РАССКАЗ
Нелегко повалить телеграфный столб, еще трудней его поднять, но, пока он лежит на вспаханной сна-рядами дороге, мешая движению, об электричестве в городе не может быть и речи. Вот мы с Бесой и решили зарядить свои телефоны на почте, где работал мощный генератор. А на шатком деревянном столе, в каморке подвыпившего охранника лежала черная, в несколько гнезд, розетка, по краям обмотанная изолентой. Подсоединив к ней мобильные, я и Беса вышли на улицу покурить. Охранник вертелся возле нас, точно подстреленный пес, скулил и пытался поведать про восьмое августа. Впрочем, у каждого из нас был собственный армагеддон, до чужих ли историй, дедок, свое бы переварить. Гул генератора кромсал его речь, я не слышал, о чем он гундосил, но, чтоб не обидеть человека, сочувственно поддакивал, надеясь, что скоро ему надоест гнать пургу и он заткнется. Но охранник не унимался, от алкоголя и пережитого он совсем очумел: вдруг стянул с себя камуфляжные штаны, нагнулся и показал залатанный пластырями зад.
– Знаете, сколько во мне еще осколков? – крикнул он.
– Наверное, куча, – предположил я вежливо.
– Куча мала, но это еще не все, – охранник вылил из глаз добрую порцию чачи, постоял еще немного раком, выпрямился, подтянул штаны и стал затягивать брючный ремень. – Я чудом остался жив, парни, а вот дом мой сгорел, хотя будут компенсации…
– Что будут давать? – оживился Беса.
– Деньги за разрушенные дома… Вы разве не знаете?
– Таме, ты ничего не слышал? – я отрицательно покачал головой. – Я тоже. – Беса подбадривающе хлопнул по плечу охранника. – И почем нынче руины?
– Полтора миллиона, – сказал охранник, скукожившись от боли, видно, и на плече у него был объект для миноискателя. – А на что мне эти копейки? На них и палатки не купишь.
– Ты точно знаешь? – нетерпеливо и как бы не веря спросил Беса. – Может, тебе приснилось?
– Я на почте работаю, – заявил гордо охранник. – А мы тут все знаем.
Беса мотнул головой, мол, валим отсюда, но я не сразу понял и продолжал стоять, собираясь прикурить от окурка.
* * *
Я немного торможу после этих диких бомбежек, хотя дело больше в рухнувшем потолке. Беса откопал меня, да я бы и сам вылез из-под гипсокартонных обломков. Зато люстра была тяжелая, хорошо, успел отскочить в сторону, не то пригвоздила бы меня к полу, как прекрасную вампиршу из моего любимого фильма.
Теперь-то я рад, что у нас дома висит обычная лампочка, не страшно, если упадет на тебя, шишки на голове, и той не будет, главное не порезаться осколками…
Дня три назад, когда Цхинвал трясло от канонады, Беса добрался до моего дома, и в ожидании затишья мы нервно прохаживались по комнате под железобетонным потолком.
– Как ты думаешь, выдержит потолок, если, допустим, на него упадет мина? – спросил я Бесу.
Тот взглянул наверх, немного подумал и сказал:
– Маленькую мину, может, и выдержит, но бомбу авиационную точно нет.
– Бомба одним своим весом раздавит хату, как спичечный коробок, не говоря уже о взрывной волне.
– Да уж, конечно, после бомбы здесь будет одна большая воронка. А чего это ты раскаркался?
– Надо же о чем-то говорить.
– Ну давай тогда побазарим о моем пулемете. Знаешь, откуда он у меня?
– Нет.
– На улице валялся, видно, кто-то драпал и бросил. Да ты погляди, он совсем новый!
Взглянул – действительно новый, но прыгать от восторга не стал, не тот возраст. Мне уже сорок два, из них половину скормил войне. Когда думаю об этом, запираю дверь на ключ, включаю громкую музыку и начинаю реветь во всю мощь своих легких, или падаю на пол и, рыдая, катаюсь по нему, как собака по лошадиному навозу, или бьюсь головой о стенку – одним словом, безумствую.
Разговор на этом иссяк, а взрывы продолжали греметь, и мы снова принялись ходить по комнате, поглядывая наверх…
Лампочка потухла еще ночью, впрочем, утром улицы и так освещались солнцем и огнем пожаров, и мы с Бесой, так и не дождавшись тишины, выбрались в город, угнали «семерку» и помчали в банк. Беса, известный лихач, гнал вовсю и по дороге чуть не въехал в толпу ополченцев, тащивших кого-то в укрытие. Он нажал на тормоз и дернул ручник одновременно, нас занесло на бордюр, и мотор заглох. Мы выскочили из машины, протолкались вперед и увидели лежащего на брезенте парня. Он был без сознания, его левая штанина побурела от крови. Ополченцы попросили отвезти своего товарища в больницу, сказав, что «скорую» вызывать сейчас глупо, все равно не приедет, да и вообще с транспортом проблема. Сейчас все передвигаются пешком, кроме грузин, конечно, эти на танках или бронемашинах шуруют по улицам. Мы с готовностью согласились, запихнули беднягу на заднее сиденье, и тут к нам подсели еще два черт знает откуда взявшихся торчка. Они чесались и говорили так, как обычно говорят в нашем городе наркоманы, то есть тягуче, нарочно искажая речь. Я хотел их высадить, но они заявили, что раненый их близкий друг, и прижались к нему как к родному.
