ПЕРВОДЫ А. ЗОЛОЕВА
Сэмюэль КОЛРИДЖ
СКИТАНИЯ КАИНА
«О, Отец мой, еще совсем немного, и мы увидим сияние Луны».
Дорога шла через пихтовый лес. У входа лес был пореже, и лунный свет и тени от него отдыхали на дороге, спокойно появляясь и уверенно захватывая эту пустыню.
Вскоре дорога стала петлять, и становясь значительно уже. В самый полдень солнце иногда покрывало ее бликами, но, все, же никогда не освещало ее полностью, было темно, как в пещере.
«Как темно, отец мой, – проговорил Енос, – но дорога под нами все же ровная и приятная, и скоро мы выйдем к лунному свету!»
«Идем дальше, дитя, отвечал ему Каин, – веди же меня, малыш!» И невинный ребенок, обвил ладошкой палец руки, убившей Авеля праведного, и повел его.
«Сын мой, на тебя капает вода с пихтовых веток!»
«Да, и это так приятно, ведь я бежал так быстро, желая поскорее доставить тебе кувшин и пирог. И тело мое до сих пор еще не остыло. И как же хорошо белкам, которые кормятся на этих пихтах. Они прыгают себе с ветки на ветку и в гнездах пожилые кружат вокруг детенышей. Отец, вчера в полдень вскарабкался я на дерево и хотел было поиграть с ними, но они разбежались: некоторые попрыгали даже на тоненькие веточки и, в один миг, оказались на соседнем дереве, отчего бы, отец, им не поиграть со мной? Я был бы к ним так же добр, как ты ко мне. Я бы вздыхал так же, как ты, когда ты кормишь меня или накрываешь ночами, или когда я взбираюсь к тебе на колени и глаза твои смотрят на меня!»
Подавив вздох, Каин остановился и опустился на землю. Малыш Енос стоял возле него в темноте. И застонал Каин, и заплакал горько, и взмолился Господу, – «О Всемогущий, преследующий меня, – и здесь Ты, и там. Ты подгоняешь душу мою, как ветер, струйкой песка стекаешь ко мне. Ты повсюду, как воздух! Лучше бы я не родился! Я так хочу умереть. Да, но даже то, что никогда не имело жизни, никогда не двигалось, не ползало, не передвигалось, – даже это дорого и приятно глазам моим. Ах, если б человеку не нужно было дышать, тогда не был бы я во мраке и темени пустыни. Да я припал бы к земле, чтобы не вставать больше, пока не превратился бы я в камень в логове львином, на который львенок кладет свою голову, когда засыпает. И даже стремительные потоки, ревущие где-то вдалеке, осуждают меня, и даже тучи небесные с ужасом взирают на меня. А Всемогущий проклинает меня и в шуме ветра, проносящемся сквозь кедровую рощу, и иссох я весь в тишине и безмолвии!»
И сказал тогда Енос отцу своему: «Вставай же, отец, мы уже подошли совсем близко к тому месту, где нашел я пирог и кувшин». И отвечал ему Каин: «Как знаешь!»
А малыш продолжал: «Голые скалы всего лишь в нескольких шагах от нас, и если бы ты окликнул меня, я бы услышал». Малыш стал поднимать отца, будто это ему было под силу. Каин же, немощный и обессиленный, встал на колени, прижавшись к стволу пихты, выпрямился и медленно побрел за мальчиком. На дороге было темно, вдруг дорога свернула в сторону, толстые мрачные деревья образовали низкую арку, и на один миг, арка показалась им ослепительным порталом.
Енос бежал впереди и уже вышел на открытое место; когда же отец выходил из сумрака, малыш испугался. Космы отца его напоминали спутавшуюся шерсть на лбу у бизона, под ними глаза его сверкали зловещим огнем. Густые черные кудри были в грязи и обожжены местами, будто кто-то хотел вырвать их раскаленным железом. Лицо его будто говорило на странном языке мук, которые были и есть, и, казалось, не закончатся никогда.
Местность вокруг была совершенно пустынной и безлюдной и, насколько мог видеть глаз, вокруг не было ни души. Голые скалы, обращенные друг к другу, составляли длинную сплошную полосу. Вы могли бы бродить долго, заглядывая в скальные трещины, но не нашли бы ничего, что свидетельствовало о смене времен года. Здесь не было ни весны, ни лета, ни осени. И снег зимний, любимый многими, никогда не падал на раскаленные скалы и не повисал жаворонок по утрам над этой пустыней, лишь огромный змей шипел, отбиваясь от когтей стервятника, заливавшегося пронзительным клекотом, зажатый удавкою змея. Острые пики скалистых хребтов угнетали и, казалось, молча пророчествовали о том, чего никогда не будет – о колокольнях, крепостных стенах и кораблях с голыми мачтами.
