Руслан ТОТРОВ
МОГИЛЫ В СТЕПИ
Помню жаркое лето 1945 года. Помню друзей моих – мальчиков. Бурую выгоревшую степь и мутный илистый пруд на краю небольшого поселка.
Все лето мы купались в этом тихом пруду, затянутом у берегов густой ряской. Уплывали к середине, залезали на скользкие сваи разбитого деревянного моста и прыгали в теплую воду. На нас испуганно таращились пучеглазые лягушки. Они верещали, квакали и шлепались белыми брюшками в тину.
Нас было трое – Толя Пархоменко, Витька Терновский и я. Нам было по девять лет.
После купанья мы обычно шли по пыльной дороге в степь, туда, где горько пахло полынью и зеленели листья молочая. Мы выдавливали из этих листьев густой белый сок и разрисовывали им свои бронзовые от загара тела. Потом посыпали рисунок пылью, и получались красивые серые узоры.
Степь была испещрена тропинками. Широкие и узкие, едва заметные, они расползались черными змеями во все стороны. Мы не знали, кто ходил по ним, куда они вели, и выдумывали всякие истории. О немцах, которые до сих пор прячутся в балках и по ночам бродят в степи, о страшных разбойниках. Мы жаждали приключений и, бывало, подолгу бродили в степи, тревожно оглядываясь, обходя предполагаемые засады, продираясь сквозь колючие заросли бурьяна. Далеко позади оставался поселок. Хорошо были видны серые одноэтажные дома, низкорослые липы, обгорелые стены с выпирающими, как рыбьи кости, железными балками – разрушенный сахарный завод. В его развалинах гнездились круглоглазые сычи. Они дико хохотали по ночам, и мы немного побаивались их. Наверное, потому, что нам не удавалось увидеть их вблизи. Потом, когда начали восстанавливать завод, сычи исчезли.
Дорога шла вверх, она вела к высокому холму, у подножья которого стояли разбитые танки. Их было четырнадцать. Шесть наших и восемь немецких. Все они искорёжены, гусеницы разорваны. Один из них лежал на боку, а башня его валялась тут же рядом на земле.
Мы обходили немецкие танки, пепельно-серые, угловатые, с большими черными крестами. Забирались в наши танки и играли в войну. Я занимал место водителя. Толя Пархоменко усаживался в башне и командовал нами. Бой… Танк наш мчался, не разбирая дороги, через овраги и рвы, под гусеницами трещали сломанные деревья, в панике разбегались враги.
Витьке Терновскому не досталось интересной роли в игре, и он стал сторониться нас. Однажды он обнаружил выцарапанную на броне одного танка надпись «Вольнов Жора», и мы перестали играть в войну. Мы поняли вдруг, что на этих же местах сидели люди, которых, наверное, нет в живых. Нам стало как-то не по себе, и мы несколько дней не ходили в степь.
Потом мы нашли окопы. Мелкие, обвалившиеся, с низкими брустверами. Они тянулись через степь бесконечной вереницей, кончались и начинались снова. И мы никогда не могли дойти до последнего окопа. А может, его и не было, этого последнего окопа. Мы снова целыми днями пропадали в степи. Когда становилось жарко, можно было лежать на дне окопа и смотреть на облака. Высоко в небе пели жаворонки. Они казались черными точками, песни их едва долетали до земли. Трава, выросшая на стенках окопа, щекотала нам лица.
Тут же, лежа, можно было порыться в земле и найти винтовочный патрон или патрон от противотанкового ружья. Иногда мы находили ржавую каску или котелок.
Кое-где окопы засыпало доверху. Говорили, что после боя в них похоронили убитых солдат. Мы не подходили к таким местам. Что-то пугало нас, и мы держались подальше от окопных могил.
В то лето раскопали окопы, и останки солдат, похороненных там, перенесли в братскую могилу в центр поселка.
Женский вопль повис над толпой, когда в могилу стали опускать длинные, обшитые кумачом гробы. Не было оркестра на тех похоронах и не нужны были там плакальщицы. Матери хоронили сыновей. И столько горя было вокруг, что мы не замечали ни винтовок с примкнутыми штыками, ни звездочек на пилотках солдат почетного караула.
