РАССКАЗЫ
ДВА ЛИЦА В НЕБЕ
Липкий, непонятный страх, перемешанный с тоской, захлестнул меня. Обычно это состояние называется «сосет под ложечкой». По методу Карлоса Кастанеди я попробовал войти в этот поток, и все эти ощущения из области живота охватили область сердца, и я внезапно погрузился в далекое детство. Появилось ощущение глубокой, но, странным образом, светлой тоски. И тело на своем языке стало транслировать образы из прошлого: я маленький, мне всего 3-4 года. Мы живем с матерью вдвоем в комнатушке с газовой печкой, встроенной в стену. Мне, с одной стороны, и хорошо, и спокойно, а с другой – холодно и печально. Печально от осознания того, что мы только вдвоем в этом мире. Я понял, что абсолютно точно воспроизвел свое тогдашнее состояние в том, теперь уже далеком 1965 или 1966 году. Мелькнула в воспоминаниях сцена: улица Кирова в веселом и радостном снегу. И я с мамой гуляю в детском парке. Снег мне по пояс. Ощущение утраченного рая и горечи оттого, что это ушло и не возвратится. Это ощущение, что мы только вдвоем в этом мире, я впервые испытал именно тогда, и оно не отпускает меня и теперь. В десять или одиннадцать лет я видел сон, который запомнил на всю жизнь и которому тогда не придал никакого значения. Темное, ночное, ясное небо, усеянное миллиардами звезд, и вдруг лицо мамы, появившееся в небе, но не из этого времени, а из того раннего детства. Лицо улыбалось, и глаза смеялись, сияли необычным, присущим только им блеском. И вдруг через несколько секунд это лицо сменилось лицом глубокой страшной старухи с безжизненным взглядом. Что хотел мне сказать Бог тогда, в то время, я, конечно, не понял. Мама всегда была естественной, простой и неприхотливой. Она всю жизнь была верной своему военному детству. Предпочитала самую простую пищу и самую обычную одежду. Она как бы стремилась не переходить за черту, которую сама себе и прочертила, не переступив ее ни разу. Уже работая психотерапевтом и дойдя до своего 45-летнего рубежа, я в шутку протестировал ее: «Роза или ромашка, только отвечай быстро».
«Конечно, ромашка, – отвечала мама, – розы такие капризные и колючие». Мама была очень самоотверженной родительницей. При ее врачебной зарплате 120 рублей у меня было все, чем обладали мои ровесники. Она легко заводила друзей и подруг, с которыми уже никогда не расставалась. Когда три-четыре года назад она впервые заболела, я, по своей мужской недальновидности и эгоизму, еще ничего не понял. Она как-то сразу изменилась и перешла в то состояние, когда человек напоминает перегоревшую лампочку. Еще вчера она сама бегала по рынку, а сегодня не может дойти до туалета. Еще вчера она с нетерпеньем ждала любимые передачи и сериалы, а теперь все это в прошлом, так как ей кажется, что персонажи картин стоят где-то рядом с ней в комнате, наполняя ее страхом и суетой. Самым трудным оказалось не ее теперешнее физическое состояние, а то, что еще вчера с ней можно было поговорить обо всем на свете, а теперь даже те профессиональные медицинские знания, которые годами держались в ее голове, рассыпались, как непрочно сложенная пирамидка из детских кубиков. Вчера она сочувствовала и сопереживала, а сегодня видишь человека, живущего самыми простыми жизненными рефлексами. И внимание, внимание… Она буквально питается твоим вниманием, как рыба дышит в воде кислородом. Лиши ее этих знаков внимания – и она начинает задыхаться. Теперешний ее облик лишь отдаленное отражение того прекрасного лица. Я с ужасом думаю, а что будет, когда не будет уже и этого? И что делать со временем, свободным от этого? И что будет со мной…? И как это все будет…?
