Я ноги отморожу на ветру,
Я беженец, я никому не нужен,
Тебе-то все равно, а я умру.
Арсений Тарковский
Сколько там на моих не золотых? Дай угадаю – семь ноль-ноль.
Каждое утро просыпаюсь в одно и то же время, как заведённая. Будильник вечность стоит на семь пятнадцать, но его услуги продолжают оставаться невостребованными.
Чудно, однако, устроен мозг человека. Помню, мне на радостях выпало целых пять дней отдыха (относительного, разумеется), и будильник был настроен на восемь восемнадцать. Отчего такое странное время для пробуждения? А не знаю, так стрелки легли. И вот на протяжении всех этих дней я, как по зову, просыпалась в восемь четырнадцать. Было так обидно, ведь ещё целых четыре минуты можно было поспать. Целых четыре потерянных минуты сна в день. И так – аж пять дней. Ещё говорят, что старики рано просыпаются. Я что, старик или старуха? Хотя, как знать.
Эх, время, tiempo, time… Как его ни назови – суть не меняется. Время – это то, чего мы не замечаем и замечаем, одновременно. Его присутствие отражается на всём. От него не убежать, не скрыться. Расстояние ему не помеха. Но чем длиннее расстояние, тем больше надобно времени, чтобы его преодолеть. А сколько нужно времени, чтобы преодолеть расстояние от сотворения мира до его кончины? Не до конца сотворения, а до последнего конца. Впрочем, не велика разница, конец – он всегда конец. Но что если мир бесконечен, как песок, без начала и конца? В таком случае, выходит, он не подвластен времени? А теория Данна? Плод ли это больного воображения или одномоментно-линейная природа времени – возможная действительность?
Темно. Глазам требуется время (и снова оно), чтобы освоиться и приступить к своим прямым обязанностям. В комнате, кроме будильника, находятся ещё часы: двое настенных, двое ручных, и каждые из них, в свою очередь, поёт «тик» и напевает «так». Не хор, а «кто в лес, кто по дрова». Но, как говорится, Господь первоначально сотворил Вселенную, а затем Хаос. Зачем? Неужто от безысходности? Я не собираюсь вступать в дискуссию и анализировать поступки Создателя. К тому же блеск райского сияния непереносим для смертных глаз, и любой, осмелившийся заглянуть в тайны Божьего промысла, рискует потерять не только зрение, но и лишиться разума. Но неведению неподвластно ослабить во мне веру. Никогда, ни при каких условиях, я не ставлю под сомнения деяния Господа. Он тот, чья сущность величественно обходится без родословной и без облика. Жаль только, пропасть разделяет божественное и человеческое.
Хоть глаз выколи. Ещё уйму времени световой день будет идти на убыль.
Мне вспоминается другая темнота. Тьма египетская, навевающая страх и ужас. Конец света. Хотя была ли тогда существенная разница между днями и ночами? Всё как в сказке «Золотая пряха»: «И ночью ночь, и днём ночь», и Мартинко Клингач не панацея.
И как же ценилась солярка в те дни. Заметно больше денег. Покупать-то было нечего, прилавки бросались в глаза своей непривлекательной наготой, вот деньги и превратились в обычные бумажки. Сегодня глаза разбегаются от пестрящего разнообразия ассортиментов, а этих самых бумажек-то и нет. Парадокс экономического развития.
И лампы тогда были в большом дефиците. Солярка заливалась в маленькие бутылочки; из ваты, повыдерганной из развалившихся стульев, скручивался фитилёк, вставлялся в бутылочку, ещё парочка деталей, и светильник готов. Мы называли его «псюсь». Откуда столь экзотическое название? Не знаю. Тогда меня это не интересовало. Вспоминаю, как мы сидели под крошечным огоньком этого самого «псюся» или свечки многоразового использования и… читали. Читали по очереди, вслух, с интонацией и жестикуляцией. Этакие сами себе и актёры, и зрители. А сегодня? Разве кто читает сегодня? Этот «недостаток» искоренился прогрессом. И не он один.
Брр… Холодно. Зима приземлилась на нашей станции, и не только календарная. Зябко, сыро и противно. Да ещё этот ветер. От него не спрятаться, не скрыться. Он так и норовит войти сквозь щели незваным гостем. А как он любит заглядывать под юбки, задирать их. Мужчина – вот и хулиганит. Хотя сегодня в этом нет необходимости, всё и без него задрано и открыто. А какие страшные были ветра в Баку. Сколько хочешь на себя надень, он всё равно найдёт лазейку и прижмётся к телу.
Дождь хлещет по асфальту, крышам, стёклам… Уж лучше бы снег. И суше, и веселее. Но, как известно, природа нас не спрашивает. А кто спрашивает? Правительство? Президент? Или, может, сосед спросил разрешения, прежде чем в десять вечера завести свою «болгарку»? Ладно, спросить, хоть бы предупредил. А что поделать, у него ненормированный рабочий день. Работает, пока не обессилеет и вот так, обессиленным, наклеивает кафель в ванной комнате.
А ведь, бывало, вся эта вытекающая из небесного океана жидкость прямиком обрушивалась на наши головы, причём в помещении. У нас была прямая связь с небом, прямо не выходя из комнаты. И после выхода в длинный тёмный коридор эта связь не прерывалась. Тёмный коридор и свет в конце. Нет, это не воспоминания пробудившегося от летаргического сна. Это наша прошлая действительность.
Странная всё же штука летаргический сон. Многие ведь просыпаются после того, как их накроют землёй. При переносе старых европейских кладбищ делалась выборочная проверка гробов, и по тому, как располагались в гробах тела, стало ясно, что четверть похороненных вскоре пытались выбраться из могилы. Сегодня для того, чтобы подобные кошмары не случались, в Англии, например, во всех холодильниках моргов поместили колокол с веревкой, дабы оживший «покойник» (нет, не вампир) смог позвать на помощь. А вот в Словакии, там прогресс ушёл ещё дальше, в загробный мир. В могилу с покойником там кладут мобильный телефон. Во времена великого итальянского поэта, гуманиста Петрарки, прогресс ещё не достиг своих высот, и если бы не чудо, позволившее ему очнуться вовремя, его бы так и похоронили заживо в сорокалетнем возрасте. Кстати, именно Петрарка считается «отцом» альпинизма. Любуясь видом сверху, он читал отрывки из Откровения Святого Августина и размышлял о своем опыте восхождения на гору. О, эти Откровения! Всем Откровениям Откровения. Почему я вспомнила о скалолазании? Opnqrn с детства мечтала взобраться на гору, всё равно какую.
