Он не нуждался в особом представлении в Осетии: как на Севере, так и на Юге его называли Петровичем. Таймураз Петрович Плиев (1935-2016) был патриархом осетинского краеведения. Интерес к родной земле, романтическое мировосприятие и неугасающее творческое горение создавали вокруг Петровича особую притягательную атмосферу, а его экскурсии и лекции отличались не только глубиной знания предмета, но и особым артистизмом. Но едва ли его многочисленные студенты и слушатели лекций знали, что в душе этого удивительного человека жила ностальгия по несыгранной роли. От природы наделенный талантом перевоплощения, он в молодости связывал свою судьбу с театральным искусством. Из воспоминаний Петровича, записанных поэтом Натальей Куличенко, стало известно, что «из Щукинского театрального училища в Северную Осетию приехала выездная комиссия по набору студентов с периферии. И Таймураз вместе с Федором Каллаговым сдавал вступительные экза-мены, получив задание: в этюде изобразить траге-дию. Ему – комику и юмористу – пришлось сыграть трагедию! И самое интересное, что он великолепно справился с заданием, комиссия была в восторге от талантливого юноши. Позже на его имя из Щукинского училища пришло письмо с вызовом на учебу – он был зачислен в ряды студентов! Но мама не стала показывать письмо сыну, она очень не хотела, чтобы он стал актером и уничтожила – сожгла! – это письмо. И только много позже Таймураз узнал об этом…»
Очевидно, на столь кардинальный поступок мать отважилась из самых лучших побуждений, однако это внесло существенные коррективы в дальнейшую судьбу ее сына, наполненную и драматизмом, и тяготами житейских невзгод. Впоследствии Таймураз Петрович успешно закончит вначале факультет физического воспитания, а затем и факультет истории СОГУ. Он более двадцати лет проработал преподавателем на факультете физического воспитания и приобщил к здоровому образу жизни и спорту многих своих студентов, для которых разрабатывал туристические маршруты по историческим местам Осетии и проводил этнографические экспедиции. Для него памятником педагогической культуры осетин служил Нартовский эпос, что тогда никак не вписывалось в идеологические рамки. Однако, независимый в своих суждениях, Петрович ломал стереотипы, утверждая, что в основе прогресса любого общества лежит традиция, но партийные функционеры того времени думали иначе, утверждая, что история Осетии началась лишь с 1917 года. Петрович осуждал подобную идеологию, формирующую безродных «манкуртов». По этой части в 80-х годах в Осетии особо отличился Владимир Одинцов – Первый секретарь Северо-Осетинского обкома КПСС ( 1981-1988), годы его правления до сих пор печально известны в Осетии под названием «одинцовщина» – время подавления национального самосознания и преследования представителей осетинской интеллигенции, среди которых оказался и Таймураз Петрович Плиев, обвиненный Одинцовым в национализме и разжигании межнациональной розни. Тогда перед Петровичем закрылись многие дороги, пришлось покинуть Университет. Обвинение обернулось для него чередой тяжелых лет. Спустя годы он напишет в своей неопубликованной автобиографии: «Когда же я мог стать националистом, если родился в русском селении, воспитывался среди русских и мои ближайшие друзья-односельчане русские. Когда я мог стать националистом и невзлюбить русских, если я грамоту постигал через русский букварь и литературу, через русский язык постигал все гуманитарные науки и никогда ни один представитель другой нации не пострадал от моего необъективного к нему отношения». Столкнувшись с такой чудовищной несправедливостью, Петрович, тем не менее, не озлобился и до конца своей жизни оставался необыкновенно доброжелательным человеком. К мнению этого энциклопедически эрудированного историка-исследователя прислушивались и маститые ученые, и политики, и общественные деятели, и представители культуры и искусства. Любовь «к преданьям старины глубокой» Петрович унаследовал от своего отца Петра Плиева, талантливого сказителя, знатока богатейшего осетинского фольклора, нартского эпоса, знавшего наизусть «Ирон фæндыр» («Осетинская лира») Коста Хетагурова. Таймураз Петрович признавался, что после слов «мать» и «отец» было имя Коста. И как личное оскорбление воспринимал неуважительное отношение к поэту. Он открыто осудил предложение Тамерлана Дзудцова (художественного руководителя Юго-Осетинского государственного театра) убрать из учебного процесса знаменитое стихотворение Хетагурова «Додой», назвав шедевр Коста «проклятием в адрес осетинского народа», а в статье «Нарские сказания», написанной в 2006 году, осудил вердикт, вынесенный официальной властью, об отмене ежегодного