НАРКОЛОГ
День подходил к концу. Болела голова. Только от сознания, что на сегодня это почти все, становилось чуть легче. А так изо дня в день нудная бумажная работа, чтобы как-то оправдать существование штатной единицы нарколога. Руслан встал, отложил оставшиеся амбулаторные карты, потянулся, взял пачку того старого «Кента» с изображением замка, вышел на улицу перед поликлиникой, чиркнул спичкой и, с наслажденьем затянувшись, выпустил облачко сизого дыма. «Вы, доктор, курите» – услышал он за спиной хриплый насмешливый голос, обернулся и все вспомнил. Неделю тому назад в приемное отделение поступил больной в опийной коме от передозировки то ли героина, то ли кустарной «черняшки». Родители пациента, интеллигентные пожилые люди, попросили Руслана и зав. наркологическим отделением Ирбека не отправлять сына в наркологический диспансер, а попробовать вывести из комы и пролечить Аслана – так звали пациента – в районной реанимации. Руслан согласился. Заполнение амбулаторных дневников ему порядком поднадоело. Хотелось на практике проверить чудодейственные схемы, которые он привез из Москвы после первичной четырехмесячной специализации. Из комы Аслана вывели довольно быстро. Гладко прошел и выход из состояния «ломки», как это называют в народе, или из состояния острой опийной абстиненции, выражаясь официальным медицинским языком. «А курите вы с явным удовольствием» – с элементом радостного осуждения добавил Аслан. Руслан поежился. Эта наркоманская полублатная уличная манера разговаривать вызывала чувство дискомфорта и раздражительности. «Руслан Викторович, – после некоторой паузы продолжил Аслан. – Не могли бы мы пообщаться тет-а-тет?» «Этого еще не хватало», – подумал Руслан но пригласил парня в кабинет. Рабочий день кончился. Медсестру Руслан отпустил домой еще за час до этого. Аслан был среднего роста, подчеркнуто модно и щегольски одет. Его выделяли яркие рыжие волосы, зеленые глаза цвета светлого изумруда и хищный ястребиный нос на вытянутом узком лице. Если бы Руслан не знал его наверняка и встретил бы на улице, то принял бы Аслана скорее за чеченца, чем за осетина.
«Доктор, зачем Вы поставили меня на учет?» – спросил Аслан. «Вы же попали в приемное отделение в состоянии опийной комы. Я не мог не взять на диспансерный учет, так как дежурный врач передает данные и в милицию, и мне». «Да нет, Руслан Викторович, ты же взял меня на учет еще раньше». И Руслан вспомнил, что Аслан попал в больницу год назад с той же комой и по той же выписке. Он взял его на диспансерный учет. Отчетливо понял, что объяснять все это Аслану бесполезно. Аслан повернул свое лицо, и Руслан вдруг увидел что он похож на птицу с повернутой набок головой. «Я ненавидел тебя, я хотел с тобой встретиться и избить тебя, а, может, порезать». И вдруг напускная уверенность и наглость исчезли, и он заговорил с какой-то безысходностью: «А теперь я не могу. Меня лечили на дому, в анонимном кабинете, и все без толку, а ты меня снял с иглы. Я это чувствую. Зачем ты меня поставил на учет? Не сделай этого, тебя бы выгнали из наркологов», – Руслан не ответил. Аслан вдруг заговорил как-то странно всхлипывая. «Руха, ты же человек. Зачем тебе это? Поезжай в Москву, устраивайся в реабилитационный центр. Они никогда на учет не берут, и бабки по 5000 баксов с таких, как я, снимают. Ладно, не обижайся» – сказал Аслан напоследок и ушел. Руслан этого не заметил. И хотя он понимал, что все делает абсолютно правильно, вдруг пришло физическое ощущение того, что за каждой записью в диспансерном журнале стоит вот такой же дурной, корявый, но все же человек. Ночью Руслан еще продолжал мысленно спорить с рыжим наркоманом, а утром пришел к убеждению, что все же уйдет из наркологии.
