РАССКАЗЫ
ВОРОНЬИ ДУШИ
Русская пословица «Волка ноги кормят» ко мне, уличной музыкантихе, имеет ой какое отношение. Вечно бегаю, ищу себе пропитание. И хотя звериных зубов, к сожалению, не имею, все-таки нечто животное сидит во мне по праву моей птичьей фамилии (впридачу с именем).
Вываливаюсь из евпаторийской электрички. За спиной гитара немецкой фирмы «Хонер», которую, как выразился продавец музыкального магазина, изготовил трудолюбивый китаец под одеялом. На плече сумища, прошедшая в буквальном смысле и Крым, и Рим (третий), отягощена полуторалитровой бутылью воды и тормозком. Запасы провианта в городе так же необходимы мне, как в лесу, ибо неосмотрительно съеденный фастфудный продукт непременно обратится «детской неожиданностью».
В сумке с бессчетными карманами, которую подруги окрестили дирижаблем, помещаются вышеуказанные бутыль и короб с домашним харчем. А также: микроскопический китайский усилитель с фурнитурой, шнурами и зарядкой, китайские же губные гармони в количестве двух, холдер для них (немецкий), плоскогубцы, струны, медиаторы в коробочке, косметичка, панама, очки, купальник, средство от «детской неожиданности», средство от осиных укусов в виде щепоти красной глины, влажные салфетки, носовой платок, туалетная бумага, удостоверение члена Союза писателей, две жмени мелочи, какую утренние отдыхающие пожертвовали мне ради праздничка (Троица как-никак!). Чехол и ветровку я тоже отправляю в свой «дирижабль», когда играю и пою в электричке.
И вот выбираюсь из вагона. Сползаю по ступенькам, которые, как и положено в родном краю, висят в полутора метрах над платформой. Удачно. Станет ли удачной моя сегодняшняя поездка? Внутренний голос говорит «нет». Но, хорошо зная, что под лежачий камень вода не потечет, я делаю шаг навстречу цели…
И остолбеневаю. На бампере переднего вагона, в замке сцепления висит вниз головой и трепыхается, как тряпка на ветру, ворона со всеми признаками жизни. Юноша с внешностью ангела (может он и есть) пытается высвободить воронью лапку, застрявшую в железной конструкции. Птица его в благодарность за это долбит клювом по рукам. Молодой человек не отступает, говорит выглянувшему в окно машинисту, что нужны перчатки. Машинист выпрыгивает на платформу в защитных средствах, то есть в перчатках. Он деловито, как опытный хирург, отделяет пернатую от вагона. Я кричу в панике: «Ой-ё-ёй, ножка, ножка!…» Проводнички, наблюдающие за операцией, успокаивают меня. Машинист, смеясь, говорит: «Ничего ей не будет, – и мчит по своим делам, даже не посмотрев, как его пациентка, очумелая и слегка охромевшая, ковыляет по шпалам, опрастывается под добродушный смех проводничек и укладывается в мелкую ложбинку возле рельс.
Юноша-ангел говорит: «Нет, так не пойдет. Ее нужно вынуть и привести в чувства. Пойду за перчатками», – и удаляется. Я сажусь на корточки возле птицы. «Хонер» ударяется о рельсу, «дирижабль» шмякается наземь. Зная, что интеллект вороны приравнивается к интеллекту пятилетнего ребенка, я говорю ей, как человеку: «Не годится тебе здесь лежать, дорогая. Позволь, я определю тебя в укромное местечко». Она без сопротивления дается, я несу ее к привокзальному скверику на одной руке. Меня удивляет, что она легкая, как сам воздух.
