РАССКАЗ
К лету мы с Лизой планировали приобрести квартиру. Но я купил гантель – трехкилограммовую штуковину из цельного чугуна образца 1972 года. На другую не хватило денег, а в комиссионке отказали в сделке «две по цене одной».
Был понедельник, я тащил гантель в портфеле, и в метро на станции «Маяковская» меня долго расспрашивал прыщавый полицейский – куда, кому, для чего ее несу. Я сказал, что буду колоть гантелью орехи. Полицейский сказал: нет, я буду колоть ею старушек с пенсиями. Я сказал, что колют шпагами и копьями, но никак не гантелью.
– Иди уже, Дантес черножопый, – промямлил полицейский и вернул мне паспорт.
Мы без обид пожали друг другу руки, и я поехал домой. На переходе с «Гостинки» на «Невский» меня едва не сбила бабулька в каракулевой шубе. И вот тогда мне страшно захотелось проколоть ее СВОЕЙ гантелью.
Потом позвонила Лиза и сказала, что идет в парикмахерскую на Садовой. Решил подождать ее где-нибудь рядом. Вышел из метро и сразу же наткнулся на Мишу Грузина – когда-то он был моим дипломником, а сейчас снимает артхаусное кино. Наши нечастые спонтанные встречи обычно очень плохо заканчиваются. Почему так происходит, даже не знаю. Вроде как сидим спокойно, болтаем за чаем, а потом вдруг берем бутылку-другую и напиваемся до чертиков. И так – каждый раз.
Когда позвонила Лиза, у меня уже заплетался язык. Наговорил ей чепухи, расплатился в баре, попрощался с Грузиным и пошел к парикмахерской. У Лизы была короткая стрижка, она мне очень нравилась такой. Жаль, что когда пьяный, плохо получается сказать об этом. У меня и трезвым не выходит.
А вот если она что-то говорит, ее хочется слушать. Знаю, неожиданная черта. Раньше в разговорах с девушками сворачивало ноги – хотелось провалиться. В такие моменты легче болтать самому – так, по крайней мере, их не слушаешь. А с Лизой совсем не так – я люблю, когда она рассказывает даже о том, какие туфли собирается купить. Она не требует внимания или каких-то реплик в ответ, и от этой словесной ненавязчивости бывает дико комфортно. А комфорт обычно там, где есть любовь. В случае со мной – уж точно.
Ну и потом я люблю, как она выглядит. Мне нравятся ее рубашки и брюки, сшитые на заказ. Я без ума от одновременной скромности и шика ее образа. Если честно, я и влюбился в нее из-за коричневого французского пальто, которое она часто носила в ту зиму. Знаю, я говорю и пишу это каждый раз, когда влюбляюсь, но повторюсь и сейчас – мне очень повезло жить с ТАКОЙ девушкой. Даже и не думал, что и она меня полюбит.
Перед тем как поехать домой, мы забежали в «Тартар-бар». Взяли там сочное бедро быка с гречей, осьминога в черном рисе и «дерзкое» испанское вино. Официант так и сказал:
– Вино у нас – дерзкое.
– А вы? Вы – дерзкий? – спросил его я.
– Я – нет, – ответил официант.
Влюбленные впитывают привычки друг друга. Не замечаешь, как вместо привычной рюмки водки берешь в баре бокал красного сухого. Или проникаешься симпатией к ненавистной до этого Франции.
Дома долго спорил с Лизой: что лучше – гантель или квартира.
– Квартира – ВЕЩЬ, – заметила она.
– А гантель не вещь? Она продлевает жизнь, – парировал я.
– Или укорачивает, – сказала Лиза. – Упадет на голову и тю-тю.
– Тю-тю? Сама ты – тю-тю!
В итоге сошлись на том, что хорошо и то, и другое. Гантель без квартиры – кусок железа. А квартира без гантели – тоже как-то не очень.
Решили, не будем ссориться из-за такой ерунды.
Ночью не спалось. Тихо, чтобы не разбудить Лизу, я пошел на кухню. Пил чай и смотрел телик без звука. Потом курил на балконе. На подоконнике лежала потрепанная книжка «Как в одну секунду изменить свою жизнь». Я сел на табуретку и, пока дымил сигареткой, прочитал две-три страницы. Немного смутила фраза о том, что жизнь – это подарок. Если и так, то тогда подарок на день рождения. Когда друзья приносят тебе разное ненужное барахло – будто специально сговариваются. Собственно, и книгу эту мне втюхали на день рождения. Кажется, в прошлом году. Она так и валяется с тех пор на балконе. Во второй главе автор пишет о неизбежности изменений. «Даже если вам нравится текущая жизнь, рано или поздно необходимо что-то менять. Мы же покупаем новую обувь взамен старых любимых ботинок? Вот и жизнь однажды изнашивается».
Я на минуту задумался, а потом заглянул на последнюю страницу: «Определите для себя 7 пунктов». Я вернулся на кухню, открыл блокнот и написал свой лист изменений. Первое – бросить пить, курить и грызть ногти. Второе – меньше говорить, больше думать. Третье – не врать и не сплетничать. На этом «мои пункты» закончились.
Дрожащими от волнения руками я приложил этот список под магнитик на холодильнике. И сидел, обхватив руками бесполезную в таких случаях голову:
– Ну все, с сегодняшнего дня живу по-новому!
Вот только жалко, что никогда не получается сформулировать это «новое». Решаешь не пить, а потом понимаешь, что без алкоголя скучно. Пытаешься быть молчаливым и много писать, а выходит с точностью до наоборот – бесконечно треплешься и ни фига не пишешь. Страшно хочешь бросить курить, но срываешься после первого же стресса. Кто-то скажет – слабый характер или отсутствие воли. Наверное, так, но есть же такая беспроигрышная формула «если очень хочется, то…». И мне действительно безумно хочется быть другим. Есть оно, большое желание, которое, по идее, определенно толкает на решительные поступки. Вот только получается, что одного желания не очень и хватает. Или даже так – есть конкретное желание, но оно, как назло, сталкивается с другими, противоположными и, наверное, не менее желательными желаниями. И эта битва бесконечна.