Хочешь – не хочешь, а идти надо. Сейчас выйду на заклание. Что ж, зима, вот она – я. Четвертуй или помилуй, тебе решать. Ветер вроде как успокоился. Устал, видимо. Да и кому понравится быть всеми нелюбимым. Подмораживает. Но не так, как в те годы: сидишь, на ногах по несколько пар носков, одни из которых обязательно шерстяные, а ноги всё равно коченеют. Дома коченеют. А чего бы им не коченеть – на улице минус Бог знает сколько, и в помещении аналогично. Или, может, на улице теплее? Ведь там хоть изредка из-за туч выглядывает солнышко.
Как-то я невзначай пролила воду на пороге комнаты. К утру на этом месте был самый что ни на есть каток. Удивительно, как это кровь не застывала. Ведь она замерзает при минус три целых девять десятых градуса по Цельсию. Влага же в поверхностных частях тела ещё при меньшем минусе.
Слава богу, дело не дошло до расстройства восприятия и способностей мышления. Но кожа трескалась, бледнела, становилась безжизненной. Кровь с периферии устремлялась во внутренние органы, и всё что снаружи – оставалось незащищённым. Правда, мы были одеты и спали в одежде, (а попробуй тут разденься), но это не могло полностью спасти нас от холода. Во всём теле чувствовалась такая слабость, и всё время клонило ко сну. Казалось, нам только и оставалась, что ждать уготованной богами кончины.
Сейчас я не люблю спать. Точнее сказать, мне жаль потраченного на сон времени. Жизнь так быстротечна. «Каждая минута с закрытыми глазами — это потеря шестидесяти секунд света» – написал в своём прощальном письме Гарсиа Маркес. А теперь посчитайте, сколько таких секунд мы теряем, находясь во сне.
Что за чудаковатый замысел заполнил ум и душу Горбачёва? Перестройка, гласность… Уже самое начало этой блажи вызывало подозрения и предвещало печальный, а то и траурный исход. У меня вся эта постановка ассоциируется с началом великих треволнений. Меченый всех нас пометил. Политическая активность граждан привела к катастрофе. Смерть многих тогда схватила за пятки.
«Человек – вольная птица, пока мертвец не свяжет его с землей» – говорил герой романа Маркеса. Нас с землёй, на которой мы проживали, связывало не одно поколение мертвецов, но факты никого не трогают. Бог войны не обошел нас, и мы вынуждены были бежать из дома, каждый с одной кладью в руках, дабы не привлекать излишнего внимания. И сегодня человечество бредит войной. Нужен лишь повод для новой резни. И как появившаяся из солнечной туманности более четырёх с половиной миллиардов лет назад голубая красавица может быть одновременно матерью героев, идущих на самопожертвование ради общего блага, и чудовищ, не признающих ни Бога, ни черта? Неужели Земля, на которой мы живём – это просто ошибка, неумелая пародия?
Мы не были мрачными людьми, ворвавшимися чужеземцами, но берег, к которому мы причалили декабрьским днём, встретил нас как таковых. Надежды найти доброе пристанище и водрузить знамя в знак свободы на кручах гор исторической родины, всечасно ждущей нас, пали. Мы наткнулись на непонимание, сухость, бессердечность и закоснелость душ аборигенов новоиспечённой родины. Наутро наше знамя не плескалось под небом, а было растерзано и растоптано. Попали, как говорится, из дождя да под капель, почувствовав себя псами, выброшенными на свалку в лютый мороз. Не думаю, что нам следовало остерегаться яда или ножа в спину, но поворачиваться спиной как-то не хотелось. И вот тогда из активиста-подростка я превратилась в немногословное существо. Да, на какое-то время я перестала ощущать себя человеком. Окружающая действительность принудила меня к этому. Эфиопы предполагают, что обезьяны нарочно не разговаривают, чтобы их не заставляли работать, я же молчала, дабы избежать очередной порции издевательства и насмешек. Считается, что в мире полно порядочных людей, которые просто живут в страхе перед каким-нибудь подонком. Однако либо общество было не то, либо…
Те дни для меня как навязчивый липкий сон, который сначала стараешься не запомнить, а потом никак не можешь забыть. Они сыграли существенную роль в том, что моё некогда тёплое гранатного цвета сердце стало морщинистым и вялым. Цвета пепла. Нет, оно не потемнело от злобы. Его выжгли боль и обиды. Не только сердце, но я вся устала. И от усталости совсем ослабла. Нераскрывшийся бутон, целомудренно закутанный в свои покровы, опал, так и не успев раскрыться. Могла ли я предположить тогда, что на меня и дальше будут продолжать сыпаться беды. Теперь я изможденный, иссохший точно земля, человек. В своём неизменном черном одеянии я похожу на монахиню, но, к своему прискорбию, не являюсь ею. Не настолько чисты мои помыслы, не столь безобидны. И ничего не изменить. Ведь даже постигнув тайны высшего и низшего порядка, нам не свить верёвку из песка, как не возродить из пепла некогда сожжённый цветок. Моё сердце, как я уже говорила, испепелилось, а голова… Мысли, словно резвые кони, скачут среди ужасов пространства и времени. И где взять мастеров, способных заштопать эту сумасбродную голову?
Но ветра и течения лет не заставили меня забыть движение звёзд, законы ветров и осадков, повадки птиц и зверей. Я помню разницу меж тучами и облаками, знаю луну в лицо, и всё ещё отбрасываю тень на противоположную стену и на асфальт. А значит – мной ещё не подписан акт о капитуляции. Осталось немного – просто захотеть жить.
