«Работы дипломника А. Джанаева,
посвященные осетинскому эпосу,
выдающееся явление за последние годы.
О них можно говорить как о работах
прекрасного рисовальщика-профессионала
с богатой фантазией, совершенно
свободно владеющего сложнейшими
композициями».
Б.В. Иогансон
На созвучие имени Азанбека Джанаева с волшебным Азан-деревом, листья с которого требовали уаиги-великаны в качестве выкупа за дочь Солнца Ацырухс, я обратил внимание лишь недавно, хотя, казалось, был знаком с Азанбеком едва ли не с детства: мой отец, скульптор, и старший брат Юрий, живописец, были с ним в большой дружбе. И вот только сейчас, спустя почти 20 лет после смерти Азанбека, я сделал для себя это удивительное открытие.
Соответствие имени художника и волшебного, эпического дерева представляется во многом символическим, даже пророческим. Разве это не удивительно: новорожденного нарекают именем Азан, а три десятка лет спустя юнец, нареченный этим редким именем, вырастает в известного художника и, скрупулезно выполняя иллюстрации к «Сказаниям о нартах», отправляет одного из героев эпоса в потусторонний мир с тем, чтобы тот добыл желанный выкуп для капризной невесты: листья того самого волшебного Азан-дерева! Ну разве можно назвать это простым совпадением?! Разве в редчайшем перекликании имени человека и сказочного дерева нет какого-то необъяснимого чуда, волшебства, мистики?!
Номавараг*, давший имя Джанаеву, несомненно, обладал высшим даром предвидения, ибо первым усмотрел в младенце будущего художника. Сам Создатель приложил руку к его человеческим способностям и щедро одарил новорожденного талантом незаурядного мастера-творца.
Того, кто усомнится в истинности этого рассказа, вполне можно прижать резонным вопросом: если все было иначе, то откуда в Азанбеке этот могучий творческий дар, эта уверенная и яркая поступь художника-исполина!? Именно о таких, как Азанбек Джанаев говорят: «Художник от Бога», «Творец от Бога».
Впрочем, в первое время, казалось, ничто не предвещало появление в изобразительном искусстве Осетии нового яркого дарования. Азанбек Джанаев родился и рос в семье простого служащего, в которой никто никогда не увлекался искусством. Тем не менее, уже в ранние школьные годы у юноши рождается и растет большое стремление к рисованию. В блокнотах, на клочках бумаги он пытается исполнить зарисовки людей, окружающих предметов, пейзажей.
Будучи школьником, Джанаев не раз проводит лето в горах. Именно здесь, в родных горах, проходило формирование будущего художника: строгие, четко очерченные силуэты старинных памятников архитектуры (боевых башен, храмов) вызвали у него понятия о рисунке; чистые, интенсивные краски горных пейзажей дали ему представление о живописности, о колорите, а знакомство с национальными праздниками, с исполнением народных песен и танцев, с обычаями и играми подсказало ему темы будущих работ, их композиции; именно впечатления окружающей действительности развили у Джанаева подлинную страсть к изобразительному искусству.
Незаурядные творческие способности юноши отчетливо проявились уже в его ранних карандашных композициях «В храм на молебен» и «Нарты».
Особое внимание привлекает то, с каким знанием анатомии и пропорций он воспроизводит фигуры коней. Где и как молодой художник научился так мастерски рисовать коня? Этому находится достаточно простое объяснение. «В то время, – вспоминает Азанбек, – невдалеке от нашего дома располагался кавалерийский полк. Целыми днями я просиживал на заборе, зарисовывая в блокнот фигуры коней в различных ракурсах. Я очень полюбил тогда этих животных».
Минует несколько лет, и листы дипломной работы Азанбека Джанаева, посвященные нартскому эпосу, вызовут восторг и удивление у известного художника-анималиста М. Авилова: «Посмотрите, как он свободно оперирует тем конем! Не знаю, где он успел обучиться, ибо батальный класс в Академии художеств только начал функционировать, а ему достаточно известна вся конструкция коня, его движения».
Эта любовь к четвероногим животным сохранится у Джанаева на протяжении всего творчества. Редко какое произведение художника будет обходиться без изображения коней, будь то графический лист, живописное полотно или сцена из кинофильма.
Однако было бы неверно утверждать, что путь молодого художника был сплошь усыпан розами. Прежде чем попасть в стены прославленного вуза – Ленинградского Института живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Репина, в студенческой биографии Азанбека Джанаева будет немало скитаний и поисков «своей» школы. Здесь и Владикавказский педагогический техникум (1937), и средняя художественная школа при Всероссийской Академии художеств в Ленинграде ((1937–1939), и Московское Центральное художественно-промышленное училище (1939–1940). Наконец осенью 1940 года он поступает на подготовительный курс живописного отделения Ленинградского Института имени И. Репина, а уже на следующий год, получив на весеннем просмотре работ высшие оценки за «рисунок» и «композицию», зачисляется в ВУЗ.
