ДВА РАССКАЗА И МИНИАТЮРА
ГРИШЕНЬКА, ТОЛИК И МУЖЕСТВЕННЫЙ ОМОН
Не так давно у нас на улице приключилось незабываемое зрелище: ОМОН штурмовал дом Любки Курочкиной. Причём не в виде учений, а совершенно по-настоящему: с грозными командами, решительными физиономиями, хлёсткими выстрелами и прочими захватывающими подробностями. Да, это была незабываемая картина в стиле фэнтези! Вся наша улица от такой радости на улицу высыпала, все горячо обсуждали это удивительное событие и советы давали и самим себе, и ребятам-омоновцам, а Петька Соболев даже подозрительного негра поймал. Это, кричал Петька радостно, не иначе как корреспондент какой-нибудь враждебной нам капиталистической газетёнки, желающей опорочить наши непонятно какие достижения! Этот самый корреспондентишка, папарацца поганый, специально по нашим помойкам шляется, носом землю роет, чтобы показать своим капиталистическим читателям, любителям жареных фактов, некоторые теневые стороны нашей не во всём очень приглядной действительности! Правда, Петька малость обмишурился: негр оказался узбеком-гастарбайтером – узбеки полдома у Моисеихи, старушки нашей уличной, снимают. Но по морде ему всё равно надавали – а как же! Порядок есть порядок! Снял комнату – и сиди там, не высовывайся, не мути народ понапрасну своим подозрительным цветом кожи и экзотическим разрезом глаз! Впрочем, давайте, действительно, всё по порядку. Итак, я начинаю эту удивительную историю с откровенно дебильным окрасом.
Дело в том, что у нас на улице среди прочих её удивительных обитателей живут две сестры, Курочкины, Любка и Шурка. Этакие, знаете, средних лет и средне-приятной наружности дамочки, ничего выдающегося из себя не представляющие. Так вот эти обе, Любка и Шурка – мамаши-одиночки (правда, Шурка, перед тем как её навеки любимому от неё удрать, всё-таки успела с ним, ненаглядным, в ЗАГСЕ зарегистрироваться), обе бесполезно воспитывают по одному сыночку (у Любки – Гришка, у Шурки – Толик), каждому из которых почти по одиннадцать лет. На этом их сходство кончается и начинаются различия: Гришка – этакий коренастый толстобокий паренёк с вечной улыбчиво-дурашливой физиономией. Он с рождения страдает ДЦП – детским церебральным параличом, поэтому целыми сутками не вылезает из своей инвалидной колясочки и абсолютно всем этак дурашливо-приветливо улыбается. Толик же – его прямая противоположность: такой постоянно вертлявый и подвижный (про таких в народе очень точно говорят, что у них постоянно находится шило в ж..), худой, как гоночный велосипед, с постоянно бегающими, выражающими постоянную готовность к мелким пакостям глазками, востреньким, всюду сующимся носиком и бандитской чёлочкой надо лбом в виде этакого приблатнённого завиточка. В общем, совсем не привлекательный ни внешне, ни внутренне тип, которого никто на улице не любит, зато Шурка просто-таки обожает, видя в нём точную копию того самого красавца-молодца, с которым она своего ненаглядного Толика и замесила.
В один из прекрасных осенних дней, когда в «багрянец с золотом одетые леса», Любка (она как раз в отпуске пребывала) решила за грибами съездить.
– Поедем, Шурк! – пригласила она сестру на такое заманчивое занятие.
– Я их терпеть собирать не могу, – ответила та со всей своей одинокой откровенностью.
– Тогда за Гришенькой моим пригляди, – согласилась Любка (она вообще была бабой покладистой, не то что её ненаглядная сестрица, от которой уже много мужиков убежало, и ещё наверняка убегут), – а я, дай Бог, и на вашу долю соберу.
Шурка было скривилась, хотела Любочку послать на понятно куда, но вовремя промолчала: жрать грибы она любила, в отличие от их утомительного собирания.
– Ладно, – согласилась неохотно. – Пригляжу. Чай, не впервой.
Здесь она была права: Любка, чего греха таить, была большой любительницей до всяких прогулок. Вот, кстати, один из таких весёлых променадов и увенчался зачатием с последующим закономерным рождением её несравненного Гришеньки.
