Автор считает своим долгом предупредить читателя,
что все реалии этого рассказа вымышлены.
– Как это получилось? – спросил Анжело.
– Не знаю, – ответил Панчо перехваченным голосом. Увидев, как Анжело роется в аптечке, он отвернулся к окну и тихо захныкал. Его правая пятка была порезана чуть ли не до кости, и в рану уже успела попасть грязь с песком. Смочив вату спиртом, Анжело принялся ловко очищать рану. Панчо часто-часто задышал и задрыгал ногой, как собака, которой снится кошмар. Вскоре он не выдержал и во все горло заорал:
– Москиты! Сс-с!..
Анжело стало смешно.
– Потерпи, братишка, – сказал он ласково, но серьезно. – Еще немного.
– Суч-чий сын! – заорал Панчо, уже совсем не таясь.
– Не ругайся. Это и твоя мама была. Ты, наверно, танцевал на колючей проволоке?
– О-о! Сука!
– Знаешь, мама говорила, из тебя получился бы отличный танцор, не родись ты так рано.
– О-о!
– Почему ты родился так рано, а, Панчо?
– О-о, с-сука!
Панчо стонал на одной ноте и дергал раненой ногой, пытаясь освободиться, но Анжело держал крепко. Он привык держать крепко, а при необходимости мог держать еще крепче. Еще во время войны раненые партизаны прозвали его «el cepo», капканом, а пленные американцы, которых тоже приходилось лечить, называли его «trap», что тоже, наверное, обозначало «капкан», потому что и своих, и чужих он держал на этом свете до последнего и продолжал держать даже после того, как к умирающим являлись тени предков и начинали тянуть бедняг к себе в могилы… Вскоре рана была очищена, и Анжело принялся обрабатывать ее зеленкой. Панчо уже не кричал, а тихо постанывал.
– Ты скажешь, что произошло или нет? – спросил Анжело.
– Он прыгал с гаражей на ярмарке, – сказал голос за спиной.
Анжело повернулся. В дверях стоял алькальд с бутылкой в руке.
– Сеньор Рохас! – взревел Панчо. – Москиты! Помогите! Режет!
Алькальд рассмеялся.
– Но-но, мальчик, – сказал он, входя в дом и снимая шляпу. – Как-никак Анжело твой брат. Ничего плохого он тебе не сделает, будь уверен.
– Салют, Рохас, – сказал Анжело. – Присаживайся, я сейчас.
– Сеньор Рохас! – кричал Панчо, захлебываясь слезами. – Жжет! Москиты! Помогите!
– Да ну, – сказал алькальд. – Почему я должен тебе помогать? Кто просил тебя лезть на крышу?
– Не знаю, не знаю, не знаю!
– Потерпи… – Алькальд тяжело рухнул в кресло и вытянул ноги. Бутылку он поставил на пол, а шляпу бросил на столик. – У твоего брата золотые руки. Вылечишься – будешь бегать как настоящий спринтер, даже быстрее… Я тут коньяк принес, – сообщил он, обращаясь к Анжело. – Настоящий, с материка. Не хватает только марки.
– Ничего, дружище, – сказал Анжело. – Обойдусь. Так ты говоришь, он с гаражей прыгал?
– Ну да. Мальчишки поспорили, кто не прыгнет, тот трус. Вот он и сиганул прямо на гравий. Кровищи там… как от дельфина. А след прямо до твоего дома тянется. – Алькальд закурил старую искусанную сигару, а спичку, не прицеливаясь, выкинул в окно. – Тебя, малыш Панчо, – сказал он, строго щурясь, – я в следующий раз засажу на три дня и не посмотрю, что твой брат – сам Анжело. Понял?
– Нет, козел, не посадишь! – отозвался Панчо, вяло улыбаясь. – Москиты. Анжело. Сука.
– Дурень, – сказал алькальд с жалостью. – Как ты с ним справляешься, Анжело?
– Наверно, любовью.
– Больно, – пожаловался Панчо. – Очень. Колет. Москиты.
– Если это любовь, – сказал алькальд, – то она по-настоящему велика… Вот меня братья никогда не любили. Потому что я был самый младший и ничего делать не мог. Перфекто, Родриго, Пабло – даже малышка Августина была старше меня! Она таскала за меня снасти с моря до дома, чтобы я, не дай бог, не надорвался. За это Перфекто бил меня так сильно, что я однажды поклялся Деве Марии сделать все возможное, чтобы подобное ни с кем больше не повторилось. Случилась война, малышка Августина погибла, и некому стало таскать за меня сети. Потом погиб Перфекто, Родриго и Пабло, и некому стало меня бить. Теперь я алькальд.
– Сука, – сказал Панчо.
– Цыц, – сказал Анжело. Он уже накладывал повязку.
– Дурень, – проговорил алькальд без злобы. – Ты ему там покрепче затяни, Анжело, чтобы кровь в голову ударила. Может, тогда поумнеет.
– Нет, нет, – сказал Панчо, закатывая глаза. От пережитого его потянуло в сон. – Проклятый трус. Посадить Панчо. Ха! Нет, козел, нет…
Вскоре он уснул. Анжело осторожно перенес мальчика на кровать и вернулся к алькальду. Алькальд уже отыскал кружки и разлил коньяк. Аромат коньяка совсем не чувствовался за острым запахом спирта. Анжело закрыл банку со спиртом, спрятал ее в аптечку, а аптечку сунул в шкаф за книги. Никаких медикаментов, содержащих наркотические вещества, а также спирт, он никогда не оставлял на виду. Алькальд подал кружку и сказал:
– За наше здоровье по чуть-чуть.
Анжело опустился в кресло, легонько взболтнул кружку, принюхался, затем довольно равнодушно влил в себя ее содержимое. Он ожидал привычной терпкой свежести, но на языке была только горечь, как от уксуса, и дешевая острота, как от русской водки. Коньяк оказался паленым. Алькальд тоже это понял, но все равно зажмурился и замахал перед раскрытым ртом рукой.
– Уф! – просипел он восторженно. – Вот это да! Вот это напиток!
– Красивая бутылка, – сказал Анжело.
– А знаешь, кто придумал все это? – спросил алькальд.
– Что?