– Ну тогда держите его крепко, чтоб он не упал, – сказал я.
– Да мы держим, не беспокойся.
– И не ройтесь в его карманах.
– Вообще-то, он нам должен. Этот гад вчера стырил все наши запасы, и как теперь узнать, куда он их спрятал? Он может, сука, притворяется, – один из торчков отхлестал раненого по щекам, но тот даже не пикнул.
– Ладно, вы поаккуратней с ним, – я погрозил наркошам пальцем. – Знаю я вас, вы чуть что ножом пыряете.
– Ты лучше проверь их, – бросил Беса, возясь с проводами зажигания.
Ополченцы снаружи решили, что машину надо толкать, дружно налегли на «семерку», хотя она была на ручнике, и покатили нас.
– Эй, не надо! – кричал Беса. – Вы что, совсем охренели, мать вашу!
Торчки задергались от смеха, а я наставил на них автомат и велел им выложить из карманов все острые колющие предметы.
– Да нет у нас ничего, – обиделись торчки.
– Ладно, оставь их, – сказал сквозь зубы Беса. – Все равно они сдохнут от передоза.
Я знал, отчего он так злится: Алмар, наш друг, тоже сторчался, но он был словно ангел, и мы очень его любили. Алмар переборщил с дозой и упорхнул на небо еще в 94-м, и мы горько оплакивали его, как и другого нашего товарища, Кумпола, – правда, тот умер от цирроза печени. Они с Алмаром любили варить ширево вместе. Бывало, я тоже держал зажигалку под ложкой, в которой шипела и пузырилась черняшка. А если у друзей случалась ломка и не было чем полечиться, я и Беса выходили на охоту, ловили в подворотне какого-нибудь наркомана, вырубали, если тот был агрессивный и хватался за нож, обчищали его карманы и возвращались к друзьям с дозой.
– Зачем так говоришь, брат? – сказал укоризненно один из торчков, другой курил и будто невзначай стряхнул пепел на лицо ополченца – похоже, тот здорово им насолил.
Беса повернулся к ним с таким лицом, что те отодвинулись и приклеились к своим углам, точно афиши с изображениями при-видений.
– Никакой я вам не брат, понятно?
– Эй, держите раненого! – крикнул я торчкам. – Вы его уроните!
– А чего он наезжает на нас?
Беса пообещал свернуть торчкам шеи, если они не заткнутся, и опять принялся за провода, подсоединил наконец, машина завелась. Он выкрутил руль, нажал на газ, «семерка» рванула, и мы помчались. Ополченцы отстали, но, вероятно, решили, что круто помогли нам, и радостно махали вслед кто рукой, кто автоматом. Беса повернул на перекрестке и погнал в больницу. Машину заносило от взрывов, и Беса сказал, что зря мы взялись за это дело, дескать, угробим и себя, и раненого; на торчков плевать, они уже и так дохлые. Те сделали вид, что ничего не слышат. Я внимательно следил за ними, чтобы они не укокошили своего дружка, а мы тем временем проскочили в ворота больницы и тормознули возле кареты скорой помощи.
Торчки, обнаружив, что у раненого ничего нет, кроме фарша в штанине, выскочили из машины – только двери хлопнули; пришлось самим возиться с их товарищем. В приемном отделении уложили его на кушетку. Знакомая журналистка, оказавшаяся тут, пыталась взять у нас интервью, а у меня руки слиплись от крови бедолаги ополченца – до пустых ли разговоров сейчас? Давай потом, сказал я ей, мы человека спасаем, хотя у него уже заострился нос, да и черты лица не те что прежде.
– Парень был гораздо свежей, когда мы его взяли на борт, – пояснил Беса.
Журналистка впечатлилась нашей самоотверженностью спасать попавших в беду людей и смотрела на нас, как на героев. Мы обменялись номерами телефонов, она взяла с меня слово позвонить ей вечером, я пообещал, разумеется, если останусь жив. Снаряды между тем начали падать совсем близко; от взрывной волны со стен и потолка сыпалась штукатурка. Журналистка в ужасе открыла рот, вытянула вперед руки, как будто хотела защититься от ужасного видения, и стала оседать. Я бросился к ней, чтоб поддержать, но она оттолкнула меня, потеряла равновесие, упала на каталку с трупом, взвизгнула и бросилась вон из приемного.
