклонился ей из-за своей конторки. Что-то в ней судорожно сжалось в комок. В присутствии padrone она чувствовала себя очень маленькой и в то же время значительной. На минуту она почувствовала себя необычайно значительной. Она поднялась по лестнице. Открыла дверь в комнату. Джордж лежал на кровати и читал.
– Ну, принесла кошку? – спросил он, опуская книгу.
– Ее уже нет.
– Куда же она девалась? – сказал он, на секунду отрываясь от книги.
Она села на край кровати.
– Мне так хотелось ее, – сказала она. – Не знаю почему, но мне так хотелось эту бедную киску. Плохо такой бедной киске под дождем.
Джордж уже снова читал.
Она подошла к туалетному столу, села перед зеркалом и, взяв ручное зеркальце, стала себя разглядывать. Она внимательно рассматривала свой профиль сначала с одной стороны, потом с другой. Потом стала рассматривать затылок и шею.
– Как ты думаешь, не отпустить ли мне волосы? – спросила она, снова глядя на свой профиль.
Джордж поднял глаза и увидел ее затылок с коротко остриженными, как у мальчика, волосами.
– Мне нравится так, как сейчас.
– Мне надоело, – сказала она. – Мне так надоело быть похожей на мальчика.
Джордж переменил позу. С тех пор как она заговорила, он не сводил с нее глаз.
– Ты сегодня очень хорошенькая, – сказал он.
Она положила зеркало на стол, подошла к окну и стала смотреть в сад. Становилось темно.
– Хочу крепко стянуть волосы, и чтобы они были гладкие, и чтобы был большой узел на затылке, и чтобы можно было его потрогать, – сказала она. – Хочу кошку, чтобы она сидела у меня на коленях и мурлыкала, когда я ее глажу.
– Мм, – сказал Джордж с кровати.
– И хочу есть за своим столом, и чтоб были свои ножи и вилки, и хочу, чтоб горели свечи. И хочу, чтоб была весна, и хочу расчесывать волосы перед зеркалом, и хочу кошку, и хочу новое платье…
– Замолчи. Возьми почитай книжку, – сказал Джордж. Он уже снова читал.
Американка смотрела в окно. Уже совсем стемнело, и в пальмах шумел дождь.
– А все-таки я хочу кошку, – сказала она. – Хочу кошку сейчас же. Если уж нельзя длинные волосы и чтобы было весело, так хоть кошку-то можно?
Джордж не слушал. Он читал книгу. Она смотрела в окно, на площадь, где зажигались огни.
В дверь постучали.
– Avanti6, – сказал Джордж. Он поднял глаза от книги.
В дверях стояла служанка. Она крепко прижимала к себе большую пятнистую кошку, которая тяжело свешивалась у нее на руках.
– Простите, – сказала она. – Padrone посылает это синьоре.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Дождь идет (итал.).
2 Да, да, синьора, ужасная погода (итал.).
3 Вы что-нибудь потеряли, синьора? (итал.).
4 Да, кошка (итал.).
5 Хозяин (итал.).
6 Войдите (итал.).
Из цикла стихов «Прощай, оружие»
(пер. А.А. Вознесенский)
МЫ НЕСЕМ ЛЮБОВЬ В СЕБЕ
Мы несем любовь в себе,
Взбираемся на высоту,
Все выше, выше.
Так тяжко двигаться,
Так трудно тебя нести, любовь моя,
Ноги не слушаются, ноги цепки.
В ногу, в ногу!
Ближе к цели…
В ногу, в ногу!
Ближе к Богу…
Ноги липнут, как магниты,
Страшно гибнуть, помогите, помогите!
В ногу, в ногу!
Ближе к цели…
В ногу, в ногу!
Ближе к Богу…
Ноги липнут, как магниты,
Страшно гибнуть, помогите, помогите!
Ноги ноют, ноги молят,
В дно земное бьют, как молот.
Все мура, и брось скулеж!
Холм, ура! Ты здесь умрешь?
В ногу, в ногу!
Ближе к цели…
В ногу, в ногу!
Ближе к Богу.
Ноги липнут, как магниты,
Страшно гибнуть, помогите, помогите!
В ногу, в ногу!
Ближе к Богу.
В ногу, в ногу!
Ближе к цели.
Ноги липнут, как магниты,
Страшно гибнуть, помогите, помогите…
Так трудно тебя нести, любовь моя.