Я видел только молодую женщину в сером запыленном платке. По лицу ее текли слезы. Она исступленно бросала комья земли в могилу, как-будто хотела похоронить в ней свое горе. Девочка лет пяти теребила ее подол и, подняв вверх мокрое лицо, ныла: «Хлеба хочу… Хлеба хочу…» Мать не замечала ее.
Мы стояли у могилы, стояли и молчали.
– И вы, хлопчики, кидайте, может, отцы ваши здесь, – сказала нам заплаканная старуха.
– Батько мий, – всхлипнул вдруг Витька.
Мы не помнили своих отцов. И мы бросали комья земли в могилу.
А рядом со строем солдат стоял мальчишка на костылях, с партизанской медалью на груди. Он был лет на пять старше нас. Лицо у него было худое, недетское. Женщины обнимали его грубыми растрескавшимися руками и плакали навзрыд, оставляя на линялой гимнастерке горючие слезы. А он сурово свел брови и бросил в могилу ком земли.
Мы подошли к нему, щупали его медаль и гимнастерку. Сначала он не замечал нас, потом сурово глянул на нас сухими и спокойными глазами. Для него война не кончилась. Для него война не кончится никогда. Память солдата ничего не прощает.
Испуганно охнули и тут же смолкли женщины, когда солдаты почетного караула вскинули винтовки и прогремели траурные залпы. Эхо подхватило их и унесло в степь…
Солдаты уехали на грузовике в районный центр и увезли с собой одноногого мальчишку. Толпа редела. Женщины расходились всхлипывая, тихо переговариваясь о чем-то. И только женщина с девочкой осталась у могилы. Она привалилась к красному обелиску со звездой и плакала.
Много лет прошло с тех пор. Но я хорошо помню огромное солнце, заходившее в красных облаках, и горячий степной ветер. Помню, он налетел пыльным шквалом, и сразу стемнело. В пруду угомонились лягушки, все стихло. Я долго не мог заснуть в ту ночь. Перед моими глазами стоял мальчишка на костылях. Он хмуро глядел куда-то в сторону заката и был по-взрослому сосредоточенным и спокойным. Солдат!..
Помню, я завидовал ему. Мне хотелось быть таким же, как он. С годами детская зависть прошла, но я не забыл его, этого мальчишку на костылях, не забыл эти солдатские могилы в степи.
Ахсар КОДЗАТИ
МАЛЕНЬКИЕ НОВЕЛЛЫ
Я и Женни стоим на круче Нара. Кругом все зелено – холмы, покрытые травой, кудрявый лес и даже Нар-дон. Глаза у Женни тоже зеленые, как будто мир, на который они так жадно смотрят, растворился в них.
– Святая красота! Словно музыка Моцарта! – сорвалось с уст девушки.
Я погрузился в раздумья. Сердце сжалось. Слезы радости застряли в горле. Мне хочется обнять, как сестру, австрийскую туристку, без устали вести и вести ее по черным тропинкам наших гор. Как хорошо ты сказала, Женни!
Эти горы веками несли нас на своих снежных крыльях. Здесь мы познали мужество и мечту о свободе. Отсюда, как боги, смотрели мы вниз на врагов. А для друга мы не жалели тепла сердца, делили с ним фарн наших гор.
– О, моя Женни! Если наш горный край так полюбился гостье, то что же он значит для меня! Он, как кровь и слезы, живет во мне, в моем сознании и сердце.
Глаза Женни стали еще светлее, как будто в глубокий колодец проникли солнечные лучи.
Внизу, по обе стороны Нара, бушуют две реки, а чуть дальше они сливаются, срастаются, как ветки.
Меня и Женни тоже сблизила красота гор.
ЛАСТОЧКА ВЬЕТ ГНЕЗДО
Ласточка села под карнизом дома и, прижавшись к стене, клювом приклеивает комок грязи к наполовину построенному гнезду.
Потом ныряет в синеву – летит далеко за село. А вскоре появляется опять и несет в клюве пушинку.
