БЫЛО-НЕ БЫЛО
Мою несбывшуюся жизнь хранит бессмертник желтоглазый,
Цикорий синь ей обещает, тмин горный луг штрихом чернит,
И подорожник у дороги, не зная дней пустых и праздных,
Под пылью в поле зеленеет, целебной горечью манит.
Мое утраченное детство разбегом клевера ложится,
И слепотой куриной машет, пастушьей сумкой теребит.
У мамы руки пахнут мятой, морщины бабушки – корицей,
А дед орех мускатный в чашку неторопливо накрошит.
Моя беспочвенная юность искала корень девясила,
Ромашкой горной облетела и горицветом изошла.
Где мама сеяла и жала, растила травы и косила,
Сухой, рассеянный пустырник бессонной ночью я нашла.
И молодость, в шафранном свете перебирая дни, как письма, Легко бессмертником уходит, вдогонку рвется базилик.
В полыни прячет зрелость слезы, и сохнет старость желтой пижмой
Над одиночеством бестравья, где город сумрачно безлик.
Моя несбывшаяся жизнь – село, деревня, травы, поле…
Перебирает ветер листья и шлет мне письма без конца.
В плену у времени скитаюсь, пою о памяти и воле
И растревоженные раны лечу глазами чабреца.
ТРУДНО БЫТЬ ГОРЦЕМ
Чувство опасности рождается вместе с жизнью,
если тебе ее подарили высоко в горах.
Одновременно рождается рефлекс смелости:
надо быть готовым действовать.
Дети играют на крыше дома,
обрывы срываются под ногами,
а одолеть горы – еще не значит покорить их.
Чувство независимости рождается вместе с жизнью,
если тебе подарили ее высоко в горах.
Тропы над обрывом выбирают только одного –
здесь невозможно ходить толпой.
Одновременно рождается чувство близости:
все встречи происходят на краю пропасти
или перед вершиной восхождения,
и любой человек – это тот, кто протягивает руку.
Узкие улочки селений
и твой двор на крыше соседа
говорят, что близость так же естественна,
как мир, который тебя встретил в детстве.
Чувство красоты рождается вместе с жизнью,
если тебе подарили ее высоко в горах:
краски сияют в своей первозданной чистоте –
белое на небесном и зеленое на земном.
Это мешает понимать полутона городской жизни,
но сохраняет в памяти правду идеала.
Да, еще есть пылкость нрава,
которая рождается вместе с жизнью.
Если ее не обуздать,
ее захочет взять на воспитание какой-нибудь обидчивый
милиционер,
а если сильно укротить,
вы не почувствуете красоту бесхитростного прямодушия.
Горы так заселили Кавказ,
чтобы никому не досталась ровная дорога,
о каждом шаге надо думать, прежде чем его сделать,
а путь – сплошные повороты, за которыми ничего не видно.
ЛЮБИМАЯ СЕСТРА
В пепел сизого костра дым подбросили ветра,
Я огонь из их порывов высекала до утра,
Думы в хворост собирала, чтобы отчий дом согреть,
Но сама в костер попала, словно в собственную сеть.
В жар горящего костра вздох подбросили ветра,
Я их горечь усмиряла, как любимая сестра.
Ветры пепел ворошили, чтобы мой уход согреть,
Я сама гореть спешила, чтобы горечь одолеть.
В сон уставшего костра пепел бросили ветра,
Под чадрою их обманов я беспомощно-мудра.
Что огню мой жар горячий? – он живет и без меня,
Что ветрам порыв незрячий в тайне тлеющего дня?
ОДНАЖДЫ НОЧЬЮ
Что я и кто – не спрашиваю, нет,
Лелея дух и мир им постигая,
Презрев и тело, и любви обет,
И плоть свою порой не замечая.
Что мне сосуд, когда в нем дух горит,
Когда он дышит, плачет, вопрошает,
И в дверь глухую бьет, и над землей парит,
Глаголом жжет и тайны прозревает?
Так дух в гордыне, отрешен от плоти,
Себе казался жизнью и причастьем,
Пока я не проснулась этой ночью…
От раны. Первой, давней, сотой…
Поражена давно чужим несчастьем,
Мне плоть их открывала, как воочью…
От рваных ран – неровные края,
От колотых – отверстия глухие,
И рубленая вскрикнула, кровя,
И шли на смерть – последние, лихие, –
Скальпированные раны и сквозные,
И содрогаясь, спрашивала я,
У огнестрельных, пулевых, закрытых –
Ты здесь таился, мальчик мой, дитя
Из новостей, газет, давно забытых?
Они все здесь, во мне, и дух не ведал,
Как плоть живет, скорбя и умирая,
И сохраняя то, что каждый предал,
Словами боль чужую укрывая.
И эта ночь больна кровопотерей,
Осмеян дух, не знающий сосуд.
Воздастся всем по плоти и по вере,
И каждого внезапно позовут
Все имена из хроник и газет,
Все те, кого убили и убьют…
ИНОГДА Я БОЮСЬ
Иногда многое из того,
от чего прячешься,
настигает, когда не ждешь.
Я давно прячу за пазухой
маленькую ласточку,
которая летела за мной,
когда я спускалась с гор на равнину.
Я прятала ее от всех:
она слишком порывистая
и могла напугать каждого,
у кого ровно бьется сердце.
Однажды она кого-то вспугнула
и так долго махала крыльями
в поисках воздуха,
что я отправилась к вершине,
где она родилась.
Дорога в горы была отрезана,
и моя шумная подруга
привела меня в танцевальный зал.
Я села в глубине сцены
и баюкала птичку:
она растерялась
оттого, что не умеет танцевать.
Сменялось множество мелодий,
но она не позволяла мне встать.
Чтобы победить ее страх,
я вышла на сцену,
не зная, что нас ждет.
Балетмейстер попросила высоко поднять руки,
чтобы начать танец.
Когда я подняла руки,
я поняла, что это и есть танец.
Откуда-то полилась такая высокая музыка,
что я никак не могла до нее дотянуться.
И вдруг
мне стало трудно дышать –
из самого сердца,
разрывая его сильными толчками,
стали вырастать крылья,
огромные, стремительные.
Оказывается,
во мне жила птица,
такая же огромная, как небо,
такая же сильная, как крылья.
И она подняла меня так,
что я стала задыхаться
и попросила выключить музыку.
И это не образ,
это чистой воды правда.
Это была лучшая музыка,
которую я слышала,
это был мой самый лучший танец –
всего из одного движения.
Я больше не боюсь за птицу,
которая живет во мне.
Она больше не боится за меня.
Единственное, чего я боюсь –
услышать ту музыку,
потому что в следующий раз
у меня не хватит сил
остановить ее.