Нет смысла планировать даже следующий день – утро подкинет новые проблемы. Не замечали, что иногда появляется чувство, будто тебя незаметно втянули в игру под названием «Найди себя среди мудаков». И ты ищешь себя долго и с надеждой, а потом в холодном поту понимаешь, ты – такой же мудак, как и все. Бац! – и оказывается, нет ничего уникального в твоем существовании. Получается, не там искал.
Я думал об этом и смотрел из окна на пустую улицу Савушкина. Она очень красивая по ночам – особенно после дождя, когда асфальт блестит под фонарями. И редкие автомобили пугливо, как будто боятся разбудить, шуршат и разъезжаются по своим маршрутам.
Обычно в такие моменты я сам себе задаю бессмысленные вопросы. И ищу на них такие же бессмысленные ответы. Ну, например, будет ли когда-нибудь хотя бы второй век после НАШЕЙ эры? Нет, серьезно, очень хотелось бы знать, что там случится ТАКОГО, чего не было у нас? Вряд ли у НИХ будет чем нас удивить – так же, как и мы, они родятся, повзрослеют, а потом быстро состарятся. Ну и стареть они будут не быстрее, чем мы. А мы уж старели со скоростью ЦВЕТА – опережали на полсекунды и синий, и зеленый. Я уж не говорю о черепашьем «желтом».
В детстве нам клялись, что в 21 веке мы будем летать на Марс и Венеру. И вот, вуаля, – 2016 год, а мне продолжают втюхивать чартеры в Тюмень и Хургаду. Будущее рисовалось по фильмам: с добрыми и злыми андроидами, с бесстрашными астронавтами, в конце концов, с мелафоном в хрупких руках Алисы Селезневой. Оказывается, нас обманывали. Нет ничего такого – взамен роботов-героев мы получили роботов-пылесосов, а галактические путешествия обменяли на скоростной интернет. Только подумайте – 42 года длится лето на планете Нептун. СОРОК. ДВА. ГОДА. Почему же мы до сих пор здесь, а не там? Нет, нет будущего, о котором мы мечтали в детстве. Поэтому, как любил говорить наш преподаватель химии, не сохраняйте старые вещи для дачи. Дачи не будет.
На следующий день разболелся зуб. Хотелось лезть на стенку от боли. Стоматологов я боялся с детства, а к сорока годам они уже снились мне в виде маленьких гитлеров. И почему-то улыбались беззубыми улыбками. Сапожники без сапог.
Я сопротивлялся до последнего – полоскал водкой рот (когда-то это спасало), курил до одури (на пару минут боль действительно уходила), читал Стефана Цвейга (ну чтоб хоть как-нибудь отвлечься).
Вечером пришла Лиза. Выпила кофе и потащила меня в ближайшую стоматологию. Я и не спорил – уже и говорить настроения не было.
На входе надели бахилы. Они были слишком малы и прикрывали мои ботинки лишь на носках. Потом заполняли какие-то бумажки на ресепшне, и я понял, что так и не знаю свою группу крови. «Ладно, пишите вторую», – сказала девушка за стойкой.
Затем она спросила, есть ли у меня ТРИ копии паспорта и медицинской страховки.
– Ну как же так, вы преподаватели УНИВЕРСИТЕТА, и ходите без ТРЕХ копий паспорта и страховки!
Ну вот как-то так, ходим.
Следующие двадцать минут мы сидели на диване и смотрели телевизор. На «Домашнем» показывали «Человека-амфибию». Почему до сих пор никто не придумал стоматологический телеканал? Крутили бы на нем фильмы и мультики о зубах и боли, разные умные передачки – предположим, «Зуб мудрости» (интеллектуальная викторина) или, например, ток-шоу «Пульпит» – нет, честно, было бы жутко интересно. Или хотя бы стоморадио с бессмертными хитами зубных кабинетов: Кенни Джи, Энио Морриконе, Жан-Мишель Жарр, Фил Коллинз. Безупречная идея, мне кажется.
Когда наконец освободился врач, вышла его ассистентка и пригласила меня в кабинет. Я лег на кресло, смотрел в потолок и ждал дальнейших указаний. Врач рассказывал что-то своему коллеге. Они сидели в метре от меня за маленьким столом, но говорили тихо, и я слышал лишь обрывки фраз.
– Знал я одного придурка, который клялся, что никогда не был девственником…
– Все женщины – шлюпки…
– Прочитал в газете, что 23 миллиона пользователей Twitter не являются людьми. По мне, так 23 миллиона людей не являются людьми…
Наконец меня заметили. Ассистентка дала очки, включила лампы, и врач, проковырявшись немного в моих зубах, сказал следующее:
– Так-с, ну что там у вас? Будем удалять?
С раскрытым ртом было не очень удобно отвечать, но я кивнул, и, кажется, он понял. Когда кололи в десну обезболивающее, я судорожно схватился руками за джинсы на бедрах – это было единственной реакцией на противный укол. А дальше почему-то вспомнилась одна история, и я почти не думал о том, что лежу в стоматологическом кресле, и в моем рту ковыряется какой-то дядька.
В седьмом классе, ближе к лету, я по уши влюбился в девчонку из параллельного класса. Долго думал, как бы с ней заговорить. И вот однажды, когда мы писали годовую контрольную по алгебре, я решил подождать ее на автобусной остановке возле школы, чтобы познакомиться.
Утром тщательно почистил зубы и для храбрости выпил рюмку папиного коньяка. Контрольная была на третьем уроке. Я кое-как решил задачку про поезда, а уравнения списал у Нины Желтухиной. Оставалось еще три задания, но я сдал наполовину пустой лист и рванул на улицу.
Она так и не вышла из школы в тот день. Я ждал ее до вечера, и только когда вахтер выключил свет в коридоре на первом этаже, грустный и разочарованный поплелся домой.
С того дня я возненавидел ту девчонку. Понял, что совсем она и не красивая, а временами даже уродина. И бант у нее был больше головы. И водилась она с мерзкими девчонками. Но почему я раньше этого не замечал?
С тех пор прошло много времени, и я только недавно узнал, что в тот злополучный день у нее разболелся зуб, и контрольную она не писала.
– Рот закрой-ка свой! – крикнул врач.
Я испугался и закрыл.
– Нет, это я не вам! – засмеялся врач. Он о чем-то спорил с ассистенткой.
