В 70-х гг. IV в. началось массовое вторжение гуннов на Кавказ и в Восточную Европу. Первыми удар кочевых племен приняли на себя аланы. По свидетельству Аммиана Марцеллина, гунны – «этот подвижный и неукротимый народ, воспламененный дикой жаждой грабежа, двигаясь вперед среди грабежей и убийств, дошел до земли алан, древних массагетов». Орды номадов «произвели у них (алан – Ф. Г.) страшное истребление и опустошение, а с уцелевшими заключили союз и присоединили их к себе» [2, 492, 494]. В 371 г. основные силы гуннов с новыми союзниками – частью алан – через низовья Дона направились к Северному Причерноморью. Другая часть гуннов, преследуя уцелевшие группы алан, двинулась на Северный Кавказ.
Под натиском многочисленного врага (гуннов) аланы, избежавшие истребления или не вовлеченные в Великое переселение народов (далее: ВПН), отступили на юг, главным образом в верховья Кубани и среднее течение Терека. О резком увеличении плотности населения, связанном с миграцией алан, «свидетельствует большое число бытовых и погребальных памятников» середины I-го тысячелетия «и увеличение размеров городищ Нижне-Джулатского, Терекского, Хамадиевского, Алханкалинского и др.» [4, 95].
Как результат перемен этнической карты региона в период ВПН можно считать приток ираноязычного населения в районе Кисловодска, а также к востоку от Сунжи [5, 139]. Первый культурно-хронологический этап Мокрой Балки (вторая половина V – первая половина VI вв.) хорошо синхронизируется с гепидскими комплексами [6, 38].
Д.С. Коробов на всем Северном Кавказе выделил группу катакомбных погребений III–IV вв. Из 39 выявленных комплексов 25 происходят с территории Кисловодской котловины. По три расположены в Карачаево-Черкесии и Осетии; 5 – в центральной Чечне. Детальный анализ сопровождающего инвентаря мужских погребений Клин-Яра и Мокрой Балки показал их деление по данному параметру на две подгруппы. Предметы вооружения и конского снаряжения в составе мужского набора отмечены в 36% и 27% соответственно. В «элитных» могилах Клин-Яра 3 обращает на себя внимание наличие жертвенной пищи (кости овцы/козы), «что может являться дополнительным аргументом в пользу их более высокого статуса». Кроме этого, для данной группы характерны большие, чем у второй группы, параметры погребений: большая длина и ширина как дромоса, так и камеры. Мужские захоронения первой группы чаще были одиночными; входное отверстие, как правило, закладывалось плитой, затем плотно замазывалось зеленоватой глиной [7, 182–184].
Женские погребения тех же могильников имели «свою иерархию по представительности состава инвентаря в целом, но специфические наборы, характерные для разных групп женских погребений, не выделяются» [7, 184–185].
Из парных погребений (мужчины и женщины) выделяется катакомба 361 могильника Клин Яр 3, по инвентарю «отнесенная к более высокому рангу». Хотя в целом для каких-либо обоснованных выводов материала недостаточно [7, 185].
В то же время отмечены серьезные различия между подкурганными и грунтовыми захоронениями алан III–IV вв. по площади камеры и количеству погребенных: подавляющее большинство погребений в подкурганных катакомбах с очень большими по размеру усыпальницами являются индивидуальными. В тех случаях, когда удалось установить, погребенные укладывались по центру камеры, имевшей «избыточную» площадь, превышавшую рационально необходимый минимум для погребения (по подсчетам С.Н. Савенко – 0,74–0,86 м2) в 3–7 раз. Очевидно, одиночные захоронения в подкурганных катакомбах, подготовка которых требовала больших трудовых затрат, принадлежали людям с высоким социальным статусом. Примечательно, что синхронные с подкурганными погребениями одиночные грунтовые захоронения значительно скромнее по размерам усыпальниц – 1–1,5 м2. Коллективные захоронения осуществлялись в камерах, площадь которых в расчете на одного человека значительно меньше необходимого минимума – 0,31–0,56 м2 [7, 177].
Материалы Зарагижского II катакомбного могильника в Черекском районе Кабардино-Балкарии позволили Б. Х. Атабиеву выделить несколько родовых участков. Центральное место на них занимали катакомбы, камеры которых находились на глубине до 6,5 м; катакомбы отличаются тщательностью отделки стен и сводов камер. Абсолютное большинство могил ограблено (если это не результат обряда обезвреживания) еще в древности, кости и часть инвентаря выброшены в дромос и устье камер. «Сравнительно богат и разнообразен набор изделий из бронзы, серебра, золота и иных материалов: зеркала, поясные пряжки, фибулы, бляшки, лунницы, подвески-четырнадцатигранники, серьги, бусы и т.д. Оружие представляет комплекс из катакомбы 118, в дромосе которой был выявлен полный костяк коня». Здесь обнаружены фрагменты тонкостенного стеклянного сосуда, короткий меч в ножнах и ножны от второго меча. Деревянная основа обоих ножен украшена золотой фольгой с орнаментом, а наконечники представляют собой массивные фигурные золотые пластины, лицевая поверхность которых украшена перегородчатой инкрустацией в полихромном стиле. С наибольшей долей вероятности могильник может быть связан с сармато-аланским этническим массивом. Предварительная датировка установлена в пределах II–III вв. для подкурганных катакомб и IV–VI вв. для катакомб без наземных признаков [8, 16–17].
Аланы, согласно исследованию А.В. Гадло, в конце IV – начале V вв. подразделялись на три группировки: маскуты приморской части Дагестана; аланы-овсы Центрального Кавказа, идентифицируемые с «соросгами» Приска; басилы (басиани грузинских источников), жившие в области Басиани на территории современной Балкарии, к западу от Дигории. Исследователь отмечал, что в дальнейшем эта группа населения частично влилась в западных осетин (дигорцев), а частично была ассимилирована тюркоязычными предками балкарцев [9, 50-51, 67–68].
Интересным памятником алан первой половины I-го тысячелетия является Зильгинское городище, по своим масштабам сопоставимое с городом. Расположенное на равнине недалеко от Владикавказа, оно имело сложную структуру. Вокруг цитадели центрическими полукольцами располагались отделенные друг от друга глубокими рвами части города, имевшие значительный культурный слой. Ближайшими аналогиями данному памятнику являются соседние городища Эльхотово, Брут, Заманкул. «Все это большие поселения с несколькими рвами, мощным слоем, состоящие из нескольких укрепленных частей… они могут быть материальными следами какой-то конфедерации больших родов. Тогда совокупность таких крепостей скорее всего была в состоянии контролировать определенную земледельческую территорию и прилегающие к ней пути». Все городища практически одновременно (в V в.) прекращают свое существование [10, 66–68].
В 1989 г. около с. Брут раскопан курган V в. с погребением аланского воина эпохи ВПН. Эта находка тем более значима, что по данному периоду археологи располагают ограниченным материалом. Археологических комплексов, характеризующих культуру кочевников середины I-го тысячелетия мало. Поэтому каждый новый комплекс того времени имеет большое значение. В связи с этим становится очевидной значимость раскопанных у с. Брут Северной Осетии нескольких аланских комплексов. Наибольший интерес вызывает курган № 2.
Под насыпью кургана, на уровне древнего горизонта, археологи нашли скопление драгоценных предметов. Среди сопровождающего инвентаря центральное место занимает меч, вокруг которого группировались остальные предметы комплекса – кинжал, рукоять нагайки, распределители ремней, подвеска от меча и др.
