РАССКАЗ
В восточном городе было тревожно.
Представители различных вооруженных группировок не только контролировали большую часть страны, но уже оккупировали и окраины столицы, периодически предпринимая попытки прорваться к центру древнего города. То и дело где-то вдали слышались одинокие, кажущиеся бессмысленными, взрывы, ленивые перестрелки, после которых все вокруг вновь погружалось в неестественное спокойствие.
Снаряды нередко долетали и до комплекса зданий нашей дипломатической миссии. Однажды погиб охранник, а мой непосредственный предшественник получил осколочное ранение, после чего спецрейсом был доставлен в один из военных госпиталей на родине и теперь, как говорили, шел на поправку.
Будучи молодым дипломатом, я прибыл в страну в составе официальной делегации, чьи цели если и были сформулированы, то вряд ли были хотя бы отчасти выполнимы. В глубины происходящих здесь процессов я не вникал – неплохая компенсация, вкупе с возможностью наконец вырваться из привычного муравейника высотки МИДа на Смоленке и обещанным скорым карьерным ростом заставляли меня считать, что игра, как минимум, стоит свеч.
В жилой части здания посольства мне была отведена небольшая комнатка под крышей – в покатом окне, к которому я сразу же придвинул рабочий стол, я мог видеть кусочек узкой улицы, опоясанной колючей проволокой, которая была щедро накинута поверх широкого забора.
Я вспоминал, что бывал здесь и раньше: будучи студентом восточного факультета московского вуза, приезжал в восточную столицу по обмену и, среди прочих бумаг, должен был получить согласие из посольства. Тогда это стало простой формальностью, и если бы кто рассказал мне о том, что я когда-нибудь буду жить и работать в этом здании, я бы не поверил.
Назавтра был назначен первый раунд переговоров, в которых мне была отведена малозначащая роль переводчика. И хотя я наперед знал все, о чем будет идти речь, все-таки следовало повторить некоторые слова и выражения, чтобы, что называется, не попасть впросак на ровном, в общем-то, месте.
Уже засыпая, я вспомнил, что обещал отправить смс-сообщение супруге, но из-за проблем со связью, как ни бился с телефоном, сделать этого так и не смог.
* * *
Дипломатическая служба – вроде армейской: ты не принадлежишь себе, нередко становясь человеком-функцией. Сделал дело – молодец, а нет – пусть не погиб, но сошел с дистанции. Годы, потраченные на изучение иностранных языков, истории и традиций стран специализации, в наших мечтах должны были быть вознаграждены не только особым статусом, но и необычайно увлекательной судьбой. Однако не всем мечтам суждено было сбыться, и многие мои однокурсники, не находя возможности самореализации, один за другим уходили в бизнес.
Мой приезд на Ближний Восток был, как мне тогда казалось, шансом, который многие искали, началом большого пути – ведь, как ни крути, наша миссия была на острие важного геополитического противостояния. Кроме того, я, словно купец, проплывающий мимо неизведанной страны, планировал заметно улучшить свое материальное благосостояние.
На фоне переговоров с участием нашего посла – бесстрашного ветерана дипломатической службы, ранее работавшего на фоне конфликтов в Северной Африке, где ему несколько раз чудом удалось избежать гибели – то и дело звучала информация о том, что ситуация в стране обостряется. Боевики, по словам местных коллег, предпринимали все более отчаянные попытки штурма города: здесь и там, у древнеримских колонн и построек времен праведных халифов с воинственными выкриками на устах взлетали на воздух смертники, унося с собой на тот свет десятки жизней.
В какой-то момент в просторное помещение переговорной местного министерства обороны, в котором две делегации в основном обменивались любезностями, вошла девушка. Одетая в армейскую форму, облегавшую ее ладную фигуру, она едва слышно извинилась по-арабски, подошла к визави нашего посла – министру – и, быстро наклонившись, шепнула что-то ему на ухо.
Я наблюдал за ней, словно завороженный. Фигуристая брюнетка чуть выше среднего, она походила на птицу – одновременно благородную и трагически беззащитную: носик-клюв, расправленные плечики-крылья, венчающие гордую осанку, переливающийся под искусственным светом сдержанный хвост чуть ниже затылка.