На расстоянии броска камня, сделанного мальчиком, особняком стояла скала, оторванная от остальных вздохом земли, произведенном после падения Праотца нашего – Адама. Но перед тем, как мы смогли бы приблизиться к ней, она показалась бы возлежавшей на земле, слегка наклоняясь, а между основанием ее и песком, смог бы выпрямиться во весь рост взрослый человек. Именно здесь нашел Енос кувшин с пирогом, и именно к этому месту вел он отца своего. Но они раньше заметили Тень, стоявшую спиной к ним, так что, продвигаясь к ней, они оставались незамеченными, как вдруг услышали ее вопли и поразились дыханию ее и стонам: «Горе мне, горе! Я не могу даже умереть. Но гибну от жажды и голода!»
Лицо Каина побледнело и стало похоже на отражение завернутой в саван молнии на ночном облаке, проплывающем по небесам. Мальчик держался за полу отцовских одежд и, вглядевшись в глаза его, тихо прошептал: «Мне кажется, отец мой, что я уже слышал этот голос. Разве не говорил я тебе, что часто вспоминал его. Ах, отец мой, это он и есть», – Каин затрепетал. Голос и правда был приятен. Он был чрезвычайно тонок, как у раба, обессилевшего от мук, уже отчаявшегося, не в силах удержаться от плача и стонов.
И вот уже, смотрите, Енос крадется ползком, огибает скалу, встает перед незнакомцем и заглядывает ему прямо в глаза. Тень вскрикнула, обернулась, и Каин увидел, что лицо ее и все члены показались такими знакомыми, как у брата его Авеля, убитого им. Каин оцепенел, словно во сне, в котором пытаются отбиваться от надвигающегося кошмара. Пока Каин стоял в молчании и душевном помутнении, опустился призрак на землю, обнял колени свои и горько заплакал: «Ты, зачатый Адамом раньше меня, ты, кого родила Ева, мать моя, перестань меня мучить! Я пас овнов моих на зеленых лужайках у сонной реки. Ты же убил меня и теперь пребываю я в мучениях». Тогда Каин закрыл глаза свои руками. Потом открыл, огляделся и спросил Еноса: «Что ты видишь? Не слышал ли ты этого голоса раньше, сын мой?».
«Слышал, отец. Да, отец, я видел человека в нечистых одеждах. Он говорил сладким голосом, слезно и жалобно». Тогда Каин поднял призрака и спросил его: « Затем же Создатель отца нашего, благоволивший к тебе, оставил тебя?» Тогда призрак издал вопль, разодрал одежды свои, и обнажившаяся кожа была похожа на песок под ногами. И издав вопль уже в третий раз, припал лицом своим к пескам черным под скальной тенью. Каин же с Еносом встали с ним рядом – мальчик по правую, Каин же по левую руку. Все трое стояли в тени под скалой. Призрак, похожий на Авеля, поднялся с земли и с укоризной сказал мальчику: «Знаю я место, где можно набрать воды, но испить ее там я не в силах. Зачем ты забрал кувшин мой?» Каин спросил его снова: «Разве не находил ты благосклонности во взгляде Господа Бога твоего? Тень отвечала ему: «Господь наш Бог только над всеми живыми. У мертвых есть свой Бог». Тогда Енос возвел глаза свои к небу и начал молиться. А Каин, втайне, возрадовался сердцем своим.
«Несчастным во все дни земной жизни своей пребудет тот, воскликнул призрак, – кто приносит богоугодные и достойные жертвы, ибо после смерти твоей они ничто! Горе мне, ибо возлюблен был Богом живых, а ты же, брат, безумен был, лишив меня силы его и покровительства». Произнося эти слова, призрак внезапно взмыл вверх и полетел над песками, а Каин же в сердцах произнес: «Лежит на мне проклятие Господа, но кто же тогда он, Бог мертвых?»
И побежал за призраком вслед. Призрак же с плачем и воплями несся над песками. Но пески поднимались белой дымкой от шагов Каина, от шагов же призрака, похожего на Авеля – нет.
Затем призрак оставил Каина далеко позади, круто развернулся, побежал по кругу и вернулся к скале, где они до этого сидели и где все еще стоял Енос. Мальчик схватил призрака за полы одежд, и тот рухнул на землю. Каин остановился, уже не глядя на брата, вымолвил: «Проходила она лесами темными». Затем не спеша поплелся к скалам темным и когда он добрался до них, малыш сообщил ему, что поймал призрака за полы одежды, когда тот пробегал мимо, что упал он на землю. Каин вновь сел рядом с призраком и сказал ему: «Авель, брат мой, мне следовало оплакать тебя, но дух иссяк мой, весь выгорел в невыносимых мучениях. А сейчас заклинаю тебя твоими овнами и лугами зелеными, и сонной рекой твоей, тобою возлюбленными, расскажи мне все, что ты знаешь. Скажи мне, кто он, Бог мертвых? Где обитель его? Какие жертвы ему угодны? Ибо я предлагал приношения, но не приняли их, и я молился, но не был услышан. А потому разве огорчусь ли я больше обычного? Призрак же встал и отвечал ему: «Да будь ты милосерден ко мне, так же как я к тебе, иди за мной, сын Адамов, и дитя забери с собой». И вся троица медленно поплелась между скал, безмолвных, словно тени.