Итак, никому не нужные, словно алебастровые статуэтки языческих богов, мы забились в путах собственного униженья в местах, где за одиночеством не надо далеко ходить, и вели почти призрачное существование. Наше настоящее отныне состояло из зловещей тишины, приукрасить которую можно было лишь ностальгическими воспоминаниями.
И, чем дальше в лес…
В 1989 году было объявлено об экономическом кризисе. С прилавков магазинов исчезло практически всё, кроме разве что хлеба. Но поскольку Армения находилась в блокаде, мы и хлеба видели лишь малые крохи. И вот на рубеже девяносто первого года всё закончилось. СССР не стало. Ничего не стало, лишь мир с сожженными и мёртвыми богами. С какой целью была разрушена Империя? Дабы принести освобождение тем, кто втайне льёт слёзы и скорбит? Сегодня, подвешенные головами вниз, мы имеем лишь куцее подобие свободы. Знаю, злопыхательство – отвратительно, тем паче злопыхательство, рождённое в порыве горького самоуничижения.
Да, определённо, ветер обиделся на нелюбовь. Не обижайся, я люблю тебя. В летнюю знойную пору только ты и спасаешь. Но сейчас, когда и без того холодно…
Хорошо, я тепло одета, а главное, сапоги тёплые.
А тогда у меня не было сапог. Точнее были, замшевые, зелёные. Но когда на улице минус пятнадцать-восемнадцать и снег по колено – это только пародия на обувь. Автобусы тогда не ходили, а до ближайшего, ещё не «высохшего» магазина надо было топать и топать. Вот я и отморозила себе ноги. Кожа на них воспалилась, образовались серо-коричневые, а местами фиолетовые пятна. Чувствительность почти сошла на нет. Помню, мы все тогда страшно перепугались. Спас меня, точнее мои нижние конечности, сохранившийся с советских времён флакончик йода. Йодовая клетка утром и вечером, ванночки с йодированной водой, и через недельку я снова была готова к эстафете.
Однако это не прошло бесследно. Последствия того обморожения беспокоят меня по сей день. Едва наступают холода, и фиолетовые звёздочки тут как тут. Звёздочки, которые не светят, а болят.
Оглядываясь назад, я всякий раз удивляюсь нашей выносливости, терпеливости и силе духа. Сегодня малейшая неприятность выбивает нас из колеи. Жить не хочется, свет белый не мил. А тогда? Лишённые всего, мы не унывали. В нас было главное – жажда жизни и вера в светлое будущее. Мы устраивали праздники буквально на пустом месте. Жарили сухарики, посыпали их солью и уплетали за обе щеки. А если ещё удавалось выкопать где-нибудь на поле маленькие луковички или чесночок и натереть ими сухарики… Ооо… Это уже был настоящий пир!
Дни были изнуряющими, поскольку мы были лишены элементарного развлечения – телевизора. А причина – отсутствие электричества. Оно заходило в гости часа на два, и то глубокой ночью. Этакая ночная бабочка. Вот тогда жизнь оживала. Просыпались все, и стар, и млад. Никто не мог оставаться в постели, лишив себя удовольствия понежиться в лучах электролампы, погреться у плиты, наконец-таки включить старый разобранный приёмник и, кое-как настроившись на нужную волну, поймать «Би-Би-Си» и послушать последние новости. И не важно, что там на одну осмысленную фразу или истинное сообщение приходятся тысячи бессмыслиц, груды словесного хлама. Главное, приёмник включён, и в нём кто-то разговаривает. Конечно, всё это было далеко от идиллии, но «промельк» силуэта счастья мог заметить в эти часы каждый. Женщины затевали стирку, глажку, варку, мужчины наслаждались игрой в нарды, карты, домино. Они занимались этим и в темноте, но при свете это же совсем другой эффект. Даже ребятня просыпалась, несмотря на то, что многим наутро надо было топать по обледенелым улицам в промёрзшие школы. Вообще-то школы отапливались. В классах стояли солярочные печки. Только вот самого горючего выдавалось так мало, к тому же это «мало» было бессовестно разбавлено водой. Зальёшь жидкость в печь, подожжёшь, и сразу всё начинает шипеть и трескаться. В результате вонь невообразимая, а тепла на один вдох.
Кажется, доползла. Народу сколько! Остановка называется, хоть бы навес что ли сделали. Стою под дождём, как мокрая курица. И не я одна. Все в одинаковом положении, просто кто-то курица, а кто-то петух. Деток жалко. Они тоже мокнут. Правда, для них это не трагедия. Они веселятся и скачут по грязным лужам, абсолютно не обращая внимания на взрослых. «Газели» подъезжают с большим интервалом, отсюда и очередь, как в советские годы в московском универмаге «Прага».
И что это мне «Прага» вспомнилась? В те далёкие, многими сегодня бранимые годы, отец каждое лето отправлял нас на отдых в Москву. У нас там были родственники. И сегодня, если хорошо покопаться, много где можно родственников отыскать. Вопрос, зачем? Нынче всё держится на выгоде. С нас взятки гладки, вот мы никому и не нужны. А если не нужны, что навязываться?
Так вот, каждый раз перед возвращением мы отправлялись в этот огромный универмаг, с целью накупить всем подарков. А как иначе, из столицы ведь возвращались. Так вот, там, даже если вам нужно просто посмотреть, что да почём, необходимо порядком отстоять в очереди. Разница в том, что то была очередь цивилизованная, всё чин чином, а тут…Народ всё прибывает, и каждый прибывший становится впереди. Уже на проезжую часть повылезали.