Любка укатила в лес, а тут, как на грех, старуха Моисеевна к Шурке заглянула и сообщила сногосшибательную новость: с завтрашнего дня гречка подорожает на сколько-то там процентов, так что сегодня надо срочно закупать, а то в дальнейшем придётся жрать одни макароны на постном масле. Подорожание – дело серьёзное, можно сказать – политическое, поэтому Шурка, недолго думая, собралась на рынок.
– Толик, – ласково сказала она сыночку, – посидишь с Гришкой. Мне на рынок надо. Чего лыбишься, балбес? Опять сигареты курил?
Толик скривил было премерзкую рожу, но, натолкнувшись на фельдфебельский взгляд своей грозной мамаши, вздохнул и кивнул своей бедовой головой. Это не в том смысле, что курил (он разве признается?), а что ладно уж, посижу, если тебе так припёрло с этой старой каргой на рынок прошкандыбать.
– И не хулиганничайте тут! – педагогически предупредила его напоследок Шурка и, подхватив сумку, улетела вместе с Моисеевной.
– Давай, телевизор, что ли, посмотрим? – предложил Толик двоюродному братцу, когда они остались одни. Тот с готовностью и со своей вечной простоватой улыбочкой, конечно же, согласился: он просто-таки обожал Толика, может, в силу родственной привязанности, а может, из-за неизлечимой болезни, когда хочешь–не хочешь, а всех заобожаешь.
По телевизору показывали передачу «Чрезвычайное происшествие». Сюжет был немудрёным и на злобу, как говорится, дня: в окрестностях некоего села кровожадные бандиты захватили заложников. Вот ведь твари какие, озабоченным голосом возмутился телеведущий, считавший себя очень благородным человеком. И как таких только мать сыра земля носит! Он даже собрался по-благородному сплюнуть на свой телевизионный пол, но тут на экране появились кадры с места боевых действий, и ведущий пропал. Нашему же доблестному ОМОНу не оставалось ничего делать, как взять этот дом штурмом, продолжил он уже за кадром, и на экране возникли мужественные лица бойцов милицейского спецназа. И так будет с каждым, кто попробует повторить, торжественно закончил сюжет ведущий, и тоже, как и омоновцы, сделал напоследок и на всякий случай мужественное лицо.
Толик закурил и задумался. Мысли в его кучерявой голове, взбодрённой никотином, тут же выстроились в увлекательную логическую цепь. А сейчас – сводка погоды, сказал кто-то на экране, но Толик телевизор уже не слушал.
– Гришк, а давай в заложников сыграем? – предложил он братцу. Тот дурашливо улыбнулся и, конечно же, охотно замотал головой. Ему хоть в заложников, хоть в захватчиков, хоть в Василия Ивановича Чапаева, хоть в Леонида Ильича Брежнева – всё одинаково. Ну, больной ребёнок, что с него возьмёшь, кроме анализов и соответствующих заболеванию патологических энцефаллограмм!
Толик подошёл к телефону и снял трубку.
– Дяденька! – жалостливым голосочком прогундосил он и для усиления эффекта даже горестно скривил свою мордочку, как будто слышавший мог его увидеть. – Нас с братиком бандиты захватили. Говорят, что если мы им денег не дадим, то они нам головы отрежут.
Он хотел добавить «и яйца», но подумал, что это будет уже явный перебор. Надо чего-нибудь одно – или то, или это. Сообразил, гадёныш!
– Понял, – раздался встревоженный голос милицейского дежурного. – Говорите адрес.
Толик назвал.
– Выезжаем, – сказал дежурный и добавил уже совершенно не по-уставному. – Вы уж берегите себя, сынки. Помощь придёт. Обязательно!
– Слушаюсь, – по военному чётко отрапортовал этот балбес и яростно втянул обратно в нос предательски выползшую из оного мутную, как и он сам, соплю.
– Сейчас спектакль будем смотреть, – весело сказал он улыбающемуся Гришеньке. – Подкатывайся на своем драндулете ближе к окну. Ух, как сейчас будет интересно! Как в фильме американском про артиста Сигала с его беспощадными кулаками!
Интерес не заставил себя долго ждать: буквально через пять минут за забором остановился большой, грозного вида автобус, из которого тут же начали шустро выскакивать юркие фигурки в камуфляжных костюмах, здоровенных головных касках и с большими чёрными автоматами.
– Прям как в кине! – восхитился Толик и широко и счастливо улыбнулся.