Дурак такой, а еще – стоматолог.
В среду не пошел на факультет – поехал в Старый Петергоф, чтобы забрать кое-какие вещи. Добрался уже вечером без задних ног.
Петергоф был мистичен как никогда. В «Пятерочке» типец угрожал кассирше, что вот-вот превратится в дракона. Возле пруда какая-то компашка жарила на костре воробья. Дети играли в Крым. Три суворовца курили возле ворот училища. Один из них был негром.
Когда я дополз до своей квартиры на улице Халтурина, то заснул в секунду, не раздеваясь.
Утром проснулся в одном ботинке. Второй, как корвет на мели, валялся возле журнального столика. Я снял пиджак, аккуратно повесил его в шкафу, стянул с себя брюки и бросил их в корзину с грязными вещами.
Чувствовал себя плохо – то ли от того, что переспал, то ли потому что не снял носки.
Был у меня дядя Иерусалим – он жил в горах и временами совершал дикие вылазки в город. Обычно ночью после двенадцати он заваливался к нам. Полусонная мама открывала дверь, и вдребезги бухой Иерусалим торжественно заявлял: «Я с гор спустился». Его укладывали в зале на раскладном диване. Перед тем как вырубиться, он снимал носки и говорил: «Отдыхаю только без носков. С носками – никак». С тех пор, где бы я ни был и в каком бы состоянии ни находился, снимаю носки перед сном. Потому как с носками – никак.
Следующие три часа в рубашке и трусах бродил по квартире, занимаясь разной ерундой: варил кофе, в сотый раз прокручивал в телефоне бессмысленную ленту новостей («Во Владикавказе прошли ПЯТНАДЦАТЫЕ республиканские соревнования по запуску бумерангов. Их посвятили Дню космонавтики») и смотрел телевизор. Как раз показывали одну из этих идиотских передач про ремонты и перепланировки.
– В каком стиле будет интерьер этой квартиры? – спросил ведущий.
– Ну, в первую очередь он будет стильным, – ответил дизайнер.
Потом позвонила Лиза:
– Как ты?
– Нормально, – ответил я.
– Голова не болит? – спросила она.
– Ноги гудят. А голова не болит.
– Чем будешь заниматься?
– Куплю тюльпаны, – сказал ей я.
И я купил тюльпаны у старушки на Балтийском вокзале. Классические тюльпанчики: мы любили, чтобы в доме были цветы. Тюльпаны и черная блестящая гантель – для уюта вполне хватает и этого.
– Тюльпаны – цветы Бога, – сказала старушка.
– А какого бога? – спросил я ее.
– Разве вы не знаете, что Бог у нас один?
Я почему-то сразу представил бедного грустного старика в пустом доме. Сидит он себе в кресле-качалке и ждет, когда кто-нибудь придет. А никто никогда не придет. Бог-то – один.
Наконец добрался до дома.
Переоделся, подрезал стебли тюльпанов и положил их в вазу с холодной водой. Они красиво смотрелись, эти тюльпаны. И пахло от них почему-то детством и праздниками. Я немного позанимался с гантелью – соскучился по ней за день. Лизы не было – у нее с утра вроде как две лекции и один коллоквиум. Я тоже нехотя поплелся в университет.
Ехал в автобусе. Рядом сидел семилетний пацан с мамой. Она говорила нормально, а сын был глухонемым – ну почти глухонемым, он читал по ее губам, а сам еле-еле произносил какие-то слова и обрывки фраз, сопровождая разговор жестами.
– Я уеду до вечера в город, а ты останешься с бабушкой. Хорошо? – сказала мама.
– С бабушкой? – с обидой переспросил пацан.
– С бабушкой. Будешь играть, смотреть телик. Купишь себе чипсы, мороженое, шоколад…
– А ты когда вернешься? Вечером?
– Вечером, – сказала мама.
Мальчишка, прикусив губу, посмотрел в окно, задумался о чем-то, а потом неожиданно спросил:
– Ты голодная?
– Ну, немного, – ответила мама. – А что?
– Я куплю сейчас ТЕБЕ чипсы, мороженое и шоколад.
Она обняла его, и они почти до Черной речки так и сидели, прижавшись друг к другу. В переполненном автобусе никто и не заметил, как я вытирал мокрые глаза рукавом пиджака.
Перед факультетом забежал в кафе «Завтрак» выпить эспрессо. Думал, что еще рассказать студентам – вроде как все базовые глупости о журналистике уже прочитал. А потом увидел журнал на столе с интервьюшкой Тима Рота: «Журналисты, конечно, страшные мудаки. Даже если они и бегают где-то под пулями, то в первую очередь думают не о том, чтобы рассказать миру что-то важное, а о своей персональной славе». Дурак такой – а кто вообще думает о чем-то другом, кроме своей персональной славы?
На столе в кабинете лежало письмо из Шеффилда с подпи-санным соглашением о студенческих обменах. Его еще утром принес курьер. Я возился с этим договором с осени.
– Наконец у нас появится британский партнер! – похвастался я студентам.
– Ух ты, а у них есть футбольная команда? – спросил Женя Голанцев.
Обычно до следующей лекции или семинара я сидел в своем кресле, пил кофе, слушал музыку и читал подшивки старых британских журналов. Точнее, не читал, а разглядывал фото-графии и рекламу. Вот – Ринго Старр, спускающийся по трапу в парижском аэропорту. Вот – Твигги, гуляющая по свингующим улицам Лондона. А это, например, Малкольм Икс в брюках-дудочках. Или Шон Коннери в рекламе сигарет «Данхилл». Расположился уютно в кресле бизнес-класса самолета авиа-компании «Пан Американ» и курит себе как ни в чем не бывало. Шик! «Шестидесятые были временем, когда обыкновенные люди делали необыкновенные вещи», – сказала как-то Твигги. Жаль, что сейчас все не так.
В 14.20 я поднялся на седьмой этаж в аудиторию 701. Там уже сидели бакалавры-третьекурсники. На прошлой неделе мы слушали последний альбом Боуи. А в этот раз были доклады о краудфандинге в журналистике. Последней выступала Леся Жигулева. Она показывала какие-то слайды, что-то рассказывала, а я почти спал.