В заявлении на имя ректора вуза, Джанаев пишет: «Прошу зачислить меня в студенты Академии художеств ввиду страстного желания учиться изобразительному искусству».
Теперь цель молодого художника, наконец- то, достигнута, место учебы определено, остается всецело отдаться изучению любимого дела. Лето 1941 года он решает посвятить знакомству с высокогорными областями Северного Кавказа.
Пешком, с этюдником за плечами, он один отправляется через перевал в Южную Осетию, а затем в Дагестан.
Решительность и смелость Джанаева, предпринявшего это не совсем безопасное путешествие, бесспорны, но не это здесь следует отметить в первую очередь. Главное заключалось в том, что путешествие сыграло самую решающую роль в окончательном формировании художника. Мир, открывшийся Джанаеву. покорил и увлек его своей неповторимой прелестью. Картины природы, то суровые и величавые, то полные поэзии и грусти, образы горцев, приветливых и жизнерадостных, за простотой которых крылись мудрость и знание жизни, – это был мир, настолько же исполненный для живописца красоты и гармонии, насколько и неисчерпаемый по богатству тематики. Он заслуживал того, чтобы воспеть его в своих произведениях. Однако жизненные и творческие планы молодого художника ломает начавшаяся Великая Отечественная война.
Два с половиной года проводит Джанаев на фронте, а в конце 1943 года, в результате полученной контузии, демобилизуется из армии и едет в свой родной город, где поступает на работу в товарищество «Художник». Годы, проведенные на фронте, не прошли для художника бесследно. Многие из работ 1943–1944 годов он посвящает героическим защитникам Родины. Горячее желание откликнуться своим искусством на события, волновавшие всю страну, помогает художнику написать холсты «Бой под с. Гизель», «Героический подвиг X.3. Мильдзихова», «Подвиг Ботоева». Среди работ этих лет много портретов прославленных героев Осетии: генерал-майора Худалова, Героев советского Союза Иссы Плиева, Кесаева.
Пять долгих и суровых лет войны не смогли искоренить в Джанаеве его «страстного желания учиться изобразительному искусству». Сразу же по окончании войны он вновь едет в Ленинградскую Академию художеств, где переводится на графический факультет. Было ли решение связано с желанием навсегда распрощаться с живописью? Оказывается, нет. «Я был тогда молод, – рассказывал впоследствии художник – и испытывал особого рода жадность. Мне хотелось овладеть мастерством живописца и графика одновременно».
За время учебы на графическом факультете Джанаев неоднократно удостаивается похвальных отзывов от своих учителей. Они отмечают его работоспособность, умение компоновать. «Джанаев, – записано в одной из характеристик, – принадлежит к числу наиболее талантливых студентов с ярко выраженной склонностью к композиции».
Эта склонность к композиции, которую отмечали у Джанаева его учителя, была отличительным качеством еще раннего творчества художника. Джанаев с непринужденной легкостью создает многофигурные композиции, отличающиеся особой четкостью и гармоничностью. Это ярко проявляется при иллюстрировании поэмы М.Ю. Лермонтова «Измаил-Бей». В этой работе Джанаева-студента почти не ощущается ученический характер, налицо точный, уверенный рисунок, строгий, даже жесткий отбор деталей.
Свойства ранней графики Джанаева – умение компоновать и рисовать, – проявленные им при иллюстрировании «Измаил-Бея», получат свое развитие в более поздних работах Джанаева и, в частности, в его дипломе – альбоме иллюстраций к осетинским «Нартским сказаниям».
Мысль взяться за иллюстрирование «Нартских сказаний» пришла к Джанаеву еще в 1946 году. В сентябре этого года в Дзауджикау была устроена большая выставка работ художника Махарбека Туганова «Нарты». Выставка Туганова, мастерство его работ произвели сильное впечатление на Джанаева и подвигли его взяться за иллюстрирование «Нартов». С этого времени Джанаев все свободное время посвящает работе.
Важным звеном на пути создания иллюстраций к «Нартам» явилось написание художником в 1947 году живописного холста «Аланы в походе». Впоследствии в несколько измененном виде эта работа была исполнена в графике и представлена на защите дипломного задания в качестве одной из иллюстраций к эпосу.