Почти все предметы данного комплекса сделаны из тонкого золотого листа (что подтверждает гипотезу о существовании особых мастерских по изготовлению погребального инвентаря) и инкрустированы гранатовыми вставками. Интересен меч с золотыми обкладками ножен (115 см). Уникальной находкой является кинжал; лицевая сторона ножен и рукояти сделана из золотой фольги, обратная – из серебра. Нагайка представляет собой трубку из серебряной фольги, закрытую золотыми наконечниками с ромбовидными гранатовыми вставками и треугольниками из зерни. В целом весь набор предметов указывает на его принадлежность представителю воинского сословия [11, 33–34].
Материалы Мокрой Балки начала второй половины I-го тысячелетия указывают на социальное неравенство населения, оставившего данный памятник. Наряду с богатыми захоронениями (№ 1, 10, 15, 17, 18, 20, 28, 39, 40 и др.) встречаются и бедные [12, 148–149].
По мнению А. Сланова, в военной организации алан IV–VI вв. произошли важные изменения, главное из которых – «исчезновение тяжеловооруженных всадников – катафрактариев». Перемены в военной организации алан, по мнению ряда археологов, связаны с качественно новым составом войска их противников; если прежде катафрактариям противостояла, в основном, пехота, то с начала ВПН – легковооруженные кочевники. В борьбе с последними атака контосами (длинными копьями) была, по сути, неэффективной. Схватка с маневренной степной конницей делала абсолютно бесперспективным метод «копейной атаки плотным строем: противник попросту уклонялся от нее и засыпал катафрактариев стрелами – оружием куда более действенным» [12, 229–230].
На наш взгляд, приведенные аргументы в пользу данной точки зрения не выглядят настолько убедительными, чтобы принять ее безоговорочно. Во-первых, в начале н.э. панцирную конницу у алан составляла военная аристократия. Вспомним, например, Тацита, отметившего, что панцири у алан «носят все вожди и знать». Приведенное свидетельство указывает на то, что помимо катафрактариев (вождей и знати), военная организация алан включала в себя и другие подразделения, в том числе и легкую кавалерию. Во-вторых, и в начале н.э., и в середине I-го тысячелетия аланам приходилось сражаться и с конницей, и с пехотой. Так что «качественно новый состав войска противников» не мог стать причиной для изменения структуры войска алан. Катафрактарии относились к элите военной аристократии, составляли дружину вождей, и какая-то часть панцирной конницы вместе с ними ушла на запад, в Европу и Византию. Тем не менее, в структуре войска оставшихся на Кавказе алан катафрактарии сохранились. Панцирная конница этносов Кавказа упоминается византийскими авторами в описании хода войны с Ираном.
Археологические и письменные памятники указывают на наличие в структуре войска алан как панцирной конницы, так и легковооруженных всадников. Тактика боя последних, конечно, отличалась от тактики катафрактариев. Прокопий в «Истории войн с готами» рассказал о тактике боя «массагетов» (алан): «массагеты, бывшие отличными стрелками, посылая свои стрелы в большую толпу врагов, попадали ими почти каждый раз то в одного, то в другого неприятеля… готы, заметив, что у них погибло больше половины, на закате солнца, не зная, что им делать, устремились в бегство. Массагеты, преследуя их, так как они прекрасно умели стрелять из лука даже на полном скаку, все так же искусно поражали их во время бегства в спину» [13, 169]. В другом сюжете Прокопий, рассказывая об обстоятельствах гибели «начальника персов Хориана», отметил паническое бегство его подчиненных. «Но тут один из алан, выдающийся смелостью духа и силою тела и исключительно искусно умеющий посылать стрелы той и другой рукой, стал в самом узком месте прохода в лагерь и оказался, сверх ожидания, непреодолимой преградой для наступающих» [13, 399].
Прокопий оставил свидетельства о катафрактариях алан, вооруженных «панцирями и другим оружием». Римские военачальники опасались, что не смогут «выдержать наступление аланской конницы» [14, 237–238].
Реальные исторические события середины V в., участниками которых оказались аланы совместно с гуннами, нашли отражение в армянских и грузинских памятниках раннего средневековья. Речь идет о событиях времени правления в Грузии Вахтанга Горгасала. Исключительно этому периоду грузинской истории посвящен труд Джуаншера. Наряду с целым рядом фантастических и вымышленных сюжетов, этот ранний цикл свода «Картлис цховреба» («Жизнь Иберии». Далее – КЦ) содержит и рациональные зерна. В частности, Джуаншер описал характерный для всех горцев Кавказа институт аталычества – воспитания ребенка из знатной фамилии на стороне, как правило – знатным вассалом. На празднике в честь рождения Вахтанга спаспeт «Саурмаг с великой мольбой выпросил Вахтанга на воспитание. И царь поручил спаспету (курсив Г.Ц.) Саурмагу воспитание Вахтанга и отдал ему своего сына. Ибо был обычай, по которому дети царские росли в домах вельмож» [16, 59]. В 7 лет, по хронике, Вахтанг остался без отца, а вскоре умер и его воспитатель – Саурмаг. Новым спаспетом стал Джуаншер.
Еще через три года овсы (аланы) совершили опустошительный набег, «полонили Картли», с богатой добычей и трехлетней сестрой царя – Мирандухтой – возвратились домой. Последующие 5 лет юный царь воспитывался под присмотром епископа Микаэла.
Когда же юному царю исполнилось 15 лет, он созвал «знатных картлийцев.., устроившись в одном из зданий, воссел на высоком престоле. На престоле же восседал спаспет Джуаншер и оба епископа, а все прочие эриставы (курсив Г. Ц.) расселись по креслам, а тысячники и сотники и прочие воины тут же стояли навытяжку» [16, 61].
Перед нами – описание совета, в котором на престоле, помимо царя, сидели спаспет и два (!) епископа, что указывает на степень реальной власти Вахтанга. И, если спаспет («второй» царь) в социальной структуре древней Грузии давно (по всей вероятности, с начала н.э.) играл весьма важную роль, то грузинские историки показали, что «у Вахтанга была значительная оппозиция и в церковных кругах». Более того, шатбердская редакция хроники «Обращение Картли» приводит весьма красноречивый пример об отношениях царя с церковными владыками: «архиепископом был Микаэл, и он ударил ногой в лицо Вахтанга (курсив мой – Ф. Г.)» [Очерки… 1988, т. II, с. 64]. В «Жизни Вахтанга Горгасала» этот случай передан иначе: «Прибыл царь и спешился, чтобы приложиться к стопам епископа, но тот брыкнул ногой и каблуком обуви ударил государю в уста и выбил ему зуб» [Джуаншер 1988, с. 90]. И это при том, что в детские годы «Вахтанг рос и научался у епископа Микаэла всей премудрости божией» [там же c. 61]. Микаэл «проклял царя вместе со всем его войском» [1988, т. II, с. 64].
Возвращаясь к совету, проводимому Вахтангом перед походом на овсов, обратим внимание на участие в нем военной знати разных степеней (тысячников и сотников) Но особенно примечательно присутствие в зале рядовых воинов. В целом нарисованная Джуаншером картина заседания скорее напоминает собрание общества эпохи военно-иерархических структур, нежели «царства» в полном смысле этого термина. [Джуаншер 1986, с. 61–62].
