Так получилось, что назначение на пост главного редактора журнала «Дарьял» совпало с рождением моего второго сына. Старшему сейчас уже девять, и я уже вроде и забыл как это бывает, когда в доме младенец, но вот я вернулся в эту атмосферу бесконечной суеты, бессонных ночей и памперсов. И вроде бы нет ничего в этом завидного, непросто это все, но при этом такое ощущение, что помолодел. То есть, как будто вернулся на девять лет назад.
Когда я вошел в кабинет Руслана Хадзыбатыровича Тотрова, мне показалось, что я тоже вернулся в место своей молодости. С этим кабинетом у меня связано много воспоминаний: когда-то давно, много лет назад, я в первый раз попал сюда, и это то место, откуда начался мой совсем небольшой, но все-таки писательский путь. Поэтому первые пару дней я даже не садился в это потертое кресло. Сел в него лишь на третий день. Ничего не делал, просто сидел и проникался атмосферой, смотрел в окно, вспоминал.
На втором или третьем курсе университета я узнал от приятеля, что у нас есть журнал, где можно опубликоваться, это была середина 90-х. Тогда в «Дарьяле» издавали раз в год дополнительный «пятый» номер, посвященный молодежи. У меня уже был один рассказ, и я отослал его в редакцию. Руслан Хадзыбатырович тогда отказался его публиковать, и я дико расстроился. Хотя сейчас я, конечно, этому только рад, ведь это был дрянной рассказ. Дело было так:
Шел дождь, я сидел в своей комнате, мне было семнадцать. Когда тебе семнадцать, то кажется, что дождь это не просто вода, падающая с неба, а это чьи-то длинные тонкие пальцы, играющие на струнах твоей души. И так впервые в жизни рука потянулась за ручкой, и я стал выдумывать и писать. Это был рассказ о старом деревянном отеле в неизвестном городе. В одном из номеров отеля сидит пара – мужчина и женщина. Они смотрят в окно, где идет дождь, и болтают о каких-то ничего не значащих, бессмысленных вещах. Больше в рассказе ничего не было. В конце оказывается, что отель закрыт еще с прошлого века и никаких постояльцев там быть не могло. Пошлятина, согласен.
Хорошо, что в «Дарьяле» его зарубили, иначе мне было бы сейчас за него неловко. За год я написал еще несколько рассказов, и через год их все же напечатали. Я не думаю, что они были лучше, но они, как минимум, уже были не про дождь. Так началось мое знакомство с журналом.
Но вот что удивительно: хоть и прошло уже больше двадцати лет с тех пор как я написал свой первый рассказ, мне и сейчас вспоминается то чувство, когда захотелось писать. И до сих пор могу ощутить это странное состояние творческого возбуждения. Откуда оно берется? Как возникает это жжение внутри?
Я вспоминаю такую картину из своего детства. Пустая квартира, голые стены, ободранные обои. Нет ничего, только в одной комнате стоят две раскладушки. Между ними высоченные стопки журнала «Иностранная литература» за много лет и разные книги. Эта картина из последних дней жизни моей семьи в Тбилиси. 91-й год, впереди переезд во Владикавказ. Всю мебель уже отправили, остались только родительские раскладушки и эти стопки книг между ними. И вот я всегда думал, что тогда они испытывали, родители? Смутное, опасное, бедное время. Ни еды нормальной, ни денег, ни qber` в квартире, полный мрак. И только внутри свет. Вынужденный эскапизм в вымышленный мир литературы и искусства.
Часто я вспоминал эту картину и вот впервые решил описать. Если бы не эти стопки взрослых книг, которые я тоже тогда читал перед сном в ожидании переезда, часто не понимая смысла слов, не было бы позже ни того дня с дождем и первым рассказом, ни многого другого.
Конечно, моя судьба не уникальна и многие наверняка хранят в памяти подобные картины. Позже, в университете, я нашел немало друзей, половина из которых тоже приехала во Владикавказ из других регионов страны, которой уже не было. И что удивительно, практически все они были людьми творческими и созидающими, каждый по-своему.