– Ну, перегонный аппарат, спирт и прочее… Арабы. Это они до всего додумались. Вот только никому из них не пришло в голову это пить. А жаль! Иначе бы и коньяк принадлежал им. Это все мы со своими неправильными мозгами и никудышной духовностью опошлили великие идеи, украли чертежи, испачкали их можжевельником и в конце концов получили то, чем можно медленно и безболезненно травиться. А знаешь, кто придумал порох и бумагу?
– Нет.
– Китайцы. Это они придумали и порох, и бумагу, и научили всех ходить под зонтиком. Я раньше очень хорошо учился, Анжело. Я был самым первым в школе. Я знал тысячу вещей. Я знал наизусть половину Библии и готовился стать священником. Или учителем истории. Или юристом… Не помню уже. Но случилась война, и все пошло к черту.
– Теперь ты алькальд, – сказал Анжело.
– Да, теперь я алькальд. Еще?
– Не, хватит. У меня полно работы.
– У меня тоже, – сказал алькальд, наливая себе. – И пью я только потому, что у меня никак не получается ее закончить. Знаешь, Анжело, ты да я очень похожи: сколько б мы ни работали, наша работа никогда не кончается. А знаешь, почему? Потому что на этом свете смерть и преступления неистребимы. Вот почему я пью. Твое здоровье!
– Прикрой все публичные дома в округе, и будет тебе покой, – сказал Анжело ободряюще.
Брови алькальда удивленно поползли вверх.
– А куда тым денешься? Кого тогда будешь лечить? Грязных беженцев? У них вместо песо рыбий жир в карманах.
– У тебя не лучше, – заметил Анжело.
Алькальд мигом посерьезнел.
– Ты лечил не меня, дон Анжело, – произнес он обиженным тоном. – Ты лечил моего беднягу-кузена, будь он трижды проклят! У него и впрямь очень мало песо. Он все потратил на билеты, которые должны были отвезти его семью на материк.
Один билет на материк стоил дороже экспедиции на Луну. Купить этот билет решались либо очень зажиточные, либо очень отчаявшиеся. Но, как правило, и тех и других обманывали простые матросы, выдававшие себя за офицеров и капитанов пришвартовавшихся судов.
– Ты еще не нашел этих аферистов? – спросил Анжело.
– Нет. Они знали, что алькальд Рохас ищет их и спустит с них шкуру, если найдет, поэтому ушли куда-то на юг вместе с цыганами. Но ничего. Когда-нибудь они вернутся, больные лихорадкой. Я буду ждать их у твоего порога. – Алькальд встал и принялся тушить сигару пальцем.
Анжело тоже поднялся.
– Уходишь?
– Да. Пора. Ты уж следи за своей мартышкой, иначе однажды она решит прыгать вниз головой.
– Не беспокойся, я и голову умею лечить.
– Вот как! – Алькальд ухмыльнулся, надел шляпу и вышел.
Анжело понаблюдал за ним из окна, потом спрятал коньяк и принялся готовить обед. Пока подогревался рис и жарились бананы, он успел прочитать пару страниц из «Венерологического справочника» на английском языке и сделать несколько заметок в тетради. Вообще в университете он учился на травматолога, но, как показала практика, после войны с этими знаниями можно было только рыбачить или следить за скотом, так как вместо производственных травм и бандитских поножовщин повсеместно господствовали сифилис, лихорадка и демографический взрыв…
Когда обед был готов, Анжело накрыл на стол, заварил кофе и растолкал брата. Почувствовав запах кофе, Панчо сразу поднялся. Толком не раскрыв глаз, он зашагал к столу, жуя во рту воображаемую пищу. Прежде чем подпустить мальчика к еде, Анжело указал на рукомойник. Панчо сонно заморгал, уставившись на брата, а поняв, что от него хотят, заупрямился – воду, особенно холодную, он не любил. Потом, очевидно испугавшись, что Анжело не отстанет, а обед придется есть холодным, он пошел-таки к рукомойнику и, бурча под нос бессвязные ругательства, вымыл руки. Анжело следил, чтобы руки были вымыты с мылом. За стол Панчо садился с видом побежденного, но не сломленного полководца; ел молча и сосредоточено, и пока он ел, Анжело смог спокойно проверить повязку – не съехала ли. Убедившись, что все в порядке, он велел мальчику сидеть дома, а сам, надев панаму, вышел прогуляться.
Отойдя от крыльца буквально на несколько шагов, он услышал как в доме что-то разбилось. Пришлось бежать обратно. На полу среди осколков в луже кофе сидел Панчо и с бессмысленным выражением на лице изучал повязку на ноге. Увидев брата, он звонко закричал:
– Анжело! Анжело!
– Что такое? – спросил Анжело устало. Он не мог и не хотел ругаться.
– Нога. Ярмарка. Мертвая, да?
– Нет, совершенно живая. – Анжело усадил мальчика на стул и принялся подметать осколки. – Сегодня остаешься без кофе. Завтра тоже, если не съешь весь рис. И пожалуйста, не разбивай больше ничего.
– Но нога, – возразил Панчо. – Туго. Москиты.
Анжело потрепал мальчика по голове.
– Я скоро вернусь, и мы сменим повязку. Ешь.
Он вышел и быстрым шагом направился в сторону моря. Идти было недалеко. Его дом находился прямо у апельсиновых деревьев, за которыми пряталось море. Шелеста прибоя почти не слышалось за криками попугаев и мартышек, скрывавшихся в листве. Он вышел на тропинку, ведущую в глубь зарослей, и вскоре она вывела его на горячий пляж. Синева моря сейчас же ударила по глазам, а шум волн заглушил крики попугаев и мартышек. Некоторое время он смотрел на далекую, чуть искривленную линию горизонта, на одинокие рыбацкие лодки, темневшие вдали, на облака, похожие на мыльную пену, потом, сунув руки в карманы, побрел вдоль берега по мокрой кромке, там, где холодная вода соприкасалась с горячим песком. Изредка волны накатывали на голые ступни и мочили белые брюки, которые он поленился закатать.
Вскоре стал слышен шум консервного завода, похожий на жужжание гигантского улья. Пляж в этом месте делал большой «крюк» в глубь моря. На острие этого «крюка» размещался разрушенный маяк, где жило несколько семей беженцев. Анжело не любил туда ходить – каждый раз, когда он там бывал, его либо склоняли к продаже наркотиков, либо угрожали расправой. Но, помимо всего прочего, там рожали и болели – не случалось ни одного месяца, чтобы там кто-то не родил или не заболел. Поэтому обещания расправы никогда не осуществлялись и переводились по большей части в шутку, а кражи медикаментов происходили лишь зимой, когда голод хватал всех за горло.