Вьет гнездо ласточка. Строит его за комком комок, за перышком перышко, будто слагает песню.
ЦВЕТОК В ТРЕЩИНЕ СКАЛЫ
Цветок вырос в трещине скалы Скала огромная и суровая, как горе, а цветок легкий и хрупкий, как радость. Скала даже не подозревает о существовании цветка. Небольшое движение, и цветок будет смят, уничтожен навсегда. Но и он не подозревает, какая опасность угрожает ему, не думает о том, что когда-нибудь скала может раздавить его. Цветок расправляет крылья, как птица перед взлетом, жадно глотает капельки росы и солнечные лучи. О радость!
Я стою около цветка и шепчу, как молитву:
– Скала, не шевелись! Не шевелись, скала!
Тамара ВЕРЕСКУНОВА
ГОРЯНКА
Реки у колыбели
Горные песни ей пели.
Чуткий рассвет спозаранку
Росой умывал горянку.
Дикие горные сосны
Ей подарили ресницы.
Травы сплели ей косы,
Крылатость отдали птицы.
Давно ее проводили
Горы в степной простор,
Но бьется, бушует в жилах
Жаркая кровь гор.
ГОРНАЯ РЕЧКА
То бежит по ступеням
Быстроногой девчушкой.
В белой вздыбленной пене,
Вся в серебряных стружках.
То прольется стихами,
Ритм о гальку чеканя.
То всплеснет вдруг руками,
Навзничь падает с камня.
То поток, полный жизни,
Мчится радостно, споро,
То над кручей повиснет,
О камни распорот.
Только эта измученность
И стоянка – на миг,
Чтобы в сердце кипучее
Мороз не проник.
Музафер ДЗАСОХОВ
«БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАЛ»
«Без вести пропал ваш муж на
фронте…» –
В скольких душах вы заледенели,
Сколько слез заставили пролиться
Горькие, холодные слова?!
И о том, что сироты мы стали,
Взрослые сказать нам не хотели,
Сердце, превратившееся в рану,
Детям не хотели открывать.
«Без вести пропал ваш муж на
фронте…» –
Страшная, глухая неизвестность.
Похоронный марш родиться мог бы
Из печальной музыки твоей.
Только вряд ли рассказать ты можешь,
Как отец и смерть шагали вместе.
То она бесшумно подползала,
То звенела в громе батарей.
«Без вести пропал ваш муж на
фронте…» –
Это о какой кровавой тайне
Ты молчишь, язык войны суровый?
Почему скрываешь от меня,
Что отец сказал мне на прощанье,
Где оборвалось его дыханье,
И каким был час его заката –
Мраком ночи или светом дня?
«Без вести пропал ваш муж на
фронте…» –
Семь проклятых слов, как вы живучи,
Сколько уже раз на полуслове
Песни обрываете мои!
Что отец родным горам оставил?
Вот о чем бы рассказали лучше.
Кто над ним последний раз заплакал,
Бросив на могилу ком земли?
Но молчите, мертвые, как камни.
Между нами стали вы границей.
Сколько было лет тебе, отец мой,
Столько исполняется и мне.
Никогда не прошагать нам рядом,
Радостью с тобой не поделиться.
Только вечно молодым портретом
В комнате остался на стене.
«Без вести пропал ваш муж на
фронте…» –
Кто сказал, что здесь живет надежда?
Никогда никто пусть не получит
Этих горем пахнущих вестей.
Чтоб не превращалось сердце в рану,
Не рвалась на полуслове песня,
Вдовами не становились жены,
А отцы – моложе сыновей.
Васо МАЛИЕВ
* * *
Детство – синь весенних дней.
Колыбель мечты,
Я не стану ли бедней,
Коль вернешься ты?
Я боюсь: не хватит сил
Мне узнать, что нет
Тех стрекоз, что я ловил
В семь неполных лет,
Тех колючек, что в саду
Жалили меня.
Я боюсь, что не найду,
Степь в сияньи дня.
Там с Урсдона ветерок
Шевелил овсы,
И до дрожи я промок
Как-то от росы.