– Угу, – поддакнул Гришенька и ответил ему такой же радостной улыбкой.
– Внимание! – загрохотал резкий командирский голос, усиленный мощным громкоговорителем. – Дом окружен! Предлагаем сдаться!
– Вот это да! – ахнул Толик. – Это ребятам на улице расскажу – не поверят! Эт хлеще любого Сигала!
– Угу, – услышал он в ответ.
– Если вы добровольно не сложите оружие, то через пять минут мы начинаем штурм! – предупредил невидимых террористов-экстремистов всё тот же громкий, уверенный в себе голос.
– Угу, – опять ответил Гришенька. Его ответы хотя и не отличались разнообразием, но зато были совершенно конкретны и понятны.
На толиковом же лице появилась тень задумчивости: штурм в его планы не входил. Он изобразил на лице какое-то скорбное выражение и, поколебавшись, опять поднял телефонную трубку.
– Дяденька дежурный, – сказал всё тем же противным голосом. – Бандиты сказали, что если милиционеры будут делать штурм, то они нам всё равно успеют головы отрезать.
– Не боись, хлопчик! – мужественно заверил его дежурный. – К вам высланы наши самые опытные бойцы. И глазом не успеете моргнуть, как свершится радостное освобождение. А если они вам головы всё-таки отрежут, то мы их в тюрьму посадим. На очень долгий срок, – добавил он, чтобы хоть как-то утешить несчастного мальчонку.
– Не надо, дяденька, – опять заныл было Толик, но дежурный уже положил трубку. Он был решительным человеком, и к тому же отцом пятерых, кажется, детей. Он бы сам в первых рядах пошел на спасение неведомых ему мальчуганов, но в этот день его, как назло, скрутило обострение хронического радикулита, да к тому же штурмовать подозрительные здания не входило в его должностные обязанности.
Толик же хотя и был дурак дураком, но сообразил, что сейчас начнётся что-то совершенно непредусмотренное его сценарием и, к тому же, чреватое очень страшными последствиями. Поэтому он не придумал ничего более умного, как быстренько отвезти Гришеньку в самую дальнюю комнату и спрятаться там вместе с ним.
Через истекшие пять минут, как командир ОМОНа и обещал, его бойцы пошли на штурм. Безжалостно руша штакетник и яростно вытаптывая грядки с огурцами и помидорами, они рванулись к окнам. Дзынь! – и окна вылетели из рам от их могучих, хорошо натренированных ударов. Хресь! – и улетели в стороны комнатные двери. Трах! – рухнули на пол комод, гардероб, холодильник, самогонный аппарат и икона с Николаем Угодником.
– Товарищ командир, террористов в помещении не обнаружено, – доложил один из бойцов ворвавшемуся вместе с передовым отрядом высокому плечистому мужчине с очень мужественным лицом.
– Упустили? – скрипнул тот зубами в бессильной ярости.
– Никак нет, – поспешил оправдаться боец. – Похоже, их и не было.
– А дети?
– Дети в порядке, – успокоил его боец, и тут же вслед за его словами в комнате появились заплаканный Толик с весело улыбавшимся в своей традиционной коляске Гришенькой.
– Всё понятно, – тут же всё понял командир. Он стёр рукой мужественный пот со своего не менее мужественного лба, устало выдохнул и присел перед мальчиками на колени.
– Ну, что, гавнюки засраные? – сказал ласково. – Наигрались, вашу мать?
Толик в ответ даже не опустил, а покорно уронил свою бедовую голову. Предательская сопля тут же воспользовалась моментом и радостно выскочила из его опущенного носа…
Можете себе представить, как обрадовалась Любка, когда с полным лукошком грибов вернулась домой. Сначала она, как выброшенная на берег рыба, пару минут хватала ртом воздух, после чего оглушительно заорала и кинулась с кулаками на хмуро молчавшую Шурку.
– Чего здесь случилось? – орала она. – Какой ещё ОМОН? Где ты была, старая проститутка?
– Я не старая! – заорала в ответ Шурка. Она тоже вернулась домой с богатой добычей – полной сумкой завтра подорожающей гречки. – Я молодая! Я на рынок ходила!
– А кто за Гришенькой смотрел? Твой вы…ок? Ну, тогда всё понятно. Яблочко от яблоньки!