На полпути к маяку, в тени пальм Анжело увидел полуобнаженных Хосе и Примо. Они разделывали больного дельфина, который еще утром выбросился на берег. Песок вокруг них был в сухих красно-коричневых пятнах и следах борьбы. Стая худых чаек питалась внутренностями, которые Хосе и Примо кидали им в море. Большая плетеная корзина была до краев наполнена кусками пахнущего, бордового мяса, но там не было и половины дельфина. Увидев Анжело, старик Хосе выпрямился, приставил руку с окровавленным топориком ко лбу и улыбнулся.
– Салют, дон Анжело! – сказал он. – Пришли за своей долей?
– Лучше выбросьте все чайкам, – посоветовал Анжело. – Дельфин наверняка был болен.
– Что вы такое говорите! – воскликнул старик.
– Разве зря мы живем рядом с настоящим доктором? – поддержал отца Примо, и оба начали смеяться, показывая гнилые зубы.
Анжело сдержанно улыбнулся. Он не любил этих двоих. Все знали, что Хосе и Примо – бывшие коллаборационисты, но никто их не трогал, так как в последние месяцы войны они добровольно перешли на сторону партизан и отличились в нескольких решающих схватках. Это спасло их от расстрела.
– Смотрите сами, – сухо сказал Анжело. – Отравитесь – лечить я вас не буду.
– Так мы не себе, дон Анжело, – сказал Примо весело. – Сейчас снесем все на ярмарку – пусть другие травятся.
– Ну что ты мелешь, что ты мелешь? – сказал старик Хосе укоризненно. – Какая ярмарка, какие другие? Не слушайте его, дон Анжело. Он шутит.
– А что, дон Анжело настолько глуп, чтобы не понять этого? – осведомился Примо.
– Нет, но…
– Может, дон Анжело умнее нас обоих, папа!
– Да, но…
– Мы ведь с тобой в университетах не учились. И на материке никогда не были. И никогда не общались с умными людьми, кроме дона Анжело.
– Как?! – возмутился старик. – А генерал Кабарра? А фашист Бруно? А этот мальчик в госпитале, которому оторвало ноги?.. Мы знали очень умного человека, дон Анжело. Ему было чуть меньше двадцати, и все называли его «Жених», потому что он каждый день писал письма какой-то девушке. Он тоже, как и вы, учился в университете и знал все что угодно. Только его никто не понимал! Однажды я спросил у него: «Откуда взялась жизнь?», так он целый час чесал мне про какую-то горячую лужу. Как вы думаете, дон Анжело, он издевался надо мной?
– Не знаю, – сказал Анжело. – Так что вы собираетесь делать с мясом?
– Посолить и съесть, – ответил Примо.
– Лучше прожарьте, – посоветовал Анжело. – Хорошенько прожарьте. Это больное мясо.
– Мы сами больны, дон Анжело, – сказал Хосе с деланной смиренностью. – Но наша болезнь сильнее той, что сидела в дельфине. Значит, вреда нам не будет.
– Это не так.
– Нет, так! – вмешался Примо. – Мне говорили об этих маленьких штуках… бактериях. Они не опасны, если моих бактерий больше.
– Откуда ты знаешь, что твоих бактерий больше? – спросил Анжело.
– Знаю, – ответил Примо уверенно. – Я их считал.
– Вот как? И сколько набралось?
– Три миллиона, – ответил Примо, не моргнув глазом.
Старик Хосе схватился за живот и захохотал. Из глаз у него потекли слезы. Анжело тоже засмеялся.
– Что случилось? – спросил Примо, нахмурившись. – Почему вы смеетесь?
– Три миллиона, боже милостивый! – орал старик, сотрясаясь от хохота. – Ты до двадцати считать не можешь, дурень, а тут – три миллиона!..
Вдруг Анжело что-то увидел. Выражение лица у него, наверное, сильно изменилось, так как и Хосе и Примо сейчас же замолчали и посмотрели туда, куда смотрел Анжело.
Шагах в двадцати от них дальше по берегу что-то выползало из моря. Это был человек, весь в черном и блестящем, только в черном и блестящем, как комок торфа, как извалявшаяся в грязи черепаха, полз к берегу, работая всем телом, выдавливая из себя последние остатки сил, воздуха и жизни, впиваясь пальцами в песок, и лишь лицо, обрамленное черным гладким капюшоном, светилось каким-то бледно-болезненным сиянием, и когда очередная волна накатывала сзади, человек замирал, вжимался в песок, словно его могло унести обратно в море, и сейчас же полз дальше, когда волна начинала отступать… Это походило на старый документальный фильм: и волны, и человек в черном, и несколько изголодавшихся чаек над ним двигались немного быстрее обычного, придавая происходящему какой-то странный оттенок необратимости. Как падение небоскреба в прямом эфире. Как авиакатастрофа…
Анжело завороженно смотрел и опомнился только когда Хосе и Примо, помогая друг другу веселыми возгласами, вытащили человека на берег, перевернули на спину и стали оживленно его ощупывать. До Анжело донеслось: «Какой ужас!» и «Ого!», потом он вздрогнул, как от испуга, перепрыгнул через мертвого дельфина, побежал сначала по окровавленному песку, потом – просто по песку, потом подбежал к широченному Примо, оттолкнул его и увидел бледное женское лицо.
Это была женщина. Немолодая женщина с широким недвижным лицом и русыми бровями домиком. Черный водолазный костюм облегал ее плотное, почти мужское тело и блестел на солнце, как тюленья кожа. Голые ступни, на которых отпечатались следы от ласт, и руки с большими рабочими пальцами были уже не белые, а фиолетово-желтые и разбухшие. Она слишком долго находилась в воде, а оказавшись на берегу, вроде даже перестала дышать.
Примо снова начал ее ощупывать, нервно и как-то похотливо. Анжело передернуло. Он рявкнул: «Отойди!» и склонился над женщиной. Первым делом он проверил пульс. Пульс прощупывался. И дыхание присутствовало, только оно было очень слабое, как у рыбы, слишком долго провалявшейся на песке.