Я боюсь: увижу свет
Глаз ее… И вновь
Принесет мне уйму бед
Первая любовь.
Детство не зову назад,
Все мы не зовем.
Нам дороже во сто крат
Просто грусть о нем.
* * *
О время! Ты прощай ошибки
Горячей юности… Гляди,
Как лихо скачет всадник гибкий
Над крутизною впереди.
Но я кричу: «Еще быстрее!»
Он исчезает среди скал.
Смотрю вослед и сожалею,
Как будто что-то потерял.
Не так ли восклицал я в детстве:
«О время! Ты стрелой лети,
Чтоб я, большой, с большими вместе
Прошел скорее все пути!»
Глаза прикрою, детство видно –
В тумане брошенный цветок.
Теперь мне грустно и обидно,
Что им я дорожить не мог.
Г. ПАНЬКОВА
ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ
С каждым днем, с янтарного рассвета,
С каждым часом я чего-то жду.
Чувствую, что песня недопета,
И навстречу ей иду, иду
Сквозь ветра, метели, листопады,
Сквозь туманы, ночи и дожди.
Будет моей высшею наградой
День, который вечно впереди!
Не могу шагать с бездельем в ногу.
Вечно в поисках, всегда спешу,
А спешу все в новую дорогу,
Пусть трудна, на это не ропщу.
Буду спотыкаться, даже падать –
Не захнычу, все перетерплю,
А иного счастья мне не надо,
А иной я жизнь и не люблю.
Дзантемир АХПОЛОВ
БРЕСТСКАЯ КРЕПОСТЬ
Древняя Брестская крепость,
Обуглены твои стены,
Глаза нам разъело дымом,
Клубящимся над тобой,
Враги впереди и с тыла
Сжимают кольцо постепенно,
Весь день не смолкают орудья,
Всю ночь не стихает бой.
В груди не хватает дыханья,
И раны кровью сочатся,
Их перевязывать нечем –
Бинта не найти и куска.
Хоть мы родились для мира,
Хоть мы родились для счастья,
Хоть мы родились для жизни,
Но знаем, что смерть близка.
Гибель детей оплачут
Седоголовые матери,
Им не забыть вовеки
Горькой своей беды.
Вот здесь потомки наши
Будут глядеть внимательно,
Будут искать на стенах
Пуль и осколков следы.
Древняя Брестская крепость…
Огонь изрыгают пробоины,
щебень усеян гильзами,
Щели окутал дым.
Нам отступления нету,
Намертво слиты с тобою мы.
Стены твои седые,
Пока живем, не сдадим!
Шамиль ДЖИГКАЕВ
* * *
И ночью безлунной, и вечером синим
Мечтает о свете дневном человек.
Восхода никто у него не отнимет,
Рассвет непреложен, как времени бег.
Но день – не одно лишь лучей полыханье,
Не только цветами пестреющий склон.
Он мир украшает трудом и стихами,
И правдою в сердце вторгается он.
Кто сделал добро путеводной звездою,
Тот счастье и славу получит сполна,
Бессмертия тот среди смертных достоин,
Чья жизнь созиданью навек отдана.
Сергей ХУГАЕВ
ГОЛОС ГОР
В целом мире грохотали грозы,
В небесах огонь не потухал.
И неслась, переплетаясь с громом,
Над горами песня пастуха.
Дивные мелодии, рождаясь,
Западали в сердце глубоко.
Даже в шепоте цветов всегда я
Различаю музыку легко.
Друг в пути. Попутный легкий ветер,
Музыка твоя взметнется пусть!
С песнями привольней жить на свете.
С ними легче в будущее путь.
Стоголосой, неумолчной скрипкой
Мир поет про радость и печаль.
Этот голос гор давно привык я,
Как улыбку матери, встречать.
Ефим ТЕДЕЕВ
ХЛЕБ
Он дышит тысячами пор,
Крещен в печи огнем,
Я на него гляжу в упор,
Я думаю о нем.