Не успела она закончить свой тайный доклад вмиг нахмурившемуся военному министру, как где-то совсем рядом, возможно, прямо у внушительных кованых ворот ведомства, прозвучала длинная автоматная очередь, вслед за которой послышался взрыв снаряда, как показалось – гранаты, какие-то выкрики – то ли испуганные, то ли, напротив – воинственные. А скорее всего, в этом многоголосом хоре слились и те, и другие.
Если бы мы погибли сейчас же, взлетев на воздух и превратившись в пепел, вряд ли я стал бы возражать. Моя (да, именно моя!) птичка, кажется, даже не обратила внимания на происходящее. Вместо этого, с величайшим достоинством раскланявшись с нашим послом, она удалилась также эффектно, как и появилась. Черт возьми, я бы дал голову на отсечение, что этот ее воинственный образ завершали высокие каблуки, щелчки которых я не расслышал лишь из-за продолжившейся перестрелки.
– Дорогие коллеги, – прервал мою задумчивость военный министр, речь которого, согласно протоколу, я должен был тут же перевести, – Моя помощница сообщила, что у нас есть небольшая проблема. Прошу вас не волноваться, мы вскоре сможем продолжить нашу встречу.
– Господин министр! – прерывая ненужный ему перевод, в свою очередь, ответил наш посол. – Мы понимаем все сложности, обрушившиеся на ваш народ, и готовы продолжить начатое сотрудничество на пути нормализации ситуации.
И, едва дождавшись, пока я переведу сказанное, посол нетерпеливо добавил:
– Тем не менее, необходимость обеспечения безопасности наших сотрудников требует, чтобы мы прервали наши сегодняшние переговоры.
Опытный дипломат, он выдавал эти неестественно-обезличенные фразы так ловко, что их, практически без редактуры можно было вносить в официальные релизы посольства. Так же легко, как дрессированная собака подает лапу, я переводил эти незамысловатые мысли на арабский.
За плотно занавешенными окнами зазвучала очередная канонада, ей стал вторить раздражающе звонкий звук сирены.
Еще мгновение, и все вокруг погрузилось в дымящуюся тьму.
Я, вдруг отяжелевший и одновременно воспаривший, оказался привязан к мачте парусного корабля, проплывавшего вдоль песчаного берега, и, изо всех сил пытаясь вырваться, слышал лишь нарастающие звуки сирены. Будто бы оглохшие, мои спутники лишь сильнее налегали на многочисленные весла, все ускоряя движение нашего корабля.
Досада за неоконченное дело и тревога за собственное бессилие вмиг охватила меня. Остающийся в стороне берег казался безумно притягательным, но отчаянный вопль моей просьбы тут же утонул в потном безразличии попутчиков.
* * *
В госпитале Красного Полумесяца, куда меня доставили после случившегося, было немноголюдно. На обедах в столовой, куда я, умаявшись одиночеством в палате, с разрешения хирурга, который проводил операцию, стал ходить, обычно собиралось не более трех пациентов.
В нашем рационе были легкие супы, безвкусные салаты, неизменный в этих широтах хумус с лепешками, напоминающий о родине абрикосовый компот.
Навестивший меня – о великая честь! – посол, сказал, что меня перевезут в здание посольства, как только местный врач выдаст соответствующее разрешение. Кроме прочего, он передал мне и посылку из дома: открытку от супруги и плюшевую русалку – любимую героиню моей дочери.
Я заметил едва затянувшуюся глубокую царапину на его дутой щеке.
Подозревая, что скоро меня, как и моего предшественника, станут готовить к отправке домой, я прямо сказал, что хотел бы продолжить свою работу в стране – незначительное ранение не могло всерьез повлиять на давно принятое решение. Кажется, посол был растроган.
– А ведь я всегда был таким же, как и ты, – наконец заговорил он человеческим языком. – Лез в пекло и был уверен, что со мной ничего не произойдет. Просто не может произойти. Что это было? Вера в предопределение? Или, может, печоринский фатализм?
Горько усмехнувшись, он махнул рукой и добавил:
– Глупость, конечно…
Кажется, он обещал похлопотать за меня в центральном аппарате, мне же не терпелось скорее прочитать написанное в открытке послание. Моя жена, сколько мы были знакомы, обычно закрытая, всегда любила подробно описывать свои чувства именно в такой форме, где оформление и содержание взаимно дополняли друг друга.