ИНДЕЕЦ
И про прерии простор поведут свой разговор,
Где ж вы кони, мои кони, что несут во весь опор…
Наткнулся в Интернете на «Песню о настоящем индейце» группы «Ноль». Потрясающая по энергетике вещь, хотя и не учит хорошему. Но так бывает, все что нравится – неполезно: пиво, ветчина… А то, что вообще самоубийственно, иногда обладает странной красотой и притягательностью. Хотя хотелось бы, чтобы талант – а Федор Чистяков потрясающий талант – имел и ответственность, и нравственность. Но, увы… Хотя разговор не о том. Разговор об Индейце.
Герман был на полтора года старше меня. Наши матери были лучшими подругами с бородатого 1941 года, когда они познакомились друг с дружкой в первом классе тогда еще женской средней школы номер три. Так что Германа я помню столько, сколько помню себя самого. Общение с Германом легким и комфортным для меня не было. Объяснялось это достаточно просто: Герман с младых ногтей здорово обгонял не только меня и всех своих ровесников по общему развитию, но и детей на два-три года старше его. Дело в том, что у Германа очень рано появилась абсолютно взрослая логика, и хотя он не потрясал ни физической мощью, ни детской агрессией, благодаря именно логике он легко оценивал свои и чужие возможности и благодаря этому легко вписывался в самые сложные коллективные детские игры и выходил сухим из воды в самых неблагоприятных ситуациях.
Я же совсем не умел проигрывать ни в подвижных играх, ни в интеллектуальных, и переживал это тяжело и болезненно. Так что, как это ни удивительно, но, несмотря на то, что наши мамаши часто ходили друг к другу в гости, друзьями мы так и не стали. Мы оказались чересчур разными, и наши с Германом отношения приобрели несколько светский характер. Помню, что в день моего семилетия он подарил мне совершенно волшебный подарок: два тома детской энциклопедии «Что такое. Кто такой», с потрясающими иллюстрациями. Так что своей любовью к запойному чтению я обязан и ему. На всю жизнь запомнился еще один подарок Германа: на мое семнадцатилетие он принес собственноручно сделанную модель пассажирского самолета ТУ–114, небрежно бросил: «Я знаю, ты точно поступишь в мединститут». И хотя он, студент- первокурсник, не мог в те годы даже догадываться о психологии символов и знаков Юнга, как не мог знать и о существовании суггестивной психологии, но все в моей дальнейшей жизни про-изошло строго «по Герману».
Впрочем, я немного забежал вперед. Мы с Германом учились в ныне фантомной, снесенной школе номер восемнадцать. Школе откровенно пролетарской, с неважной репутацией, называемой в народе по месту расположения «Базарной». В отличие от меня Герман был всегда сдержан и упорядочен и внешне, и внутренне. Еще он умел выстраивать отношения без драк, скандалов и происшествий, и это среди одноклассников, которые могли изгаляться так, что легенды о них ходили по всему городу. Герман умел нравиться педагогам и родителям. В школьных шалостях и проказах сам участия не принимал, но товарищей не сдавал никогда. В пионерском возрасте Герман неизменно был председателем совета дружины, ну а в старших классах, естественно, секретарем комсомольской организации школы. Никаких кличек у Германа никогда не было, это было так же сложно представить, как если бы Терек потек вверх, в направлении Казбеги. В мединститут он поступил с первой попытки и продолжал учиться так же блестяще, как и в школе. К чести Германа в институте он не занимался никакой общественной и комсомольской деятельностью – только медициной. Профиль выбрал – ЛОР – как и у его мамы. После интернатуры – свадьба, рождение двух девочек и блестящая карьера. У него было около десятка специализаций: и в Москве, и в Казани, и в Пензе, и в Ростове, и в Питере. Герман легко достиг статуса лор-врача номер один в городе Владикавказе. Он не только блестяще лечил и оперировал болезни уха, горла и носа, но еще овладел непростым искусством косметической пластики.
Моя мама году в 1994 году впервые и серьезно поссорилась с мамой Германа, Ириной Михайловной, и я долго ничего о них не слышал.
И вдруг, это было летом 2007 года, я случайно столкнулся с Германом на улице. Импозантный седовласый мужчина среднего возраста поздоровался со мной и вдруг ошарашил:
– Сергей, у тебя есть рублей пятьдесят, а лучше сто, я занесу.