Подбежала медсестра и попросила меня и Бесу отнести раненого в подвал.
– А где это?
– Идите за мной, только быстро.
Мы уложили ополченца на носилки и кинулись за ней следом. Сбагрив медикам завернутое в камуфляжную ткань мясо, я спросил врача: выживет наш пациент или как?
– Безусловно, – отвечал тот. – И хотя он уже одной ногой в могиле, но мы его вытащим, даже если придется резать, – он сжал ладонь в кулак, согнул руку и сделал несколько мощных отпиливающих движений: раз-два, туда-сюда.
Я поблагодарил доктора, пообещав подбросить еще парочку раненых, если таковые встретятся на пути. Затем мы выбрались из больницы, сели в машину и погнали в банк. Но по дороге снова попали под обстрел. Беса заглушил мотор возле какого-то особняка, мы вылезли из машины и кинулись в дом. Внутри было светло и просторно и потому жутко неуютно – по мне, лучше темный подвал и желательно поглубже.
Беса упал на диван, положил перед ногами пулемет и сказал, что лучшего места переждать бомбежку не сыскать. Я сел рядом и спросил: какого черта нам нужно в банке, почему мы все время туда едем? Ведь там уже ничего нет, деньги вывезли, неужели непонятно?
– Заткнись.
Беса зевнул, вынул из кармана джинсов пачку сигарет, но она оказалась пустая. Он бросил ее на пол, раздавил ногой и, откинув голову на спинку, задремал. Я тоже закрыл глаза и на узком лифте сна под музыку Вагнера спускался в черную, как уголь, шахту.
– Кажется, стихло, – услышал я слова Бесы. Лифт дернулся и полетел вниз, к чертям, а я, пробив головой потолок, вынырнул обратно в яркую ужасную явь.
Беса положил руку мне на плечо и велел дожидаться его здесь.
– А ты куда?
– Я, пожалуй, сгоняю в банк.
– Не понимаю, чего ради ты рвешь свой зад? В банке ничего уже нет, я тебе с утра говорю.
– А вдруг я найду мешок денег?
– Не найдешь.
– Посмотрим.
Он встал и уже выходил, я тоже поднялся с дивана, подошел к окну посмотреть, что на белом свете творится, и увидел колонну вражеских пехотинцев. Я подумал, может быть, это продолжение сна, и вдавил ладонью осколок стекла в подоконник. Почувствовав боль, я отдернул руку, но за окном ничего не изменилось: солдаты по-прежнему зачищали улицу, и нам осталось жить считанные минуты.
– Эй, замри на месте, – прошептал я.
Беса с пулеметом на плече остановился возле посеченной осколками двери, полез в карман за телефоном, вынул его и поднес к уху.
– Ангел, это ты, – лицо его просияло. – Я так рад, что ты позвонила! Что? Твоя машина? Ты же знаешь, у нас война… Алло! Связь пропадает, – он кинулся в другой угол комнаты. – Ну вот, так лучше слышно. Ты не поверишь, на твою машину упала бомба, хорошо меня там не было, – Беса подмигнул мне. – От нее даже покрышек не осталось. Сгорела дотла, но я тебе куплю новую, помнишь, ты хотела джип… Да не вру я, – Беса потух, как шальная пуля на излете. – Где нашли? В Ростове? Я не искренний? Послушай, дай мне сказать, – взмолился Беса, – ну пошутил я. Не бросай трубку! Алло! Алло!
– Да не ори ты, услышат, – прошептал я, целясь из автомата в солдат: их было много, больше, чем надежды выбраться отсюда живым.
– Тебе чего? – Беса подгреб к окну, выглянул на улицу и, отпихнув меня в сторону, положил на подоконник пулемет. Мгновение он думал, глядя на свой телефон, потом настроил его и протянул мне:
– Знаешь, как снимать?
– Не тупей тебя, – я взял здоровой рукой телефон и навел на него. – Ну?
– А теперь, мать твою, снимай меня!
Беса открыл огонь по пехоте, и солдаты в натовской форме стали падать, некоторые подскакивали и снова валились. Меня тошнило от страха, а товарищ мой стрелял, стрелял, и гильзы летели по всей комнате…
* * *
Беса схватил меня за плечо и потащил в каморку раненого в зад охранника. Мы забрали свои недозаряженные мобильные и пошли по раздолбанной улице, перепрыгивая через поваленные столбы, деревья, ветки и прочую дрянь, что оставляет за собой война.
– Куда идем-то? – спросил я.
– Ко мне, поможешь.
– А, ну ладно.
