XIX ВЕК
Мой отец говорил: кисть сильнее меча,
Сталь не может убить, если ты не захочешь.
Мой отец говорил: если рубишь сплеча,
Не осаживай кровь и не ставь многоточий.
Но давно как ушел мой седеющий бог,
Мне его не догнать. А в несложенной песне
Девятнадцатый век, как свинцовый плевок,
В двадцать первом, моем, догоняет черкесов.
Мой отец говорил: вечность – делаешь ты,
Мир запомнит не меч, а разящую руку.
Мой отец говорил: сторонись пустоты,
Лишь в пустОты стрела пробивает кольчугу.
Но, зима за зимой, в ледяной водопой –
Кабардинским конем и луна горбоноса.
Девятнадцатый век мое сердце пробьет,
Словно конь полынью на январском морозе.
СЛЮДА
Посмотри на луну,
Я рисую на ней океаны,
Только цветом другим,
О котором не знает прибой.
Сядь поближе к окну
И смотри в черно-белом экране,
Как в привычных вещах
Происходит негаданный сбой,
Как глотают слова
Миллиарды людей на планете,
И железо в руду
Переплавив, хоронят в земле,
Забирая с собой
Города и дороги, а следом
На разломах коры
Темнота набухает в золе.
А за всем – пустота,
Зведный прах и вселенские реки
И обратный отсчет
Каждой пыли и солнечных слюд,
Пока Бог или ты
Не открыли усталые веки,
И слепили из тьмы
Свое первое слово – люблю.
Пусть за этим опять
Весь клубок размотает обратно,
И пойдут убивать
Миллионы друг друга рудой,
В тот же день, в тот же час
И у той же черты мириадной
Перекрасит судьба
Мои волосы первой слюдой.
САМУМ
Бездорожье души, а в кармане луна.
Я к мечте приходил, но забыл постучаться.
Мне отец говорил, что за сердцем – стена,
У которой слова всего мира напрасны.
Но отец далеко. А в родившейся тьме
Мое сердце проснется великим драконом,
У которого есть только я на земле,
Только я, в этом мире до боли бездонном.
Я приду, посижу у стены, помолчу,
Обо всем, что со мной в этот раз не случилось.
Бездорожье души. Мир затушит свечу.
Но в кармане луна и вселенская милость.
МАТРИЦА
Я знал войну. Но был убит не пулей –
Обычным словом, не познав свинца.
Я знал святых. Но в вавилонском улье
Мне снился Бог с улыбкою отца.
Плескалась жизнь ребенком в мелководье.
Звучал азан, сражаясь за рассвет.
И гены человеческой природы
Еще не обрели привычный цвет.
Немыслимо, нехожено и дико,
И время разворачивалось вспять.
Вселенная, разорванная криком,
Обречена водою истекать.
А небо раз за разом меня будит,
Чтобы спросить об имени Творца…
Я не скажу. Простите меня, люди,
Мой Бог другой – с улыбкою отца…
ГЛУБИНА
На фильм Владимира Битокова «Глубокие реки»
Расскажи обо мне. Ты умеешь сказать
Про живых и про тех, кому больше не встать,
Кому воды текут в глубине моих рек,
Кому имя дано на земле – Человек.
Ты же знаешь, что мир болен давней войной,
Что и память за мной вырастает стеной,
И в молитве хранит первобытный свой страх,
Глубиною зовет в развороченных снах.
Расскажи про саур и сердечную медь
Тех, кто жив и кому суждено умереть.
Из чьих раненых тел сталь выходит с тоской,
Кто рождает своих сыновей на убой
И целует металл, и готов умирать
Лишь за слово, что им ты готов рассказать
И гортанно пропеть хоть на хрип, хоть на срыв
На земные слова и черкесский мотив.
СЛОВО
Небо бредит рассветом, сумрак лепит цветы
И свинцовым кастетом сокрушает хребты
Городских силуэтов, пьяных ядом утра.
Все пройдет. Минареты выльют звон серебра.
Берегами азана я пойду на призыв,
Опрокинет казаном небо утренний гриф.
Песни – в реки длиною, слово – тянет, как груз.
Ты же здесь, за спиною? Я к тебе прислонюсь.
Это снег или сода солонит на губах?
Мои мысли и годы – в рукописных томах.
Мир завалится на бок, как в последний свой день.
Мой отец безоглядно завалил свою тень,
И оставил мне слОва разбавленный яд,
Но я воин. И слову не брат и не рад.
Горных песен и рек моя шашка длинней,
Глубже бездны – глаза кабардинских коней!
ЗИМА
Ты же знаешь, что солнце не встанет,
Если я до него не пройдусь.
Что судьба и надежда обманут,
Хоть и знаю я жизнь наизусть,
Хоть на мне вулканический пепел,
Первородная окись планет,
С той поры, как кровавому небу
И не снился лазоревый цвет.
Ты же знаешь, что мир не проснется,
Если яблоком я упаду
В самый низ, где тяжелое солнце
Не пахало еще темноту,
И не пело, от грусти и света,
На протяжный черкесский мотив,
Про глаза, где посеял я лето,
И про зиму, в которой я жив.
ИДУЩИЙ В НОЧИ
И пуля, и ружье, и заклинание,
Бросок сквозь мысли. Тридевять земель
Пропахано заречным табуном.
Ведь были у тебя когда-то грани
И старая дорога за окном,
Да, старая дорога, по которой
Когда-то ты покинул этот дом.
Когда ты упустил поводья жизни,
Повесив на ковер кинжал отца…
А старая дорога снится, снится,
Как память без начала и конца,
И конница черкесов все уходит
В последний бой. И снова без тебя.
Пройдешь три жизни, умереть успеешь,
Забудешь тех, кто любит и простит
И шепчет над подковой заклинанье,
Под вечер зашивает твои раны,
И вслед тебе молитвы говорит.
Скажи: Аллах велик. И знАком неба
Отмечена река и давний брод,
И все, что так любил на этом свете,
Чему я поклонялся беззаветно,
Все, что со мною в эту ночь идет.