Я машинально отдал. Затем я еще пару раз увидел его. Как-то зашли в кафе. Герман заказал шашлык и водку. Водка улетела сразу. На вопрос: «Как семья?» Герман ответил однозначно:
– Суки они. И жена, и дочери. Квартиру я им отдал, живу с матерью. Знаешь, как развелись? Пришел мой одноклассник Мишка Шило. Да ты его знаешь.
Я вспомнил Михаила.
– Я усадил его, достал коньяк. Потом зазвонил телефон. Пока я разговаривал, эта стерва при Мишке вылила коньяк в раковину. Ну, я, когда это увидел, снял панель LG и выкинул ее с шестого этажа. Хорошо, никого не убил. На следующий день написал заявление в ЗАГСе.
– Да ты, Герман, настоящий мачо, – отреагировал я.
– А дочери такие же мрази. Выучил их, свадьбы сыграл, – он усмехнулся, – я и не нужен им больше.
Оказалось, что после развода Герман жил в доме на набережной, в подъезде, где жил мой друг Юра. И вот, заходя как-то в подъезд и поднимаясь на второй этаж, я услышал громкий пропитый голос с сельским осетинским акцентом:
– Индеец!
В ответ услышал голос Германа:
– Пошел на…
Голос повозмущался и исчез. Я передумал заходить к Юре и позвонил к Герману. Мы обнялись с Ириной Михайловной.
– Я слышала, Сережа, что ты нарколог. Помоги Гере!
Герман усмехнулся.
– Как же он мне поможет, когда это мой сознательный жизненный выбор.
– Знаешь, Сережа, этот старый дурак, под пятьдесят лет, вылетел с работы. А дружит с молодыми людьми во дворе. Его все называют «Индеец». Стыдобища какая!
– А может, мне надоело дружить и общаться по положению?– ответил Герман.
С этим я внутренне согласился, но и удивился: «И это стальной Герман?» Дальше он еще разочаровал меня хвастливой болтовней о том, как он зайдет к министру – однокурснику, бывшему двоечнику и тупице, и легко устроится на работу. Было понятно – самокритики нет. Я видел перед собой альтер эго Германа, того, который должен был перебеситься в школе, перепить на выпускном до рвоты, нагуляться всласть с девушками в институте.
И тут я вспомнил разговоры матери и бабушки об отце Германа, Валентине. Мать Германа развелась с мужем сразу же после рождения ребенка. Потому что Валентин был настоящий классический запойный алкоголик, и умер он очень рано. Но как так получилось, что какая-то злая рука отключила канал доброй и светлой кармы Ирины и ее отца Михаила, который воспитал Германа, и включила карму Валентина? И переход этот осуществился во второй половине жизни, когда положено пожинать плоды юности и молодости, воспитывать детей и внуков. А, может, все было проще? В Германе изначально было заложено две личности, как в романе Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». И когда Герман не смог ответить на свой главный вопрос – зачем жить и двигаться, то светлое ушло в тень, а на его место встало темное начало. Не знаю… Да и кто знает?
Через год умерла Ирина Михайловна. Герман стоял на похоронах около подъезда согласно древнему обычаю. Под мышкой у него торчала бутылка водки.
«Дело плохо», – понял я. Герман уже сделал свой выбор и устремился к роковой черте. Внешние приличия уже ничего не значили для него. Как и мнение людей, как и мнение соседей и родственников.
Через полтора года Герман ушел вслед за матерью.
А я вдруг почувствовал, что его смерть невероятно задела меня. Может, потому, что его всю жизнь мне ставили в пример, и теперь, когда стандарта не стало, мне стало очень неуютно? Может, потому, что я мало общался с ним при жизни, думая, что он простой, предсказуемый и линейный? Может, потому, что он что-то понял и почувствовал в конце своей жизни, но не успел мне это рассказать, и уже никогда не расскажет?
То ли вместе со всей его ушедшей семьей и с Германом особенно, ушла и часть моей жизни, и от осознания того, что она ушла навсегда, стало безнадежно больно и страшно. Только в памяти остался не взрослый мужик-Индеец, а маленький аккуратный мальчик– джентльмен, со строгими, проницательными, совсем не детскими черными глазами.
