ПЕРЕВОД С ГРУЗИНСКОГО ГУРАМА БЕРАДЗЕ
15 часов
Командир приносит авокадо и мед. Я готовлю салат с рисом. Стряпня никогда не была мне по душе, но даже здесь мне не удалось избежать этой возни на кухне. Сали всего семнадцать лет, а Назира вообще на кухне не показывается. По слухам, она как раз была занята тем, что что-то готовила, когда изрешетили несколькими очередями ее детей – мальчика пяти лет и трехлетнюю девочку. Как это было в точности – не знаю. Сама же она по этому поводу ни разу не издавала и звука. Молчит и сейчас, лишь постоянно поглядывает на часы, будто кто-то уже включил секундомер, и она лишь считает мгновения до того, как превратится в слепящий, огненный шар.
Обедаем молча. Сали варит кофе. Ее розовые губы полураскрыты, а серебряная ложка в длинных тонких пальцах медленно перемешивает содержимое джезвы. Сюда ее привел брат. Прощаясь, в дверях они поцеловались. «Встретимся в раю, федай», – сказал ей брат и ушел. Длинные каштановые волосы Сали почти до талии. Командир один раз сказал уже ей, чтобы она их обрезала, однако вместо этого она выкрасила их хной и распустила. Видать, девка строптивая. По мне, глупо трястись над волосами, когда готовишься к смерти.
Я – Амината. В ноябре мне исполнилось двадцать шесть. Только что я пообедала в последний раз и сейчас, закурив сигарету, туманным взором, не мигая, смотрю в окно. Из окна видна узенькая парижская улочка и книжный магазин – это параллельный мир, в нем обитают девчонки-француженки. Возможно, и сейчас небольшая их стайка находится там; оживленно переговариваясь, они рассматривают книги, перебирают их, читают…
Я тоже читала книгу. Взяла у командира. Она о государстве мулидов, об Аламутской крепости и о федаях – первых террористах-самоубийцах. Сейчас-то я знаю, что эту книгу мне уже не придется закончить, но прочитанные страницы я все-таки отметила своей, цвета латуни, шпилькой, которая вряд ли мне еще понадобится.
15 часов 10 минут
Я стою у зеркала и подрисовываю глаза. Завязываю шнурки на спортивных кедах. Вскидываю на плечи рюкзак и прячу провода в рукавах. Короче говоря, готовлюсь. Командир уже объяснил мне все, что я должна сделать. В пять часов в «Импрессионистах» устраивается грандиозная выставка-акция. Ожидается, что в ней примут участие несколько сенаторов. Вот там я и должна взорвать себя… Прощаюсь с девочками. Еще раз проверяю проводку и часы. Сали смеется и машет мне рукой. «Скоро встретимся, Аминат!» – весело окликает она меня на прощание. У нее это получается не хуже, чем у ее брата.
15 часов 20 минут
Спускаюсь по сверкающему, пестрящему рекламой, эскалатору в метро. Перехожу на вторую линию станции «Шарль де Голль». Вхожу в вагон, и в тот же миг этот мир срывается с места и мчится мимо меня. С любопытством вглядываюсь в попутчиков. Все сосредоточены, ушли в себя, буквально погребены в самых глубинах подсознания. Среди них, вполне возможно, есть и те, кто разделит мое счастье и последует за мной в завораживающие красоты сада смерти. И тогда, кто знает, может, и найдется хотя бы один, кто поймет, что суета посреди бешеной пляски слепящего блеска, которую они называют жизнью – это ложь, а то единственное, подлинно настоящее, совсем в другом месте.
15 часов 32 минуты
Улица – это всегда неизведанный мир, полоса отчуждения. Я разглядываю витрины магазинов и кафе, лепящихся один к другому на проспекте. Захожу в маленький, со вкусом оформленный бутик и выбираю самый красивый шарф. «Прекрасная вещь, батик», – одобряет мой выбор продавщица, затем идет к прилавку и тщательно заворачивает мою покупку. Я уплачиваю и на листочке бумаги пишу адрес. Вещь очень дорогая, но мне не жаль денег. Это мой последний подарок. Его завтра получит моя мать в свой день рождения.
