* * *
Ходя по улицам угрюмо-праздничного города,
Я подошел к разгадке тайны бытия.
Я видел многое: и статуи, что отпускают бороду
Зимой и жаждут новостей от воробья;
Я видел ад глубоких и зловонных переходов,
В которых очень долго тянутся секунды,
И боль дворняг, горчицу лижущих с хотдогов,
И взоры странного воинственного Будды.
Я знаю тайну старого зеленого подъезда,
Где дивные луга и стадо агнцев пушистых,
Я знаю кровожадного врача и бывшего езида,
Почти ослепшего любителя гашиша;
Я знаю худощавых, не флиртующих студенток,
Они рисуют то, что там, на месте уха,
И лист смоковный – там. Грызут себе коленку,
Белесую, как лук, глодают пальцы рук.
И все сильней таинственная страсть:
Какой из возрастов – скучней и буржуазней?
Когда «мы падаем» – сказать в последний раз?
Когда наступит самый главный праздник?..
Я смутно вижу лилии, крыжовник,
Прозрачные уста какой-то одалиски,
Обманчиво нахмуренные сказочные брови,
И в тихом взоре – звезды. Очень близко.
ОРНИТОЛОГИ ЛЮБЯТ ТАНЦЕВАТЬ
«Я знаю, что нельзя мне умирать
От воздуха, в котором нет тебя»,
Сказал я ей и выпустил из рук.
Быть может, это современный танец –
Толкнуть подальше тех, кого судьба
Не рекомендовала для разлук?..
И орнитологи ведь любят танцевать, –
Исследовать самцов и самок,
Зрачков расширенных глубокие ады.
Вплотную к ним – легко их испугать,
Одной улыбкой сбросить со стремянки
Застывшей на одной ноге мечты.
…Она летела в порт угрюмых торгашей,
Где принимала вежливость за грацию,
И запах кошек – за ароматы пармезана.
Там – разделила сонную судьбу вещей…
А за обветренной витриной строгий танец
Наследница епископов плясала.
И, в странах поглазания и поглощения,
Все время выбирала те, что холодней:
Декабрь – в Голландии, январь – уже в Финляндии.
Европа ей должна бы выдать поощрение:
Она приятней чужестранцев и гостей…
На паспортном столе танцуй в коротком платье!
Самцы и самки финских журавлей
Едят ли хлеб с протянутой руки или
Тростник в швейцарском шоколаде?
Не знаю я, где Лукоморье веселей;
Не знаю я, где шествуют богини,
Но милая ступает по Лапландии!
И там, на скованных подводной цепью
Кувшинках слушает русалок,
Поющих о киотском протоколе.
По топям, хлябям, глубям… Весь в отрепье
К ней красным пальцем прикасался
Развратник Оле:
«Ты озеро себе найди по вкусу,
А я найду тебе браслет и обруч
На белое колено, ты только дай мне время.
Дождись тепла; позволь, как уксусу,
Воде проникнуть в поры…
Расти свой хвост, стань частью племени!
А следом я приду болото то глотать;
Ловить русалок, раздвигая палкой
Подводные, тысячелетние цветы…»
Но тот, кто будет их затем искать,
Не находя цветов или останков,
В зрачках не отразит глубокие ады.
КУКЛЫ
Одна из них – в джинсах,
Другие две – в платьях,
Но они – все равно – вместе.
Я протираю линзы
От осевших на них проклятий
И ненайденных истин.
Одна из них – в джинсах,
Другие две – в платьях,
Но они – все равно – вместе.
Скроены – из крепдешина,
Из шерсти овец Нормандии,
Набиты бобами и лестью.
Одна из них – в джинсах,
Другие две – в платьях,
Но они – все равно – вместе.
Свидетельницы абсолютизма,
Эпохи лукавства, симпатий,
Нагнетения, фрейлинства.
Одна из них – в джинсах,
Другие две – в платьях,
Но они – все равно – вместе.
Устав от расчерченной жизни,
Парик уронил математик,
Коэффициент найдя телесности.
Одна из них – в джинсах,
Другие две – в платьях,
Но они – все равно – вместе.
Их кудри – дождевые брызги
Под каретой в день коронации.
Их кудри – созвездия
Над куполом кукольной жизни,
Где-то в Голландии,
В лондонском предместии,
Куда уезжали с любимым солистом,
Лишеннные замков и власти
Мечтатели о бессмертии.
(Одни из них – в джинсах,
Другие – в платье
Сестры милосердия.)
ЭТО КАРАКИЛИСА, ДЕТКА
Следы канувшего куда-то тела
У оконного стекла,
Много свежей горной пыли,
И – ни мухи не залетело,
Ни одного паука…
Номер для съемок ужасного фильма!
В отсутствие гостя
Сюда никогда не заходит
Уборщица;
Из окна почти видно церковь
И не видно торжища.
Подоконник авианосный –
Приют богемных голубей.
Оконная рама вся в занозах,
От краски лунной голубей.
С виду окно – платоническое,
Как в каком-нибудь Липецке.
Оно – для полутьмы панической,
Которая хуже тьмы египетской.
Кариатиды ли чудились гордым арменам,
Каракилисы розы?..
Пропорции строго измерены
Твердой рукою генералиссимуса.
Думай о том, что ты можешь сделать
На благо Каракилисы, детка!
Отойди от окна, пока ты цел и
Не застряла щеколда-ветка.
А, впрочем, щеколды –
Валюта, налог на воздух;
Собирай же замки от свободы –
Окна задушевного слезы.
За них тебя всюду пропустят –
На заводы, и в замки, и в храмы,
А если тебе станет грустно,
Включат фильм на большом экране.
Там, в подпольном одном кинотеатре,
Ты увидишь новостные сводки:
Век двадцатый, – под ритм вентилятора,
В режиме обратной промотки.