А раньше не было этих очередей на остановках. Транспорта не было, остановки были ни к чему, и народу, как следствие, тоже не наблюдалось. Зато в часы, когда шла трансляции очередной серии мыльной оперы из цикла «латинос», то тут, то там появлялось скопление народа. Поскольку электричество страны вышло погулять и заблудилось, в определённые часы «икс» все зрители собирались либо у владельцев автомобилей, подключающих маленькие телевизоры к аккумулятору, либо у тех, кто имел возможность закинуть крючок и подключиться к «левому» свету. Это было возможно, если вы, к примеру, живёте возле больницы, здания горсовета или водокачки.
Сериалы в те беспросветные годы смотрели практически все. Началось всё с «Рабыни Изауры» и пошло-поехало. Ладно – женщины, у них, как известно, ума с две извилины, но ведь и мужчины смотрели. Усядутся в первом ряду, словно билеты на руках, а женщины ругаются, взывают к мужскому достоинству.
Всё. Маршрутка едет. Теперь все мысли о том, как бы в неё влезть.
Какие-то два часа, и дождь перешёл в снег, на дорогах гололёд. Не хватало ещё свалиться посреди улицы, вызвав смех и издёвки окружающих. Впрочем, что мне до них, пусть смеются, смех продлевает жизнь.
Зима в этом году началась рано – первого декабря. И, главное, так неожиданно.
Первый день зимы, а у всех ощущение неожиданности, разве не парадокс? А между тем всё проще простого. Дело в том, что тридцатого ноября было тепло, и сложно было понять, конец это осени или уже начало весны. А наутро, точнее, к вечеру первого числа пришла настоящая зима. Зима со снегом. Последние годы в Армении не так-то часто можно увидеть снег. Даже к праздникам не выпадает.
Всякий раз перед новогодними торжествами я думаю о том, каково справлять Новый год и Рождество там, где нет зимы, точнее есть, но только календарная. Например, в одной из передовых производительниц сериалов, Аргентине. Алехандра Писарник, аргентинская писательница и поэтесса, в своих «Недоумениях», писала, что не понимает, что такое снег, и это несмотря на своё русско-еврейское происхождение. Это же катастрофа! Ну что за праздники без снега. Мне всегда было интересно, а наряжают ли в таких бесснежных закоулках ёлку? Сегодня, благодаря всемирной паутине, я точно знаю, что наряжают. В той же Аргентине восьмого декабря (в день Беловежского сговора, развалившего Советскую империю) наряжается главная ёлка в столице. И в домах, традиционно, наряжается в это же время. Рановато, я люблю, чтобы перед самым концом года. А в Германии сезон рождественских праздников, называемый «пятым сезоном», начинается одиннадцатого числа одиннадцатого месяца в одиннадцать часов одиннадцать минут. Осень на дворе, а они уже празднуют. Хотя, праздники – это всегда хорошо, не чета войнам. Правда, ёлку там наряжают непосредственно перед Рождеством. У каждого свои правила и традиции. Финны, к примеру, перед тем как сесть за рождественский стол, непременно посещают сауну. Сразу возникают добрые тёплые воспоминания, не так ли? В большинстве стран настоящее празднество проходит в Рождество, в ночь с двадцать четвёртого по двадцать пятое декабря. В Аргентине этот праздник называется «Nochebuena», что означает «Добрая ночь», в Финляндии – Йоулу. Думаю, всё же это правильно, когда Рождество вперёд Нового года приходит. Сначала Иисус, а потом уже Дед Мороз, Папа Ноэль или Йоулупукки. Но если правда, что Иисус родился в начале октября, то и вовсе путаница получается.
Конечно же, Рождество, как Новый год, семейный праздник. И в Аргентине, и в Германии за столом собирается огромная семья. К примеру, в Германии вы не сможете пригласить за рождественский стол подружку, с которой только недавно познакомились. Не положено, не родня. А аргентинцы, те вообще очень ревностно относятся к семье. Для них это не устаревшее и ничего не значащее слово, а нечто святое, почти такое же, как и само Рождество. За праздничным столом собираются представители сразу нескольких поколений. Бабушки, дедушки, дяди, тёти – кого тут только не встретишь. На столе традиционное «асадо», сладкий хлеб «pan dulce» и «turon de mani», сахарная плитка с орешками. Из напитков предпочтительно красное вино, и чтобы своё, аргентинское. В полночь, как только пробьёт двенадцать, все пьют сидр или шипучку, целуют друг друга в щёчку и желают всего самого хорошего. Делают они это с эмоциями, горячо, а не просто, обмениваясь учтиво-расплывчатыми фразами. И только потом, счастливые и умиротворённые, они подходят к разукрашенной ёлке и достают подарки. Всё как у нас, только даты и повод – разные. Мне нравится Аргентина, с её традициями и понятиями. Хотя там практически не прекращаются народные восстания и то и дело случаются революции, аргентинцы народ доброжелательный и оптимистичный. Их излюбленное выражение: «Незачем волноваться сегодня – завтра всегда наступит». А вот я по этому поводу в вечных сомнениях. Может, стоит переехать в Аргентину?
Довольно грёз. Это только считается, что мечтать не вредно. На самом деле вредно, ещё как! Возвращение к реальности и не ангажированное созерцание действительности приводит к депрессии. И Новый год не поможет.
Кстати, а как мы празднуем новогодние праздники?
Начну с того, что мы к нему тщательно готовимся, причём загодя. Уже в октябре у нас начинается чистка, мойка, полировка всего, что только возможно. Будто бы до этого мы валялись в грязи. С приходом ноября начинается самое интересное: закупка продуктов для праздничного стола. В магазинах яблоку негде упасть, до того там много посетителей. Правда, когда всё так дорого, как сегодня, особо себя не побалуешь. Но парочка салатов, колбаска и шашлычок пока ещё захаживают и к нам на огонёк. Иногда может даже ветчинка заглянуть, орешки. Но вот такого, чтобы икринка, этого нет. Её я не видела у себя на столе аж с… А с тех самых пор, как мы покинули свой дом, родной город. Хотя, должна заметить, далеко не все живут, упрятав руки в дырявые карманы. Для того, чтобы поставить на праздничный стол свиную ногу, «буд» (не путайте с испанским хамоном – это блюдо из другой оперы), нужно прилично потратиться. Да и индейка обходится недёшево. Мы этого не делаем, и не только из финансовых соображений. Я люблю, когда на столе всё красиво, а эти угощения Карабасу Барабасу подстать.