Не менее показательна речь спаспета Джуаншера. Обращаясь к царю, он сказал: «ты был юн и не по силам тебе было воевать и предводительствовать воинством и наводить порядок в царстве твоем. Ныне же, государь… недостает тебе покуда полноты лет для дел ратных… ты уже в силах править царством; время же для дел ратных и предводительства воинством тебе не приспело. Таково мнение мое… избери из нас предводителя войска нашего и вручи нас тому, кому да будем мы послушны… Ты же будь в доме твоем и правь царством… Так говорил спаспет Джуаншер и все знатные эриставы поддержали его (курсив мой – Ф. Г.)» [Джуаншер, 1986, с. 62–63].
Тот же ответ в другой версии перевода Г. В. Цулая: «государь… не полон в тебе покуда опыт воинства. Но вижу я премудрость твою: несмотря на свои юные лета, ты в силах править царством, но время для дел ратных и предводительства воинством тебе не приспело… избери из нас предводителя войска нашего… Ты же будь дома и правь царством» [Мровели 1979, с. 81–82].
В приведенном коротком отрывке речи, приписываемой древнегрузинским историком спаспету («второму царю»!), бросается в глаза настойчивое предложение (граничащее с завуалированным требованием) Вахтангу функции военного руководства предоставить военным аристократам, т.к. царь был еще слишком «юн, и не по силам (ему) воевать и предводительствовать воинством»; тут же вновь: «недостает тебе покуда полноты лет для дел ратных»; следом вновь та же мысль: «время для дел ратных и предводительства воинством тебе не приспело». Закономерно предложение Вахтангу: «избери из нас предводителя войска нашего». Интересно, что «все знатные эриставы» поддержали спаспета. Формальным основанием для такого шага военной элиты была юность царя. На этом фоне неожиданной представляется другая мысль спаспета: «государь, исполнен ты мудрости, силы, отваги и стати… вижу я премудрость твою: пусть юн ты летами, ты уже в силах править царством». Получается, что несмотря на наличие «мудрости, силы, отваги и стати», царь слишком юн и неопытен для военных дел, но той же мудрости и тех лет ему хватает для управления государством.
Независимо от желания одного из первых авторов средневековой грузинской литературы, перед нами очевидный конфликт между царем и военной аристократией. Ко времени жизни историка Джуаншера термин спаспет уже исчез из социальной терминологии грузин. Из слов самого автора разбираемого источника следует, что он не понимал сути термина и принял его за почетное звание царского воспитателя [Джуаншер 1986, с. 111, примеч. 20]. Точно так же Джуаншер, не ведая об институте «второго царя» в древней Грузии, невольно привел данные, свидетельствующие о его наличии в Грузии времен Вахтанга.
В связи с рассматриваемым вопросом интересно существование у Вахтанга своего рода дружины из аланских юношей. Очевидно, не случайно он носил прозвище Горгасал – «Волчья голова». По свидетельству летописца, «Вахтанг соорудил себе шлем из золота и изобразил спереди волка» [Джуаншер 1986, с. 81]. Да и имя царя – Вахтанг – восходит к ираноязычной основе в значении «имеющий волчье тело» [Абаев 1949, с. 87]. В результате в сочетании с прозвищем царя получается нечто несуразное – «имеющий волчье тело – волчья голова». Логичным представляется предположение Р.Г. Дзаттиаты о том, что Вахтанг возглавлял дружину «волков». Поэтому его прозвище означало не «волчья голова», а «глава волков» [Дзаттиаты 1995, с. 102].
Если данное предположение верно, то наличие аланской дружины у Вахтанга можно объяснить борьбой между царем и военной аристократией.
В речи спаспета обратим внимание еще на один социальный термин – мквидри, Г.В. Цулая условно переведенный как «подлинные картлийцы» [Джауншер 1986, с. 115, примеч. 39]. Этим словом обозначали «коренного жителя, точнее, очевидно, полноправного крестьянина, члена общины». Как показал А.П. Новосельцев, в библейских текстах на грузинском языке данный термин «весьма част, с ним связано право на определенное достояние, наследование имущества». В грузинской версии Евангелия от Матфея «мквидри передает греческое “клэрономос” (в армянском стоит “жаранг” – “наследник”, “владелец имущества, перешедшего по наследству”)». Это слово «используется и в ранних оригинальных памятниках». В «Мокцевай Kартлисай» данным термином назывались свободные жители Тбилиси. «Получается, что даже в Картли VIII-IX вв. мквидри – это свободное население, хотя у нас нет сведений о его численности и социальной роли». В ранних памятниках носители термина противостоят разным категориям зависимого населения. «В общем, вряд ли есть основание отрицать, что в Картли даже в IX в. мог существовать еще довольно обширный слой свободного населения» [Новосельцев 1990, с. 190].
И, наконец, о термине «царь». Его содержание в какой-то мере раскрывается в речи самого Вахтанга: «Над царями (курсив мой – Ф. Г.) и людом нашим нависла беда…» [Джуаншер 1986, с. 61]. Комментируя данный сюжет, Г.В. Цулая отметил: «Так в оригинале». Объясняется это тем, что грузинское мепе – «царь» – при всей его определенности, – «термин многозначный. В условиях политической раздробленности, исторические реалии которой пережиточно сохранились и впоследствии, каждая феодальная единица могла считаться “царством” [там же, с. 114–115, примеч. 37]. Но, если источник одним и тем же термином мепе называет и владельцев отдельных уделов, и главу Грузии, то почему и в чем Вахтанг отличался от удельных «царей»? Четкого ответа на этот вопрос пока нет.
В описании столкновения грузинских и аланских войск упоминаются «все цари кавкасионов», «цари (во множественном числе) овсетские», бумберазы и голиафы – эпитеты в отношении богатырей, один из которых, алан по происхождению, назван Тарханом (восходит к одноименному скифскому со значением «судья», «лицо, свободное от налогов»), исполин Бакатар [Джуаншер 1986, с. 63, 64, 65, 67). Г.В. Цулая не без основания полагает, что в данном случае «Бакатар, вероятно, лицо историческое». Следует отметить, что термин Бакатар не является, строго говоря, антропонимом, скорее всего – это «нарицательное прозвище (типа «кесарь», «эмир» и т.п.)». Об этом свидетельствует «сообщение арабского историка Кудамы (ум. 948 г.), что “царь Алланов называется багаир. Имя это принадлежит всякому, кто у них царем”» (Джуаншер 1986, с. 116–117, примеч. 53).
Приведенный выше эпизод из работы Джуаншера изложен и в труде Леонтия Мровели. Леонтием названы «бумберазы», «голиафы» «всадники, одетые в панцири и железные шлемы», «избранные», «знатные» и «тяжеловооруженные всадники». Интересно и то, что Вахтанг «оседлал облаченного в панцирь коня» (Мровели 1979, с. 84–85).
Из приведенных данных можно признать наличие у алан различных групп (сословий?) военной знати. А за «царями» овскими скорее всего скрывались главы племен, союзов племен и военные вожди.
Социальная структура аланских социумов представлена в работах армянских авторов V в. и памятниках агиографической литературы. В «Мученичестве Воскянов», «Мученичестве Сукиасянов», «Истории Армении» Мовсеса Хоренаци и др. упоминаются «цари» алан начала н.э. Однако они упоминаются во множественном числе даже в описаниях одного и того же социума, что свидетельствует о довольно широком спектре содержания данного термина.