Город кишел российскими военными, пленные убирали улицу, проехала колонна БМП, на броне развалились огромные светловолосые парни, и боевые машины пехоты под ними казались игрушечными. Местные, пережившие армагеддон, стояли небольшими группами, после долгого сидения в подвалах они щурились на солнце, потягивались, покачивали головами и вдруг начинали тереть глаза, плакать. Мы остановились послушать очумелого, который с пеной у рта доказывал собравшимся вокруг него бомжам, что будут давать не полтора миллиона за разрушенный дом, а целых два. Беса толкнул меня плечом, подмигнув, улыбнулся.
– Чему ты радуешься? – спросил я.
– Компенсациям.
– Но дом твой цел.
– Мы это исправим. А теперь заткнись.
Он с самого утра звонил жене в Москву, но связи и сейчас не было, и Беса пришел в ярость: лупил себя по башке телефоном и вообще безумствовал. Хорошо, не разбил мобильный, не то пропало бы классное видео, где он палил из пулемета в пехотинцев. Кстати, я заснял и то, как мы драпали из особняка. Я был сзади, и когда перебегали сад, Беса наступил на падалицу, поскользнулся и упал на собранные в кучу гнилые персики.
* * *
Это кино он собирался показать Ангелу – так он называл свою жену Юлю. Беса обожал ее и считал, что ему невероятно повезло. Как-то по телефону Беса стал хвастать, что Ангел – коренная москвичка-интеллектуалка в третьем поколении, образованнейшая, окончила самый престижный институт столицы и вообще, – тут он помолчал, видно, подбирал слова да как выпалит: знаешь, она очень тонкой душевной организации девушка. Я чуть не упал, услышав это, и попросил повторить, но он понял, что я издеваюсь над ним, и положил трубку.
Несмотря на свою тонкую душевную организацию, Юлечка однажды напилась и выгнала Бесу из квартиры. Для него это был конец света, он сразу же позвонил мне, плакал, хотел покончить с собой, говорил, что не представляет жизни без нее. Я успокаивал его как мог, приводил в пример свою суку жену, имевшую обыкновение выкидывать мои вещи раз, а то и два в неделю, и ничего. Беса, брат, все образуется, вот увидишь, просто нужно время, ты доживи хотя бы до утра, не бросайся под колеса прямо сейчас. А еще лучше приезжай в Цхинвал, тут как раз намечается большая заварушка, вот и умрешь героем. Почувствовав, что Беса приходит в себя после потрясения, я позволил себе даже немного пошутить:
– Тебя похоронят как героя, а твой Ангел будет рвать волосы в одном месте.
– Да у нее там лысо.
– Чего?
– Она делает эпиляцию на лобке, если ты про это.
– Хм. Ты давай приезжай, окей?
Беса послушался. Той же ночью он угнал иномарку своего Ангела, по дороге уснул и под Ростовом врезался в дерево. Машина всмятку, сам он без единой царапины вылез из автомобиля, на попутках добрался до Цхинвала и сразу же явился ко мне.
Я обрадовался ему, и мы, как истинные цхинвальцы, решили отметить встречу на берегу Лиахвы. Мы спустились на пустынный каменистый берег обмелевшей реки, Беса вынул из рюкзака глянцевый дамский журнал, вырвал листы и разложил их на горячем песке. Получился красивый, с классными телками в бикини стол, на который Беса выложил бутылку виски, шпроты, хлеб и шоколадные конфеты. Я разлил бухло в пластмассовые стаканы, мы чокнулись и выпили за встречу, закусили. Беса стал расспрашивать про наших общих знакомых, произносить тосты и пить за их здоровье, помянули и мертвых. Захмелев, Беса расчувствовался, вскочил и с разбега кинулся в воду. Он переплыл реку, взобрался на другой, высокий берег и завыл дурным голосом. Мне стало страшно, и я выпил весь оставшийся в бутылке виски. Беса между тем поднял большой плоский камень, на который местные пьяницы ставили бухло с закуской, и, как разгневанный циклоп, швырнул его в Лиахву. Надо сказать, что Беса по своей природе был силен необыкновенно, и если бы не страсть к рисованию, он стал бы минимум чемпионом мира по борьбе или еще какому-нибудь виду спорта, требующему особой физической силы, ну, та же штанга, например. Заметив, что он собирается прыгнуть в воду, я протестующе замахал руками:
– Эй, не дури! Дождись меня, и мы прыгнем вместе!
– Напрасно я приехал в Чребу, войны здесь не будет. Зачем мне жизнь без Ангела?
– Как это не будет? Пророк же обещал! – я встал, подобрал камешек и пошел к воде.
– А что ему еще остается делать? Пудрит всем мозги, а войны все нет!
– Так была же в 2004-м, но ты слинял тогда в Москву!