– Вот ведьма! – воскликнул старик Хосе. В руках он держал сумку, которую Примо первым делом снял с пояса женщины. – Смотрите, дон Анжело, что она с собой носит! – Из сумки он достал черный пистолет в полиэтиленовом пакете.
– Положи обратно, – приказал Анжело и стал хлопать женщину по щекам. – Эй, сеньорита, сеньорита, очнитесь. Вы меня слышите? Откройте глаза.
Женщина открыла глаза и медленно заморгала, не в состоянии сфокусироваться.
– Скажите, что с вами произошло? – спросил Анжело. – Я доктор. Мне нужно знать.
– Доктор, – прошептала она едва слышно.
– Откуда у тебя пистолет? – громко спросил Хосе.
– Доктор, – повторила женщина. Она сказала еще что-то, но это был не испанский язык.
– Что она сказала, дон Анжело? – спросил Примо.
– Не знаю.
– Она гринго, – предположил Хосе. – Вшивая гринго с материка.
– Нет, она не гринго, – сказал Анжело. – Я знаю английский.
– А кто тогда? – сказал Хосе недовольно. Он склонился над женщиной и крикнул: – Эй, сеньорита! Соединенные Штаты, ау! Откуда у тебя пистолет, ведьма? Открой глаза!
Женщина открыла глаза и попыталась отыскать место, откуда доносился голос. Скосив взгляд на Хосе, она сказала что-то звучное и резкое, но точно не английское.
– Я знаю, кто она, – сказал вдруг Примо. – Она русская. Я знал одного русского моряка, который тоже так ругался.
– Действительно похоже, – пробормотал Хосе. Он опять склонился над женщиной. – Ну-ка, русская, скажи еще что-ни-будь… Ну же! Если не скажешь, что собиралась делать с пистолетом…
– Замолчи, – сказал Анжело. – И положи пистолет в сумку, кому говорят!
– Да что с вами, дон Анжело? – возмутился Хосе. – Эти русские не лучше гринго. Они тоже поливали нас напалмом.
– Откуда ему знать, па! – сказал Примо пренебрежительно. – Он ведь не был в джунглях и не подрывался на минах.
– Я лечил всякого, кто подрывался на твоих минах! – огрызнулся Анжело.
– Давайте отнесем ее к нам на маяк, – предложил Хосе.
– Нет, – сказал Анжело. – Я отнесу ее к себе в дом.
– Почему в дом? На маяк ближе.
– Нет, – повторил Анжело. – Все медикаменты у меня дома.
– Примо может принести все, что нужно, – не унимался Хосе. – Или вы сами побежите, а мы с Примо понесем ее на маяк. Так будет быстрее.
– Да, так и сделаем, – сказал Примо воодушевленно.
– Нет, – повторил Анжело в третий раз. Он смотрел на пистолет в полиэтиленовом пакете, который старик до сих пор держал в руках. – Пусть лучше Примо бежит в город и сообщит алькальду, что мы нашли женщину.
Старик Хосе подозрительно сощурился.
– Что вы собираетесь делать?
– Она ранена и слаба, – сказал Анжело. – Возможно, ее ужалили медузы. Первым делом ее надо поставить на ноги. – Он строго посмотрел на Примо. – Так что беги в город за сеньором Рохасом.
– Я не буду бегать ни за каким Рохасом! – сказал Примо агрессивно.
Он стоял слишком близко, и ноздри у него шевелились, как у разъяренного быка. Анжело почувствовал опасность. Примо был на голову выше, тяжелее и физически крепче. Тягаться с ним в силе не имело никакого смысла. Не нужно было позволять им дотрагиваться до женщины, подумал Анжело мельком. Теперь они потеряли последние остатки мозгов.
– Оставьте ее нам, – сказал старик Хосе примирительно. – Не надо звать алькальда. Она – враг.
– Если она враг, ее будут судить, – отрезал Анжело.
– Сначала ее буду судить я, – сказал Примо, тыча себе в грудь большим пальцем.
Анжело сморщился.
– Свинья, – прошипел он неприязненно. – Пошел прочь!
– Лучше не буяньте, дон Анжело, – сказал старик Хосе спокойно. Он уже освободил пистолет от полиэтиленового пакета. – Эта ведьма не стоит того, чтоб ее защищать. Вам и алькальд так скажет.
Анжело издевательски рассмеялся, хотя внутри у него все похолодело.
– Грязные свиньи! – сказал он. – Вы – два вшивых изменника, чудом оставшиеся в живых. Думаете, выйдете сухими из воды, если изнасилуете ее? Нет! Не расстреляли тогда – расстреляют сейчас. Я лично буду отдавать команды!
– Не будет этого, – сказал Примо нарочито небрежно. – За эту ведьму нас только похвалят. А вас обвинят в пособничестве врагам.
Женщина вдруг что-то сказала. Анжело склонился над нею.
– Что?
Женщина повторила.
– Не понимаю, – признался Анжело.
– Аква, – выговорила женщина.
– Слышали? – сказал Анжело, оживляясь. – У вас есть вода?
Примо пренебрежительно отмахнулся.
– Не нужна ей вода.
– Хочешь, чтоб она умерла? – осведомился Анжело.
– Вода? – переспросил старик Хосе. – Будет ей вода. Подождите.
Он побежал к пальмам, где лежал разделанный дельфин. Примо остался стоять на месте, готовый напасть в любой момент. Анжело решил, что другого шанса не будет и поэтому начал действовать.
Он поднялся и, делая вид, что смотрит в сторону дельфина, вдруг с силой ударил коленом Примо между ног. Этот двухметровый примат, оказывается, уже был возбужден. Между ног у него хрустнуло, он пискнул совсем не по-мужски, сложился пополам и завалился на бок. Анжело посмотрел на него сверху вниз и произнес ледяным тоном: «Пойдешь за мной – скормлю чайкам, понял?» Примо попытался выругаться, но из горла у него вырвался только хрип.
Анжело поднял женщину на руки – она оказалась довольно легкой – и понес в сторону своего дома. Хосе еще не видел, что произошло, поэтому Анжело торопился сократить расстояние. Он знал, что у старика в руке пистолет, и, вполне возможно, он, не раздумывая, пустит его в ход, но ничего другого не оставалось: если б Анжело стал убегать или, того хуже, прятаться в зарослях, старик стрелял бы наверняка.
Когда до старика оставалось несколько шагов, Анжело замер.