Сравнивая характер общественного строя дарьяльских алан начала н.э. и периода ВПН, можно заметить определенную разницу. Если в начале н.э. аланы Ардоза (Владикавказской равнины) состояли из отдельных племен, то к середине I-го тысячелетия восточные аланы стали относительно консолидированной общностью, во главе которой стоял один «царь» (скорее всего вождь конфедерации восточных алан). Именно поэтому главу дарьяльских алан армянские источники ставят в один ряд с собственным «царем», «царями» абхазов, грузин; и выше «начальников своих, князей и владетелей народов».
В V в. армяне в борьбе с иранской агрессией неоднократно получали помощь от алан и гуннов. В то же время другие отряды алан и гуннов воевали против Византии. Это вынудило Иран, а также Византию, заняться строительством укреплений в районах Дербентского и Дарьяльского проходов. Опираясь на Табари, Н.В. Пигулевская отметила в этой связи: Пероз в области «Сул и алан» воздвиг «каменное крепостное сооружение, Хосров еще укрепил его, причем воздвигаемые им укрепления он строил из камней, которые были выломаны в области Гурган». Пероз от Византии требовал «помощи как для защиты кавказской границы, так и для войны с кидаритами, которые были угрозой не только иранским землям, но и азиатским провинциям Византии» (Пигулевская 1941, с. 44, 54).
Об этих же событиях сообщается в «Истории халифов» Гевонда, одного из видных представителей армянской историографии VIII в. М. Абегян, которого поддержала Р. Габриелян, полагал, что свой труд Гевонд «написал по велению князя Шапуха Багратуни. Кто был этот князь – неизвестно». В «Истории халифов» заметны следы работ Агафангела, ранних житий; Гевонд использовал и «немного письменных источников» (Армянские…1985, вып. II, с. 12).
Строительство Ираном и Византией укреплений у проходов в Дербенте и Дарьяле Гевонд связывает со временем Иездигерда II (438–457 гг.). Причем, одно укрепление будто бы возвели римские мастера, и на нем сохранилась надпись императора Маркиана (450–457 гг.). «При разрушении крепостных стен, – отмечал Гевонд, – они нашли огромный камень, лежавший на основании их, на котором начертана была надпись следующего содержания: “Маркиан, самодержавный император, выстроил город и твердыню, истратив на то множество талантов из сокровищ своих”» [Габриелян 1989, сc. 80-81].
На наш взгляд, столь серьезное участие Византии связано не только со стратегическими целями. Маркиан, как мы постараемся показать ниже, был ставленником аланского клана, занимавшего высшие посты в восточной империи. Пик их могущества приходится на 421–471 гг., а Маркиан, до того как фактически аланы возвели его на престол в 450 г., служил у них офицером. Возможно, византийские аристократы аланского происхождения решили оказать помощь своим кавказским соплеменникам. Отметим в этой связи, что некоторые источники эпохи ВПН появившихся в Западной Европе алан связывают с Кавказом. В частности, Аполлинарий Сидоний (ок. 400-470) в панегирике в честь Майориана (457–461) упоминает «алан» и «сарматов», которые «идут за твоими (Майориана – Ф.Г.) орлами; весь Кавказ и тот, кто пьет скифскую воду Танаиса, сражаются за тебя» (Алемань 2003, с. 115).
Б. Бахрах (1973, P. 33. F. 19) полагал, что в армии Майориана, состоявшей в основном из варваров, находился и аланский контингент. Основанием для этой гипотезы послужило упоминание Сидонием Кавказа и Дона; причем, алан, по мнению американского ученого, возглавлял Беоргар. А. Алемань (2003, с. 115) характеризует эту версию как «необоснованное предположение, хотя такой возможности и нельзя полностью исключать». Интересно и то, что в панегирике Антемию (467–472 гг.) упоминается «вандальское королевство в Африке, которое подняло “ярость Кавказа”».
В решении проблемы этногенеза алан оформилось два основных направления: 1) «автохтонисты» формирование алан понимают как процесс развития скифо-сарматского населения Северного Кавказа; 2) другие ученые происхождение алан связывают со Средней Азией. На наш взгляд, ученые рассматривают один и тот же «куб», но с разных сторон. Это становится очевидным, если признать, что этногенез (= процесс формирования этноса) и этническая история протоаланских племен, ранних алан и алан средневековых – это разные процессы и явления, протекавшие в разное время и, иногда, в разных местах.
«Изучающий русскую историю, – отмечал Г.В. Вернадский, – должен внимательно отслеживать развитие тенденций в евразийском кочевом мире, поскольку без знания этого развития многие события в истории России никогда не могут быть в достаточной степени поняты и оценены… Иранский период обладал фундаментальной значимостью для последующего развития русской цивилизации… именно скифы, сарматы и аланы заложили основание политической организации восточных славян. Искусство древней Руси было также пропитано иранскими мотивами» [Вернадский, 1996, сс. 375–376].
Напомним, что античных памятников, рассказывающих о кавказских аланах второй половины IV–V вв., мало. В то же время в трудах римских авторов содержится несравненно большая информация об аланах, в ходе ВПН оказавшихся на Западе и в Византии. Эти материалы в какой-то мере показывают возможные варианты эволюции социальной структуры аланского общества.
В панегирике в честь Феодосия в римском сенате в 379 г. Латин Пакат Дрепаний упомянул алан, охранявших границы Паннонии. А. Алемань предположил, что названные аланы, возможно, «и есть тот самый народ с “грозного Кавказа”, который упоминается» в этом же источнике (Алемань 2003, с. 107).
Последний из великих поэтов языческого Рима – александриец Клавдий Клавдиан в период между 396 и 404 гг. написал множество эпико-исторических сочинений, панегириков и т.д. В некоторых из них аланы представлены как враги Рима («немирные аланы»). В стихотворной инвективе против Флавия Руфина, убитого в ноябре 395 г., Клавдиан обвиняет его в сговоре с варварами: «смешавшись с даками, спускается сармат, и смелый массагет, который ранит скакуна, чтобы наполнить чашу [его кровью], и алан, изрубленную пьющий Меотиду» (там же, с. 83).
В других произведениях Клавдиана аланы предстают как союзники римлян. В поэме, посвященной битве Флавия Стилихона, «верховного главнокомандующего Запада», Клавдиан отвел «выдающуюся роль» аланским войскам [«быстрым всадникам»]: «повинуясь нашей власти, шел алан… обученный славным (вождем) аланского племени, которому природа дала малый рост, но великую отвагу, и окрасила глаза страшным гневом. Все его тело было покрыто ранами, и слава сияла еще более гордо на обезображенном копьями лице» (там же, с. 85).
Павлин Пеллейский (ок. 376–460 гг.) в своем «Благодарении Богу» рассказал об одном из «аланских царей». В результате вторжения варваров Павлин, потеряв собственность в Аквитании, вынужден был со своей семьей искать убежище в родном городе – Вазате. Когда город осадили визиготы, Павлин заключил соглашение со своим давним другом – аланским царем (по словам Павлина, он искал «помощи царя, прежде мне дружественного»), оказавшимся среди осаждавших. Алан, «муж благоразумный», в свою очередь, попросил предоставить убежище для своих соплеменников, «ибо он давно уже стремился освободиться из под готского владычества». Ночью аланы перешли на сторону римлян: «сбегается со всех сторон все множество аланских женщин вместе с вооруженными мужьями. Первой выдается заложницей римлянам жена царя, а за ней вслед также любимый сын царя» (там же, с. 110–111).