А как мы встречали новый год в те страшные годы? С распростёртыми объятиями! Мы его очень ждали. Ждали, потому что верили в чудо, в то, что перевернём страницу, войдём в новый год и всё изменится к лучшему. Нынче уже не надеемся, и не потому, что лучше не бывает. Просто на смену надеждам пришло безысходное отчаяние.
Какой год тогда приближался, девяносто четвёртый? Точно помню, что год собаки. Из еды у нас был только хлеб из отрубей, «комбикормовый», как мы его называли, немного подсолнечного масла, остатки роскоши, оставшиеся от гуманитарной помощи, горсть пересохшей фасоли оттуда же, да штука-другая картофелин. И вот мы отварили овощи, нарезали помельче, залили всё постным маслом и… Настоящий винегрет!
Готовили мы на дровяной печке, ею же и отапливали помещение. Двадцать седьмого, то ли двадцать восьмого числа отец уехал в деревню, к своему брату, с уверенностью, что к праздникам вернётся. Но, как известно, человек предполагает… Пошёл снег, дороги замело, и жизнь остановилась. Не то чтобы она до этого бурлила, но всё же какое-то движение происходило.
И вот мы остались одни. Все женщины. Точнее, мама, я и девятилетняя сестричка. Как у Некрасова: «Всего мужиков-то: отец мой да я…»
Печь, чтобы отапливать жильё, у нас была, и в дровах недостатка не наблюдалось, вот только были они не пилены, не рублены. И на мои плечи легли тяжёлые мужские обязанности. С вечера напилю, нарублю, а утром разжигаю. Я так уставала, что даже тень моя, казалось, волочила за собой ноги. Время отбоя – девятнадцать ноль-ноль. А что делать? Света нет, дрова на счёт, и есть нечего. Посидишь подольше, чего доброго проголодаешься. А это было недопустимо. Как часто голодная икота разрывала нам грудь. Наши тела стали сродни покорным домашним животным и обходились жалкими подачками, раз в день, что Бог пошлёт. Обычно это были сухарики в маринаде. Сначала ели маринованные помидоры с хлебом, а потом оставшийся рассол разливали по тарелкам, крошили туда сухари и отправляли этот деликатес прямиком в желудок. Тогда мы на собственной шкуре ощутили, что означает, «подкрался, как голод к нищему». Но, нищие и голодные, мы были так гостеприимны. Любой сосед, заглянувший на огонёк, сразу же становился почётным гостем, и мы с готовностью и удовольствием делились с ним последним куском хлеба. А сегодня? Так ли мы щедры сегодня? Столь ли дружелюбны?
Эээх. Странная штука жизнь. И память человеческая удивительна. Считается, что она избирательна, но только не у меня. Нет, я не претендую на то, что могу написать правдивый рассказ о собственной смерти и реинкарнациях или же помню, заплакала ли я в чреве матери или только после того, как увидела людей в белых халатах. Но о событиях тех дней в моей голове расположен целый музей отзвуков и теней. Иногда мне кажется, что лучше было бы забыть случившееся, дабы не лишиться рассудка. Но потом в памяти всплывают радостные моменты, и я понимаю, как же хорошо, что она не слабеет. Помню заиндевевшие окна, и снег, и безлюдье. Помню, как пробирались в коридорах в темноте по стеночке; как падали, споткнувшись о паркет; как, несмотря на темень и холод, поднимались среди ночи, чтобы опустошить ванны, тазы, чашечки от влившегося сквозь отверстия в потолке дождя или талого снега. А под ногами шныряли крысы. Поначалу я жутко их боялась, но со временем привыкла и к их присутствию. Крысиное шмыганье поочерёдно со всплесками дождевой воды и шорохом осыпающейся крыши будили нас по ночам. Я хорошо помню, как всё вокруг, включая нас, застывало от холода, и только слёзы оставались тёплыми. И как болел живот. Звуки, которые он издавал, отнюдь не были похожи на пение тенором. Скорее бас-баритон. Тандем голода и холода.
Но я также помню, как радовались мы всякий раз, когда зажигалась лампочка в комнате и когда после продолжительных морозов начиналась оттепель, водопроводные трубы оттаивали, и из крана наконец-то начинала сочиться вода. Сначала по капелькам, потом всё больше и больше, до тех пор, пока не начинала течь непрерывной струёй. Так продолжалось не один год, но даже сверхъестественность, когда она повторяется, перестает внушать страх.
Определённо, одна часть моих воспоминаний является пародийным пересмешником другой.
В зимние морозы, когда снег достигал колен, мы ходили за водой с санками. Ставили на санки огромные бочки, вёдра, канистры и направлялись к водокачке. И там, с трудом открыв примёрзший массивный вентиль, мы наполняли наши сосуды тем, без чего в хороших климатических условиях человек может прожить примерно два-три дня. А бывало, замерзала центральная система водоснабжения, и воду нам заменял снег. Мы набирали его во всё, что только можно, тщательно утрамбовывая, чтобы вышло больше воды. У нас была большая кастрюля. Впрочем, почему была? Она и сейчас есть. В неё мы тоже набирали снег, а потом ставили на печь. Снег оттаивал, превращался в воду, и мы эту воду заливали в бочки со снегом. Затем снова набирали в кастрюлю снег и всё повторяли заново. Нам даже пить талый снег пару раз приходилось. А что поделаешь, если пить страсть как хочется. То, что за окном минусовая температура – ещё не повод для отсутствия жажды. Правда, мы его кипятили по нескольку раз, но муть, специфический вкус и запах всё равно оставались. Сегодня сладкая вата имеет похожий привкус. Пили прямо из посуды, в которой кипятили, из кружек всевозможных, из тазиков, кастрюлек. Бывало, погрузишь лицо в мутную воду, и пьёшь взахлёб, забавы ради, как дикие звери на водопое. Лишь нос пальцами прижмёшь, чтобы, во-первых, вода не попала, а во-вторых, запах не особенно ощущался.