Так трудно тебя нести, любовь моя…
ЛЮБОВЬ И СОСТРАДАНИЕ
Тише, тише.
Теперь в этот миг
Любовь,
Любовь и состраданье.
Только любовь,
Только любовь,
Только любовь и состраданье.
Когда они
Уходят в страну,
Откуда не возвращаются.
Умирает их внутреннее зрение,
И сознание это растет свежо и нездешне,
Но как роза, что ли.
И оно распускается
В любовь,
В любовь и состраданье.
Только в любовь,
Только в любовь,
Только в любовь и состраданье
ВЕЧНО ЖИВЫЕ
Этой ночью мертвые спят в холодной земле.
Снег забивается между корнями деревьев
И заносит маленькие холмики
С дощечками вместо надгробий.
Они почувствуют, как земля оживает,
Потому что мертвые стали частицей земли,
Потому что мертвые стали частицей земли.
Все те, кто достойно в нее сошли.
Вечно живые!
Вечно живые!
Вечно живые!
Вместе с землей.
А весной пойдет дождь, и земля станет теплой,
Черные деревья покроются листьями,
Маленькие холмики обрастут травой,
И мертвые почувствуют, как земля оживает.
Они почувствуют, как земля оживает,
Потому что мертвые стали частицей земли,
Потому что мертвые стали частицей земли.
Все те, кто достойно в нее сошли.
Вечно живые!
Вечно живые!
Вечно живые!
Вместе с землей.
ТОПОТ НОГ
Топот ног, топот ног, топот ног…
Он шагал, он шагал сколько мог,
Он шагал, он шагал с ними в ряд,
Убивать, убивать, убивать,
Убивать шел отряд.
Убивать, убивать иль умирать – все одно.
Все одно – наплевать,
Дождь и грязь, дождь и грязь – тяжело.
Ноги, ноги, ноги,
Ноги судорогой свело,
Брось ныть, брось ныть – не жалеть,
Все идем, все идем туда на смерть.
А шагать, а шагать уже невмочь,
Вот плечо, вот плечо, вот плечо,
Вот плечо – иди прочь!
Мимо, мимо, топот ног,
Дальше он, дальше он шагать не мог.
Вот и все, вот и все, жизнь – прости,
Тяжело, тяжело, тяжело тебя нести.
Топот ног, топот ног, топот ног…
Он шагал, он шагал сколько мог,
Он шагал, он шагал с ними в ряд,
Убивать, убивать, убивать,
Убивать шел отряд.
УБИТЫЙ
Кто-то кричал, кто-то кричал, кто-то кричал,
Кто-то кричал не переставая.
Это был какой-то немыслимый вопль,
Скрип и повизгивание.
Он лежал неподвижно, уткнувшись лицом в песок,
Закрыв голову руками.
Под ним было тепло и липко от крови.
Раз он почувствовал, как лезвие штыка
Прошло сквозь его тело и воткнулось в песок.
Потом все исчезло.
Какие-то люди подняли его и бегом понесли,
А крик все нарастал.
Он почувствовал, что все кругом
Становится больше и больше,
А потом все меньше и меньше,
А потом опять все больше, и больше, и больше.
Потом все побежало – и все быстрей,
И быстрей, и быстрей, и быстрей, и быстрей,
Как в кино, когда ускоряют фильм.
ПО МОКРОЙ ЗЕМЛЕ
По мокрой земле шлепает дождь,
Ручьями стeкает по темным скалам,
Скользит по черным стволам,
Черным стволам деревьев.
В грязную жижу превращает дорогу.
Здесь, на дороге, лежит раненый,
Его пытались поставить к дереву,
Но он сполз в лужу и так лежал, так лежал,
Больше его не поднимали.
Дальше на дороге лежали двое
Убитых, а может быть, тоже раненых.
Бой кончился. Кто знает, кто знает?
А может быть, все-таки придут санитары?
А может быть, все-таки придут санитары?
А может быть, все-таки придут санитары?
МЫ ТРАТИМ, ЧТО НЕ СОЗДАНО ДЛЯ ТРАТ
Единственная любовь моя!
Мы тратим, тратим, тратим
То, что не создано для трат.
Мы рушим, рушим, рушим
То, что немыслимо разрушить.
Нам в сердце случай
Целится, как из ружья…
Двенадцать скоро,
Время для ворья.
И ты вбежишь,
Прошедшим огороша,
Неожидаемо, тихоголосо
Ты просто спросишь,
Просто спросишь:
Можно? Это я.