Трудно точно назвать численность алан, в ходе Великого переселения народов оказавшихся в Западной Европе. Учитывая наличие среди убитых «варваров» женских трупов, можно предположить, что «происходило переселение целых племен» (Колосовская 2000, с. 106). Напомним, что Павлин из Пелле в сюжете об осаде Вазата гото-аланским войском прямо указал: «толпа аланок вместе с вооруженными мужьями» [turba Alanorum armatis sociata maritis (Перевалов 2000а, с. 18; см. также Лебединский, 2003, с. 111–113). По предположению Г.-И. Диснера, «вандало-аланские воины должны были также обеспечивать безопасность собственного обоза, то есть эскортировать по меньшей мере 60 000 женщин, детей, рабов и перебежчиков вместе со скотом и транспортными средствами» (Диснер 2002, с. 61). В зарубежной историографии количество алан, вандалов и свебов, перешедших в Испанию в 409 г. определяется «по меньшей мере в 200 000». В 411 г. только в Лузитании насчитывалось 30 000 алан. От 70 до 300 тысяч «варваров было у Athaulf’a, по крайней мере, один контингент из которых был аланским» (Littleton, Malkor 2000, P. 228, F. 61).
Катафрактарии алан на долгие годы стали образцом военной мощи. Отмечая это, Ф. Кардини пишет по этому поводу: «На протяжении нескольких столетий человек Запада будет испытывать восхищение и страх при виде князей войны, восседающих на крупных и сильных животных». Отношение к средневековому рыцарю формировалось на признании конного воина символом героико-сакральных ценностей, прежде всего связанных с победой над силами зла. В итоге рыцарь воспринимался как «воин, обладающий авторитетом, который он снискал себе благодаря отличной воинской выучке и тому, что принадлежал к группе избранных» (Кардини 2000, с. 35, 37).
Военный талант и мастерство аланской знати привлекли внимание римских и византийских императоров, вождей германских и других «варварских» племен, стремившихся использовать их профессиональные качества в своих интересах. Так, Грациан был настолько поражен воинскими навыками аланских дружин, что он «предпочитал старому римскому войску небольшие отряды аланов, которых привлекал на свою службу за очень большие деньги, и настолько увлекался общением с варварами и чуть ли не дружбой с ними, что иногда даже выступал (в народе) в варварском одеянии» [Секст Аврелий Виктор 1997а, с. 160].
Появление катафрактариев в римской армии относится ко II b. н.э. Правда, контингент римских катафрактариев даже в IV в. оставался небольшим. Notitia dignitatum («Табель достоинств») говорит о catafractarii и lanciarii, очевидно являвшихся contarii, т.е. воинами, вооруженными тяжелыми копьями, у греков называвшихся kontos, а в латинском – contus. Недостатки тяжелой панцирной конницы являлись продолжением ее достоинств. Наибольший эффект атака катафрактариев имела при мгновенном, сокрушительном ударе в глубину расположения пехотных войск. Под тяжестью закованного в латы всадника, имевшего к тому же тяжелое оружие, никакая лошадь не выдержала бы марш-броска более 200–250 метров. Катафрактарий представлял опасность, пока он в седле. Как показали исследования западных историков, римские военные теоретики не понимали (за, пожалуй, единственным исключением анонимного автора De rebus bellicis, сочинения конца IV в.), что эффективность тяжелой кавалерии не в вооружении как таковом, а в тактике ее применения. Не следует исключать и чисто психологический эффект, вызванный у противника самим фактом появления бронированного «чудовища». Атака всего нескольких катафрактариев вызывала панику в стане неприятеля [Кардини 2000, сc. 155–157, 159].
Аланская аристократия достаточно легко приспосабливалась к новым обстоятельствам и внедрялась в чуждые этносоциальные организмы.
Евтропий в «Краткой истории от основания Города» рассказал о первом римском императоре – Максимине (235–238 гг.), «вступившем на престол исключительно по желанию воинов и без позволения сената» [Евтропий 1997, с. 59). Ему вторил Секст Аврелий Виктор (1997, с. 100–101): «Гай Юлий Максимин, начальник рекрутских наборов, первым из простых солдат и совсем почти необразованный получил власть по выбору легионов». Его сын – Гай Юлий Максимин «был сделан цезарем». Юлий Капитолин в одном из фрагментов «Истории Августов» указал на происхождение матери Максимина – «из племени алан» (ex Alanis genitus), а имя ее – Габаба. Интересен и другой сюжет – о том, как Максимин «приобрел себе земельные владения во Фракии, в том поселке, откуда он был родом» [Буданова 1999, сc. 100–101).
Античные источники сообщают о вандало-аланском королевстве. В хронике епископа Гидация сообщается, что «аланы, вандалы и свевы вторглись в Испанию в 447 г. эры (испанской, т.е. в 409 н.э. – А. А.). Одни называют 4-й день до коленд, другие – 3-й день до октябрьских ид, во вторник, в восьмое консульство Гонория и третье Феодосия, сына Аркадия». В другом фрагменте говорится, что в 411 г., «когда испанские провинции были опустошены… чумой, варвары, милостью божьей придя к соглашению, разделили по жребию территории этих провинций… Аланы получили по жребию Лузитанию и Карфагенскую провинцию». Интересен и другой сюжет данной хроники. В 418 г. «аланы, которые властвовали над вандалами и свевами, до такой степени были порублены готами, что после гибели своего царя Аддака те немногие, что уцелели, ввиду того, что имя их царства было уничтожено, отдались под покровительство вандальского царя Гундериха, который обосновался в Галлеции». Алан Аддак упоминается также в описании войны с Валлией. А. Алемань полагает, что владения алан «состояли из центральных районов Пиренейского полуострова, между реками Дуэро и Гадалквивир… и были обширнее владений других варваров, над которыми они имели несомненное превосходство; только они, реально занимая две римские провинции, вероятно могли стать, если бы не визиготы, стабильным царством» [Алемань 2003, cс. 93–94, 96].
Самое раннее упоминание титула «короля/царя» вандалов и алан содержится в добавлении к codex Alkobaciensis в конце Просперовой хроники. Этот труд африканского книжника датируется 455 г. и вместе с сочинением Проспера составляет т.н. Chronicon integrum. В кратком сообщении под тем же годом упоминается Гейзерих (428–477) «rex Wandalorum et Alanorum», правивший «еще в течение 21 года после смерти императора Валентиана» [там же, с. 65].
Верховная власть клана Хасдингов в вандало-аланском королевстве еще в период африканского вторжения подвергалась определенным ограничениям со стороны родовой знати. Но «после подавления восстания знати в 442 г. она превратилась в абсолютную деспотию». Наряду с материальной опорой – войском, флотом, служилой знатью и государственной бюрократией – Гейзерих заложил идеологические основы этого государства: во-первых, принцип наследования по старшинству, во-вторых, арианскую церковь. Бытует мнение, что, по крайней мере начиная с 442 г., свободные соплеменники в качестве подданных сравнялись с римским провинциальным населением, вследствие чего король получил право наказывать их, «руководствуясь исключительно своей волей». Тем не менее, «эта деспотическая власть, прямо зафиксированная в законодательстве, не наталкивалась ни на какие принципиальные возражения со стороны германцев» [Диснер 2002, 136].
В то же время рядовые вандалы и аланы получили определенные привилегии: «их земельные наделы – в противоположность остготам Теодориха – не облагались налогами, а вследствие частых военных походов они получали достаточно возможностей отличиться и обогатиться за счет захваченной добычи» (там же, с. 137).