– Краудфандинг – это когда журналист или, например, блогер заявляет тему, а пользователи скидываются на подготовку материала. И если заявленный бюджет собирается, он готовит свой текст, фотоисторию, фильм или что-то еще. Представляете, Али Русланович? Такая схема обеспечивает полную независимость журналиста от издательств, редакций и рекламодателей.
Забыл сказать, я – Али. Это имя придумала мама. Так звали ее отца. То есть его звали Алибек, но было бы глупо жить с таким именем. К тому же еще и в Петербурге. А потому я – Али Русланович. Хотя в паспорте так и остался Алибеком. Ничего особенного – я знал Магомета, который по паспорту был Петром Викторовичем.
– Ладно, тогда моя заявка такая: я еду в Австралию, чтобы писать о голых серфингистках, – сказал я, а потом добавил: – Чего сидите-то? Собирайте деньги!
Я где-то читал, что в случае падения на Землю астероида размером более 10 километров в диаметре большую часть нашей планеты покроют хвойные деревья. Что ж, прекрасно – буду читать лекции белкам.
После трех торчал на семинаре кафедры научно-популярных медиа. Думал о чем-то своем, рассматривал людей и никому не мешал. Выступал профессор из Казахстана Андрей Сергеевич Говорун. Рассказывал, что придумал термин «антижурналистика».
– Ну и в чем смысл этой антижурналистики? – спросил его доцент Долинский.
– Например, в способности не отвечать на вопросы, – ответил «казах».
– Но сейчас-то вы ответили, – сказал я.
– Так я и не антижурналист, – иронично парировал Говорун.
Вот так обычно и бывает – придумывает человек чушь какую-нибудь, обволакивает ее глупыми тезисами, находит аспирантов и разных таких бездарей, и они пишут от его имени никому не интересные монографии, увлеченно рассказывая об актуальности и новизне – короче, жмут на педаль. И никто никогда не скажет ему: «Мудак, хватит уже! Домой иди!»
Потому как лень. Ну и в целом не хочется связываться.
Проходит время, а он уже со своей чушью – профессор, авторитетный ученый. И совсем не потеет и краснеет, а, наоборот, иронично легко отвечает на вопросы. И теперь уже вы прислушиваетесь к его советам и рекомендациям.
– Ну а кто вы тогда, Андрей Сергеевич? Не мудак ли?
Я так и сказал. Жалею ли об этом? Вряд ли – мудак и мудак, есть слова и похуже. Так и объяснял потом декану. Еще добавил, что университет – не место для самозванцев. Я знаю, ему нравятся такие фразы.
В прошлом году меня так же с позором выгнали с семинара «Духовные ценности в журналистике». Почему? Сказали, за бездуховность.
– В одном я, конечно, не прав. Не мудак он. Я – мудак.
– А кто тогда он? – спросил декан.
– Мудильник. Человек, который будит ВО МНЕ мудака.
На заседании кафедры обсуждали темы дипломных сочинений на следующий год. Студенту Жорову я предложил написать диплом «„Рождественские встречи“ Аллы Пугачевой как квинтэссенция вселенского хаоса». Долго спорили, есть ли медиа-составляющая в этой проблематике. В итоге утвердили название «„Рождественские встречи“ Аллы Пугачевой как квинтэссенция вселенского хаоса (по материалам зарубежных СМИ)».
Возвращался домой с чувством полного удовлетворения. За свою жизнь среднестатистический человек случайно съедает около семидесяти насекомых. Мне кажется, сегодня я съел лошадь.
В пятницу утром мы, не торопясь, с удовольствием завтракали. По телику крутили фильм об истории чемпионатов мира по футболу. Как раз была серия про Испанию-1982 и Мексику-1986 – мои любимые турниры. В детстве я ждал их с начала года, смотрел запоем все игры и до сих пор помню результаты и игроков. Никогда не забуду, как плакал, когда наши проиграли бельгийцам в мексиканском Леоне. Мне было тогда 12, и я болел корью. Игру показывали на следующий день в записи. С утра я старался не слушать новости – очень не хотелось знать счет. Но брат случайно проговорился. Пришел с тренировки и сказал: «Наши-то влетели в дополнительное время!» Но я все-таки посмотрел ту игру и до самой последней секунды наделялся на чудо – вот Заваров скидывает на Беланова, а тот… А тот – мажет.
Всегда обидно проигрывать в ДОПОЛНИТЕЛЬНОЕ время.
– А кто был твоим любимым футболистом? Марадона? – спросила Лиза.
– Ну, его-то все любили! Хотя мне больше нравился Сократес из Бразилии. Вообще-то я никогда не болел за бразильцев, но этот долговязый бородач почему-то запал мне в душу. В моей комнате рядом с Дасаевым и Чивадзе висел и его постер. И, знаешь, как-то в одном из интервью он сказал, что умрет в тот день, когда «Коринтианс» станет чемпионом. «И, я вас уверяю, это будет воскресенье», – добавил Сократес.
– Ну и что? – Лиза включила кофейный аппарат.
– А то, что умер Сократес 4 декабря 2011 года. Через два часа после его смерти «Коринтианс» в матче последнего тура, сыграв вничью с «Палмейрасом», оформил пятый титул чемпионов страны.
– И? – Лиза наливала кофе в маленькие кофейные чашки с голубыми гусями.
– И было воскресенье.
После двух позвонили из ректората, и я рванул в здание Двенадцати коллегий – с Кадетской линии вышел на Тучков переулок, затем свернул на Волховский и далее по Биржевому добрался до площади Сахарова. По дороге почти на каждом доме висели мемориальные доски с надписями типа: «В этом доме жил и работал академик Иванов». Когда читаешь все это, представляется такая картина – занимается этот самый Иванов любовными утехами в постели с женой или, скажем, с любовницей и спрашивает ее в холодном поту: «Люся, вот сейчас я РАБОТАЮ или ЖИВУ?»
Один мой знакомый был фрилансером и работал дома. Но он очень хотел быть полноценным человеком – бриться, одеваться по утрам, наспех завтракать, бежать за автобусом, втискиваться в вагон метро, пить тошнотворный кофе из офисного автомата. Поэтому каждое утро он спешно одевался, брал портфель, выходил из дома, садился в «маршрутку», делал кольцо и с важным видом возвращался в свою квартиру. А мерзкий кофе готовил уже сам.