– Хосе! – заорал он. Старик резко повернулся. – Ты сейчас же побежишь в город и позовешь алькальда!
На загорелом лице старика застыло выражение глубокой озадаченности, будто бы он честно попытался прочесть сложную математическую формулу. Затем, поняв, что это невозможно, старик опомнился, поднял пистолет и сказал:
– Опустите женщину на землю, дон Анжело.
Анжело сглотнул. Он и забыл, каково это – смотреть в дуло пистолета.
– Хосе, – сказал он вкрадчиво. – Сейчас ты дашь мне пройти, и я обещаю: никто не узнает, что вы хотели сделать, никто вас не осудит.
– Дон Анжело, – произнес старик с укором, – за свою жизнь я убил шесть военных и в два раза больше гражданских – и ничего. Как вы думаете, волнуюсь я о том, что меня кто-то будет судить?
– Я сейчас пройду, – сказал Анжело.
– Нет, – сказал Хосе и нажал на спуск. Пистолет щелкнул, но не выстрелил.
Еще не понимая, что произошло, Анжело заставил себя сделать первый шаг, затем второй, затем третий, а пройдя мимо ошарашенного старика, заставил себя не оборачиваться – и только после этого снова смог дышать. На секунду вспомнился топорик, которым старик рубил дельфина, – в любой момент топорик мог быть пущен в ход. Но Анжело отогнал эту мысль.
Женщина начала что-то тихо говорить, Анжело склонил голову и разобрал только слово «пистолет».
– Ничего, – сказал он ободряюще. – Мой тоже не стреляет. Зато видела бы ты, как я им пиво открываю!
Вниз по хребту ползли противные струйки пота. Время текло очень медленно. Каждую секунду Анжело ожидал удара в спину, но удара все не было. Еще никогда в жизни он не испытывал такой беспомощности. Страшно хотелось обернуться и хотя бы увидеть то, что его ждет, но он запретил себе поворачиваться, а тем более представлять, что его ждет, и просто шагал вперед на ватных ногах по мокрой кромке и старался держаться прямо и уверенно, чтобы его запомнили именно таким – прямым и уверенным, не дрогнувшим перед топором какого-то вшивого беженца. Только вот никак не получалось побороть эту постыдную дрожь в голосе. «Ты смотри, русская, – говорил он, – если окажется, что твой пистолет все же стреляет – нам обоим несдобровать. А тебе несдобровать вдвойне, так как я умру быстро, а ты еще помучаешься…» Пляж, казалось, был бесконечен. Анжело даже подумал, что топчется на месте, и прибавил ходу, но тут же стал идти в прежнем темпе, так как в шее заломило от напряжения. «Хорошо было бы переложить тебя на спину, русская, – говорил он, пытаясь отвлечься. – Но останавливаться нам нельзя, иначе эти грязные свиньи решат, что я передумал. А я не передумал. Я до сих пор намерен тебя вылечить, кем бы ты ни была. Скажи, что тебя ужалило? Медуза?» Женщина не отвечала. Последние силы она потратила на то, чтобы доползти до берега, а те крупицы, что остались, ее организм берег для дыхания и сердцебиения. «Ничего, русская, – говорил он, – у меня тоже все раны ноют, как перед дождем. До сих пор осколок в бедре сидит, представляешь? Кстати, от твоих соотечественников. Честное слово, не вру, это была русская ракета!» Женщина застонала и снова попросила воды. Анжело вымученно заулыбался. «А я-то как хочу! – признался он. – Вот придем и сразу выпьем по целому ведру… Что ты говоришь? Конечно, они придут. Но не беспокойся. Прежде мы окажемся у меня дома…»
Когда он свернул с пляжа в заросли и пошел по знакомой тропинке, руки почти отнялись. Женщина уже не казалась такой легкой, а весила как порядочное бревно. Анжело решил было опустить ее на землю и передохнуть, но побоялся, что больше не сможет поднять. К тому же он не знал, идут ли за ним. Он прошел заросли насквозь, на одном дыхании, разрывая кусты папоротника, спотыкаясь и царапаясь обо все подряд, и когда увидел белую громаду своего дома, и крыльцо, и приветственно распахнутую дверь, то ускорил шаги, чуть ли не побежал, захлебываясь собственным хрипом, как загнанная лошадь, и боком, широко раскрыв глаза, влетел в дом и немедля рухнул на деревянный пол вместе с женщиной, которая даже не пискнула, когда он упал на нее. Некоторое время он лежал без сознания, потом очнулся. Точнее – его кто-то потряс за плечо. Он подумал, что это, наверное, беженцы догнали его, а значит, зря он столько мучился. Но он не успел по-настоящему испугаться, потому что, открыв глаза, увидел бездумное лицо своего младшего брата.
– Что случилось, Анжело? – спросил Панчо взволнованно.
– Панчо… – прохрипел Анжело. Пересохший язык еле шевелился. – Братишка… Можешь идти? Нужно побежать в город и отыскать сеньора Рохаса. Срочно.
– Я?
– Да, ты. Скажи ему: с Анжело приключилась беда.
– Беда?
– Да, беда! Пусть бежит сюда.
– Бегу! Но нога. Мертвая.
– Нет, все хорошо… только не снимай повязку.
– Бегу, Анжело, бегу!
Панчо убежал, и в доме установилась тишина. Но ненадолго. Анжело вдруг услышал бешеный нарастающий стук, похожий на тиканье часов, и не сразу понял, что это колотится его сердце. В ушах неприятно зазвенело, и сквозь этот звон он почувствовал шевеление – женщина попыталась выбраться из-под него. Он с радостью помог ей в этом: напряг плечи, высвободил руки и, помогая себе ногами, перекатился на пол. Женщина вздохнула с облегчением. Некоторое время он лежал на спине и смотрел в испещренный известковыми разводами потолок, потом решил, что отдохнул достаточно.