Самостоятельную группу римских источников составляют т.н. «консульские фасты» – списки эпонимных магистратов, в которых, помимо прочего, содержатся описания наиболее значимых событий. В одной из консульских фаст из Вены сообщается: «в консульство Рустика и Олибрия (464 г.), Беоргар, царь (версия перевода А. Алеманя – Ф. Г.) алан (Beorgar rex Alanorum), был убит в Бергамо, у подножья горы, за восемь дней до февральских ид [6 февраля]» (Алемань 2003, с. 91). Кассиодор (ок. 485–580 гг.) повторил ту же информацию, уточнив, что «Беоргар, царь алан, был убит патрицием Рицимером) (там же, с. 171).
Итак, источники эпохи Великого переселения народов называют «королей» алан Западной Европы – Бевку, Бабая (Иордан 1960, с. 113, 122–124), Гоара [rex idolorum minister – король-идолопоклонник] (Перевалов 2000а, с. 19), Респендиала [Respendial rex], Эохара (Eochari ferocissimo Alanorum regi, свирепейший царь алан, в другом месте – царь-идолопоклонник), Сангибана, Беоргара /Beorgar rex Alanorum/, Аддака /Addaco rege/ и др. (Кулаковский 2000, с. 100-115)1. Как правило, эти «короли» являлись военными вождями, «царями» позднепотестарных социумов.
Среди алан Западной Европы источники упоминают также «знатных людей» (vir illustris», людей «высокого положения» (Bachrach 1973, P. 52–53, 94, 97), «опытных вождей» [duces exerciti] (Буданова 1999, с. 163).
В заключение остановимся на влиянии, оказанном аланами на культуру народов Западной Европы. Эта тема уже поднималась в отечественной и зарубежной историографии (см., например: Bachrach 1973; Ковалевская 1992; Вернадский 1996, 1996а; и др.). Поэтому рассмотрим лишь два сюжета – 1) о влиянии алан на формирование английских сказаний о короле Артуре и рыцарях круглого стола, и 2) возможная связь между аланами и pekhchngm{lh представлениями викингов.
Интересную параллель между аланом Аспаром и персонажами английских легенд о короле Артуре привели К. Литтлтон и Л. Малкор. Отметив связь между записанными в Британии легендами о Граале и аланской культурой, они обратили внимание на сюжет одной из ранних работ, в которой упоминается Грааль, – «Lai du Cor» (1150 г.) Бикета: Мангон послал Артуру рог для питья. Славный рыцарь перед тем как выпить из чаши назвал страну Еспарлот (Esparlot). Данный топоним авторы разбивают на составные части и первый слог Esp связывают с родственным скифским словом asp «конь», присутствующий во многих аланских именах. В таком случае Esparlot может означать «Страна Аспара» (Littleton, Malkor 2000, P. 248).
В 2002 г. вышла книга Г. Рейда, согласно анализу которого возникшие в постримское время легенды о короле Артуре, королеве Гинерве, волшебнике Мерлине, рыцарях «круглого стола» восходят к истории сарматов, «варварских союзов племен, проживавших в степях (юга) России». В тезисном изложении выводы Г. Рейда сводятся к следующему.
После завоевания Азии и Африки сарматы достигли Дуная, где, наконец, встретились с римлянами. Согласно свидетельству античных авторов, император Марк Аврелий принял на службу 8000 опытных всадников (по данным Я. Харматты – речь идет о 30 000 сарматов – Harmatta 1970, P. 50), 5500 из которых были посланы на т.н. стену Адриана в Бретани в помощь передовым заставам. По словам Г. Рида, в 175 г. после Р. Хр. первые отряды высоких, прекрасных всадников, защищенных металлическими доспехами, достигли Бретани. Они представляли собой известное звено воинственных племен и, в определенной мере, основу легенд об Артуре. Эти профессиональные воины-всадники сражались под знаменами в виде драконов и поклонялись богу войны – обнаженному мечу, воткнутому в землю. Г. Рейд обратил внимание на хранящиеся в петербургском Эрмитаже предметы с изображениями драконов; они найдены в могилах воинов-кочевников Сибири и датируются 500 г. до Р. Хр. Аналогичные мотивы отмечены в иллюстрированной книге, написанной ирландскими монахами в 800 г. после Р. Хр. Сарматские шаманы, как полагает Г. Рейд, в английском фольклоре трансформировались в образе волшебника Мерлина; а чаша шаманов стала прообразом священного кубка Грааля. Имя одного из героев английского фольклора – Pendragon – происходит от азиатского слова и означает «князь» (lord), а tarkhan означает «вождь» (leader). Жизнь сарматов и сегодня сохранилась в мифах о Камелоте; легенды этого цикла возвращают нас к образу знаменитого воина (из нартовского цикла) Батрадза, чья жизнь связана с волшебным мечом. Хотя азиатская теория происхождения английских легенд о рыцарях «Круглого стола» не нова, Г. Рейд своим тщательным анализом существенно укрепил версию о сарматском (аланском) влиянии на формирование фольклорного образа короля Артура (см.: Гутнов 2003, с. 88–89).
Конечно, не все идеи Г. Рейда будут приняты в научном мире. Например, такой широко известный эксперт как Гоффри Эш уже выступил с критикой некоторых положений концепции Г. Рейда. В частности, отметив широкое распространение мотива дракона (от мифологии Уэльса и Беовульфа до Ветхого завета), Г. Эш в резкой форме выступил против сарматских корней данного мотива: «Удручает то, что подобная ерунда (hogwash) распространилась в научных кругах». Вместе с тем было отмечено, что «Говард имел беспрецедентный доступ к архивным материалам, на основании которых версия о влиянии сарматских легенд на формирование мифов о Камелоте получила новое обоснование».
Идея о возможной связи английских легенд о короле Артуре с историей и фольклором сарматов/алан – не нова. Она уже поднималась как российскими, так и западными учеными (Rhys 1891; Barber 1973; Ashe, et al.1982; Ковалевская 1998). Одним из последних исследований по данной проблеме является книга C.S. Littleton, L.A. Malkor. [From Scythia to Camelot. New York, London]. Авторы названной работы приводят параллели между священной чашей Грааля и священной чашей нартов – Nartamonga; причем, как они полагают, мотив священного кубка в английский фольклор попал через алан Галлии и Бретани. Немало общих черт сближают, по мнению ученых, короля Артура и нарта Батрадза.
Связь между двумя фольклорными героями в свое время детально проследили Ж. Дюмезиль и Ж. Грисвар. Артура и Батрадза особенно сближает «великолепный мотив меча, брошенного в озеро: смерть Артура и смерть Батрадза». Несколько точных соответствий обнаружено между героем осетинского нартовского эпоса Сосланом и ирландцем Кухулином [Дюмезиль 1990, с. 66–70; см. также: Грисвар 2003, с. 16–21, 46, 69). В частности, в жизни второго часто фигурирует колесо; колесо же обрывает жизнь первого. Если речь идет о заимствовании, то где, когда и через каких посредников оно произошло?