15 часов 37 минут
Спешить некуда, можно где-нибудь и передохнуть. Сейчас всего лишь половина четвертого, а впереди – вечность. Время тянется невыносимо, нескончаемо… Выбираю кафе «Ла кампос», потому что оно расположено очень красиво, и, к тому же, из него мне виден фасад «Импрессионистов». Я сажусь у остекленной стены так, чтобы видеть улицу. Люблю смотреть на снующих туда и сюда занятых своими хлопотами людей. Все куда-то спешат – на выставки или на ланч, а может быть, и на свидание, никому и невдомек, что есть всего лишь один единственный путь, и всем под конец придется пойти по нему, хотя и с разными проездными билетами. Гарсон приносит кофе и поджаренный миндаль. Кофе, густой как шоколад, и очень ароматный. Тут же рядом с миндалем и кисловатая вишня, и вяленые кусочки персика. Жаль, что не могу снять рюкзак и вытянуться со всеми удобствами в кресле.
Я медленно пью кофе, в рюкзаке у меня взрывчатка.
15 часов 45 минут
В кафе стоит тихий, неумолчный гул. Время от времени поглядываю на центральный вход в галерею. За столом напротив кто-то шелестит газетой. Завтра на первых страницах всех газет буду я, и мои многочисленные братья и сестры будут мною гордиться. Удивительное существо человек: даже перед лицом смерти он не может не думать о будущем, о будущем, которого у него уже нет, которого не существует.
Я чувствую пристальный взгляд…
15 часов 45 минут
– Я вас не побеспокою, если сяду за ваш столик? Все места заняты, – молодой парень, араб. На нем черная майка и потертые джинсы.
Он заказал пиццу. Видимо, не страдает отсутствием аппетита.
– Здесь отлично ее готовят, – улыбается. – Меня зовут Тамир, а вас?
– Аминат.
– Вы очень красивая, и ваше имя подстать вашей красоте, – непринужденность парня подкупает, несмотря даже на то, что он очень уж стремительно идет на сближение. Возможно, понимает, что у меня мало времени.
– Знакомства вы всегда начинаете с комплиментов?
– Отнюдь. Это впервые. Прежде чем подойти к вам, я на вас смотрел издали. У вас необыкновенные глаза.
Я смотрю на часы.
– Вы куда-то торопитесь?
– Да. Меня ждут в раю.
– С наслаждением за вами туда последую, но думаю, что это ни к чему, ведь рай именно там, где находитесь вы.
У моего соседа исключительный талант по части комплиментов. Разговор с ним доставляет мне удовольствие. Совсем неплохо, если в этом мире у меня останется хоть одним знакомым больше.
Тамир угощает меня апельсиновым соком. Рассказывает о себе. Оказывается, что университет он уже окончил и сейчас работает в банке. Обожает просто вот так слоняться по парижским улицам, любит кино и футбол.
– А ты чем занимаешься? – он пытается угадать мою профессию.
– Я – федай и ровно через час должна взорвать себя, – из чистого озорства говорю ему правду. Почему бы и нет, ведь я знаю, что он мне все равно не поверит. Он смеется: если у девушки такие чудесные глаза, то от нее и не такое можно услышать.
– И кого же еще ты должна взорвать?
– Парочку сенаторов. Возможно, еще нескольких, ни в чем не повинных, кто попадется по чистой случайности, но по этому поводу не стоит особо переживать. Все равно французам в каждом арабе мерещится террорист.
– Послушай, оставь политику другим. Ты детей растить должна.
– Но ведь завтра могут убить и моих детей.
– И что же, ты решила кого-то опередить?
Я посматриваю в сторону галереи. У «Импрессионистов» показались первые посетители.
– Ты этого не поймешь. Возможно, не поймешь никогда. На небесах я буду гурией, и благодаря мне в рай смогут попасть тридцать самых близких мне людей.
Он впивается в меня взглядом. Смотрит долго, не отводя глаз, и с сочувствием, хотя, возможно, мне это только кажется.
– Зачем ты говоришь о таких вещах? Неужели жизнь настолько потеряла для тебя смысл? – мягко и очень тихо произносит он.
– Нет, с чего ты это взял? Я очень люблю жизнь, поэтому так и тороплюсь.