– Ах, вы…ок! – возмутилась до глубины души оскорблённая женщина. – Это у тебя это самое слово, а у меня законно рождённый
– Лучше бы ты аборт сделала в этом самом браке! – услышала
она в ответ…
В общем, сцепились, и если бы не старуха Моисеевна, а также соседи Папуасовы, Скворцовы, Сидоровы, Гололобовы, Фирапотовы, Завальнюки, Исаевы, Мухоморовы и Прохоровы, а также проходившие с рабочей заводской смены пролетарии, то убили бы друг дружку насмерть и окончательно насовсем.
– А чего с огородом наделали! – орала Любка в бешенстве. – Как слоны всё вытоптали! Хуже слонов!
Она поглядела на дом и взвыла. Да, недавно вполне сносное жилище теперь представляло из себя откровенно жалкое зрелище. Своим видом оно напоминало декорации к фильму о Великой Отечественной войне, причём именно к тем грозным событиям, которые происходили не в штабах, а на самом переднем крае борьбы с немецко-фашистскими захватчиками.
Единственным, хотя и частичным утешением любкиного горя оказался сестрин сынишка Толик. Его совместными усилиями и при помощи соседей пороли так азартно, что толиков поросячий визг, периодически переходивший в озверелый вой, был слышен даже на железнодорожной станции, расположенной в полутора километрах от улицы, и своими децибелами перекрывал пронзительные свистки проходящих электричек.
– Ребёнок, – ласково сказала Моисеиха. – Ишь как, сердешный, заливается! Чисто курскай соловей! Опять же чего с него возьмёшь, если он дурак дураком?
– Тебя не спросила! – накинулась на неё Шурка. – Ты ещё тут со своей гречкой! Если бы Любка не поехала, да и ты не припёрлась, то и дом был бы целым, и огород со штакетником.
Моисеиха тут же обиженно поджала губы. Ей было что сказать, но она решила благоразумно промолчать, чтобы и ей до кучи не досталось.
Весь оставшийся отпуск Любка ремонтировала дом. Денег на ремонт ушло немеряно, но оно и понятно: омоновцы не церемонились, и их тоже можно было понять. Любка сгоряча хотела было на них в суд подать, потребовать денежной компенсации, но знакомый судья в ответ на её намерение лишь повертел пальцем у виска, и Любка поняла всю необоснованность своих притязаний.
– Зато теперь огород убирать не надо, – сказал сосед Прохоров. Он был человеком философского склада ума и умел даже в самом отрицательном находить обязательный позитив. Любка хотела послать его куда подальше, но что толку-то? Всё правильно. Она взглянула на своего по-прежнему ненаглядного Гришеньку, и тот лучезарно-радостно улыбнулся ей в ответ…
Постскриптум. А гречка, вопреки уверениям Моисеихи, так и не подорожала. Что несомненно свидетельствует о том, что экономический кризис в нашей стране, слава Богу, докатился до своего очередного дна, поэтому скоро все мы будем жрать одни пустые макароны на постном масле, ура, товарищи!
БОЧКА С ПИВОМ, ИЛИ УНЫЛЫЕ БУДНИ ПОДЛЕЦА КУЗЯКИНА
– Я беременна, – сказала девушка Муся (хотя какая уж теперь девушка…) и вопросительно посмотрела на Кузякина.
Кузякин молчал. Молчание не было томным. Оно не было даже выжидательным. Потому что было откровенно скучным.
– Чего ты молчишь? – спросила Муся. Ей была интересна реакция Кузякина. Ей всё было интересно. В первую очередь, конечно, интересовал срок официального оформления их интимных отношений. В смысле, через ЗАГС. Мусе хотелось, чтобы этот срок наступил как можно скорее.
– Песня такая есть, – сказал Кузякин тихо. – «Хороша я, хороша, да плохо одета…».
– Подлец.., – с удовольствием прошептала-прошелестела Муся. Она видела это шептание-шелестение в каком-то фильме и запомнила. В этом фильме артистку тоже безжалостно обманул коварный соблазнитель. У соблазнителя были мерзопакостные, щёточкой, усики и гнусное выражение изначально порочной физиономии. Соблазнитель работал гестаповцем и пытал честных людей. У Кузякина физиономия была не такой уж беспросветно гестаповской, да и усов он не носил. Но всё равно он оказался подлецом и коварным соблазнителем. А ведь она ему верила! Хотя бы на начальном этапе.
– Да, я подлец, – охотно согласился Кузякин. – И чего теперь?