Поднявшись, он первым делом подошел к письменному столу и открыл единственный ящик, который закрывался на ключ. Там лежал его браунинг. На всякий случай он глянул в магазин. Магазин, как и ожидалось, был пуст. Потом он полез в шкаф за книги, где хранились патроны. Он знал, что патронов нет, но хотел убедиться в этом. Нащупав две коробки, он вытащил их. Коробки были пусты. Он в злости швырнул их под ноги, схватился за корешки книг и рванул на себя. Книги с грохотом посыпались на пол, а на полке среди клочьев паутины остались лежать три патрона калибра девять миллиметров. «Как хорошо!» – зашептал он, не веря своим глазам. Трясясь от волнения, он попытался зарядить патроны в магазин, но патроны валились из рук. Он упрямо поднимал их и снова пытался зарядить. И когда ему, наконец, удалось справиться с собственными пальцами, с собственным страхом и обыкновенным нежеланием бороться, он посмотрел на женщину и сказал:
– Вот видишь, русская, теперь все будет хорошо.
– Аква, – прошептала она едва слышно.
Анжело бросился на кухню и принес женщине целый ковш воды, в котором обычно варил перепелиные яйца. Женщина судорожно приподнялась и протянула руки, а потом буквально выхватила у Анжело ковш. Она громко, со стоном глотала, проливая большую часть воды себе на грудь. Пол вокруг нее быстро покрылся мокрыми пятнами. Когда она выпила половину, Анжело отобрал ковш и начал пить сам. Женщина потянула его за штанину, но Анжело унес ковш на кухню. Вернувшись, он дал ей небольшой кусочек хлеба и сказал, чтобы она хорошенько его пережевала. Женщина проглотила хлеб, не пережевывая. Анжело начал было жестами объяснять, что сейчас ей смертельно опасно много пить и есть, но ничего не добился – женщина требовала воды, а в глазах у нее появились слезы.
– Дон Анжело! – закричали во дворе.
Анжело вздрогнул. Ему показалось, что его зовут на собственную казнь. Он посмотрел на женщину, которая тоже давно все поняла, и приложил палец к губам. Женщина слабо кивнула. Тогда он встал и, держа пистолет на виду, вышел на крыльцо.
У дома стояли беженцы. Их было человек пятнадцать, в грязных шортах и майках, с грязными, бронзовыми от загара лицами, выгоревшими волосами и гнилыми зубами, с ногтями, похожими на куриные когти; всех он знал поименно и всех когда-то лечил: от сифилиса и лихорадки, от грибка стопы и фурункулов, одни клялись ему в вечной дружбе, когда он говорил, что не возьмет с них денег, другие – предлагали своих жен, которых просто-напросто присвоили после войны, стояли рыхлой неорганизованной кучей и смотрели на него с вызовом, потому что решили, что он у них что-то отнял, и, без сомнения, они готовы были растерзать его, будь он хоть трижды доктором…
– Что вам надо? – спросил Анжело деревянным голосом.
От толпы отделился старик Хосе, задумчивый и умиротворенный. В руках он держал тот самый топорик.
– Отдай нам ведьму, дон Анжело, – сказал он дружеским тоном. – Мы не хотим причинять вреда.
– Я уже это понял, – сказал Анжело, усмехаясь.
– Мы возьмем эту ведьму, хотите вы того или нет.
– Вы уверены?
– Да.
Последовало недолгое молчание. Потом Анжело сказал:
– Сюда идет алькальд. Я передам ему твои слова, Хосе, а также имена всех тех, кто стоит у тебя за спиной.
Он надеялся, что это образумит толпу, но толпа осталась бесстрастной. Лишь Примо, стоявший сразу за спиной отца, издал пренебрежительный смешок.
– Мы не будем ждать никакого алькальда, – сказал старик, качая головой. – Нам нужна женщина, а не алькальд.
– Вы не получите ее, – заявил Анжело.
– Тогда я перешагну через тебя и возьму ее! – взревел Примо и бросился вперед.
Анжело ожидал этого. Он вскинул пистолет и нажал на спуск. Раздался выстрел. В небо из зарослей взвились сотни испуганных попугаев, одновременно с этим в руку ударила отдача, а Примо, истошно завопив, покатился кубарем в траву. Остальные беженцы, словно подхваченные порывом ветра, кинулись на Анжело, но он, не моргнув и глазом, израсходовал два последних патрона. Пули просвистели над толпой, никого не задев, но свое дело они сделали – толпа замерла на месте, будто налетела на невидимую стену. Кто-то в страхе начал ощупывать себя.
– Следующую пулю я пущу кому-то в грудь! – сказал Анжело, возвышая голос.
В траве громко вопил Примо. Пуля попала ему в бедро. Он прижимал рану обеими руками, но кровь все равно сочилась между пальцев.
– Всех не перестреляешь, – выдавил старик Хосе надтреснуто. Он был бледен, как мел.
Анжело, стараясь, чтобы получилось по возможности ядовито, усмехнулся:
– Да? А если я вынесу автомат?
– Откуда у доктора автомат? – спросил старик с сомнением.
Анжело отмахнулся, делая вид, что ему надоело говорить.
– Пуль у меня на всех хватит! – крикнул он, потрясая пистолетом. – А теперь пошли прочь от моего дома!
Он крутанулся на пятках, зашел в дом и хлопнул дверью. Руки тряслись, как у заправского алкоголика. Он выронил пистолет и сполз по двери на пол, изо всех сил стараясь не закричать. Если бы хоть один из беженцев осмелился заглянуть в окно, случилось бы непоправимое. Нет, сказал он себе. Его обдало жаром от стыда и бессилия. Осторожно, словно боясь потревожить, он посмотрел на женщину. Женщина неподвижно лежала на мокром полу и, наверное, ждала своей участи. Возможно, она считала, что Анжело уже погиб, а ей осталось еще немного помучиться. Нет, повторил он и встал. Потом он поднял пистолет. Еще ничего не кончилось, подумал он. Все только начинается. А это значит, что сдаваться рано. Если они верят, что пуль у меня на всех хватит, значит, так оно и есть. Да, пуль у меня на всех хватит. У меня тысячи пуль…
– Слышите! – заорал он в потолок. – У меня тысячи пуль! На всех хватит!
Его вдруг ослепило от ярости. Он был готов разорвать любого, кто сунется в дом. Не помня себя, он выскочил на крыльцо, выставив перед собой пистолет, готовый броситься в рукопашную, если потребуется.
Но ярость сразу прошла, когда он увидел, что все беженцы отступили к апельсиновым деревьям и унесли с собой раненого Примо.