Сидим молча, не издавая и звука, как зачарованные, уставившись в глаза друг другу. Какая нелегкая принесла этого парня! И именно сейчас, когда мне до смерти осталось около двух десятков минут. И зачем только я позволила ему вторгнуться в мой внутренний мир, зачем так близко допустила до себя, зачем говорю ему то, чего никогда и никому не говорила! Хотя бы уж не смотрел на меня так…
– И хорошо тебе платят за это? – он пытается улыбнуться.
– Очень хорошо. Я могла бы быть обеспечена на всю жизнь, хотя, ты, конечно, понимаешь, что этих денег мне не видать. Их выслали бы моей семье, но я решила перечислить их в помощь малолетним сиротам-палестинцам.
– Какая она… смерть?
– Я думала об этом… Мне кажется, что будет очень круто. Я уже чувствую это. Такой счастливой я еще никогда не была.
Смешливость давно уже сползла с лица Тамира. Он тщательно гасит сигарету в массивной пепельнице из прозрачного стекла и наклоняется ко мне. Я чувствую его дыхание и жизнь, пульсирующую в каждой клеточке его тела. Теряюсь и отвожу глаза…
16 часов 25 минут
Неужели это возможно – влюбиться в течение нескольких минут? Сейчас, наверное, все возможно. Но ведь это иллюзия! Коварная иллюзия, которую тебе подбрасывает жизнь, она сбивает тебя с пути истинного, наполняет пьянящим ощущением того, что плоть твоя жива. Опутывает тебя сетями столь зыбкой сиюминутности и даже раскрывает перед тобой неведомые пространства…
– Наверное, вот так и выглядят роковые женщины, – говорит мне Тамир. – Как хорошо, что я зашел сюда, в «Ла кампос», и встретил тебя. Ни с кем ничего подобного я еще не испытывал.
– Это безумие…. Извини, я должна идти, – пора ставить точку в этой опасной игре с жизнью.
– Не уходи, я очень тебя прошу, – умоляюще произносит Тамир и прижимает ладонью мою руку. – У меня такое чувство, что если сейчас ты уйдешь, то я тебя больше никогда не увижу. Всего лишь несколько минут…
Разве он может понять, что эти несколько минут – целая жизнь, вернее, та ее крупица, которая мне отведена… Что я не имею права ни на минуту промедления, что не могу ни думать, ни любить, поскольку мысли – это страх, а чувства – слабость.
– Я на самом деле очень спешу. Сейчас я должна уйти, а… с тобой я встречусь завтра.
Его глаза мгновенно просияли. Я еще раз убеждаюсь, что мы всегда остаемся пленниками своих желаний.
– Здесь же, и в это же время, – мне кажется, что у него даже дрожит голос. Я беззащитна перед его наивностью и детской доверчивостью. Сердце у меня сжимается. Это глупость, немыслимая глупость, глупость, которую даже невозможно себе представить, и, тем не менее, я его люблю.
– Да, здесь же, и в это же время, – шепотом повторяю я, стараясь отвести глаза в сторону. Чувствую влагу на своих ресницах. Что это со мной? Мне только этих слюнявых сантиментов не хватало… Чувствую на своем лице его горячее дыхание. Его губы касаются моих губ… Уличный шум, скрежет, гул, различные шорохи пропадают где-то вдали. Меня обволакивает белый, одурманивающий, лишающий последних сил, туман… Я тону в нем…
16 часов 43 минуты
Мы расстаемся у входа в «Импрессионистов». Не хочу, чтобы он видел, как я вхожу в галерею, поэтому дожидаюсь, когда Тамир уйдет. Засунув руки в карманы, он идет, не торопясь, вдоль длинной, пестрящей рекламами и витринами, улицы. Солнце кое-где пробивается сквозь покрытое облаками небо. В его лучах дома выглядят непривычно голо, как уложенные на ладонь яйца. Мне кажется, что улица тянется в бесконечность, и где-то там, вдали, растворяется в небосклоне…
Я вхожу в галерею через центральный вход. Концы спрятанных в рукавах куртки проводов я сжимаю в ладонях. Зал полон посетителей. Среди них много людей в форме. Все мои чувства напряжены до предела, мысль работает молниеносно и удивительно четко, обострившаяся интуиция, как обнаженный нерв, безошибочно подсказывает мне, как вести себя, куда идти, что говорить и как улыбаться, чтобы не вызвать ни у кого и тени подозрений.