Оставшись наконец один в палате, я с нетерпением открыл конверт. На открытке, отпечатанной на плотном картоне, был изображен корабль, уходящий в яркий закат. Символ подлинного покоя показался мне сейчас насмешкой судьбы, зачем-то напомнившей о моем недавнем видении – пришедшем ко мне в момент, когда я, судя по словам местного врача, был, без преувеличения, на грани жизни и смерти. Взволнованный, я раскрыл открытку и прочитал послание жены – простое и искреннее признание в любви в моем новом положении вдруг показалось признаком какого-то трогательного и, казалось, навсегда потерянного привычного мира. И вроде бы в этом не было ровным счетом ничего нового, но внизу открытки, пока еще коряво и с ошибками, было написано и сообщение от дочки – она, надеявшаяся на скорую встречу, просила беречь не только себя, но и отправленную мне русалку.
Странно, но, видимо, скрываемое даже от самого себя напряжение и естественный страх теперь проявились в полной мере. Я вдруг, как если бы это было настоящим открытием, понял, что могу и не вернуться. Отодвигая тонкие больничные занавески одинокими вечерами, я мог видеть языки пламени, поднимавшиеся к пустому безжизненному небу на расстоянии всего нескольких километров.
Я лег на больничную койку и, обняв плюшевую русалку, едва ли не впервые после окончания школы заплакал – так горько, что в нескончаемой жалости к самому себе в какой-то момент стал проваливаться в черную трясину сна.
Почему-то последней мыслью, пришедшей мне на ум, была та девушка-птичка из министерства обороны – символ новой, ранее недоступной мне жизни, где чувство опасности не отступает, а геройство превращается в привычку, жизни не только по-настоящему интересной, но и болезненно притягательной.
* * *
По всему выходило, что город, несмотря на все усилия не только местных властей, но и международной коалиции, должен был вот-вот пасть. Совсем скоро древнеримские колонны и триумфальные арки, узкие, мощеные булыжником улочки центрального квартала с его величественными дворцами, караван-сараями, мечетями и медресе должны были перейти в руки новой орды – увлеченных новой сверхидеей универсальных бойцов.
В последний вечер перед эвакуацией я решил связаться с девушкой-птичкой, все не выходившей у меня из головы. После ужина в старинном ресторане, расположившемся неподалеку от площади Мучеников, я предложил показать ей здание посольства. Уличные фонари уже давно не работали, дороги освещались лишь фарами проносящихся в беспорядке автомобилей. Вязкая атмосфера тревоги смешивалась с практически непрекращающимися окриками и досмотрами на бесконечных блокпостах.
Местные жители меня искренне восхищали – привыкшие жить в ситуации военной действительности, они все же пытались сохранить не только лицо, но и обычный образ жизни. Так, были открыты не только некоторые рестораны, но и давно опустевшие отели, работали службы такси.
Когда мы, наконец, поймав машину, двинулись в сторону посольства, я растрогался, понимая, что все, что есть вокруг, скорее всего, совсем скоро изменится безвозвратно. Как только будет захвачена расположенная на высокой горе резиденция действующего президента, падет не только город, но весь регион начнет новый отсчет своей истории.
Впрочем, рядом, как богиня смерти, была она.
Будучи в гражданском, моя спутница казалась еще более интересной, чем в военной амуниции. Темное платье, украшенное какими-то по-киношному немыслимыми перьями, и, в противовес ему, сдержанный макияж, лишь подчеркивавший естественную красоту ее восточной внешности.
– Тебя не будут искать на работе? – зачем-то решил пошутить я, когда мы уже подъезжали к посольству.
– Министр покинул страну, все кончено, – продолжая смотреть в окно, ответила она как-то буднично.
Меня в буквальном смысле потряхивало от нетерпения. Все заботы и треволнения мира в этот миг словно бы отошли сейчас на второй, а то и на третий план. Я был здесь и сейчас – перед лучшей женщиной в своей жизни, готовой отдать мне самое ценное, что у нее было.
Любовь на фоне войны – что может быть более романтичным? Мы открывали свой собственный фронт, перекатываясь на небольшой казенной кровати, набросившись друг на друга, словно дикие звери. Ее тонкая подтянутая фигура казалась мне чем-то большим, чем просто женским телом, становясь символом самой жизни. Если она была со мной, то кто вообще мог причинить мне зло? Я становился поистине неуязвимым, с каждым движением поднимаясь на новую, недоступную другим, высоту.
Вот уже подо мной был пылающий город, еще движение, страна, ее вздох, Ближний Восток, неожиданный поцелуй, целый мир. Он перекатывался передо мной – одновременно тревожный и безжизненный.