Сплюнув под ноги, Анжело скрылся в доме и на этот раз закрыл дверь на замок. Он хотел было закрыть и окна, но тут женщина снова попросила воды. Анжело принес ей воды, а сам пошел на кухню и раскрыл люк погреба. В лицо дохнуло сырой прохладой. Он спустился в погреб по шаткой лестнице и поискал замок от люка, которым никогда не пользовался, а когда нашел, вернулся в комнату и отобрал у женщины воду. «Сейчас я тебя спрячу», – прошептал он. Женщина ничего не поняла, но и ничего не сказала, когда Анжело, обхватив ее под мышками, потащил на кухню, как мешок картошки. Трудно было протиснуть ее в люк, но и с этим он, в конце концов, справился. Упав на пол погреба, женщина не пошевелилась, и даже не открыла глаз, когда люк над нею закрывался. Анжело надел тяжелый замок на прочные проушины, а ключ на всякий случай сунул в морозильник.
Тут в дверь постучали, и голос алькальда прокричал:
– Анжело, это я, Рохас, открывай!
Анжело заметался в поисках пистолета. Оказывается, все это время пистолет валялся на подоконнике. Коря себя за глупость, Анжело схватил его и открыл дверь. Алькальд торопливо протиснулся в дом.
– Вива ла анархия! – провозгласил он с улыбкой.
– Не ерничай, – сказал Анжело, запирая дверь.
Улыбка алькальда стала шире. Он был неестественно спокоен. Капли пота блестели у него на щеках, на лбу, висели на подбородке.
– Что это ты удумал, мой друг? – осведомился он весело. – И откуда, скажи на милость, у тебя патроны? Мы ж еще в прошлом году пустили всё на обезьян.
– Не всё, – буркнул Анжело.
– Ах, не всё-о? Ну знаешь, это первым делом некрасиво – врать другу. Я уже не говорю про…
– Рохас, – перебил Анжело, – мне нужна твоя помощь.
Сцепив руки за спиной, алькальд прошелся по комнате и остановился возле мокрого пятна на полу.
– Где она?
– Ты меня не слышишь?
– Почему это – не слышу? Прекрасно слышу.
– Ну, так услышь еще раз: Рохас, мне нужна твоя помощь.
– Ну-ну! – Алькальд миролюбиво поднял руки. – Не горячись. Сам ведь говорил: это вредно для здоровья.
Анжело медленно вдохнул и выдохнул горячий влажный воздух.
– Мне не до шуток, Рохас, – сказал он. – Мне действительно нужна твоя помощь.
– Разве? А по-моему, помощь нужна тому бедняге, в которого ты стрелял. Да как метко – в жизни так не стрелял! Зачем ты вообще схватился за пистолет?
Анжело отмахнулся.
– Нет, ответь, – потребовал алькальд. – Тебе так сильно захотелось пострелять по людям? Не настрелялся еще?
– Рохас, – сказал Анжело с укоризной.
– Говори, зачем прострелил ему ногу?
– Заживет.
– Нет, не заживет. Он умер.
Алькальд умолк и отвернулся. Анжело не шевелился; ему показалось, что его облили кипятком.
– Как умер? – проговорил он. – Он не мог… Это невозможно… Я не собирался… Даже если бы я пробил артерию…
Алькальд не поворачивался. На его потной загорелой шее четко выделялась узкая красная полоска, оставленная тесным воротничком.
– Ты, наверно, поверил им на слово… – говорил Анжело. – А он просто потерял много крови и отключился. Такое бывает. Его нужно всего лишь прооперировать: вытащить пулю, осколки кости, потом зашить и обработать рану.
– Вот и сделай это, – бросил алькальд через плечо.
– Сначала помоги мне спасти женщину.
– Где она?
– В погребе.
– В погребе?
– Я закрыл ее, чтобы эти свиньи до нее не добрались. Они хотели утащить ее на маяк. Представляешь, до чего обнаглели? Еще год назад мы расстреливали их десятками, а сейчас… Ты меня слышишь, Рохас?
– Да-да… – Алькальд наконец соизволил повернуться. – Слушай, Анжело, где мой коньяк?
Анжело молча достал коньяк, подал кружку. Алькальд налил себе полкружки и залпом выпил, словно это был не коньяк, а апельсиновый сок.
– А теперь дай-ка сюда пистолет, – объявил он.
Анжело непонимающе нахмурился.
– Зачем тебе мой пистолет?
– Ты мне не доверяешь? – спросил алькальд обиженно. – На, возьми пока мой. – Он вытащил из кобуры револьвер и протянул Анжело.
– Не нужен он мне… – буркнул Анжело. Немного помедлив, он отдал алькальду браунинг.
Алькальд взвесил пистолет в руке и деловито спросил:
– Заряжен?
Анжело промолчал.
– Никогда не понимал, что на нем написано, – сказал алькальд, поднося пистолет к лицу и прищуриваясь. – «BDA 380». Что это значит?
– Так гринго обозначают калибр девять миллиметров, – пояснил Анжело и вдруг услышал какой-то шорох на крыльце. – Дай пистолет, – сказал он тревожно.
Алькальд посмотрел на него с удивлением.
– Никогда не считал тебе кровожадным, дон Анжело. Всегда знал, что если на кого-то и надо равняться, то только на тебя.
– Очень приятно, – сказал Анжело терпеливо. – А теперь отдай пистолет.
– А он действительно заряжен? Что-то больно легкий.
– Рохас! – прикрикнул Анжело.
Алькальд недовольно поджал губы.
– Осторожней, мой друг. Я не хочу сажать тебя в тюрьму.
– Конечно. Кто еще будет лечить твоего кузена от подагры…
– И сориться я с тобой тоже не намерен.
– Тогда в чем дело? – закричал Анжело. – Что за спектакль? Я что, на премьере? Сейчас же дай пистолет!
Алькальд вернул пистолет. Анжело бросился к окну и увидел прямо перед собой загорелое лицо старика Хосе. Увидев Анжело с пистолетом, старик отшатнулся и исчез. Анжело выматерился.
– На вот, почитай, – сказал алькальд и достал из кармана какой-то листочек.
Анжело взял листочек, развернул и быстро пробежал по строчкам. Это была телеграмма: «ПАССАТ-ЮГ АЛЬКАЛЬДУ РОХАСУ ЛИЧНО СЛУЖЕБНОЕ ДВАДЦАТОГО ИЮНЯ РАЙОНЕ ЧЕРТОВЫХ РИФОВ ПОТОПЛЕНО ВРАЖЕСКОЕ СУДНО ТЕЛА ТРОИХ НЕ ОБНАРУЖЕНЫ СЛУЧАЕ ОБНАРУЖЕНИЯ СЛЕДЫ СКРЫТЬ = РОКО».