Здесь важно еще и то, что это была доцифровая эпоха. В те времена, чтобы заявить о себе, нужно было сначала написать ручкой (!) на бумаге рассказ, потом где-то его отпечатать, потом отнести в редакцию, потом снова идти в редакцию за ответом и так далее… Но зато, когда тебя печатали, у тебя было ощущение чего-то настоящего в жизни. Когда вышли мои первые рассказы, я был дома королем. А кого сейчас удивишь публикацией в журнале или на сайте?
Недавно одна журналистка спросила меня, почему в те годы «Дарьял» был у всех на слуху, а сейчас уже не так? Все просто, ответил я, появился интернет. Дело в том, что раньше мы читали текст с бумаги и слушали музыку с физических носителей. Это был еще материальный мир, когда мы обменивались книгами и кассетами. И когда, чтобы занять денег, нужно было ехать куда-то и забирать эти бумажки. Теперь тебе может одолжить деньги любой человек в любой точке мира с картой «виза» (при этом желающих дать тебе денег не стало больше). И в том материальном мире было проще понять, кто из себя что представляет. Вот если человек не возвращал тебе кассеты, значит мерзавец. Стоишь и ждешь его, и, главное, не знаешь, сколько его ждать, телефона же нет. Вот помню был один такой, интересовался пост-панком, за полгода дружбы забрал у меня кассет двадцать. Отдавал их с большим скрипом, но главное без коробок. Ну не негодяй? Я же эти коробки сам подписывал, сам подрисовывал.
А теперь весь мир уместился в твоем смартфоне. Молодые люди больше не одалживают друг другу журналы и пластинки, как в прошлом, они скидывают ссылки в мессенджерах. И их никто не возвращает…
Журналу «Дарьял» не избежать перемен. В это стремительно меняющееся время бума цифровых технологий «Дарьял» тоже должен стать «ссылкой», иначе его не вернуть молодежи.
А в ту доцифровую эпоху Руслан Хадзыбатырович стал нашим старшим другом, и это не преувеличение. Несмотря на большую разницу в возрасте, именно так, без лишнего пафоса, он и относился к нам, пацанам, чем сразу вызвал у нас уважение. Так он втягивал нас в мир литературы своим приятельским отношением. «Дарьял» стал началом пути очень многих молодых писателей, но лично из моего поколения вряд ли кто-то стал профессиональным литератором. Жаль: когда я вспоминаю, как Руслан Хадзыбатырович верил в нас, мне становится грустно.
Впрочем, я очень далек от того, чтобы как-то культивировать свое поколение. Я часто слышу от других, что вот-де в наше время люди были другими, занимались творчеством, а теперь вокруг одни имбецилы неграмотные. Это не так. Я вообще не считаю, что есть «писатели» и «не писатели». Я думаю, что писателем становится каждый из нас, например вечером, по дороге домой, от метро и до своего подъезда, когда остается со своими мыслями. После трудного дня или после бара, в такси, наблюдая мелькающие вывески и понимая, что еще один день закончен и никогда больше не повторится.
Как-то раз я встретил своего приятеля, большого начальника, который обычно быстро и громко разговаривает. Я не очень любил его встречать, потому что никак не мог поймать с ним один ритм общения и часто просто молчал. В тот день он был еще более словоохотлив, и сначала мы обсудили погоду, потом экологию, потом общие болезни, потом как-то неожиданно перешли к вопросу о жизни и смерти, и тут он вдруг сказал, что самой важной фразой в его жизни является фраза Энштейна о «пространственно-временных червях» из теории относительности. Ну, когда человек представляется эдаким червем, прогрызающим свою норку во времени и пространстве, от момента рождения и до смерти. И тут мой приятель вдруг перестал быть в моих глазах большим начальником, а стал просто человеком в своих мыслях, в своих попытках понять этот мир и схватить хоть частичку вечно ускользающего времени. Человеком, размышляющим о своей микроскопической роли во Вселенной и об устройстве бытия и мира. Я понял, что он так же, как и я, пытается остаться в вечности не действием, а размышлением. Что мысль может порой оставить больше следа в вечности, чем поступок. И теперь каждый раз, когда я встречаю его, я уже вижу не начальника, а последователя теории Эйнштейна. Мы по-прежнему бегло общаемся, а потом тихо расползаемся в свои норы, как те черви.
Иногда я тоже жалею о времени, которое проходит. Стараюсь, конечно, не смотреть назад, но разве хоть кто-то может похвастать этим умением на сто процентов? Нет, конечно.