Сегодня уже не запасаемся снегом. Да и нет его в таком количестве. Вода, слава Богу, пока в стране не закончилась. Можно ли её пить – не знаю. Никто не знает, но все пьют. А что поделаешь? Закупать дистиллированную в бутылках – никаких денег не хватит. А на водосточную кое-как наскребаем. Вода, газ, электроэнергия. Вкупе – это целое состояние. Состояние, которое негде заработать. У нас негде. Многие зарабатывают в России, а у нас тратят. Пополняют казну Армении российскими сбережениями. Спасибо России. Старший брат, как-никак. А почему брат? Россия – она, следовательно, сестра. Но это только если по-русски. А по-армянски понятие «род» отсутствует, поэтому – брат.
Однако многие продолжают глядеть на запад, ждут знака с небес и не видят его. А он очевиден и оповещает о начале умерщвления души.
Люблю новый год. Вообще люблю праздники. У нас их сегодня немного. А праздников выходных – и того меньше. Говорят, государство не может позволить себе такой роскоши.
А несколько дней независимости – может. Страна стала похожа на сито. Обширные миграции, сравнимые лишь с катастрофическими переселениями времен войны. И средств на существование у неё не осталось. Казна опустошена. Сегодня воруют все, кто только может. Пример же подают те, кто наверху: все до единого рыцари наживы, с крестом в руках и ненасытной жаждой золота в душах и сердцах.
Погрузившись в размышления, я практически перестала воспринимать окружающий мир. Мысли путаются в голове. Она переполнена воспоминаниями, в которых непрестанно всплывают родные места, хотя учитывая, сколько прошло лет, они давно могли бы быть похоронены и забыты. Но нет, они зияют в моём сердце, как беззвучный крик. Я полна сожаленья о той поре, когда всё вокруг было моим: мой город, мои улицы, моя школа, мой дом… О, если бы суметь вернуть былые времена!
Мой дом остался далеко и плачет обо мне.
И мне в разлуке нелегко, я вижусь с ним во сне.
В другом краю мой кров теперь, он тоже мне родной,
К нему я сердцем прикипел, но… не прирос душой.
Хотя бы издали увидеть их, пусть даже мне не суждено на них ступить.
Я родилась в большом, просторном и светлом городе. Может, отчасти в этом причина того, что я задыхаюсь в городе, в котором живу сегодня. Стены давят, хотя какие у города стены. Горы? Но и они далеки.
Больше всего, конечно, я скучаю по морю.
Стоять у причала, откуда открывается восхитительный вид на огромное, необъятное водное пространство, вдыхать запах моря, принесенный утренним ветром, что может быть лучше? Предвижу возраженья, мол, Каспийское море – не море вовсе. Может, по признаку выхода в мировой океан – это и так, однако Каспий имеет ряд морских признаков. К примеру, вода в нём солёная, а общая площадь лишь немногим уступает площади Черного или Балтийского морей. Огромная масса воды в озере, наличие приливов и отливов, частые свирепые штормовые ветры, порождающие огромные волны – всё это говорит в пользу того, что Каспий близок к морю. Что же до его флоры и фауны, то они и вовсе идентичны морским.
Между прочим, некогда это огромное солёное озеро и впрямь было морем. По мнению учёных, на протяжении миллионов лет Средиземное, Черное, Азовское и Каспийское моря в совокупности составляли огромный морской бассейн, соединявшийся с Мировым океаном, который многократно изменялся в очертаниях, площади и глубине, дробился на отдельные части и снова восстанавливался. Обособление Каспия от Чёрного и Азовского морей произошло всего несколько десятков тысяч лет назад, а это не так уж и много, учитывая возраст Земли.
Вообще, Каспийское море является одним из уникальнейших мест на Земле, ведь оно расположено на стыке Европы и Азии и имеет свою собственную историю уровня моря, независимую от уровня всемирных океанов. На его берегах расположены пять государств, что лишь немногим меньше, чем на берегах Чёрного. Помимо этих стран через реки в бассейн Каспийского моря выходят ещё четыре страны, среди которых, помимо Турции, Узбекистана и Грузии ещё и Армения. Знают ли об этом её жители? Может, и знают, но вряд ли задумываются об этом. Природа идеальна. Она подтверждает истину, что все мы произошли по воле Единого Творца и Родителя, вот только человечество упорно продолжает отрицать действительность и руководствуется в своих рассуждениях и поступках не любовью, а ненавистью. Такая позиция не только искажает прошлое, но и губит настоящее, бросая тень на будущее. История подтверждает это, но она же является самым деспотичным и кровавым диктатором для всего человечества. К тому же она продажна и непостоянна, как ветреная женщина.
Но возвращаюсь к драгоценному воспоминанию. Из всего вышеперечисленного я прихожу к выводу, что имею полное право относиться к Каспию как к морю.
Наблюдая за грациозно танцующими друг другу в унисон величавыми волнами, испытываешь чувство полного умиротворения, гармонии и единения с Вселенной. Блаженство и восхищение, коими переполняется душа, помогают забыться и отбросить вереницу проблем и неурядиц, сопутствующих по жизни.
Что же всё-таки такое это море, – гигантский сверхвместительный бассейн или неизведанная и полная опасностей стихия? С самого детства я задаюсь этим вопросом, пытаясь отыскать в дебрях мыслей хоть малость достойное определение этому явлению, и не могу. Оно всегда разное: то волнуется и будто грозит, то спокойно дремлет, а бывает, кажется, что оно поглощено думами и о чём-то мечтает. Одно очевидно – оно совершенно, и ничто не в силах опошлить это чудо! Термины море и океан порой синонимичны, и не удивительно, ведь суть у них одна: вода, много воды. Сама по себе вода, каждая её капля – это животворящий источник силы и энергии. Вода есть сама жизнь. Так сколько же жизни в море! И, несмотря на своё величие, могущество, оно не возгордилось, не возвело себя на пьедестал, а щедро, с любовью делится с нами своими дарами, своей мощью и волей. Подчас довольно постоять на берегу, окинуть взглядом ширь морских просторов, и боли – как не бывало. Она испаряется, улетает восвояси не в силах устоять пред сумасшедшей властью водной стихии. И это не самовнушение, не желаемый самообман. Причина всему – необъяснимая и неразгаданная магия моря, восхитительным образом соответствующая сокровенным порывам сердца.