Во дворе Университета на меня в буквальном смысле «наехал» тренер студенческой секции дзюдо Арсений Валентинович Баранов. В сентябре я написал о нем материал для университетского сайта и, не думая, назвал его «ТРЕНЕР БАРАНОВ».
– Оба-на, журналист! Еще дышишь? – Баранов подкрался сзади и схватил меня за капюшон. Все они, дзюдоисты, такие – их хлебом не корми, дай за что-нибудь схватиться. Еще и исподтишка.
– А вы? Вы еще дышите? – спросил его я. В таких случаях и с такими людьми неожиданные реплики – самое то.
– Я??? – Арсений Валентинович хотя и брал когда-то олимпийское «золото», при этом, как и все чемпионы, был страшным карьеристом и хапугой.
– Вы, конечно – кто ж еще? Я как раз сейчас к Сальникову иду. Он с вами еще не разговаривал? Странно…
Проректор Сальников Виктор Викторович вызвал меня по личному вопросу – возникли какие-то непонятки с трудовым договором нашего немецкого преподавателя. Хотя, с другой стороны, иду же я к Сальникову? Иду. Разговаривал он с Барановым? Еще нет. А потому со спокойной совестью я врал дальше:
– Ждите, Арсений Валентинович, ждите. Вы же вроде как на пенсии уже, нет? Ну, не будем забегать вперед – вам все расскажет Виктор Викторович…
Эх, видели бы вы его ЛИЦО!
Вечером пришел в гости Миша Грузин – выпивали дома. Ближе к полуночи Лиза пошла спать, а мы по пьяни решили зайти в бар напротив «Атлантик-сити».
– Мужчины, сегодня у нас Хеллоуин. Вход только в костюмах, – охранник рассматривал нас с нескрываемым скепсисом.
Выглядели мы плохо – небритые и, конечно же, нетрезвые.
– А мы в костюмах, – тихо промямлил я.
– В костюмах кого? – не унимался охранник.
– В костюмах кавказцев, – неуверенно ответил Миша.
– А, так бы и сказали! – с уважением сказал охранник и распахнул двери бара.
Какое-то время мы сидели за столиком в углу, ждали официантку. Наконец она подошла:
– Ух ты, настоящие хачи! Чего желаете?
Мы взяли графин водки и сырную тарелку. Перед тем как уйти, она сказала:
– Что ж вы как первоклашки! Кавказцы такими не бывают!
Следующие два часа мы триумфально поддерживали образ черножопых – кричали, разбивали бутылки, швырялись деньгами – ну и, конечно же, танцевали лезгинку под беспечные мелодии и ритмы зарубежной эстрады.
В конце подводились итоги конкурса костюмов, и, по единодушному мнению жюри, мы уверенно заняли первое место. Нам вручили клубные карты и футболки.
– Представляешь, мы были единственными похожими на людей! – сказал я Лизе, когда под утро вернулся домой. – МЫ ровно такие, какими нас хотят видеть ОНИ. Представляешь?
– Угу, и даже ночью не снимаете костюмы кавказцев, – сказала Лиза.
– Еще бы, – я обреченно вздохнул и рванул блевать в туалет.
В субботу утром мы с Лизой гуляли в Парке 300-летия. С залива дул пронизывающий ветер, и поэтому людей было немного. «Газовая» башня зловеще нависала в тумане, и, казалось, она была везде. Мы бродили не по набережной, а в глубине парка по песчаным тропинкам. На нас, одетых по погоде, с завистью смотрели таджики-дворники и голые деревья. На земле валялись бурые листья, и было комфортно идти по ним как по толстому «икеевскому» ковру. Чтобы согреться, пили армянский коньяк из плоской бутылки. После каждого глотка по телу растекалось армянское тепло. Через час мы все-таки доползли до набережной и допивали бутылку уже на пляже. Сидели на камнях, грели руки, закапывая их в песок, и вспоминали те беспечные летние дни во Франции.
В прошлом году в начале июня Лиза уехала в Бордо на стажировку. Она сняла квартирку на улице Анри IV – совсем недалеко от местного Большого театра. Ближе к июлю я приехал к ней на две недели – хотелось бы больше, но не было ни времени, ни денег.
Купил в последний момент самые дурацкие билеты с пересадкой в Риме. Пришлось заночевать в гостинице возле аэропорта «Фиуминчино». И вот сидел я на террасе гостиницы «Иль Мондо». Жара. Ветер с моря пахнул водорослями. Тянуло на пляж – раздеться, бросить вещи на песок и без задних мыслей прыгнуть в соленую воду.
Но я сидел на террасе и ждал такси в аэропорт. Передо мною было синее небо. Слева из-за деревьев каждую минуту взлетали самолеты. Разных моделей, разных компаний, разных стран. Разных цивилизаций, в конце концов.
Мне было хорошо смотреть на них. Они летели кто куда, и я знал, что через пару часов и я улечу туда, где меня, наконец, кто-то ждет. КТО-ТО. ЖДЕТ.
А потому в ту ночь садиться в самолет было как прыгать в соленую воду.
Через пару дней в Бордо прилетели и Лизины друзья – Лена и Гена. Они взяли напрокат белый «Пежо»: мы думали о поездке в страну Басков – через Биарицц в Сан-Себастьян, а потом в Бильбао и Памплону.
Лену и Гену я не знал, но у нас с Лизой имелась отдельная комната с большой кроватью и окнами на улицу. В ней было прохладно, темно и хорошо – так хорошо, что и думать ни о чем не хотелось.
Как-то сидели за столиком одной из многочисленных кафешек, рассыпанных на площади перед Собором Святого Андрея, пили вино, и вдруг Лиза спросила:
– Мы пьяницы?
Она смотрела на меня и ждала ответа. Или не очень и ждала – вряд ли красивые девушки чего-то ждут. Тем более от такого человека, как я. Мы чокнулись бокалами и выпили еще. Вино было холодным – бутылка лежала в ведре со льдом. Солнце в Бордо жарило как сочинская шашлычная. Рядом сидела французская семейка – муж, жена, двое детей. Мальчик и девочка. Девочка пела песенку и лопала мороженое. Мальчик наворачивал круги на самокате. Он был в черных очках и, как мне казалось тогда, думал, что выглядит сногсшибательно. Мальчик и был сногсшибательным – на повороте снес старушку в розовой шляпе. Едва не задел японца, который триумфально выходил из булочной. Он нес свежий багет как самурайский меч.