– Ах, вот ты как ставишь вопрос! – Муся сделала вид, что возмущена до глубины души (такое возмущение она тоже видела в фильме, но уже в другом. Не про гестаповца, а про заседание колхозной бригады. В колхозе не было гестаповцев. Там были одни колхозники).
– Ну, что ж! – продолжила она и тряхнула своими жидкими кудряшками. – Я не напрашиваюсь!
– Ага, – опять согласился Кузякин. – Не напрашивайся.
– Больно надо! – и Муся презрительно фыркнула. – Чего с тебя взять-то? Зарплату твою копеешную?
Здесь она была права: работал Кузякин обыкновенным учителем русского языка и литературы в обыкновенной общеобразовательной школе номер восемь, которая в городской школьной «табели о рангах» оценивалась городским отделом народного образования по самой низшей оценочной шкале. То есть, на уровне заведения, в котором постигают (пытаются постигать) азы хоть какой-то грамотности, в лучшем случае, балбесы и лоботрясы, в худшем – будущие уголовные преступники, цвет и надежда криминального мира. Никаких перспектив устроиться в более богатое, в отношении зарплаты, учебное заведение у Кузякина не было, да, честно говоря, он не особенно и хотел. Балбесы так балбесы. Лоботрясы – и лоботрясы. Он и сам по жизни был балбесом и лоботрясом. Это его, если хотите, жизненное кредо. А может, судьба. Или даже рок. Или, если хотите, призвание.
Кузякин прошёл на кухню, и туда же, следом за ним, припёрлась Дора Дормидонтовна, его мамаша. Делать ей на кухне было нечего (хотя она и изображала, что есть чего). Просто у мамаши был откровенно паскудный характер, и всякий раз, когда Кузякин туда заходил, она обязательно появлялась следом. Ей интересно было узнать, что там Кузякин собирается делать. Может, жрать чего. Может, воду пить. Может, водку. Хотя последнее вряд ли. Последнее – это уже из области фантастики.
– Вам чего, мама? – спросил Кузякин.
– Да так.., – туманно ответила Дора Дормидонтовна (понятно, пошпиёнить припёрлась. Не спится ей без верёвки на шее). – Жалко, что мы сейчас капусту не квасим.
– Так поквасьте, – ответил Кузякин.– Кто вам не велит.
Мама обиженно поджала губы. В этом предложении она усмотрела тонкий намёк на то, что, дескать, всё равно тебе, старая кочерга, на пенсии делать не хрена.
– А раньше все квасили, – продолжила она поминальную песнь о сладостном былом. – Раньше вообще люди дружнее жили.
– Потому что капусту квасили? – хмыкнул Кузякин. С чувством юмора у него всегда было напряжённо. Как и у мамаши.
– Потому что людьми были! – повысила та голос. – Людьми, а не этими!.. – и, гордо вскинув подбородок, величаво выплыла в прихожую.
Может, действительно, жениться, подумал Кузякин. На той же Мусе. Пусть бы она здесь, на кухне, с мамашей грызлась. Или квасили чего на пару. Было бы всё по уму. Всё как у людей.
В эту ночь ему приснилось, что он летает над городом на бочке с пивом. Почему именно на бочке и почему именно пивной – загадка загадок. Это было тем более удивительно, что пива Кузякин не пил, пивные обходил стороной, а всем напиткам предпочитал кефир, да и то обезжиренный.
МЫ ВЕРИМ ТВЁРДО В ГЕРОЕВ СПОРТА!
Васька Сушкин решил спортом заняться. Действительно, подумал он, сколько можно водку трескать, этот волшебный напиток, безвременно сведший в могилу многие светлые и даже выдающиеся умы. Ну его в пень, этот волшебный и чарующий! Лучше я начну исключительно кефир употреблять и бегать до полного физического изнеможения. И в результате такого исключительно здорового образа жизни стану стройным, как олень, и наверняка на этой стройной почве познакомлюсь с какой-нибудь замечательной девушкой. Может, такой же стремительной, стройной бегуньей.