Как-то раз я заглянул в кабинет к Руслану Хадзыбатыровичу просто так, без причины. Это была одна из последних наших встреч. Я тогда совсем забросил писательство, работал журналистом и обрастал обычными для взрослого человека заботами. Тотров спросил, когда же будут новые рассказы. Я объяснил, что немного не до творчества сейчас, беготня да суета… Он все понял, согласился, но как-то с сожалением сказал напоследок: «все это временное, а заниматься надо вечным».
Думаю, роман Руслана Тотрова «Любимые дети» это одно из вечных произведений.
В жизни каждого любителя чтения есть такие вечные книги, перевернувшие его сознание. Я назову три, которые потрясли меня в хронологическом порядке своего взросления: 1. «Старик и море» Хэмингуэя (в двенадцать лет); 2. «Над пропастью во ржи» Сэлинджера (в семнадцать лет). 3. «Посторонний» Камю (в двадцать два года). Два американца и один француз. Первую мне дал отец, вторую старший брат, третью нашел сам. Но разве нашел бы я для себя эту третью, не будь двух других? Нет, конечно.
Всю жизнь на тебя кто-то влияет. Вот, например, друзья. Как они попадают в нашу жизнь и кто их посылает? А ведь они играют порой решающую роль в развитии личности. Я могу с полнейшей уверенностью сказать, что если бы меня не отчислили за неуспеваемость с первого курса Горно-металлургического института (после чего я поступил на иняз СОГУ), я был бы абсолютно другим человеком и уж точно не обращался бы к вам в этом письме редактора, это факт для меня. Наверное, чинил бы сейчас старые телевизоры в мастерской и повторял клиентам «а вот в наше время техника была…». Но меня отчислили, и я нашел себя совсем в другом. И у каждого человека есть такие примеры, если он посмотрит в свое прошлое. Так же, как мы оказываем влияние на кого-то, так и сами незаметно попадаем под него.
И когда думаешь об этом, начинаешь сомневаться, что ты это ты. Начинаешь сомневаться, что у тебя есть личность, ведь то, что каждый из нас из себя представляет – это какая-то череда случайностей.
А если бы не дал тебе никто эту книгу, кем бы ты был сейчас?
Или вот, порой кажется, что ты сам принимаешь участие в своей судьбе. Такое чувство создается, когда ты, например, стоишь перед важным жизненным выбором. Начинаешь все взвешивать, продумывать последствия, тратишь не один день на это, а, может, и годы. И вот, наконец, принимаешь решение, которое казалось верным, но в итоге все идет абсолютно не так, как ты предполагал. Почему? Оглядываешься назад, анализируешь и понимаешь, что решающую роль при выборе сыграли, казалось бы, второстепенные детали и несущественные аргументы, удивительно! Выходит, это не был до конца логический выбор. Невозможно быть до конца логичным и суметь просчитать все, мы не роботы все же (ну, пока, по крайней мере).
Вот еще один пример: если бы не было развала СССР и осетино-грузинской войны, то я бы не переехал в 91-м году из Тбилиси во Владикавказ, и не написал бы по мотивам воспоминаний короткую повесть «Огни Дискотек». А, значит, и не сидел бы сейчас в этом кресле в новой для себя должности.
А кем был бы Гайто Газданов, если бы он не пережил столь трагический отъезд из России и не обосновался в Париже? Уверен, если бы не революция, то, может, Газданов и стал бы писателем, то точно не тем, каким мы его знаем. Честным, как будто искренне не понимающим сути мироустройства, но в то же время, смело смотрящим в лицо абсурду и хаосу.
Случайности, особенно трагические, война, потеря близких, внезапный переезд, часто формируют творческих людей, это не секрет. Но если вдуматься, это очень странно. Ведь чем занят писатель? Тем, что вносит ясность в головы своих читателей, проясняет для них их же жизни. То есть, расчищает место от бардака, вносит порядок. И это делает человек, который сам пострадал от хаоса.
Выходит, что из этих случайностей, из этих нелепых потерь получается вечность. Та самая, о которой говорил Руслан Тотров.
Вернуться в журнал «Дарьял» для меня – это как вернуться в родное место, просто в другом качестве. И мне доставляет большую радость думать, что я теперь вновь занят двумя вечными вещами – читаю литературу и выношу памперсы своего сына.