– Конечно, пьяницы, – ответил я. – Смотри, еще полдень, а мы уже пьем. В ПОЛДЕНЬ!
– А что такого-то? Не мы одни такие.
Так и было. Люди сидели, ели и пили вино или холодное пиво в запотевших кружках. Нас было много таких на площади – полуденных пьяниц.
На следующие выходные мы рванули в Кап-Ферре. Туда, где тоненький-тоненький мыс рыболовным крючком врезается в Атлантический океан и дюны тянутся так бесконечно, что кажется, ты попал на другую планету. Там было очень красиво. Нет, честно. Маленькие рыбацкие поселки переходили один в другой, и мы смотрели на них с рейсового автобуса и радовались каждой сосне и каждой лодке, торчащей на отмели. А потом за поворотом появился океан. Настоящее Атлантическое океанище – толстая темно-синяя и местами зеленая полоса между песком и небом.
Мы смотрели в окно и тихо радовались руками. Лиза сжимала мои пальцы, я – ее. Нам было хорошо вот так радоваться. Как будто это был наш маленький секрет.
Автобус наконец развернулся на конечной остановке La Pointe. Дальше были только дюны. Я слышал мягкое, породистое дыхание океана. Мы спустились по деревянным ступенькам вниз, сняли кеды и долго гуляли в глубоком песке. Залив кишел яхтами и рыболовными шхунами. На том берегу были видны веселые огоньки респектабельного Аркашона. Кафешки с пестрыми зонтами. За столиками сидели женщины и мужчины в белом. Но туда не очень и хотелось. Обогнув мыс, мы вышли на океанское побережье. Я чувствовал какую-то странную глухоту – как у водолазов на большой глубине.
Вода в океане была холодной. Люди лежали на песке, кто-то запускал воздушного змея, а за разрисованными бетонными укреплениями времен Второй мировой серферы «гоняли» на отмели. Я с разбегу и с закрытыми глазами плюхнулся в береговой прибой. Резво, чтобы согреться, поплыл в сторону ближайшего рифа. А потом еще немного полежал на спине. Когда через меня перекатывалась волна, я щурился от качающегося мягкого желтка солнца.
Лиза лежала на пледе и читала французскую книжку. Я тихо подошел сзади и обхватил ее холодными мокрыми руками. Ее уже немного загоревшая спина, волосы, ноги в песке, улыбка, соленые плечи – все это было как будто не со мной. Потом я лег на песок рядом с ней и почувствовал, что нет – все это со мной. Со МНОЙ. С нами. И тело наполнилось сухим теплом.
Прилив еще не начался, и мы решили прогуляться по отмели до первой устричной гавани. Ноги застревали в иле, и когда мы добрели до маленького ресторанчика возле маяка, сняли кеды и промыли их под краном на входе. Скучающий официант и собака смотрели на нас с удивлением. Где-то играли на гармошке. Кеды мы оставили сушиться под солнцем на старенькой пристани. Было хорошо сидеть босиком за столиком с видом на гавань. Официант принес корзину свежего хлеба, две банки домашнего рыбного паштета и бутылку местного белого вина в ведерке со льдом. Так что пока ждали устриц, мы пили вино, заедая его хлебом с паштетом. Потом Лиза аккуратно раскрывала раковины и маленькой ложкой ела эти странные штуки. К столику подошла собака. Лиза дала ей устрицу, но псина с отвращением отвернула морду. Хлеб с паштетом она съела с удовольствием. Потом собака спустилась на пристань и просунула морду между решетками. Она нюхала свежий воздух и провожала глазами наглых чаек.
У входа в маяк суетились туристы – кто-то фоткался на фоне старой подводной лодки, кто-то покупал билеты на смотровую площадку. Мы тоже решили подняться наверх. На первом этаже был маленький музей. Я не очень люблю музеи – в них обычно много пафоса и фальсификаций. Но этот понравился – гид рассказывала об истории маяка, но больше – о людях, которые в нем жили. И мне даже захотелось самому побыть смотрителем маяка – хотя бы пару месяцев. Взял бы с собой Лизу и гантель. Мы бы просыпались по утрам от крика чаек, ловили бы рыбу, ели бы устриц, болтали бы ни о чем у костра.
В поселке La Vigne ближе к «цивилизации», когда появились светофоры и широкие асфальтовые пешеходные дорожки, мы увидели небольшой парк, а в нем – такое же небольшое кафе, где сидели старики. В центре парка была ровная площадка из затвердевшего песка. Мы подошли к бару и спросили, есть ли у них вино или пиво.
– Откуда вы? – старики не на шутку оживились.
– Из России, – ответила Лиза. – Из Петербурга.
– Ого, Петербург! Я знаю, там красиво!
– Очень красиво, – сказал я на ломаном французском.
Мужчина за баром что-то спросил у стариков, те засмеялись, и один из них махнул рукой:
– Ладно, наливай!
Мужчина открыл бутылку и разлил вино по бокалам.
– Мсье, мадам, не сыграете с нами партию в петанг? Нам как раз двоих не хватает.
Позже старики рассказали Лизе, что это частный закрытый клуб местных любителей петанга. Они собираются здесь почти каждый вечер – гоняют шары, читают газеты и немного выпивают. Я хотел заплатить за вино, но они замахали руками:
– Нет-нет! Здесь тебе не ресторан!
Тогда я подарил мужчине за баром российскую сторублевку, и он приколол ее на фанерную доску с расписаниями игр.
В рыбацкой деревне Le Canon мы перелезли через забор и через маленький дворик вышли на частный пляж. Дом был заперт на замок – видимо, хозяева приезжали сюда на выходные. За день вода неплохо прогрелась, и казалось, что плаваешь в чае. Вещи мы оставили на большом камне. Лиза боялась подплывать близко к устричным плантациям, поэтому мы как поплавки болтались на воде возле яхты с французским «триколором» на корме. После перекусили в баре у супермаркета. Бармен принес гигантские сандвичи с тунцом и литровый запотевший графин пива.