Практически все ученые сходятся во мнении, что речь должна идти об аланах, в V в. контролировавших Галлию с центром в Орлеане. Отсюда они продвинулись на запад, в бретонские районы. В.Б. Ковалевская отмечает «интересную связь легенд о короле Артуре и его рыцарях с историческими событиями V в., происходившими в Арморике»; причем целый ряд черт короля Артура свидетельствует о том, что его прототипом являлся вождь алан (rex alanorum) Гоар, во второй четверти V в. возглавлявший мощную группировку алан в Орлеане (Ковалевская 1998, с. 247–251). Данную идею поддерживают и некоторые западные историки, в частности, Б. Бахрах (Bachrach 1973, P. 109–111). Артура с аланами сближают культ меча (согласно Аммиану Марцеллину, аланы особо почитают бога войны и поклоняются мечу, воткнутому в землю), защитное вооружение коней, а рыцари короля Артура напоминают аланских катафрактариев. Описания всадников в бретонских песнях больше всего напоминают описания сармато-алан, их оружия и внешнего облика, экстерьера и резвости их крупных коней. Именно такого типа крупная лошадь изображена на крепостной стене Йорка, находящегося чуть южнее Hadrian Wall. Об этом сразу вспоминаешь, читая про короля Артура: «Arthur brought from the Great Wall Creamy horses used to saddle». О лошадях для тяжеловооруженных рыцарей сказано: «big spirited horses in fine conditions» (Dent, Goodall 1988, P. 47). Интересно, что Прокопий Кесарийский в середине VI в. отметил отсутствие лошадей в Бретани, следовательно, бретонцы тогда еще не имели представления о верховой езде. Однако в XII в. армориканские всадники пользовались заслуженной репутацией опытных конников (Bachrach 1973, P. 85–86).
В. Абаев и С. Кулланда обратили внимание на то, что первое упоминание Артура в средневековом письменном источнике (Ненний, История бриттов, 56) расходится с более поздней литературной традицией в определении статуса героя. У Ненния Артур, хотя и сражался с королями бриттов, сам был военным вождем. Российские ученые солидарны с Р. Коллингвудом, в свое время выдвинувшим гипотезу о том, что «Артур командовал мобильным отрядом, сражавшимся не на стороне какого-то одного кельтского королевства (поскольку он сражался вместе с разными королями бриттов), а всюду, где была необходима его помощь».
В.И. Абаев имя Артур выводил из аланского Artxuron – буквально «огонь солнечный», «Огонь Солнцевич». Отбросив суффиксальное – on, получаем Artxur – буквально «огонь Солнце». В.И. Абаев полагал, что «войско исторического Артура состояло, по крайней мере частично, из осевших в Британии сармато-алан. Потомком алан был, судя по его имени, и сам Артур» (Абаев, Кулланда, с. 4).
В целом, аланы были хорошо известны в средневековой Англии. Они упоминаются в «King Alfred’s Orosius» (конец IX в.); «De Proprietatibus Rerum» Бартоломея Английского (первая половина XIII в.) содержит специальные разделы о скифах, сарматах и аланах; тогда же упоминаются аланы в «Chronica majora) Матфея, «Opus majus» Роджера Бэкона. О популярности алан в Западной Европе свидетельствует тот факт, что автор хроники «Historia Brittonum» родоначальника Европы назвал Аланом (Ковалевская 1992, с. 71).
Не менее интересна проблема алано-скандинавских связей. Весной 2001 г. 87-летний путешественник и исследователь Тур Хейердал возглавил российско-норвежскую археологическую экспедицию в составе 40 человек. В устье Дона у стен древнего Азова (город Асгард скандинавских саг) он искал доказательства своей очередной потрясающей гипотезы – о том, что часть древней норвежской аристократии составили аланы, выходцы с Дона. «Мигрантов», дошедших до северных фиордов, возглавлял легендарный вождь – Один. Впоследствии он стал самым почитаемым божеством викингов, норвежским Зевсом.
Аргументы в пользу данной идеи Хейердал нашел в сагах, в которых первым норвежским королем был именно Один. И прибыл он во главе асов11 из города, стоявшего в устье реки Тана (древнее название Дона). Асы, как считал Тур Хейердал, являлись одним из аланских племен – предками современных осетин. Их «королевство», судя по летописям, называлось Асгард, а столица – Азхов (Азов?).
Данная идея также не нова. По предположению известного американского ученого русского происхождения Г.В. Вернадского, викинги были хорошо знакомы с аланами. В начале VIII в. аланы испытывали сильное давление со стороны арабов. В поисках новых союзников аланы нижнего Дона и Приазовья обратили свои взоры на варягов, появившихся в районе верхнего Донца и освободивших к тому времени донецких асов. Ученый допускает возможность обращения алан к викингам за помощью где-то около 739 г. Весьма вероятным считал Г.В. Вернадский установление скандинавскими дружинами контроля над районами низовьев Дона и Приазовья. «Отряд шведов, контролировавших местные племена асов и рухс-асов (русь), не был многочисленным, и постепенно шведы… приняли их название и сами стали известны сначала как асы, а затем как русь».
Ученый обратил также внимание на то, что скандинавские саги полны легенд об асах; они представляли собой часть скандинавской мифологии и входили в число богов под властью Одина. В «саге об Инглингах» земля к востоку от Дона «называлась Асландом или Асхеймом, а главный город в этой земле назывался Асгард (Асград, т.е. Город асов)». Среди скандинавов получили распространение мужские и женские личные имена Ас (ср.: Асмунд, Аскольд и т.д.) и Аса. Несколько норвежских княгинь IX в. и позднее носили имя Аса.
Еще в начале XIX в. П.И. Шафарик в своих «Славянских древностях» отмечал: скандинавские саги «много говорят баснословного о народе Алан или Аланах… От этих Алан происходил Один, знаменитый герой Скандинавских повестей, которого после Готы и Свеоны прич/исли/ли к лику богов». Анализируя Эдду, П.И. Шафарик пришел к выводу, что «Скандинавы заимствовали многие религиозные обряды у Алан… Собственное (домашнее, родное) название Алан именно Асы еще в глубокой древности принесено было в Скандинавию скитавшимися Норманнами» (Шафарик 1837, т. 1, кн. 2, с. 294–312; кн. 3, с. 114).
Современный итальянский исследователь Ф. Кардини (1987), опираясь на «Деяния данов» Саксона Граматика и «Эдду» Снорри Стурлусона – памятники древних скандинавов, приходит к выводу, что Один обитал на юге России, вблизи Кавказа, откуда он перебрался на север Европы.
В свою очередь, сам Тур Хейердал по древним сагам и документам проследил маршрут движения викингов Одина с низовьев Дона вверх по течению Дона и Волги. После долгих скитаний они достигли Скандинавии. Последним пунктом скитаний вождя Одина стала Швеция, где он умер и был возведен в ранг святых. Обнаружена еще одна интересная деталь: после смерти Одина кремировали. По словам Хейердала, «это первый в Европе случай ритуального сожжения умершего». Древние норвежцы называли себя асами. Хейердал пришел к выводу, что название Азов восходит к древнескандинавскому Ас хов – «храм асов». Здесь же отметим, что древние рукописи еще в 1964 г. привели путешественника на Донскую землю. Познакомившись с результатами раскопок и исследований местных ученых, он был поражен «сходством культуры своего народа и донских алан». Его потрясли найденные доказательства того, что «у берегов Дона существовала одна из древнейших цивилизаций».
Тур Хейердал в ходе анализа полученного материала археологических раскопок в низовьях Дона надеялся найти новые аргументы в пользу гипотезы об аланском происхождении Одина и асов скандинавских саг.
Подведем итоги. Аланы в период нашествия гуннов на Кавказ составляли три автономных союза: маскуты/массагеты северо-восточного Кавказа; аланы Центрального Кавказа во главе с сар-и-осом (социальный термин – «глава осов»); ираноязычные племена, жившие к западу от «саросгов». Интересна информация «Письма Тансара», отразившего нормы сасанидской номенклатурно-иерархической практики: «И никого, кто не из нашего рода, шахом называть не должно, кроме тех, которые являются правителями пограничных областей и аланов, и областей Запада и Хорезма».