Прогуливаясь по кромке берега, вдыхая упоительную морскую свежесть и аромат, наслаждаясь аккордами чистой высокой симфонии, наигранной созвучием пенистых волн и громогласных чаек, которые то и дело, закинув за спину крылья, ныряют в воду в поисках рыбёшек, невольно сознаешь всю слабость и раздробленность человеческого существа. Ведь даже подумать страшно о том, что всего лишь одна, не самых крупных размеров волна, способна поглотить нас с головой, унося в пучину бурного волнующегося водного царства. Но в тех случаях, когда оно спокойно, можно не опасаясь опустить в него руку и наблюдать за тем, как её мерно обтекает солёная вода.
Что же заставляет его бурлить и волноваться? Неужто зашкаливающая сила ветра? Это она побуждает море к подобному, пугающему нас – смертных – действию? Не исключено, хотя, возможно, иные, куда более возвышенные и одухотворенные причины становятся источниками непрерывного движения. Такие, к примеру, как желание оставаться свободным. Быть может, агрессия, ярко выраженная волнением, не что иное, как способ запугать силы, жаждущие поработить его мирное течение? Человечество властно и ненасытно. Стоит морю расслабиться, сделаться доступным и предсказуемым, мы поспешим заковать его в железные оковы, примемся измываться и раздерём его на куски, отдирая каждый себе побольше. Даже сейчас, под страхом смерти, мы нет-нет да и укрощаем его. Как тут не остерегаться?
С другой стороны, может, это и не агрессия вовсе. Может, это любовь? Да, да, именно любовь. Впадающие в море одержимые любовью реки при встрече создают массовое волнение. Одна волна догоняет другую, они равняются, сталкиваются, разбрызгиваясь белой пеленой. Их чувства настолько велики и грешны необузданностью, что не умещаются в привычные рамки и вырываются из намеченного русла. А теперь, предположим, что все не так, что постоянное неуемное движение – это всего лишь способ скрыть своё бессилие. Бессилие от невозможности распознать, что там впереди, на неподвластной ему территории. Ведь и мы страдаем от того же.
Как бы там ни было, море, бесспорно одно из величайших чудес природы. Оно важнейшее и совершеннейшее из творений Господних. Оно и… небо, олицетворение бесконечности, текущее, как море, горизонтальным потоком. Какого оно цвета? Тут сразу и не ответишь. Разное, в зависимости от времени года и суток. В зависимости от настроения. А каков цвет неба с той, невидимой для нас стороны? Я часто думаю об этом, гадаю, фантазирую…
А гляделась ли я в небо в те беспросветные годы?
Да, всякий раз, когда пролетал самолёт. Пристально всматривалась я в голубую синь и молилась. Временами меня посещало отчаяние, я начинала думать, что милосердный Бог попросту не нуждается в нас. Но я всё равно продолжала молиться. Я молилась, чтобы не началась война, и пролетавший над головами самолёт не оказался вражеским бомбардировщиком. И не то чтобы я боялась. Происходящее вокруг вытеснило из моей души всякий страх. Но он был в огромных глазах моей маленькой сестрёнки, и тревога за неё то и дело стучалась в моё сердце. Думаю, такое происходило не только со мной. Мои родители, скорее всего, испытывали схожие чувства, и, думаю, они боялись не только за младшенькую. Но мы никогда не говорили об этом. Не говорили тогда, не говорим и сегодня.
Недобрые были времена, но чужая война никого не учит. В глубокий траур нынче погрузилась наша планета. Освободительные движения, являющиеся параллельно и захватническими, истязают, рвут на части несчастную землю, вынуждая родителей хоронить своих детей. Потоки материнских слез, которыми они ежедневно орошают землю – это ли не достойная скорбь? И какие могут быть аргументы в оправдание? Борьба за правое дело, восстановление справедливости? Насильственные методы борьбы были и остаются за пределами моего понимания. Те же, кто поддерживает их или, чего доброго, горит желанием дать разгуляться клинку, вызывают лишь опасение и недоверие. «Вся земля не стоит даже одной капли бесполезно пролитой крови» – некогда сказал великий полководец. Принимать болезненную мечту за великий призыв Господа – паранойя, которой больны не только террористы-смертники.
Все беды и страдания, выпадающие на простой народ в результате войн и революций, как правило, лежат на совести определенной массы людей, так называемой хунты, состоящей, в основном, из нуворишей, стремящихся к единовластию и вульгарным щедротам. Они не признают ничего, кроме собственных амбиций, а от истины их тошнит, как пьяниц от воды. Будоража умы, и, как силком смерти, направляя общество в кровавое русло, они, тем самым, превращают его в кровавое месиво. И общество с завистливой глупостью кричит как оглашенное, не понимая, что, очнувшись, увидит перед собой не рай, а эшафот. Сепаратизм, поднявший голову во многих бывших республиках СССР, и, кстати, его разваливший – двулик. Поддерживая одно его лицо, мы, так или иначе, принимаем и второе. Добро вперемежку со злом или рука об руку?
В те дни в Армении была всеобщая мобилизация. Согласно указу призывались все мужчины от восемнадцати до сорока пяти лет, но на деле всё было иначе. Мужчин вылавливали как бродячих собак, пихали в машины и автобусы, не интересуясь ни возрастом, ни состоянием здоровья. И по домам ходили.