– Хорошо! – Лиза зажмурила от удовольствия глаза. У нее это неплохо получалось.
– Бывает и лучше, – сказал я.
– Ой, ладно! Глупо искать комфорт в путешествиях! Мы же не дома!
Когда возвращались в Бордо, в автобусе сзади нас сидел мальчишка. Он был в майке и шортах спайдермена. И очки у него были как у человека-паука. Пацан бессовестно смотрел на нас своими большущими глазами. Я повернулся, подмигнул ему, и он подмигнул мне. Я надел на ухо очки, он попытался повторить. Очки спайдермена упали на пол. Я поднял их и вернул мальчишке. В знак благодарности он щелкнул меня по носу и протянул кулак для хип-хоперского приветствия.
Мы еще долго дразнили друг друга. Он показывал рога, я корчил рожи. Он размахивал руками, как обезьяна, я швырял в него тапками. Или, наоборот, я размахивал руками, как обезьяна, а он швырял в меня тапками. И после каждой сценки мальчишка щелкал меня по носу и протягивал кулак.
Он вышел в Мериньяке. Я подарил мальчишке свои очки, а он торжественно вручил мне большую морскую раковину. На улице его ждала мама в лиловой гавайской рубашке.
– Эх, волшебное лето было! Скажи, будет еще такое? – Лиза подобрала камушек и швырнула его в море. – А помнишь, как хорошо было в Сан-Себастьяне! Как в Парте Вьеха переходили из тапас-бара в тапас-бар, из пинчос-кафешки в пинчос-кафешку – тяпнем по паре рюмок с незнакомыми людьми и сразу бежим в следующее место. А как прятались от дождя в ресторане возле Собора Доброго Пастыря, помнишь? Где пол был покрыт опилками, и официанты, не задумываясь, выливали остатки пива и вина себе под ноги. Там еще была бармен Гала, к которой по-доброму приставали старики-футболисты.
– Регбисты. Они были регбистами. Приехали на какой-то ветеранский турнир – большие, пузатые, но пьяные и веселые. Мы пили с ними водку, а потом они угощали нас хересом. Хорошие были люди – жаль, ушли быстро, мы толком и не познакомились. А потом нашли этот странный то ли клуб, то ли ресторан на набережной возле пляжа Ла Конча. Там играли свадьбу, но нас впустили, приняв за друзей жениха. Мы сразу же взяли огромные бокалы-аквариумы с джин-тоником – я еще боялся тогда, что они разлетятся по полу к собачьим чертям…
– Точно! А в Бильбао? Как же офигенно было в Бильбао! Вроде и торчали там день с хвостиком, а то утро перед отъездом я никогда не забуду! Помнишь, когда проснулись рано утром и пошли завтракать в Старый город?
– Мы пили вино и ели тортилью в «Гуре Токи». На улицах никого не было, а в этом малюсеньком баре сидела старушка – она только спустилась вниз из своей квартиры. Сказала, что вино по утрам – к счастью. Мы и выпили, сидя на входе за бочкой. И ей налили бокальчик.
– И потом на мосту Субисури, когда возвращались в нашу квартирку, попали под ТАКОЙ ливень! И вроде как промокли до нитки, а торопиться не хотелось. Совсем не хотелось, – сказала Лиза.
– И мне не хотелось, – сказал я и глотнул коньяка из бутылки. – Бывает же такое – вроде мелочь, ничего особенного, а… Жаль, что так и не получилось поглазеть на бой быков в Памплоне. Или даже не на бой, а когда быки бегут по улицам и от них удирают люди в белых рубашках.
– Энсьерро, – сказала Лиза. – Это называется «энсьерро». Мы вернемся туда, чтобы наконец посмотреть энсьерро?
– Вернемся!
А пока мы возвращались домой через дворы. Возле школы на спортивной площадке девочка с мальчиком о чем-то болтали.
– Блин, как мне нравится Андрей! Такой милашка! – сказала девочка.
– Андрей? Конечно, он хороший, – сказал мальчик. – Ты ему тоже нравишься.
– Серьезно? Нет, ты не тупишь сейчас?! Без шуток?
– Честно.
– Ух ты! Кажется, он даже не смеялся, когда у меня были белые усы от молока. Помнишь, на математике? Вы-то ржали, как бешеные!
– Он тоже смеялся, – сказал мальчик, пнул ногой корягу и добавил: – Я не смеялся.
В воскресенье я проснулся в шесть утра. Сидел на краю кровати перед окном и смотрел, как город возвращал вчерашний должок в виде извивающегося над землей виадука. Я пялился на длинную в обе стороны пробку из дымящихся автомобилей и думал о том, как хорошо, что есть Лиза, вот эта кровать, наша квартира и полупустая бутылка на кухонной полке.
И мне вдруг очень захотелось снова вернуться в постель и хоть немного полежать рядом с ней. Лиза спала так, как спит только она – одеяло закрывало лишь ее ноги, волосы рассыпались по подушке, а пальцы были сжаты в маленькие смешные кулачки. «Интересно, с кем она там во сне сейчас дерется», – подумал я и тихо прижался к ней так, что нос, мой большой неуклюжий нос уткнулся ей в затылок. Было так хорошо и так уютно, что и выползать из кровати совсем не хотелось. Город за окном продолжал монотонно хрипеть и кашлять – временами казалось, что это шумит Атлантический океан.
Пока Лиза закидывала в стиралку вещи, я разглядывал гантель. На ней была выбита таинственная аббревиатура ЭЗСОД, чуть ниже – «ц5р98». Я было подумал, что ЭЗСОД – это сокращение от «Эрик Засеев снял однушку». Вроде как все сходилось. Свою версию предложил и «Яндекс» – оказывается, в городе Киров в Пермской области до июля 1982 года существовал Экспериментальный завод спортивного оборудования «Динамо» (ЭЗСОД), который как раз специализировался на изготовлении гантелей, гирь и штанг.
С «ц5р98» пришлось повозиться. Но Лиза предположила, что это цена – 5 рублей 98 копеек. Я согласился. Было воскресенье, мы устали, и спорить не хотелось.