Когда все кончилось, она подняла с пола русалку – подарок моей дочери – и, очаровательно улыбнувшись, сказала:
– Такой большой мальчик, а все еще играешь в игрушки… – И, спустя паузу, – Скажи, ведь мы с ней похожи?
Я не смог с ней не согласиться.
* * *
На военной базе, расположенной в одном из провинциальных городов на берегу Средиземного моря, царило ложное спокойствие. То и дело взлетали самолеты – после падения столицы и пленения, а затем и жестокого убийства президента, было принято решение о выводе из страны нашей дипломатической миссии. За послом был направлен специальный борт, покинувший страну под прикрытием самолетов-истребителей. Несмотря на очевидный провал, всем сотрудникам уже разграбленного и сожженного посольства были обещаны государственные награды – ситуация окончательно вышла из-под контроля, и в этом, в общем, не было нашей вины. Мои коллеги ликовали, не скрывая эмоций – по всему выходило, что к подобным личным результатам при других обстоятельствах мы смогли бы приблизиться лишь после нескольких десятков лет службы.
Неизбежно сворачивалось и военное сотрудничество. Теперь на огромных территориях от моря и едва ли не до Евфрата окончательно установился черный флаг нового халифата, спикеры которого, окрыленные долгожданной победой, обещали продолжить свое шествие по миру.
Незадолго до вылета нам было предложено связаться с родными по линии военной спецсвязи. Специально приставленный для этих целей офицер соединял желающих с теплыми, нездешними голосами – каждый из них причитал что-то в трубку, вроде как радуясь кончающемуся наконец персональному аду.
Когда дошла очередь до меня, я записал на листочке номер телефона нашей московской квартиры. Жена, по расчетам, должна была быть дома, но почему-то к трубке никто не подходил.
Я смотрел на волны серого мрачного моря. Стремительно алеющий, словно наполняющийся кровью сосуд, неправильный овал солнца, несмотря на вечерний час и изменившуюся ситуацию, все еще взирал на происходящее свысока. Более не обремененный необходимостью держаться в рамках протокола, я мусолил в руках дочкину русалку. Офицер спецсвязи нетерпеливо поинтересовался, нет ли другого номера. Я продиктовал мобильный…
Но еще до того, как в старомодной пластмассовой трубке на фоне хрипов и постукиваний послышались хотя бы гудки, я, словно завороженный, вдруг выпустил русалку из рук и, передав трубку своему коллеге, двинулся к морю.
– Она сняла! – крикнул мне кто-то вслед.
Я отмахнулся, лишь ускорив шаг.
Там, во все растущих волнах я видел ее – восточную птичку, которая звонко, не в такт происходящему вокруг, смеялась, словно бы ловя волну.
Где-то позади с оглушительным ревом взлетал очередной самолет – то был другой мир, лживо сложный и по-своему пустой.
Приблизившись к берегу, я ступил в воду. Как моя птичка оказалась здесь? С придурковатой улыбкой на лице, я вроде как искал и не находил ответа на этот вопрос.
Наконец, заметив меня, она с еще большим азартом стала ловить волны и, едва скрывая волнующие формы, выступающие сквозь мокрую футболку, на которой я успел раз-глядеть яркий принт пера павлина, поманила к себе. Я оказался в воде по колено.
– Артур… Что же ты делаешь?! – чей-то надсадный крик.
– Берег заминирован! – вторил ему кто-то еще.
Пустые, незначительные слова существа, не приспособленного к простым человеческим чувствам. Я энергично поплыл к своей птичке, с силой вонзая руки в казавшуюся маслянистой поверхность воды.
За моей спиной один за другим продолжали взлетать самолеты.
Вдруг кругом послышались взрывы и уже ставшие привычными звуки перестрелки, тут же смешавшиеся с визгом включившейся сирены.
Этот визг, словно крик раненого животного, проникал в каждую мою пору, заполняя какой-то новой безысходностью. Я плыл от берега, пытаясь добраться до зачем-то отплывающей все дальше птички.
Она продолжала неестественно хохотать и манить меня к себе.
Волны поднимались все выше, а потом и солнце как-то вдруг потухло – то ли завалившись за невидимый горизонт, то ли вовсе исчезнув.
Все вокруг меня погрузилось в тягучий безжизненный мрак.