Я вижу – тихий, словно мышь,
Весенний дождь идет,
Я вижу, как по бронзе мышц
Ручьем струится пот,
Белесой дымкой теплый пар
Над пашнею встает…
Рожден землей душистый хлеб
Согрет ее плащом,
Он на ее груди окреп,
Он ею был взращен.
Весь человечий трудный век
Был собран в хлебе том,
Он целый год стремил к нам бег, –
И вот он входит в дом.
…Когда я вижу, как ломоть
В руке бездельник сжал –
Мне жаль земли живую плоть,
Труда людского жаль.
Таймураз ЦАРУКАЕВ
УТРЕННИЕ МЫСЛИ
Солнце светит, нежно гладя
Тучи пальцами лучей,
День свою свирель наладил,
Горы молча внемлют ей.
Добрый день, земля родная,
Ты с утра уже в пути,
Без тебя, клянусь, и дня я
Не сумею провести.
День сверкает позолотой,
Морем желтого жнивья,
Все вокруг живет работой;
В этом – счастье, честь моя
* * *
Песня твоя до небес
Звонкой стрелою взлетела.
Ей откликается лес,
Вторит ей ветер умело.
Песня твоя хороша,
Даже умолкли свирели,
Горы стоят не дыша,
Птичьи не слышатся трели.
Песня – живая струна,
С нею душою всегда я,
Льется и льется она,
Мысли о жизни рождая.
Тотырбек КОЧАЕВ
ОДА МОИМ РУКАМ
Чем угодить смогу рукам моим я?
Чем я смогу везде прославить их?
Как назову их? Дам какое имя?
Я посвящу им благодарный стих.
Они зерном, они мазутом пахнут.
Проворно косят сочные луга,
Они упорно поднимают пашню
И сокрушают замыслы врага.
Они пути по целине проложат,
Они достанут до любых планет,
Они сильны; им труд всего дороже,
Они грустят, когда работы нет.
Они любые муки стерпят, чтобы
Для всех людей творить одно добро.
Они не спят, они всегда готовы
Во имя песни взяться за перо.
Они верны друг другу непреложно,
Они под стать пытливому уму,
Им жизнь и честь, им все доверить можно –
Они опора сердцу моему.
Когда тоска лежит в груди, как камень,
Когда грозит нежданная беда,
Я подпираю голову руками –
И легче мне становится тогда.
Когда зайдется сердце в гулком стуке,
С душой тревогу разделить спеша,
Тогда к груди я прижимаю руки,
Смиряя сердце, боль его глуша.
Когда слова без удержу кидая,
Их не умею превратить в дела,
Лицо в ладони прячу от стыда я,
О, как рука в ту пору тяжела!
Спасибо, руки, что с людьми я вместе.
Спасибо, что дела их мне близки!
Я жду, как счастья, как высокой чести,
Прикосновенья дружеской руки!
Я славлю руки, занятые делом,
Вас, чьим трудом сверкают краски дня.
Я сотни од готов пропеть везде вам –
Вы человеком сделали меня!
Вадим КОВШ
КОРОТКИЕ БАСНИ
Камбала
На все дела, приняв ученый вид,
Односторонне Камбала глядит!
Работящий Барбос
Трудясь в поту, кружил Барбос,
Весь день ловя себя за хвост.
Мухомор
Гриб – Мухомор хвалился на опушке
«Я покрасивей елочной игрушки!»
Ему сказали: «Ты красив на вид.
Но… ядовит!»
Оратор
Себя Осел оратором считал:
Он на собраньях громче всех… орал!
ЭПИГРАММЫ
Талант
По части заседаний он – талант.
Дивятся все такому руководству.
По заседаньям – выполнили план,
Не выполнили план… по производству!
Писака
Писал разгромную статью о никотине,
Об алкоголе заострял вопрос,
А на столе – окурков холмик рос,
И уменьшалось содержимое… в графине!
Любитель «молока»
Как выпьет молока – так у него простой,
Но молоко его с другим не смешивай:
Оно из-под коровы не простой,
А из-под… «Бешеной»!
Сквернословы
Без матовой темы
Становятся немы.