Доктор, Джон ДОНН
НА СМЕРТЬ КОРОЛЕВЫ ЕЛИЗАВЕТЫ I И ВОЦАРЕНИЕ ДЖЕЙМСА I
Чрезвычайно щедра была к нам десница Господа нашего в возникновении у нас сословия священнослужителей – хорошо подготовленных и одаренных. Наша Государыня расположила их к себе и благоволила к ним. Сегодня мы вспоминаем это милосердие и милости в своевременной благодарственной службе. В День, который Господь создал для нас, в соответствии с первыми днями Сотворения Мира, когда вечер, а затем утро, образовали день. Для того, чтобы печальнейшая ночь и радостнейшее утро, которое наблюдали дочери острова нашего, сотворили этот день.
Давайте обсудим слезы Ричмонда этой ночью, а утром слезы Лондона и мы обнаружим пророчества даже в том, что этой ночью пролились ливнем дожди от плача нашего по Государыне. Мы не можем не тревожиться, потому что, нет ее больше, нет больше такого сердца, глаз таких, рук, которые могли бы все вместе быть опознаны нами и вызвали бы бурную радость сегодняшним утром, когда каждый из нас с бременем своим станет искать, где б ее спрятать понадежней, Господь Всемогущий прольется дождем согласия и сплочения, спокойствия и одобрения на всякого из нас.
Действительно, мы прожили, некоторое количество я не скажу несторианских, не Мафусаиловых, но истинно Адамовых лет, как если б Адам был без греха. Смерть ее накрыла нас единой волною и бросила в бездну из слез. Но Дух Святой опекал нас и в этой пучине, и сказал Господь: «Да будет Свет!», и стало светло. И увидел Он, что Свет обернулся благом.
И в удовлетворении своем и нежной о нас заботе учредил Господь наш день отдохновенья, и в радостях и в укоренившемся восприятии дней благословенных под началом его, приготовляемых для нас в первую очередь, а затем холил и оберегал для нас.
Когда люди осмеливаются говорить о пороках Государя своего, который уже мертв, то, безусловно, такой Государь, в земной своей жизни, жил в подобных пороках. Так же и изменение порядка правления, когда народ может свободно говорить о достоинствах и добродетелях мертвого Государя. И это объективный аргумент в пользу того, что и новый Государь сможет подвизаться в таких же добродетелях. Она знала, что мы будем обсуждать ее после смерти, а потому всю жизнь поступала так, чтобы быть достойной этого обсуждения.
Скажем и о блистательном ее Преемнике, о нашем славном Государе. Если, кому-то и нужно волноваться, то Государю. Это все прекрасно в глазах наших, потому что, во-первых: Женщина и Дева мысленно побывала на всех войнах христианского мира, направляя и уравновешивая их. Затем появился король из народа воинственного, а потому приученного к мечу так, как если б меч был предназначен ему от начала веков. Уже в утробе матери дух благословенного мира нашего был так изобилен в нем, что он мог бы одним словом заставить вложить в ножны все мечи христианского мира.
Уильям БЛЕЙК
ПРЕДИСЛОВИЕ К «КОРОЛЮ ДЖОНУ»
Справедливость уже вытащила из ножен меч свой, чтобы вонзить его в грудь Англии. Ибо грехи на ней были цвета алого, и окровавленный бич подгонял безутешных сынов ее. Но пришел Патриот. Ах, как же часто восставал он, когда Тирания обагряла прекрасные груди матери его кровью сынов, пролитой в битвах.
Вокруг величественных стоп ее кружили брань и проклятья. Всякое сердце трепетало, всякое колено ослабло, звезды на небе дрожали и барабан, рокочущий голос войны, призывал к сражениям. В реках погибели брат должен был омыться кровью брата своего.
О земля, несчастнейшая между всеми! О прекраснейший остров, как ты запущен! Разносится плач от твоих серебристых источников и от рек твоих малых. Плачет Ангел Хранитель твой. Овдовевшие жены твои, плачут под сенью твоей. Старцы, собираясь на войну, опоясываются мечами. Грудной младенец растет, чтобы погибнуть в сражении.
Землепашец бросает тучные нивы свои. Кровь вопиет где-то там далеко. Земля сама себя засевает. Блистательная юность тускло мерцает в войсках. Пожилые сенаторы берутся за мечи отцов своих. Дрожащие мышцы старцев заставляют работать на войну, противу своих же потомков. Ибо Тирания простерла окровавленную длань свою и «крови!» кричит. Где-то впереди слышно конское ржанье и грохот колесниц, вопли и ужасающий шум битвы.
Но, Гордый, поберегись, ибо будешь унижен, а безжалостный лик твой и сердце железное – поражены! Хотя судьба твоя все еще медлит и не спешит.
Но, вот уже и Англия может смеяться, и тянет мирные руки свои, вперед, поднимает голову, бурно ликуя. Еще соберутся граждане ее у Врат, а мореходы споют на морях, а мириады мириад станут толпиться в храмах ее, и дочери споют для нее как для века, нарождающегося вновь.