– Что за бред? – спросил Анжело, поднимая глаза на алькальда.
Некоторое время алькальд молчал, задумчиво вертя пустую кружку в руках.
– Пришло сегодня утром, – произнес он как бы нехотя. – Кто-то нарушал наши морские границы в диверсионных целях. Вчера мы их потопили. Но, как считают умные головы, это лишь дало повод обозвать нас кровожадными бандитами и выдвинуть кой-какие санкции.
– Так что теперь, – проговорил Анжело, обмирая, – еще одна война?
– Боже упаси.
– А что тогда?
Алькальд налил еще полкружки коньяку и выпил.
– Нужно просто подмести мусор, – сказал он, помедлив.
– Подмести мусор? – переспросил Анжело.
– Да. Никто ничего не разведывал, никто никого не топил, следовательно – никаких санкций и никакой новой войны.
– Подожди, – сказал Анжело, приподнимая руку. Он мучительно пытался соображать. – Но ведь должен быть суд… даже если она диверсант… существует же военно-полевой трибунал…
– Никаких судов, никаких трибуналов, – сказал алькальд. – Не то время. Этой женщины никогда не было на наших берегах, а возможно, и в наших водах.
– Но…
– Пусть лучше это сделают беженцы, – сказал алькальд. – Понимаешь? Это лучше, чем ты или я.
Анжело смотрел на алькальда и не мог поверить в то, что слышит. Такое не мог говорить человек, который в шестнадцать лет ушел добровольцем на фронт, был трижды ранен и трижды, наскоро залатанным, возвращался в строй, хотя мог этого не делать, который уже в семнадцать командовал взводом, и вырывался из окружения, и снимал с деревьев повешенных партизан, а потом, как и многие, был предан и пленен, и гнил полгода в выгребной яме, и питался червями, и копал могилы осколком каски, а потом, уже полностью сломленным, был случайно спасен вдовой какого-то крестьянина, которую наверняка казнили за такую милость…
– Ты ведь алькальд, – растерянно сказал Анжело.
Лицо алькальда окаменело. Он снова тянулся к бутылке, но, услышав эти слова, передумал.
– Да, я алькальд, – сказал он ровным голосом. – И именно поэтому я здесь, дон Анжело. – Он выпрямился, быстро прошел до двери и, выходя, бросил: – Оставь ее им.
Когда дверь закрылась, Анжело на негнущихся ногах пошел на кухню, попил воды и умылся. Телеграмма до сих пор была у него. Он перечитал ее еще раз, затем порвал и выкинул в мусорный пакет. Потом он полез в морозильник за ключом. Ключа там почему-то не было. Тогда он просто выгреб всю рыбу и лед на пол и на полу отыскал чертов ключ. Минуту он стоял над люком, не в силах пошевелиться, но снаружи уже доносилась азартная перепалка беженцев, и он заставил себя открыть люк и спуститься в погреб.
Женщины под лестницей не оказалось. Анжело включил свет и увидел, что она отползла в дальний угол и, свернувшись калачиком, притаилась в промежутке между стеной и бочкой с акуль-им жиром. Да, она давно все поняла. Возможно, она понимала это еще тогда, когда выползала на берег… Анжело осторожно приблизился к ней и сел на пол. Женщина, не моргая, смотрела на него снизу вверх. Ее водолазный костюм делал ее похожей на восковую куклу. Анжело отвернулся.
– Я стал врачом из-за своей матери, – медленно проговорил он. – Она умерла через день после рождения моего младшего брата – ты его, наверно, видела… Роды были тяжелые, а тетка, которая принимала роды, ничего не умела. Мама умерла от кровотечения, страшно на нее ругаясь. На следующий день я решил, что должен стать гинекологом. Мне пришлось продать почку, чтобы попасть на материк и поступить в университет… Представь себе деревенского парнишку, которому взрослые дяди рассказывают про женские гениталии, и ты узнаешь, как я там учился. Меня десятки раз выгоняли с лекций, стыдили, угрожали отчислением, а потом вообще перевели на травматологическое отделение. Я всем говорил, что сам перешел, потому что начиналась война и мои знания понадобились бы на фронте. Но на самом деле меня перевели насильно. Ты первая об этом узнала, так что никому ни слова, хорошо? Мы ведь с тобой как-никак боевые товарищи, как считаешь?.. А этот Примо получил по заслугам. Я прострелил ему бедро и жалею, что не попал чуть выше. Он валяется сейчас без сознания и, возможно, умрет. Я его прооперирую, но буду молиться, чтобы он не выжил. Так будет лучше, я думаю… Холодно. Давай-ка я тебя обниму. Можно тебя обнять? Вот так… Я тебе рассказывал, как в меня попал осколок русской ракеты?.. Возможно, ты права. Быть может, это была не русская ракета, но танки точно были русские… Это случилось далеко на юге. Меня тогда по ошибке зачислили в пехоту, и пришлось поучаствовать в нескольких крупных сражениях… Я нес сержанта по имени Педро-Мария, а он, как заведенный, бормотал: «Не останавливайся, не останавливайся», вот тогда нас и зацепило… Что ты? Ну, не надо, не надо… Все хорошо… А еще меня хотели наградить звездой за отвагу, но когда узнали, что я продавал солдатам марихуану…
Когда женщина перестала, наконец, хрипеть и обмякла, он отпустил ее. Ее голова упала ему на колени. В доме громко топали и переговаривались, а в светлом прямоугольнике люка мелькали силуэты чьих-то ног. Анжело отодвинулся от женщины, встал и пошел к люку. Тени наверху отшатнулись, увидев его. Не чувствуя ни ног, ни рук, он поднялся по лестнице и, не глядя на остолбеневших беженцев, вышел из дома. На крыльце его ждали Панчо и алькальд. Алькальд положил руку ему на плечо, а Панчо сказал что-то насчет москитов и попугаев. Попугаи летали над апельсиновыми деревьями, как рой москитов, и громко истошно кричали. В доме тоже кто-то кричал, исполненный восхищения и досады: «Святой, святой Анжело!», а кто-то разочаровано смеялся. Анжело закрыл глаза и попытался вспомнить лицо женщины, но не смог.