КНИГА В БОРДОВОЙ ОБЛОЖКЕ
Посвящаю Галине и Борису Вагановым
Дом на улице Тамаева, 18, как огромный лайнер, нависает над маленькими, построенными из дикого, неотесанного камня, дореволюционными домиками. Вечер медленно окутывает дома и улицу своим покрывалом, а бледно-голубое небо начинает приобретать ярко-синий, с сиреневым отливом, волшебный цвет. На самом последнем этаже – однокомнатная квартира под номером 41. За порогом этой квартиры, а вернее, за порталом, 1972 год. Я нажимаю кнопку звонка, и дверь мне открывает тетя Галя – мамина пациентка и добрая подруга. «А, это ты, Сережа! Как давно тебя не было». Бывший педагог-филолог, а ныне просто продавец книг в букинистическом магазине, она сама предложила моей маме подтянуть меня по русскому языку и математике. Крохотная комнатка ошеломляет светом из окна и уютом внутри. За секретером сидит ее супруг, дядя Борис, молодой, среднего роста черноволосый и черноглазый человек. Он быстро располагал к себе из-за доброго и веселого характера. Смею заметить, и собеседник он был великолепный. Их дочь Эллочка, голубоглазая, русоволосая девочка с большим белым бантом, уже заканчивала свои уроки. «Как хорошо что ты пришел, Сережа, как давно тебя не было», – говорит Галина, маленькая, худенькая, немного похожая на какую-то добрую птичку из мультика, женщина. Все пространство квартиры занимают огромные самодельные полки, и везде – книги, книги, книги. Эллочка к этому времени завершила домашнее задание и, хитро улыбаясь, тоже приняла участие в разговоре. Настоящая дружная семья «шестидесятников». Сколько же вечеров я провел в этом доме, путешествуя по настоящему книжному морю! Рисунки животных, кораблей, всадников захватывали меня целиком и долго не отпускали из своего фантастического мира. «Давайте, судари и сударушки, чай пить», – приглашает Борис и приносит баночку своего любимого вишневого варенья. «Помнишь, Сережа, как ты сразу набросился на книги, а Галина, как настоящий командир, поставила условие: сначала сделаем все уроки, а потом выбирай, что тебе понравится. Как ты, Сергей?» – «Да все нормально, – отвечаю. – Работаю врачом. Сначала практиковался в наркологии, а теперь занимаюсь психотерапией». «Алла как?» – спрашивает Галя. «Тяжело, лежит. Ходит до туалета и обратно. Мало что помнит». «Она у тебя молодец, Сергей. Такого доктора днем с огнем не сыщешь», – вздыхает Галина. «Но мне кажется, ты что-то не договариваешь?» «Не знаю, – поежился я. – Вроде и деньги есть, и работа, но нет радости и легкости». «А все ли ты делаешь от сердца? – включился в наш разговор Борис. – Или срабатывает принцип: сделал, и слава Богу? Тогда понятно. Когда мы делаем без сердца, без души, мы предаем себя и всех остальных».
«Ну что ты налетел на человека, – попыталась защитить меня Галина, – знаешь, Сережа, мы тебе книгу подобрали. Она тебе должна понравиться». Обложка книги переливалась, словно голограмма, от бордового цвета до рубинового, а я вдруг почувствовал каким-то внутренним чутьем, еще не зная содержания, что книга будет потрясающе интересной. Я взял книгу в руки – все вокруг завертелось. И я очнулся в своей постели. На часах было половина шестого утра. Чувство полета сменилось каким-то унынием. Ведь в реальности все было иначе. Давно ушли в мир иной Галина, за ней и Борис. Потом Элка продала квартиру и перебралась в Москву. Но вдруг мне вспомнились слова Бориса о пути к сердцу, и зримо и осязаемо в моих руках появилась эта полусказочная книга в бордовой обложке, и ине стало ясно, что все еще образуется и полоса серых событий подойдет к своему законному финишу.