Несмотря на то, что мы сами, в некотором роде, были подстать бродячим псам, и к нам пришли. Зимней морозной ночью. Мы с сестрёнкой уже спали. Мама с папой и брат были в другой комнате. Сначала послышались дикие крики, брань, грохот перевёрнутых вёдер и разбитых дверей, а потом стали вламываться и в нашу дверь, сопровождая действия похабщиной, указывающей на полную утрату человеческого достоинства. Сестра спряталась под одеялом и зарыдала. О, Обездоленные! Мне совсем не хотелось впускать к себе этот сброд, но в противном случае они бы вышибли дверь. С отчаянием в сердце, как человек, идущий на казнь, я зажгла «псюсь» и подошла к двери. И тут по ту сторону раздался голос, которого точно не было среди галдящей оравы. Через секунду всё стихло, и в дверь тихонько постучали. Я спокойно отворила замок и впустила незнакомца. Ночной гость был молодым человеком в военном обмундировании, точное описание которому – большой. На плече у него висел автомат, что чуть не лишило чувств сестрёнку, выглядывающую из-под одеяла. Войдя, он поздоровался и представился. «Большого» звали Юра. Он был красивым русским парнем. Я успокоилась. Я знала, зачем он здесь: «К тебе стучатся в дверь: “Дать сына нам изволь!”» (А. Рембо). Им был нужен не мой сын, но брат. Я предложила ему единственный имеющийся в комнате стул, и он присел. Какое-то время в комнате царило гнетущее молчание. Затем, заметив всхлипывающий комочек под одеялом, «большой» улыбнулся. «Не бойся, милая. Я не сделаю вам ничего плохого». И сестра поверила ему. Осмотрев комнату, подивившись тому, как мы тут живём в таком холоде и прямым соединением с небом, он сделал то, зачем пришёл: поинтересовался местонахождением брата. Я хотела было ляпнуть «внизу», но спохватилась и ответила, что он в Риге, у дяди. Я уже приготовилась к дальнейшим расспросам и понимала, что обман будет раскрыт, так как врунишка из меня никакой, но он, казалось, поверил мне на слово. Он не стал проверять шкаф, не заглянул под кровать, ничего, только вскинул на плечо свой автомат, смерил взглядом меня, посмотрел ласково на сестру, попрощался и вышел вон, крикнув дикарям, что всё чисто. Наутро я узнала, как же мне повезло, что моим гостем оказался Юра, а не один из оголтелой шайки. Хотя я не единственная, к кому он заглянул, и то, что рассказывали о нём соседи, шло вразрез с тем, что видела я. Нет, он не вёл себя как неотёсанный мужлан, но был крайне настойчив и раскрывал любую ложь. Даже не верилось. В одном теле два разных человека, этакий симбиоз добра и зла. К счастью, при встрече со мной лидирующая позиция принадлежала добру.
Интересно, что движет людьми, которые ведут себя подобно диким животным? Что хотят они доказать, ведя себя по-скотски? В глазах ночных визитёров было столько звериного, а ведь они зеркально отражают душу. Ужас охватывал меня при попытке угадать, на что они были способны. Я согласна, мальчишеская тяга к битвам и сражениям присуща всем мужчинам, но все ли они готовы убивать? Хотя, как часто в последнее время смерть – это спасение. Когда человек потерял своих детей, всех родных, продлевать его жизнь означает продлевать агонию и заставлять его умирать множество раз, снова и снова. Многие сходят с ума от горя, что давит на одеревеневшую душу, кто-то сохнет, как земля без дождя, а некоторые остаются с днями и ночами, со здравым смыслом, с окружающим миром. Но в радость ли им этот реальный мир? Когда голова как кунсткамера, может, лучше затеряться в неведомом?
Мне неизвестно, что сталось с «большим» Юрой. Первое время я часто о нём вспоминала. Вспоминала с теплом и благодарностью за проявленное милосердие и сострадание. Сегодня боевые будни остались позади, за исключением единичных случаев на границе, но качества, за которые я ему благодарна, встречаются в людях всё реже и реже. Определённо, нынешний мир – это не рай до грехопадения. Зло и не знающая удержу мерзкая распущенность шествуют по миру триумфальной дорогой. Коварные планы вынашиваются в душах особой массы с большей тревогой и гораздо трепетней, нежели мать вынашивает своё чадо в чреве. Пройдя обряд омовения и замолив грехи, они с лёгкостью срубают головы неугодным. В результате смерть пляшет и празднует своё восхождение. Конечно же, и по многим из них взревут виселицы. Вопрос только – когда? Не было бы слишком поздно.
К счастью остались ещё на земле и те, кто, не имея недостатка в мужестве, всё же не в состоянии вознести меч и опрокинуть его на головы себе подобных. Они не противятся закону патриотизма, а просто не приемлют рабски все его теории. Патриотизм в последнее время вошёл в моду, наряду с курением, наркотиками, сексом. На кого ни укажи, в кого ни ткни пальцем – все сплошь патриоты. Я же человек немодный, следовательно, и не патриот.
Если быть патриотом означает считать свою нацию превосходящей другие, то – да, я не патриот. Если патриотизм подразумевает вынесение оправдательного приговора любым поступкам, совершённым твоим народом, то я снова не в списках его участников. Если, чтобы быть патриотом, нужно ненавидеть всех, мстить сыну за преступление отца и требовать ответ с внука за преступление, совершённое его дедом, то и тут я не у дел.
Одним словом, как ни крути, с какого ракурса ни посмотри – я не патриот. Хотя, с другой стороны… Для меня нет высшей или низшей расы, достойной и недостойной нации, справедливого или несправедливого народа. Я живу по убеждению, что все мы дети Бога Единого, все одинаково Им любимы, и все достойны мирного неба над головой, счастья и процветания. Зачем делить землю, если в конечном итоге все мы окажемся в ней? Тела наши пожрут черви, а души… Они будут летать над землёй, не зная границ, ибо я надеюсь, что хоть там узаконен безвизовый режим.
Так, всё-таки, патриот я или нет? Думаю, что могу считать себя таковой, за одним отличием: я патриот не какого-то там одного народа, не одной нации из тысяч. Я – патриот всего человечества.