Обещалкин
Он по три короба три года обещает
А то, что сделает – в наперсток умещает.
Альберт НАЛБАНДЯН
ПРОЩАЛЬНЫЙ КОСТЕР
Тает пламя яркого заката,
Синий вечер крылья распростер.
В пионерском лагере ребята
На прощальный собрались костер.
Он горит, горит огнем веселым
У вечерней ласковой реки…
До свиданья, лагерь!
Скоро в школу
Весело пойдут ученики.
Вспомнились учебники, тетради,
Строгие глаза учителей…
Завивайтесь, огненные пряди!
Разгорайся, пламя, веселей!
ПОСЛЕ ДОЖДЯ
Ручьистый, звонкий и высокий,
Летящий косо с высоты,
Обмыл он крыши и постройки
И в скверах освежил цветы.
Десятки луж – больших и малых –
Уйдя, оставил за собой,
Чтоб свежий город отражали
И неба купол голубой.
Заглянешь в них – там тучка тает,
Дома, деревья, солнца нить…
Лишь радость, что в душе сияет,
Они не могут отразить.
НА ЛЫЖАХ
Воздух чист.
Снега искрятся.
Жжет морозцем молодым.
Хорошо на лыжах мчаться
По просторам снеговым.
Пусть повеют стужей ветры –
Сердце жаркое в груди.
Километры, километры
Распахнулись впереди.
Я шагаю шагом броским
Белоснежной целиной,
Две широкие полоски
Оставляю за спиной.
Нелегко, конечно, это,
Но отрадно все же мне,
Что шагающие следом
По моей пройдут лыжне!
Владимир Пальчиков
ЛУЧ
Вот этот луч, что лег пятном на стол твой,
Блеснув на гранях снежных горных круч,
Обыкновенный, золотисто-желтый
Косого солнца утреннего луч, –
Ведь он – неописуемое чудо:
Спеша сюда, к тебе, невесть откуда,
Он, прежде чем упасть на этот стол,
Немыслимые дали и просторы,
Не потеряв тепла в пути, прошел!
Не опускай, об этом помня, шторы.
ЗДРАВСТВУЙ!
Здравствуй! Я пришел к тебе опять.
Почему же взгляд твой недоверчив?
О плохом не время вспоминать –
За окном такой хороший вечер.
Пусть одна-единственная, давняя
В сердце радость плещет через край.
Здравствуй! Я хочу, чтоб никогда мне
Не пришлось сказать тебе «Прощай».
И. ЗОРКАЛЬЦЕВ
БЕСПОКОЙНЫЙ МОЙ
Лунная дорожка,
Сонная река.
Но твоя гармошка
Не уснет никак.
А твоя гармошка
Ночи напролет
Под моим окошком
О любви поет.
Что ж это такое?
Право, не пойму!
От тебя покоя
Нету никому.
Говорят девчата:
Я всему виной.
Чем я виновата,
Беспокойный мой?
Ты имей сознанье –
До чего дошло!
Про твои страданья
Знает все село!
Юрий БОЦИЕВ
БЕРЕЗЫ
Не только в далекой России
Березы шумят над рекой.
Я вижу сиянье красы их
В Осетии нашей родной.
Шумят молодые березы
На светлых опушках лесных,
Весенние теплые грозы
Купают и радуют их.
И небо, как синее море,
Ласкает их утром и днем,
А вечером нежные зори
Листву зажигают огнем.
И ярко березы пылают,
Пока не погаснет закат.
Влюбленных всю ночь ожидают
И с ними до зорьки стоят.
Не только в далекой России
Березы стоят над рекой:
Я вижу сиянье красы их
В Осетии нашей родной…
Елена ЧЕХОЕВА
* * *
Милы картины мне родные,
Милы, особенно весной,
Когда покроются долины
Травой зеленой, молодой.
Когда ручьи в проворном беге,
Шумя, несутся с высоты.
Люблю я их слияние в реки
И рев клокочущей воды.
Когда горит закат багровый
У нас в селенье за холмом,
Люблю деревьев нежный говор,
Поднятый легким ветерком.