И начал бегать. То есть, он не сразу начал. В рабочие дни когда бегать? В рабочие дни он работал трамвайным кондуктором, а после тяжёлого трудового дня по давно укоренившейся пагубной привычке заходил в пивное заведение «Василёк», расположенное рядом с парком, ровно на середине пути между трамвайным депо и родным домом. Там он употреблял сто пятьдесят, кружку пива и бутер с селёдкой. А после ста пятидесяти, кружки и селёдки какой бег? Это даже смешно говорить. Соседи засмеют! Скажут: поглядите на этого клоуна! Водки натрескался, селёдки нажрался – а теперь бегает, растрясает свой хронический алкоголизм! Дураки такие… Поэтому бегать он решил в выходные дни. Чтобы не спеша, с толком, смыслом, расстановкой – и без всякого забега в выше упомянутый «Василёк», это глубоко порочное заведение, почему-то пользующееся устойчивой неслыханной популярностью у местных граждан мужского пола (бабы тоже заходят. Тоже имеют привычку освежаться. А чего? Бабы не люди, что ли? У нас, если кто забыл, равноправие полов!).
И вот дождался наш скромный герой выходного дня! Надел заранее выстиранные и высушенные спортивные трусы, спортивную майку с большой буквой «тэ» на груди («Торпедо», значит), обулся в достатые с чердака резиново-спортивные кеды, нахлобучил на голову тряпичную шапочку с пластмассовым козырьком, вышел из дома и побежал, куда глаза глядят. Глаза, конечно, глядели в сторону «Василька», но Васька решил собрать все ещё пока что остающиеся остатки своей мужественной воли и пробежать мимо, несмотря на могучий зов души и порыв плоти.
Хотя (чего уж лукавить) с самого начала забега вдруг возникло непредвиденное препятствие: на пути встал сосед Ерохин.
– О! – удивился Ерохин, этот хронический алконавт, тем не менее, считающий себя достойной личностью. – С самого с ранья? Одобряю!
– Это совсем не то, что ты подумал, – решительно пресёк его малодушную мысль Васька и хотел обежать Ерохина, но тот заступил дорогу.
– А чего не то? – спросил, любопытствуя.
– Ничего, – набычился Васька. Он очень не любил, когда ему что-нибудь преграждали. Это его душевно угнетало.
– Я, между прочим, решил спортом заняться. Оздоровительным бегом.
– Хорошее дело! – непонятно чему обрадовался Ерохин, но дорогу по-прежнему не уступал. – А далеко бегать-то?
– Ну.., – растерялся Васька. Он не ожидал от этого забубённого алкоголиста такого внимания к своей скромной персоне.
– Как получится. Я ж для оздоровления. Не для рекордов.
– И это я целиком и полностью, – охотно согласился Ерохин, стоя столбом на его прекрасном легкоатлетическом пути. – В здоровом теле – здоровый дух! – и продолжал стоять.
– Если ты насчёт денег, то нету, – на всякий пожарный сообщил Васька.
– А я чего, спрашиваю? – удивился Ерохин.
– А тогда чего тебе от меня надо-то?
– Да ничего! – и собеседник распахнулся лучезарной улыбкой, демонстрируя бездонную глубину своей широкой души. – Радуюсь за друга!
– Ты? – не поверил Васька.
– Я!
Тут Васька совершенно растерялся.
– Дорогу-то пусти! – чтобы скрыть растерянность, буркнул строго. – Встал тут, понимаешь, как этот…
– Конечно, конечно! – ещё шире улыбнулся Ерохин и , наконец, сделал шаг в сторону. – Прошу! Рад! Премного рад! «Мы верим твёрдо в героев спорта!».
Уже вмазал, догадался Васька, и искра – нет, не зависти (чего завидовать, если он и сам запросто может забежать в «Василёк»! Он обманул этого репья Ероху, потому что сам сейчас при деньгах! На сто пятьдесят и пиво с селёдкой – без проблем!), не зависти, а какой-то то ли ревности, а может, досады – мелькнула в его настроенном на здоровый образ жизни мозгу.
Он выбежал из переулка и посмотрел назад. Ерохин не двигался с места, глядя на него откровенно ласковым взглядом. Издевается, подумал Васька. Гад такой. Конечно! Он же алкоголик! Противоречивая душа! Этот бегать не будет, нет! Он даже прыгать не будет! Даже чесаться! Ему это ни к чему! Интересно, сколько он сегодня выпил – сто пятьдесят или четвертинку? А чем закусывал? Ну, конечно! Разогретым беляшом!
Васька тряхнул головой, решительно отбросил от себя эти малодушные мысли, упрямо стиснул зубы, повернул вправо и, высоко поднимая колени, потрусил в сторону парка…