Беса сделал несколько шагов назад для разгона. Я знал, что его уже не остановить.
– За то время, что тебя не было, тут кое-что изменилось. Прыгай вон туда!
Я кинул камень, где было глубоко. Но Беса уже не слышал, он разогнался и сиганул с трехметровой высоты именно туда, где было мелко. Прыжок, конечно, был шикарный, он и в детстве нырял лучше всех, и куча народу собиралась посмотреть на него, когда он лез на скалу в купальне «под орехами», и мы все замирали в ожидании смертельного трюка.
Я бросился в воду в надежде выловить хотя бы труп, но Беса вынырнул невредимый, подгреб к берегу, кинулся к столу, присосался к бутылке, но в ней было живительной влаги не больше, чем в гробу жизни. Он швырнул в меня пустой сосуд, но я, предвидя такой ход, заблаговременно ушел под воду, нащупал на дне глыбу, схватился и держался за нее, пока не сосчитал до сорока. Потом разжал руки и всплыл недвижный, словно труп.
Я отдался течению, и оно понесло меня к стремнине. Я приоткрыл глаз и смотрел на Бесу, тот, в свою очередь, тревожно следил за мной, не понимая, играю я или у меня действительно остановилось сердце, он-то знал о моей болезни. Он вскочил, чтоб броситься на помощь, в то же мгновение я заработал руками и ногами и стал грести к берегу. Беса облегченно вздохнул, улыбнулся и сделал вид, будто встал только за тем, чтобы отлить, но меня не проведешь, я его тоже здорово напугал.
Я выбрался из реки, отжал в кустах ивняка плавки, оделся и подошел к столу, на котором стояла новая бутылка виски. Беса налил мне, я выпил и развалился на остывающем песке.
– Здорово ты меня напугал, – сказал я ему.
– А не надо за меня беспокоиться, – осклабился тот.
– Ты же мог разбиться.
– Не каркай, – он налил еще, я выпил.
– Уф, хорошо. Откуда столько бухла?
– Купил в дьютифри на Кипре, у наших друзей там квартира, – пояснил он.
И Беса принялся рассказывать про сказочный остров и про то, как они с Ангелом оттянулись там. На Кипре, говорил он, летом жара просто невыносимая, и, чтоб не сгореть на солнце, нужно купаться либо в семь утра либо после шести вечера. Зато Средиземное море чертовски красивое и теплое, но люто соленое и зверски щиплет глаза… И не стоит ходить по улицам днем, потому что можно получить тепловой удар, даже если ты прячешься под зонтиком. По совету друзей они с Ангелом взяли напрокат машину с кондиционером, 25 евро в сутки, и объездили на ней весь остров…
Еще Бесе и Ангелу нравились вечерние прогулки по набережным Пафоса или той же Ларнаки, они покупали бутылку местного красного сухого вина, пили из горла, болтали, целовались или ссорились. Потом, конечно, мирились и пьяные возвращались в квартиру друзей, доверивших им ключ на месяц, и занимались любовью. При всем том Беса еще умудрялся писать этюды, и местные восхищались его работами. Беса дерзко работал кистью, мазками создавая удивительные образы: выпуклые, яркие и неповторимые. В училище я подражал ему, но у меня получалось бледно и мертво. Конечно, я завидовал Бесе, но он, как и полагается талантищу, не замечал этого, даже пытался научить меня настоящей живописи и таскал с собой на этюды. Но мне было лень гнаться за гением – все равно художника из меня не вышло бы, и весной на пленэре я больше флиртовал с хорошенькими туристками, пока он творил, причем весьма плодотворно.
По словам Бесы, киприоты обожают смотреть на закат, они приезжают на берег целыми семьями, вытаскивают из багажников своих автомобилей стулья, кресла, диваны, садятся на них и смотрят, как солнце опускается в море. А тут рядом художник такое вытворяет – перекидывает кистью краски заката на обтянутый холстом кусок картона. Разумеется, вокруг него собирался народ, и в тишине вдруг слышалось робкое: сколько стоит ваша картина, сэр? На что следовал дерзкий ответ гения: триста евро, но это только вам, прекрасная леди. – У меня, к сожалению, в кошельке всего двести. Окей, давайте двести. Короче, Беса еще и подзарабатывал, чтоб платить за машину, бензин, еду, вино… Но однажды к нему подошел старик-киприот и попросил написать его портрет на фоне пальм, моря и догорающего солнца.
– Таме, слушай, – на черном занавесе ночи Беса прожег взглядом две дырки. – Я старался на совесть, клянусь, это была не халтура, мною владело какое-то безумное вдохновение, будто я пел оду острову! И старик, которого я написал, оценил по достоинству мою работу, отвалив мне пять тысяч евро за портрет, и я накупил Ангелу кучу тряпья и драгоценных безделушек…
– Круто, – говорю. – Но если у тебя с ней было все так хорошо, почему же она тебя выгнала?