праздника Коста в Наре: «Идеологическая обоснованность отмены ежегодного празднования “Дня Коста” в нашей прессе промелькнула в виде скупого тезиса о “более глубоком почитании Коста” (?!). Но это, по меньшей мере, нелогично. Вместо того, чтобы максимально обустроить Нар, музейный комплекс Коста, Поты фæз – место ежегодных праздничных мероприятий, у нации с легкой душой отняли ее символы, ее сердце на пять лет… решение сегодняшних проблем Нара не терпят отлагательства и в свете современного состояния родного языка и этнической культуры Осетии. К тому же сам Нар, так и знаменитый Поты фæз тесно связаны с биографическими моментами как самого Коста, так и славного предка Хетага». Петрович прозорливо заметил, что ежегодный праздник поэта в Наре способствовал единению осетинского общества и всплеску национального самосознания, что, по его мнению, крайне актуально в условиях глобализации. К какой бы исторической теме, связанной с Осетией ни обращался Плиев, он ее тщательно выверял и нередко вносил точные коррективы или опровергал ложные, не соответствующие истине сведения, которые по тем или иным причинам попадали даже в официальные научные источники. Петрович не расставался с блокнотом и карандашом и вел полевые записи, среди которых немало уникальных сведений, в том числе о беспрецедентном для Осетии примирении кровников, состоявшемся в Куртатинском ущелье, в местечке, где находится знаменитый каньон Кадаргаван. Возвышающаяся скала, словно ударом меча, разрублена рекой Фиагдон на две части. На одной из этих половин туристы видят рукотворную «Тропу Чудес». На горной дорожке находится памятник – большой камень, в который вонзен «Меч кровников», одним из инициаторов памятника был Таймураз Петрович Плиев. К сожалению, сегодня туристам рассказывают расхожую историю, якобы оружие воткнули в скалу кровные враги, повстречавшиеся на этом месте, а после того как они примирились – стали побратимами. В осетинской традиции такое невозможно себе представить . Процедура примирения кровников довольно сложная и она не обходилась без посредников и участия враждующих фамилий, но и в случае мира кровники братьями не становились. Петрович, конечно, об этом знал и приводил две легенды, связанные с событиями, запечатленными в памятнике «Меча кровника». Он записал их еще в 70-х годах прошлого века со слов старейшин селения Цымыти. При жизни Петровича легенды опубликованы не были, они впервые приводятся в журнале «Дарьял», тексты любезно предоставлены Аидой Бзаевой – бывшей студенткой Таймураза Петровича Плиева. Обе истории повествуют о легендарных cepnu Осетии. А выдающийся вклад Петровича в краеведение лишь на закате его жизни был отмечен заслуженной наградой – медалью «Во Славу Осетии».
* * *
Башня Талхановых знаменита не только своими загадочными петроглифами, но и славой ее последнего владельца – знаменитого абрека Дзаго Талханова. Случилось это где-то в середине 19 века.
Неуловимого и смелого Талханова долго не могли арестовать. После долгих скитаний он вернулся к себе домой. Его заметил сосед, когда он ночью, при свете сосновой лучины, занимался своими делами. Зная о денежной премии, обещанной за голову Талханова, сосед поскакал во Владикавказ, где сообщил властям, что в настоящее время Дзаго находится у себя в башне. Десять вооруженных конных полицейских тотчас же, во главе с начальником, прискакали в Цымыти и, окружив башню, начали осаду. Командир крикнул ему: «сопротивление бесполезно, мы не уйдем без тебя, живого или мертвого». Талханов, прошедший «огонь, воду и медные трубы», ответил ему: «Вы меня не видите и убить меня не можете, а я вас всех вижу и легко справлюсь с вами», и тут же отстрелил указательный палец правой руки начальника. После выстрела Талханов продолжил: «Вы можете стрелять еще и день, и два и три, но патронов у вас мало, половину вы уже расстреляли». Полицейские перевязали руку начальнику, и когда стемнело, по его приказу не спали, чтобы не упустить абрека. Однако к рассвету, смертельно уставшие, уснули, и начальник тоже задремал, продолжая стонать от боли.
Талханов выскочил из башни и в два прыжка оказался у своего нерасседланного коня. Вместо того, чтобы убежать, он подскочил к стонущему полицейскому и выстрелил из ружья возле его уха. Все вскочили, он же, гарцуя на коне, сказал им: «Я бы мог скрыться, но хочу вам доказать, что ни 10, ни 20 вооруженных полицейских не смогут одолеть горского абрека. Так вот, я предлагаю вам честное соперничество. Если ваши всадники чего-нибудь стоят, то попробуйте догнать меня. Как догоните – расстреляйте, живым не дамся… Хлестнул коня и скрылся в сторону Фиагдонского каньона. Полицейские последовали за ним.