Люблю, когда пора ночная
На землю трепетно сойдет.
И на траве роса, играя,
Седые капли разольет.
Ахсар КОДЗАТИ
СЛОВО СЫНА
Я с детских лет люблю светило,
Люблю его тепло живое,
И восемнадцать лет всходило
Оно бессменно надо мною.
Пусть дорожу я этим светом,
Но жизнь отдал бы я безмолвно,
Когда бы знал, что жизнью этой
Я свой сыновний долг исполнил.
Тепло любви твоей, родная,
Меня, как солнце, согревало.
Чтоб отплатить тебе,
Я знаю –
Ста жизней было бы мне мало!
* * *
Вижу я, как кружится, играя,
Ласточка над ширью голубой,
То волны крылом своим касаясь,
То опять взлетая над волной.
Но ведь жить в воде она не может,
Синеву небесную любя…
Может быть, в любви моей ты тоже
Лишь забавы ищешь для себя?
Перевел с осетинского А. Налбандян
Ирина ГУРЖИБЕКОВА
МАМЕ
Знакомый адрес на конверте,
Знакомый ровный почерк твой…
Как будто прикоснулась сердцем
К тебе, далекой и родной.
Нежданно будто появилась
Ты в нашей комнатке сейчас,
И я на время погрузилась
В сиянье самых добрых глаз.
Как будто теплыми губами
Прижалась ты к моей щеке,
И тихо сказанное «мама» –
Смогла услышать вдалеке…
Ты с каждым годом мне дороже,
Мой самый строгий, милый друг;
И уж, конечно, быть не может
Добрей улыбки, мягче рук.
Любовь моя – не в этих строчках,
Ты верь в нее не по письму…
Измятый, маленький листочек –
Как я завидую ему!
Владимир ПАЛЬЧИКОВ
ЦЕЛИННЫЙ КЛИМАТ
Нам полюбился этот край раздольный,
Степь на закате в розовом огне.
Недаром же порой почти невольно
Мы говорим: «У нас на целине…»
Но всех закатов было бы нам мало
И все восторги были бы пусты
Без этих дел высокого накала,
Без них, людей суровой прямоты.
Они никчемных пышных фраз не примут,
Здесь слово с делом накрепко сдружи, –
Здесь страдный край.
Целинный трудный климат –
Как он здоров
для тела и души!
НАЧАЛО
Сегодня утро – чудо голубое!
В низины сполз сырой ночной
туман.
Уборка!
К ней готовились, как к бою.
Гудит с рассвета наш бригадный стан.
Дымком бензина пахнет
и соляркой.
Торжественно рокочут трактора.
Металл на солнце вспыхивает ярко.
Все в сотый раз проверено.
Пора!
И вот открылся с мостика
комбайна
Степной простор, былинно-величав,
Сияющий, безветренный,
бескрайний,
Пахнул в лицо дыханьем
теплых трав.
А вдалеке, в тени и пятнах света,
Стоят в плену у знойной тишины
Хлеба –
прозрачным маревом одетый
Разлив безбрежной мягкой
желтизны.
Так вот она, земли целинной
слава!..
Текут минуты. Зыблется жара.
Еще мгновенье –
золотою лавой
Зерно литое
хлынет в бункера!
ПЕРВОЕ ИСПЫТАНИЕ
Мы махорку злую скупо делим –
Пол-осьмушки смятой в день на брата.
Ожидаем писем по неделям,
Утешаясь: почта виновата.
Дотемна, пока роса не пала,
На комбайнах глохнем мы от грома.
Спим в степи, зарывшись, как попало,
В свежую пшеничную солому.
А порой и вовсе не до сна нам:
Хлеб идет – страда неумолима!
Нам в бидонах цинковых со стана
Возят кашу, пахнущую дымом.
По дорогам новым, вдоль увалов,
Там, где прежде степь была глухая,
К нам с токов горячих самосвалы
Катятся, пыля и громыхая.
…Пыль в ушах. Глухое жженье пота.
Степь от зноя в золотом тумане.
Стала эта страдная работа
Первым
в жизни нашей
испытаньем.