– Она говорит, что я не искренний, – вздохнул Беса помолчав. – Попрекает меня тем, что я хорошо устроился. Но она сама затащила меня к себе и дала ключи! – Беса вытер лицо своей клевой рубашкой, которую я собирался выклянчить у него, но момент сейчас был не самый подходящий, пусть еще походит в ней. – А я смотрел за ее собакой, – продолжал Беса, – гулять выводил эту дрянь, дерьмо за ней убирал, а когда у нее случалась течка, мыл полы, хотя ты знаешь, я терпеть не могу собак, продавших свободу за бесплатную кормежку, то ли дело волки, – он уже не сдерживался и рыдал, как дитя малое.
Я не знал, как утешить Бесу, того самого, который завалил шестерых вражеских солдат, когда те пытались взять его в плен весной 92-го. История потрясающая и почти невероятная: Беса отстреливался из окна в недостроенном доме, вдруг кто-то сзади приставил к его затылку ствол и велел сдаться. Беса, не говоря ни слова, развернулся и в упор расстрелял того парня и стоявших за ним его товарищей, не ожидавших такой развязки. Один из них, раненный в плечо, бросился бежать, но Беса догнал его в саду и забил насмерть ведром с засохшим внутри раствором. Я бы не поверил, но Беса отвел меня в тот дом и показал пять трупов. На шестого в саду я отказался смотреть, впрочем, Беса и не настаивал.
И этого человека скрутила в бараний рог какая-то блондиночка, пила его кровь, когда кончалось вино, которое Беса привозил из Цхинвала. Он и меня просил прислать бухла, когда у них кончались запасы, якобы на день рождения Ангела. По ходу дела я сосчитал, и оказалось, что у Юли не меньше шести дней рождения в году. Но как отказать другу, даже если он лжет? Однажды на Новый год я отправил автобусом в Москву сорок литров сухого красного, кучу осетинских пирогов и много-много сыра. По правде говоря, Юля мне не нравилась: не потому, что приходилось из-за нее тырить сыр, который делал отец, просто она была не в моем вкусе – видел я ее на картине Бесы. Мне было обидно за друга, но что ему посоветовать? Он сам нашел свою судьбу на какой-то выставке в Москве. У Юли, кстати, царская фамилия Рюрикова – Рюриковичи мы.
Беса немного успокоился, я налил бортовые, и мы выпили за свободу. Закусив шпротом, я сообщил другу, что ухожу от своей, этой наставившей мне рога шлюхи, знал бы ты, на кого она меня променяла, – на своего однокурсника, человека без чести и совести, бездарного художника, к тому же еще жирдяя. Я вот не понимаю, как можно трахать замужнюю женщину и разрушать чью-то семью? Ужасно хотелось отстрелить ему башку, но от пистолета шум и гильзы-улики, поэтому я решил проколоть ему сердце спицей, чтоб не оставлять следов на трупе. Долго готовился, узнал адрес его мастерской, где он пишет свои говенные картины и трахает мою жену, и стал ждать подходящего случая. Но, когда увидел его вблизи, у меня руки опустились. Беса, прикинь, в нем такая толща жира, что я не смог бы достать спицей до его похотливого сердца. Ну и решил не рисковать – все равно сдохнет от ожирения. Короче, я не стал марать об него руки. А жену свою, ты знаешь, я очень любил и так сразу уйти от нее не мог. Мне нужно было время, чтоб остыть и понять: почему она так со мной поступила, какую ошибку я допустил, что во мне не так? Я делал вид, что не замечаю, как она бегает на свидания к этому подонку. А боль внутри росла, я потихоньку сходил с ума и, ложась с ней в постель, гасил в себе желание придушить эту мразь во сне. Я не мог привыкнуть к мысли, что к телу моей законной жены, родившей мне ребенка, прикасался кто-то другой, целовал, мял, трахал. И это тянулось долго, словно нескончаемый сериал, иногда я удирал от нее, но одному мне становилось еще хуже, я возвращался и добавлял новые серии к уже имевшимся. Жена презирала меня настолько, что однажды пригласила этого ублюдка на свой день рождения. И он явился к нам с букетом цветов, сел за стол тамадой, плоско шутил, произносил тосты, а я молча пил на краю стола, пока не отключился. На следующее утро свояченица пришла и сказала, что вчера я пытался покончить с собой и, если бы не тамада, который вырвал из моих рук нож, вспорол бы себе брюхо. Мне было плохо от похмелья, еще болели ладони, я взглянул на них и увидел, что они изрезаны, а постель замарана кровью. Свояченица показала мне кухонный нож с закрученным мною, как штопор, лезвием, которым я пытался сделать себе харакири. Помню, я накрылся одеялом и заплакал от стыда и бессилия изменить что-либо в своей дурацкой жизни. Наверное, я наложил бы на себя руки в ясном уме, но в какой-то момент внутри меня произошла какая-то химическая реакция, или черт его знает что это было, но все чувства к жене перегорели. Беса, брат, это так здорово! Для меня она сейчас никто, пустое место, и плевать, под кем она лежит. Но самое главное, я больше не хочу с ней секса. Ура! Я желаю ее не больше чем жабу.