Спокойно я обхожу зал и рассматриваю развешанные на стенах произведения неоимпрессионистов. Брак, Пикассо, Леже… Портреты, натюрморты и пейзажи, изрезанные кубами и треугольниками. Живопись очень красивая, достаточно агрессивная, слегка тронутая, немного непонятная. Все эти полотна на грани реализма и абстракции, гармонии и дисгармонии, порядка и хаоса, они режут мне глаз, и меня не покидает уверенность, что их авторы, творя, чувствовали и переживали в точности то, что ощущаю сейчас я.
Пожаловали и сенаторы… Масса репортеров и искусствоведов. На людей я не обращаю внимания. Будто их тела и лица всего лишь простейшие геометрические фигуры… Назойливо кричащие краски… Слишком шумно… Напряжение во мне нарастает, чувствую, что концы проводов, зажатые в моих ладонях, становятся влажными от пота… Смерть трепещет в моих пальцах…
16 часов 55 минут
В моей голове мешанина мыслей, а перед глазами «Круговые формы» Делоне… Ровно через пять минут все закончится. Это ложь, когда говорят, что вся прошедшая жизнь мгновенно пролетает перед глазами. Ничего подобного, никаких мелькающих картин из прошлого. Единственное, что я представила себе с предельной яркостью – ожидающего меня в «Ла кампосе» Тамира, зеленые сады и почему-то песчаный берег моря, да и то всего лишь на секунду. И все вновь поглотил неумолчный гул выставочного зала галереи.
Рядом с одним из сенаторов я разглядела призрачную фигуру моего уже давно скончавшегося отца. На нем старый, истрепанный халат, а в руках чашечка чая. Лежащими в черных тенях глазами он уставился в монументальное, монохроматическое панно Пикабиа. На меня даже и не оглянулся. А вот Баят, взорвавший себя два месяца тому назад в самолете, ко мне подошел. Он поправил укрепленный на теле «пояс шахида» и улыбнулся мне. «Обойдусь без помощников», – прошептала я. У меня остались лишь мгновения перед встречей с аллахом, и я понимаю, что уже в трансе.
В дальнем углу зала экспозиции заиграли скрипки. Нет, это не плод моей обезумевшей фантазии. Играют в действительности. Очевидно, это означает, что выставка открывается. Раздается беспорядочное щелканье фотоаппаратов, и неумолчный гул беседы пришедшей на выставку общественности сменяет приятная музыка. Счастье улыбнулось мне самым удивительным образом: на тот свет меня провожает музыка Дебюсси и живопись Пикассо, то есть все самое прекрасное, что может сотворить это слабейшее из созданий – человек.
Я подхожу поближе к сенаторам. Мне уже ясно, что жертв будет много. Время! Я перехватываю концы проводов поудобнее, и… кровь стынет в моих жилах. У входа в зал стоит Тамир и смотрит прямо на меня!..
16 часов 59 минут
Я недопустимо медлю, но потрясение от его неожиданного появления так велико, что я цепенею… На лице Тамира дрожит солнечный зайчик, отраженный огромным окном галереи; он улыбается и, лавируя в толпе, пробирается ко мне. Он – последняя преграда к моей встрече с аллахом, и остались лишь секунды, когда я и его своими руками отправлю по этому же пути. Как мне его остановить?! Как? Как?..
Явь окружающего мира в моем восприятии сменяется аляповатой композицией с какого-то кубистского полотна, застилающей пространство предо мной. Я закрываю глаза. Увы, все уже поздно… Решение принято. Приговор вынесен! Прости, Тамир… я не хотела. Ты сам этого пожелал. Я люблю тебя, Тамир! Ты разве не видишь?.. Во мне дрожит каждая клеточка, сердце безумно колотится, и мои слабые, посиневшие пальцы неотвратимо приближают конец…
Чувствую, как буквально вросшие в ладони оголенные концы проводов набухают, как переполненные кровью вены… Оставшиеся мгновения неумолимо пожирают пространство, что лежит между мной и любовью, между мной и смертью… Руки, тела, души сливаются и… смертельный круг сомкнулся!
Я – федай, я же тебе это говорила…