Альберт НАЛБАНДЯН
ПЕРВАЯ ВЕСНА
Давно прошел тот светлый час,
Когда, лучиста и ясна,
В зрачки моих ребячьих глаз
Взглянула первая весна.
И я смеялся вместе с ней,
Как голубой поток речной,
И с тех
давно прошедших дней
Навеки дружен я с весной!
НА ПЕРРОНЕ
Люблю перронный шум и гул,
Люблю я сутолоку эту
За поцелуи,
За букеты,
За звонкий смех,
За то, что тут
В минуты встреч и расставаний,
Под стук взволнованных сердец –
И испытаниям конец.
ГОРНАЯ РЕКА
Во весь опор бежит река,
Шумит волной и брызжет пеной.
Она совсем не глубока –
На середине по колено.
Но столько сил, упорства в ней
И столько в ней задора злого,
Что груды розовых камней
Она в волнах нести готова.
Я верил: с силою такой
Ей можно многого добиться –
Седой, разгневанной волной
До океана докатиться!
МАЛЫШ
Затихла вешняя гроза,
И ветерок затих нежданно,
И смотрит мир в его глаза
Весенней свежестью каштанов.
Ему все это в новизну –
Дома высокие и клены.
Впервые видит он весну,
Весны ровесник изумленный.
…Я в жизни многому учусь,
Но как мне хочется
С годами
Не растерять богатства чувств
И видеть мир его глазами!
Давид АТЛАС
ВЕСНА-СТУДЕНТКА
Знаете вы, что такое весна?
Это, наверно… студентка одна,
Это, конечно, черешни в цвету,
Это – улыбки, слова на лету.
Знаете вы, что такое весна?
Это – подолгу сидеть у окна,
Думать хорошую думу свою,
Слышать, как девушки песни поют.
Знаете вы, что такое весна?
Это – короткие ночи без сна,
Это – конспектов и книжек гора,
Это – экзаменов трудных пора…
Тихо по улицам бродит весна
С веткой сирени, с улыбкой такой,
Что отнимает надолго покой…
Это, конечно, – студентка одна.
Владимир ОСТАПОВ
О СЫНОВНЕЙ ЛЮБВИ
О сыновней любви я хочу рассказать
Для тебя, мой ровесник, в серебряный вечер.
Чтоб ты вспомнил, как в детстве усталая мать
Целовала тебя, обнимая за плечи.
Говорила простые, простые слова,
Помогала советом, когда было трудно…
Далека от старухи большая Москва
И сыночек на улице Краснопрудной.
На крылечке встречает закат иль рассвет,
Все глядит на дорогу под свист соловьиный.
Пронеслось, пролетело четырнадцать лет,
Как не видела матушка милого сына.
Не забыла она ярких мартовских дней,
Когда в путь он ушел неожиданно, сразу.
И с тех пор присылает по двести рублей,
Но письма написать не собрался ни разу.
Их она и зимою, и летом ждала.
Все мечтала – приедет он к ней, не забудет.
Не дождалась, в холодную ночь умерла,
На кладбище снесли ее добрые люди.
Не приехал он даже последний поклон
Передать той, что вывела в жизнь, воспитала.
Перестал только деньги носить почтальон,
Да изба без хозяев вконец обветшала.
По неделям, по дням прошагал целый год
Путь свой вечно-похожий и длинный.
Но однажды к овалу церковных ворот
Подошла голубая машина.
И сурово глядели вершины,
Как, в осеннем измазавшись иле,
Горько плакал приехавший издали сын
На родной материнской могиле.
Как он шел по тропинке, ломая кусты,
В серой шляпе с большими полями.
Как шептал он тихонько: «Родная, прости», –
Пересохшими в горе губами.
Вероятно, и с ним в жизни что-то стряслось.
Раз пришел он сюда, на могилу, с цветами.
Если грянет беда, так уж, друг, повелось,
Мы всегда вспоминаем о маме.
Не потребует мать никогда ничего,
Коль забудем о ней, ни за что не осудит.
И сейчас она, верно, простила его,
Но навряд ли простят его люди.