Художник изобразил алан в момент боевого похода, когда они, сдерживая разгоряченных коней, на какое-то мгновение остановились на холме. Кони под ними гарцуют, пристальный взгляд всадников устремлен вдаль. Еще мгновение – и, потрясая своими копьями, размахивая мечами, они устремятся навстречу невидимому врагу.
И вновь художник проявляет виртуозное композиторское мастерство. Без особого труда он справляется с передачей сложных движений коней. При этом всадники сохраняют «особенный гордый вид, с которым (по словам Л. Толстого), горец сидит на лошади». Красиво и пластично движется силуэтная линия всей группы; то ниспадая, то устремляясь вверх, она сообщает всей сцене стремительность.
Наконец, после большой и серьезной предварительной работы, в 1949 году Джанаев приступает к своему дипломному заданию – альбому иллюстраций к осетинскому народному эпосу «Нартские сказания». «Красота, правдивость, мудрость и величайший патриотизм нартских сказаний – вот что заставило меня взять для дипломной работы эту тему», – заявил на защите дипломных заданий Джанаев.
В отличие от предшествующих иллюстраторов эпоса – М. Туганова, который прибег к цветным иллюстрациям, и А. Хохова, выполнившего свои работы, как в цвете, так и в тоне, – Джанаев остановил свой выбор на монохромном решении своих листов. Из двенадцати иллюстраций, представленных художником к защите, девять были выполнены в технике автолитографии.
Выполняя свои листы, Джанаев свободнее, нежели Туганов и Хохов, обращается с текстом сказаний. Текст является лишь отправной точкой для воображения художника, а воображение его подчас не знает границ. Умение Джанаева силой своего воображения вызвать и запечатлеть художественными средствами сказочные образы и сцены, способность наделить их, вместе с тем, убедительностью реально происходящих событий – все это заставляет вспомнить графические произведения французского художника XIX века Гюстава Доре, в частности, его иллюстрации к «Божественной комедии» Данте, к «Гаргантюа и Пантагрюэлю» Рабле, к «Дон Кихоту» Сервантеса. Но не только этим ограничивается сходство работ Джанаева с иллюстрациями названного художника. В какой-то мере Джанаев заимствует у Доре его технику выполнения графических работ (это особенно заметно при сравнении иллюстраций Джанаева с иллюстрациями Доре к «Божественной комедии») и пространственное решение композиций. Что свидетельствует об эрудиции и творческом использовании Джанаевым наследия мастеров прошлого.
Примером художественной фантазии и композиторского мастерства Джанаева может служить лист «Бой нартов с небожителями». Имеется несколько вариантов сказания о битве нартов с богами. Однако ни в одном из них не встречается сцены, подобной той, которую показывает художник в своем листе. И если проследить, в какую сторону отступает Джанаев от текста, то легко убедиться, что он идет по линии усиления динамичности и экспрессивности сцены. Из сказания он берет только главное – идею свободомыслия и непокорности нартов богам, а поскольку, рассуждает художник, подобная мысль наиболее убедительное воплощение получит в столкновении противодействующих сил, то и следует изобразить непосредственно момент их столкновения.
Свободное обращение с текстом сказаний заметно и в других листах Джанаева – «Бой нартов с великанами», «Охота на оленя», «Три нарта».
Вот один из них – «Бой с великанами».
Четыре полуобнаженных великана, подняв над головой глыбы скал и сами подобные скалам, поджидают, когда приблизится к ним нартское войско. Они, кажется, недоумевают, как люди, которые так малы, что их едва можно заметить, дерзнули напасть. Но грозный вид великанов не пугает нартов. Они неустрашимы, ибо это то самое племя и те самые воины, которые, одержав победу над великанами, так же бесстрашно ринутся на битву с богами.
Сказания сами по себе полны примерами сражений нартов с великанами. В данном случае они олицетворяют собой темные силы природы, все уродливое и ненавистное народу. Однако, и лист «Бой с великанами» не иллюстрирует какое-то определенное место из сказаний. Нет такой фразы в тексте, которую можно было бы непосредственно подписать под этим листом. Но это следует поставить лишь в заслугу художнику, поскольку он не впадает в зависимость от текста, а ищет решения, обобщающие образы сказаний. И тут, как одну из главных особенностей иллюстраций художника, следует подчеркнуть: Джанаева интересует не прямое переложение текста сказаний на язык изобразительного искусства, но, что гораздо сложнее, передача самого духа сказаний.
Решая эту задачу, Джанаев не отказывается от воспроизведения фантастических сцен и образов фольклора. Но он пользуется ими, как и древние авторы эпоса, только лишь для того, чтобы с большей точностью передать идейную сторону сказаний, основанную на действительности. Таким образом, художник обладает глубоко реалистическим пониманием вымысла.