Но все-таки до вечера я думал о том, какой был тот человек, который отливал МОЮ гантель. Конечно, мужчина. Наверное, Гена. Или Артем. Артем Михайлович. Михалыч. Тема. Отец двоих детей. Жена – повариха в заводской столовке. Двухкомнатная квартира в кооперативе на углу Чапаева и Комсомольской. Дома Михалыч немногословен, газет не читает, в гости не ходит. В шкафу у него 2 галстука, болгарский вельветовый пиджак, пара брюк и 73 скелета.
Бреется он по вечерам, потому как утром боится разбудить детей. У них вторая смена, а его электробритва визжит как сумасшедшая.
До завода Михалыч добирается на трамвае номер 2. В киоске на остановке он покупает «Советский спорт» и сигареты – именно в таком порядке. А если наоборот, то день получается нескладным.
Начальник цеха достает своими упреками – говорит, нет у Михалыча амбиций и желания двигаться дальше. В такие моменты Тема засовывает в рот барбариску и сосет, пока она не растает. За это время начальник как раз заканчивает свой перформанс. Вот только, наверное, Михалыч и не знает такого слова. Как, собственно, и начальник цеха.
А по ночам, как показывают в современных сериалах про шестидесятые, он, конечно же, втайне от жены и детей слушает на кухне «Голос Америки». И одновременно листает журнал «Юность», попыхивая пролетарской сигареткой.
Я бы очень хотел быть хотя бы таким, как этот Тема.
Вечером повалил мокрый снег. Странная, конечно, это штука: вроде и снег, а присмотришься – жижа какая-то.
– Ничего, вот-вот выпадет снег, который уже не растает, – сказала Лиза.
Та неделя прошла незаметно. Закончилась осень, а уже под Новый год мы поняли, что кроме гантели у нас будет еще и ребенок. В феврале нам сказали, что родится девочка. Весна и лето пробежали в суете и нервотрепке, и, наконец, в одно сентябрьское утро Лиза проснулась и сказала:
– Не уверена, но, кажется, началось.
Странно, думали, будет еще пара недель в запасе. Ладно, началось – и хорошо. Позавтракали, в спешке оделись и вызвали такси. Роддом недалеко, но было бы глупо ехать туда на маршрутке или каком-нибудь троллейбусе. Пока ждали черный «Опель» с номером 355, размышляли над именем. Лизе нравились три варианта: Жанна, Юля и Марина. Мне, если честно, было по барабану – странно, когда люди серьезно выбирают имена для своих детей. Какая разница, будет твоя дочка Кларой или Алисой – лицо и характер от этого не изменятся. Есть у меня знакомый, имя у него Леонардо – редкостный подонок. И, наоборот, Миша Грузин – тонкая талантливая натура. Все рождаются одинаковыми.
Когда у Соса и Вики после Нико родился второй сынишка, они долго думали, как его назвать. Сос так вообще с ума на этом сошел – ну какое-такое имя необычное придумать. Как-то он спросил у Цхурбая:
– Вот хочу, чтобы было что-то похожее на Нико, понимаешь? Ну, с теми же буквами хотя бы. Или типа того.
Цхурбай подумал секунду, а потом и сказал:
– Назови его Кино.
Пару дней назад я ждал Лизу в коридоре женской консультации и прочитал в буклете о том, что новорожденные первое время ни на чем не фокусируются. Подумал, что было б неплохо, если б они и всю свою жизнь никогда ни на чем не фокусировались.
– Так и не сфоткал тебя беременной, – сказал я Лизе, когда мы уже ехали по набережной.
– Юля или Марина? – она все думала над именем.
– Пусть будет Юля, – ответил я. – Хотя вот, например, Гантель тоже неплохое имя для девочки.
– Юлия Алибековна? Продано! – сказала Лиза и хлопнула меня по плечу. Все-таки она у меня храбрая. Едет рожать, а в глазах ни капельки страха. Если даже и не так, мне нравится, что она виду не подает, что чего-то боится. И суеты нет. И блеск в глазах никуда не пропал. Как же ОФИГЕННО иметь детей от ТАКОЙ первоклассной девчонки!
Лиза родила ночью в полтретьего. До двух я еще как-то отсидел в кафе напротив, но потом меня и оттуда выгнали. Тогда я взял такси и вернулся домой. Уже когда гнали по ночному Приморскому проспекту, Лиза написала, что родила и все нормально. «Ты где-то близко?» – спросила она. «Близко, но далеко», – был мой ответ.
Дома я долго ходил туда-сюда, пытаясь вести себя так, как обычно ведут себя при таких обстоятельствах. Но так как я не знал, как обычно ведут себя при таких обстоятельствах, то банально напился.
Пока не закончилась водка, смотрел телевизор. В новостях рассказывали об уникальном случае в парижском аэропорту. Там поймали трех одиннадцатилетних мальчиков на борту частного самолета DA42 Twin Star. Взрослых с ними не было. Как оказалось, самолет прибыл из испанского города Бадахос. Там он садился для дозаправки, а начальным пунктом маршрута был маленький аэродром на острове Гран-Канария. То есть дети угнали самолет и пролетели 2800 километров! При этом часть полета пролегала над Атлантическим океаном.
Так я и знал – еще чуть-чуть, и дети смешают нас с говном.
Когда вырубился, во сне почему-то разговаривал с диплодоком. Я обнял его и сказал:
– Ну, привет, дружище! Как же долго тебя не было!
В школе у меня была кличка «Пьяница». Это из-за походки – я жутко сутулился и при ходьбе немного раскачивался. Друзья почему-то называли меня «Беном», а сам себя я видел в шкуре диплодока. Дома у нас была толстая красивая энциклопедия с цветными иллюстрациями динозавров различных эр. И вот там мне очень нравился диплодок. Во-первых, он был красивым. Во-вторых, не злым и травоядным. И, наконец, в-третьих, имел изящное название. Только вдумайтесь – ДИПЛОДОК! Нет, ну честно, шикарная же штука!
Утром, перед тем как поехать в роддом, увидел гантель, которая скромно лежала в углу комнаты. Я взял гантель, вышел в подъезд и выкинул ее в мусоропровод. Она с грохотом понеслась вниз. И от шума этого я вдруг почувствовал себя счастливым. Как тогда – в дюнах Кап-Ферре. Было хорошо.
Было легко.