Беса выслушал меня и сказал, что он простил бы Ангелу любую измену, а если бы она захотела трахнуться с кем-то, он был бы не против, совсем наоборот, ему даже хотелось посмотреть, как она получает удовольствие от секса с другим мужчиной. Мне надоел этот бред, да и поздновато было, кстати, виски кончился, пора домой, дружище. Беса включил телефон и произнес:
– Ты прав, уже начало первого. Ого, смотри, какие цифры выпали на сегодняшнюю дату.
– Чего?
– Офигеть, надо поскорей загадать желание.
– Что может хотеть начинающий бумагомарака? Книгу конечно.
– А я желаю помириться с Ангелом, найти денег, чтоб купить ей квартиру на Кипре, ну и чтоб состоялись мои персональные выставки в Париже и Нью-Йорке.
– А что за цифры?
– Ноль восемь ноль восемь ноль восемь.
* * *
Стало быть, пришли к Бесе, а у него в огороде под кустами помидоров лежала неразорвавшаяся мина величиной с поросенка. Он поднял ее, поднес к стене и аккуратно положил на траву под окнами.
– Теперь ты понимаешь мою мысль, Таме?
– А чего тут непонятного? Ты с утра говоришь, что хочешь взорвать свой дом.
– Ну да. Погляди сам, он уже старый, никуда не годится, да и, честно говоря, мне этот район никогда не нравился, не любят меня здесь.
– Плевать, лучше скажи, что ты будешь делать со своими стариками, куда ты их денешь?
– Поживут в палатке, как все, потом их заберет сестра, она давно об этом мечтает.
– А с компенсацией что будешь делать?
– Если дадут два лимона, поделю поровну, если полтора, возьму себе лимон, родителям пятьсот – по-моему, справедливо.
Мне тоже захотелось взорвать свой дом, а мама пусть едет к отцу во Владикавказ. Правда, в мой огород не упала мина, но можно поискать, поспрашивать у ребят, может, у кого-то завалялся снаряд. Приятель утром говорил, что к нему в сад влетела башня танка. Я бы на его месте экскурсии водил, сейчас, правда, никто не придет, но в будущем это будет доходный бизнес. Туристы к нему будут валом валить, а он ходит унылый, хотя никто у него не погиб, подумаешь, отстрелил себе пальчик, надо быть поаккуратней с оружием, дружок.
Беса между тем начал выносить из хаты свои картины и складывать их под деревом. Потом, мол, отнесем его шедевры ко мне. Ну, а если я тоже взорву свой дом, чтоб получить два лимона компенсации? Пропадут ведь гениальные творения-то. Картин оказалось гораздо меньше, чем я ожидал. И вообще он больше радовался тому, что его старики ушли в город, и не надо будет выманивать их из дома. Откровенно говоря, последние работы Бесы мне не нравились, но в Москве он имел успех, и еще у него должны были быть персональные выставки в Париже и Нью-Йорке. По крайней мере он так говорил, хотя мог и наврать, чтоб придать себе весу в глазах того богемного общества, куда он вошел благодаря своему Ангелу. Покончив с искусством, Беса принялся за подрывную деятельность: в запальное гнездо тротиловой шашки он установил детонатор с фитилем и прилепил ее скотчем к рылу мины.
План Бесы был нехитрый, но довольно рискованный: как только он зажжет фитиль, мы быстренько выходим на улицу, он засвистит так, будто падает мина, соседи, услышав оный страшный звук, попрячутся как крысы и затихнут в ожидании взрыва. И, разумеется, дождутся, ближайшие даже почувствуют встряску. А если вдруг нагрянет комиссия, народ подтвердит, что слышал звук падающей мины. И все будут счастливы, особенно сестра Бесы, которая никак не может переманить стариков к себе во Владикавказ. А там у нее такая шикарная дача пустует, земля вокруг заросла сорняками, фрукты гниют под деревьями, и никто не гонит чачу, любимый напиток ее мужа. Вот старики бы и помогли разобраться, им там самое место.
Беса приоткрыл ветхую калитку, убедился, что в ближайшие двадцать-тридцать секунд никто не пройдет мимо его дома, поджег фитиль, и тут позвонила Юля.