Это становится ясным, если обратиться к листу «Ахсар и Ахсартаг», где художник вслед за Тугановым, выполнившим замечательную композицию на этот сюжет, отважился на изображение слетающего по воздуху бога Уастырджи. Перед Джанаевым стояла не только задача изобразить реальную сцену – оплакивание женщиной убитых братьев, но и показать рядом другую, условно-фантастическую сцену слетающего на коне божества. Однако при этом элемент условности не уводит Джанаева с реалистических позиций (как и в других иллюстрациях – «Бой нартов с небожителями», «Сослан в загробном мире»). Правда, при взгляде на божество зритель не чувствует живой плоти. Это видение, и, кажется, дотронься до него рукой – и не ощутишь материальности. Но это впечатление достигается приемами чисто реалистическими: рисунок становится более мягким, трепетным, штрих более тонким, что и позволяет зрителю увидеть божество легким, невесомым, словно выплывающим из тумана.
Желание насытить композицию движением отличает почти все листы Джанаева. Правда, иногда кажется, что творческая энергия художника обрела спокойное русло, но это только видимость покоя, ибо в следующую секунду все готово прийти в движение («Сослан в загробном мире»). Увлекаясь передачей движений, экспрессии и т. д., Джанаев не забывает об идейно-смысловой стороне своих произведений.
Чувства большого эпического размаха, столь характерного для сказаний, исполнены листы «Три нарта» и «Симд». В первом из них могучие фигуры трех всадников-богатырей, обнявшихся на фоне пирующего воинства, символизируют собой нерушимую дружбу и единство нартского племени.
Сплоченность народа находит еще большее выражение в «Симде». Плотно сомкнутая цепь танцующих нартов, охватывая горы гигантским кольцом, теряется вдали. Это выражение не только единства и сплоченности народа – это еще и демонстрация его силы. «Помноженный на нечеловеческую мощь и темперамент нартовских титанов, симд, по уверению сказаний, сотрясал землю и горы и являл из ряда вон выходящее зрелище. Даже боги с небес взирали на богатырский танец с изумлением, к которому примешивалась доля страха» (В. Абаев)
В успехе, которого достиг Джанаев при иллюстрировании «Нартских сказаний», свою роль сыграло не только мастерство, не только исключительная работоспособность художника, но несомненно и то, что сам Джанаев был представителем нации, создавшей эпос о нартских богатырях. Знание жизни своего народа в сочетании с талантом художника и помогли создать Джанаеву его серию блестящих иллюстраций.
В постоянно развивающемся искусстве Северной Осетии творчество Азанбека Джанаева занимает особое место. К какой бы области искусства мы ни обратились, нам непременно встретится имя этого художника. В своих произведениях он последовательно и с большой достоверностью воспроизвел важнейшие события из истории Осетии от самых древних времен до наших дней. С полотен, листов, со скульптурных произведений художника перед нами встают и образы воинственных аланов, всегда готовых стать на защиту своей земли, и могучих сказочных нартов, не побоявшихся сразиться с богами; мы видим и борьбу с белогвардейцами, и «Переселение с гор на равнину», и «Первый трактор на колхозном поле». Увлекаясь историей, не забывает художник и своего современника. В произведениях Джанаева это чаще всего колхозники, занятые обработкой полей, пастухи, стерегущие стада овец; мы можем увидеть здесь и рабочих, занятых выплавкой металла, и деятелей науки и искусства.
Черты национального своеобразия в творчестве Азанбека Джанаева проявились не только в выборе тематики, не только в содержании его произведений, но и в работе над художественной формой. Так, иллюстрируя «Нартские сказания», Джанаев вслед за Хетагуровым и Тугановым, заложившими основы осетинской живописи и графики, развил национальные традиции в композиционном и пространственном решении работ, в монументальной трактовке тем и образов.
Художник всегда стремился к совершенству, к достижению невозможного, стремился объять необъятное. Ему были одинаково подвластны литографский камень и ватманский лист, живописный холст и скульптурная глина. А еще режиссерская работа в кино, которое в последний период его жизни стало для него величайшим увлечением и всепоглощающей страстью.
Яркая индивидуальность мастера, своеобразие его многостороннего таланта позволяют отнести Азанбека Джанаева к ведущим представителям осетинской культуры XX века. В историю осетинского изобразительного искусства он навсегда вошел как выдающийся художник- интерпретатор нартского эпоса. Чего стоит один только лист из серии о нартах – «Битва нартов с небожителями!» По смысловому напряжению, по безупречности композиции, по изяществу и тонкости рисунка этому листу трудно найти аналогии не только в осетинской, но и во всей мировой станковой графике.
* – Букв. «дающий имя» (осет.)