Хорошо зная тропу на левобережной скале, Талханов, прежде чем повернуть с общей дороги, приостановил коня, чтобы показать, что якобы устал. Начальник крикнул своим подчиненным: «Берите его!» Абрек резко повернул коня в сторону противоположного берега. Зная все подробности местности, он снял ноги со стремян, арканом хлестнул коня, перелетел на правый берег, на лету набросил аркан на одинокую сосну и, потеряв коня, поднялся по аркану и скрылся в лесу…
Все произошло так быстро, что полицейские, в суматохе ничего не поняв, посыпались в реку Фиагдон, как горох…
Вот такие были джигиты-абреки в наших горах. Остро вос-принимая все виды несправедливости, они мстили властям по мере своих сил и возможностей.
Также это место знаменито другой былью…
Гаппо Казиев, вернувшись с русско-турецкой войны 1877-78 гг., стал местной знаменитостью в связи с тем, что многих одарил ценными для того времени подарками, которыми был награжден за свои подвиги.
В Осетии он прославился своим любимым трюком – танцем на коне. Каждая фамилия считала честью пригласить Гаппо на торжество, где он блистательно гарцевал на своем красивом коне.
Однажды на свадьбе старики стали звать его – где же Гаппо, пусть станцует для нас. Он выехал верхом в круг и начал танцевать. Музыка все громче звучала, люди с восторгом наблюдали за танцем человека и лошади. Круг сжимался. Гаппо понял, что его разгоряченная лошадь случайно может задеть близко стоящих людей. Он рывком уздечки вынудил коня остановится. Лошадь начала пятиться назад. Один хромой с палкой в руках зазевался, и лошадь наступила ему на ногу. Он от боли взревел, грубо выругался (что было непростительно) и с размаху ударил коня палкой. Гаппо, оскорбленный, соскочил с лошади, схватил хромого, поднял в воздух и сказал: «Ты с сегодняшнего дня не жилец на этом свете. Я не могу омрачить свадьбу, пока живи, но знай, что я тебя уничтожу».
Когда Гаппо его убил, фамилия хромого объявила кровную месть. Разумеется, были мудрые люди, которые отговаривали от совершения возмездия, но гордая фамилия Гуриевых не отступала, круглосуточно следила за ним. Однажды Гаппо ехал на равнину и в районе Фиагдонского каньона по левому берегу встретился с земляками, которые везли пшеницу из Моздока. Они остановили Гаппо и сказали, что его ждут за поворотом пятеро Гуриевых, и как только он покажется, в него выстрелят пять ружей. Земляки просили его вернуться обратно. Гаппо им ответил:
– Вы мне предлагаете повернуть назад и трусливо вернуться, а завтра кто со мной поздоровается?
Они продолжали его уговаривать.
Он призадумался и сказал:
– Ну, ладно, пусть живут. Я сделаю так, что не прольется осетинская кровь, но и назад не поверну.
Гаппо повернул коня направо, бросился вниз и исчез в бурных водах реки Фиагдон. Однако выплыл с конем и, доплыв до передового дозора Куртатинской оборонительной системы, вышел из воды. По осетинскому этикету мужчина вне дома не мог снять с себя одежду. Поэтому пришлось сесть на коня в мокрой одежде, с которой ручьями стекала вода.
Тем временем к месту, где разворачивались события, подъехала вторая подвода. Всегда среди народа найдутся злопыхатели и завистники. Гаппо был настолько сильным, уважаемым и знаменитым, что некоторых людей его слава стала угнетать. Двое из подъехавшей подводы решили кольнуть Гаппо. Они говорили с насмешкой:
– Кто мог так напугать неустрашимого Гаппо, что он упал с конем в реку?
Он им отвечал:
– Гаппо до сегодняшнего дня никто не мог напугать, но у меня был выбор: на полном скаку подлететь к моим кровникам; я бы успел одного или двух подстрелить, а уже изрешеченный пулями остальных, я мог бы конем раздавить оставшихся. Но я устал от крови, мне не нужна бессмысленно прерванная чужая жизнь.
Так он говорил, и злопыхатели поняли, что он поступил в высшей степени благородно.
Все свидетели этого случая, когда прибыли в Даллагкау, попросили собрать ныхас. Было принято решение обратиться к Гуриевым с тем, что Гаппо не преследовать надо, а, напротив, чтить и уважать, ибо он честь и слава всего Куртатинского общества. Гаппо на тот момент было за 50 лет. Он отличался богатырским здоровьем. Известен случай, когда его свели с известным борцом Казбеком Горой (Бола Кануков). Они в долгом поединке так и не смогли одолеть друг друга…
Считается, что с тех пор куртатинцы, за редким исключением, примиряли кровников, а кровная месть перестала быть долгом чести в сознании народа и стала восприниматься как ненужный пережиток прошлого.
Эти события увековечены «на тропе чудес» в Фиагдонском каньоне в виде вонзенного в скалу меча.
Автор благодарит Аиду Бзаеву за предоставленный материал.