Разнообразная социальная терминология, применявшаяся древнеармянскими и древнегрузинскими авторами в отношении алан, свидетельствует о различных слоях военной аристократии у последних («бумберазы», «голиафы», «всадники, одетые в панцири и железные шлемы», «избранные», «знатные» и «тяжеловооруженные всадники»). Нередки сообщения о «царях» алан, за которыми скорее всего скрывались военные вожди, главы племен и союзов племен. Упоминаются также «князья, главы народов и племен, все их подвластные и множество слуг».
На примере «осов» местности Ардоз (Владикавказской равнины) начала н.э. и периода ВПН видна разница в общественном устройстве алан. Если в начале н.э. они состояли из отдельных племен, то к середине I-го тысячелетия аланы стали относительно консолидированной общностью, во главе с «царем» («сар-и-осаг», скорее всего вождь конфедерации дарьяльских алан). Поэтому главу местных алан армянские источники ставят в один ряд с собственным царем, царями абхазов, грузин, и выше «начальников своих, князей и властителей народов».
К рассматриваемому времени у алан на основе родного языка возникло несколько социальных терминов. В числе таковых – afsin «хозяйка», «госпожа». В эпосе осетин так называлась самая уважаемая из нартовских женщин – Шатана, жена главы нартов Урызмага. Имя последнего Г. Бейли выводил от ava-rasmaka «господин». В поисках этимологии afsin В. И. Абаев остановился на одноименном титуле среднеазиатских правителей Усрушана (последний al-Afsin – Хайдар, умер в 841 г.) и Согда (например, Гурек – «ихшид2 С????, огда, афшин Самарканда» в 737/8 г. заключил договор с арабским военачальником Муслимом). Здесь явно выступает нарицательное значение слова afsin «правитель». По убеждению лингвистов, весьма возможно, что данный термин «восходит к массагетскому матриархату и служил первоначально наименованием массагетских правительниц типа знаменитой Томирис» (Абаев 1958, с. 110–111). Версию о социальном значении термина afsin разделяет и Р. Бильмайер (Bielmeier 1993, S. 7-8, 13–14).
Аналогичных взглядов придерживается Р. Фрай. В одной из недавних работ он писал по этому поводу: «Насколько я знаю, полиандрия не характерна для алан, но женщина играла важную роль в раннем осетинском обществе» о чем свидетельствует термин axsin, который В.И. Абаев соотносит с корнем «править»; «не следует забывать о легендах об амазонках и важной роли Шатаны в нартовском эпосе» (Frye 1998, P. 81).
Вместе с тем обратим внимание на находку археологов в столице афсинов «(царей) древней Уструшаны в Средней Азии фрески с изображением волчицы, кормящей двух младенцев» (Абаев 1995, с. 379). Возможно, данное изображение отражает связь «афсинов» с тотемом – волком.
Здесь же добавим, что в осетинском эпосе функции военных вождей фольклорная традиция приписывает роду Ахсартаггатов. Имя родоначальника – Ахсар, означает «силу», «храбрость», «героизм» – в осетинском языке представляет закономерное фонетическое развитие индоиранского ksathra «мощь», «принцип военной функции» (Дюмезиль 1976, с. 168; 1986, с. 34–35).
Древнегрузинские и древнеармянские памятники сохранили аланский термин багатар, применявшийся в отношении элиты военной аристократии алан (Гадло 1983, с. 8). Напомним и говорящее имя Баракад «Изобилие» – родственника аланской «царевны Сатиник», согласно армянским источникам V в. вышедшей замуж за царя Арташеса. Те же источники характеризуют Баракада как военачальника, занимавшего «второе место после царя алан». Уговаривая Баракада вернуться на родину, военачальник Барлах, посланный «царем» алан, сразу определил сословную принадлежность Баракада – «у тебя вид мужа войны». Барлах уговаривал аланского отшельника: «Согласись со мной и вновь удостоишься прежнего положения и возляжешь на втором месте (после царя)» (Армянские…1985, в. I, с. 45).
Следующий слой военной знати алан обозначался одним из ранних полувоенных – полусословных терминов – алдар. Он восходит к периоду военной иерархии и первоначально имел значение «военный предводитель». Л. Згуста в надписях Пантикапея, Боспора и Танаиса отметил весьма часто встречаемое имя Ардарос, образованное от арм «рука» + дарын «держать», в итоге «рукодержец» (Козырева 1976, с. 238)..
По мнению Л. Згусты, имя Ардар «очень хорошо объяснил» В.Ф. Миллер, исходивший из осетинского aldar «старший», «глава», «князь» (Zgusta 1959, S. 68–69). Р. Фрай, ссылаясь на неопубликованные материалы Э. Ртвеладзе, обратил внимание на слово aldar в значении «вождь» на гемме из Центральной Азии (Frye 1998, P. 81). Интересно, что в венгерском слово aldar, заимствованное у алан, получило значение «начальник охраны»; это «ясно указывает на военное происхождение этого слова, получившего впоследствии широкую социальную значимость». В калмыцком имеем полное совпадение значения aldar «господин». В монгольских языках имеют значение «слава» (Абаев 1958, с. 126–127).
Возможно, хотя и не обязательно, уже в этот период у алан появился термин xumatag – «простой», «незнатный». По мнению лингвистов, это слово заимствовано из славян. kumet/i/ – «с наращением обычного форманта –ag». Сравним с древнерусским къмет – «крестьянин», «воин», «ратник» (Абаев 1995, с. 315).
В трудах античных авторов эпохи ВПН в отношении глав социумов гуннов и алан часто употребляются термины rex, в коих следует усматривать вождей («мирных» и «военных»), но не «царей» в непосредственном значении термина. Наиболее точной характеристикой социального строя алан и гуннов эпохи ВПН представляется стадия развития древних обществ, в последнее время все чаще обозначаемой понятием чифдом.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Страбон. География // Латышев В. В. Известия древних писателей греческих и латинских о Скифии и Кавказе. СПб. 1993. Т. 2.
2. Аммиан Марцеллин. Римская история. СПб. 1994.
3. Смирнов К.Ф. Сарматы и утверждение их политического господства в Скифии. М. 1984.
4. Manchen-Helfen O. The Yueh-chin Problem Reexamined // Jornal of American Oriental Society. V. 65. 2. 1945.
5. История народов Северного Кавказа. T. I. 1988.
6. Абрамова. Ранние аланы Северного Кавказа. М. 1997.
7. Коробов Д.С. Опыт многомерного статистического анализа материалов могильника Мокрая балка 1 // Компьютеры в археологии. М. 1996.
8. Атабиев Б. Некоторые итоги раскопок Зарагижского второго катакомбного // ХIХ Крупновские чтения. М. 1996.
9. Гадло А.В. Этническая история Северного Кавказа IV–Х вв. Л. 1979.
10. Аржанцева, Деопик 1990.
11. Флеров В. С. Разрушенные скелеты на могильнике Клин-Яр III на Северном Кавказе // Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. Симферополь. 1998.
12. Сланов А.А. Военное дело алан I–XV вв. Владикавказ. 2007.
13. Прокопий из Кесарии. Война с готами / Пер. С.П. Кондратьева. Вступ. статья З.В. Удальцовой. 1950.
14. Аланика 2000, № 1. Гаглойти Ю.С. Избранные труды. T. I. Цхинвал. 2010. С. 814.
15. C.S. Littleton, L.A. Malkor. From Scythia to Camelot. New York, London. 2000.