– Алло, – сказал он. – Привет, Ангел! Я так рад, что ты позвонила. Что? Подаешь на развод? Милая, ну пожалуйста, не делай этого, дай мне еще один шанс, клянусь, я исправлюсь, – Беса почти плакал. – Я куплю тебе джип! Деньги откуда? Не хочу говорить по телефону – опасно, да и долго объяснять. – Беса стоял над миной, а огонь на фитиле приближался к детонатору, еще немного, и нас разнесет в клочья. Но он не двигался с места, убеждая Юлю не подавать на развод, а лучше поехать с ним в Париж и Нью-Йорк на его персональные выставки. Похоже, он сам поверил в свой треп, ну а я только в последние секунды догнал, что Беса решил покончить с собой, потому что он и в самом деле не представлял жизни без Юли. И тянул разговор, чтобы слышать ее голос до последнего своего вздоха. Я знал, что Беса не подпустит меня к мине, пока та не рванет, поэтому я вытащил из кучи за спиной полено, вскочил и кинулся к снаряду. Беса, продолжая разговаривать по телефону, повернулся ко мне и взглядом показал на улицу: дескать, дуй, – но я, вместо спасибо, изо всех сил жахнул поленом по его безумной голове, и он рухнул на куст с большими зрелыми помидорами. Я вырвал горящий шнур и кинул его в сторону, ладонь обожгло огнем, ну да ничего, могло быть и хуже.
Через неделю Беса собрался ехать в Москву. Я проводил его до автовокзала. Мы молчали всю дорогу, он уже сел в такси до Владикавказа, и я спросил, где он остановится в Москве. В гостинице, последовал ответ. А к Юле не зайдешь, к своему Ангелу?
– Какая еще Юля, какой ангел? – Беса потер лоб. – Знаешь, голова до сих пор болит. Наверное, меня здорово контузило в огороде.
Прошло два года, я тоже перебрался в Москву и следил в интернете за карьерой Бесы. Он уже был признанный во всем мире художник, я радовался его успехам и ждал, когда же он, наконец, вспомнит про меня. Беса позвонил мне зимой, перед Новым годом, я здорово ему обрадовался. Он спросил, не мерзну ли я в Москве. Ну еще бы: на мне три пары подштанников с начесом, в помещении потею, выхожу на улицу, а там мороз минус пятнадцать, вот и болею постоянно. Ну а ты где? За тобой не уследишь, то ты в Риме целуешь руку папе римскому, а наутро, глядь, даешь интервью в Лос-Анджелесе на выставке. Ну а работаешь-то когда? Или у тебя и вправду самолет оборудован под мастерскую?
– Да, Таме, у меня такая жизнь, из-за длинных многочасовых перелетов приходится работать в самолете, я поменял его на свою картину «Яйца Купидона» и очень доволен, потому что я практически небожитель. Но сегодня утром я приземлился в Бразилии и вот лежу на берегу океана, и меня обнимает твоя любимая актриса, прекрасная Скарлет Йохансон, передаю ей трубку, она хочет тебе что-то сказать. Офигеть, я буду говорить с самой великой Скарлет!
– Беса, брат, попроси ее черкнуть мне автограф.
– Окей, без проблем.
Про себя я подумал, что Беса скорей всего лжет, хотя, с другой стороны, почему бы и нет, ведь только одна его картина «Три любовника Венеры Милосской» была куплена каким-то американским миллиардером за два миллиона долларов.
– Таме, – говорит Скарлет – я хочу твой книга с автограф, буду читать, как ты воевать с Беса.
– Скарлет, с удовольствием подарю тебе свою книгу, я в восторге от тебя, и твой фанат!
Беса забрал трубку у Скарлет Йохансон, если это была она, и уже серьезно сказал:
– Ладно, шутки в сторону, как ты поживаешь, Таме, братишка?
– У меня все супер, учусь во ВГИКе у Юрия Арабова, каннского лауреата. Слыхал про такого?
– А он меня знает? – засмеялся Беса. – Ладно, шучу. Как у тебя с деньгами?
– Хреново. Подкинешь немного?
– Завтра вышлю тебе пять тысяч зеленью.
– Спасибо, Беса. Когда в наши края?
– Не знаю, да и не тянет меня, если честно. Знаешь, что я хотел у тебя спросить: кто такая Юлия Рюрикова?
– А ты разве… – я осекся. – Не знаю, а что?
– Звонит мне каждый день, причем за мой счет, говорит, что она моя бывшая жена, но после контузии у меня что-то с памятью. Вот я и подумал: может, ты что-то знаешь?
Я вспомнил, сколько страданий доставила Юля Бесе, и решил поставить точку на их романе:
– Не было у тебя никакой жены, просто ты заключил фиктивный брак, чтобы взять фамилию Юлии, или как ее там, своей ты почему-то стеснялся.