Пострадавшая спрыгивает на траву, и становится ясно, насколько она не в себе. На лавке сидит тетка с булкой, она отщипывает кусочек и бросает птахе. Сдоба остается нетронутой. Появляется юноша-ангел без перчаток, но с картонной коробкой. При виде его пернатая прячется под лавку за теткиными ногами. Парень в растерянности. Я снова сажусь на корточки, шарю под теткой, ощупываю невесомое тельце, глажу гладкие перья и говорю: «Не бойся, глупышка. Мы хотим тебе добра». Извлекаю притихшую ворону и сажаю ее в коробку, парень придерживает птицу рукой. Эти двое удаляются, а я отправляюсь в город только затем, чтоб в лишний раз доказать себе, что внутренний голос меня не обманывает.
Сегодня Троица, праздник, все отдыхали. А я работала в поте лица в буквальном смысле этого слова и устала, как собака. Уже валяясь дома на диване, с откинутыми копытами, я все думала о чудом уцелевшей вороне. Меня удивляло, что она доверилась мне. Почему? Наверное, признала за сестру. Видимо, души у нас с нею одинаковые – вороньи.
ИСТОРИЯ О СТРАШНОЙ ВОЙНЕ,
ПРОСТОЙ УКРАИНСКОЙ СЕМЬЕ,
ВЕЛИКОЙ ВЕРЕ И МАЛЕНЬКОЙ ИКОНКЕ
Когда я узнала, что моя бабушка, Полина Васильевна, в молодости была неверующей, мой подростковый мозг, облегченный счастливым социалистическим детством, взорвался. Я не могла представить, что селянка, рожденная на заре прошлого века в царской России в окружении храмов и домостроевских догматов, могла стать атеисткой. Наверное, в этом была повинна Октябрьская революция и коммунистические идеи. Как знать…
Безбожницей бабушка оставалась вплоть до 41-го грозового года. Когда грянула всенародная беда, Васильевна принесла в хату маленькую деревянную иконку с облупленной местами краской. Она стала перед нею на колени и заключила с Богом договор. «Поверю в тебя, Господи, – сказала она Ему, – если все мои мужчины останутся живы». А мужчин у нее было трое – муж и двое сыновей. Все они выжили, хотя прошли немалые испытания.
Когда в село пришли немцы, они угнали в Германию Юрия, старшенького. Там пятнадцатилетний мальчуган попал в концлагерь, и до самой Победы о нем не было ни слуху, ни духу.
Дядя вернулся едва живой, но невредимый. Его спас русский военнопленный, нары которого оказались рядом с нарами парня. Узников, крепких здоровьем, отправляли на разгрузку продуктовых вагонов, и старший товарищ приносил Юре в карманах харч – крупу и сахар.
В бабушкином селе фашисты выгребли все подчистую, и мирное население было обречено на голод. Потом последовал неурожайный год. На огороде выросла только тыква, ею кормилица и питала своего младшенького – восьмилетнего Сашу (моего отца). Меню сельских ребятишек разнообразили суслики, изловленные в степи и зажаренные на костре. Каждый перебивался в те лютые годы чем мог, стойко дожидаясь окончания войны и возвращения своих воинов.
Мой дед Александр Ефимович ушел на войну добровольцем и прошагал весь боевой путь до самого Берлина простым пехотинцем. Вернулся без единой царапины, грудь – вся в боевых орденах. А черные его волосы стали белыми, как снег, так что бабушка даже не сразу узнала своего героя.
Ефрейтор Александр Скворцов трижды пережил чудо спасения, и эти факты из его жизни достойны самого живописного пера. Трижды Бог явил на нем Славу Свою.
Первый раз во время боя снаряд попал в окоп, в аккурат на дедушкину голову. После боя солдаты собрались на перекур на куче земли, образовавшейся от взрывной волны, под которой был погребен красноармеец Скворцов. Спички отсырели. Тогда кто-то вспомнил, что у покойного была трофейная немецкая зажигалка. Когда деда откопали, оказалось, что он жив и цел.
Второе чудо случилось так. Бойцу Скворцову довелось какое-то время послужить генеральским водителем. В один из фашистских обстрелов снаряд влетел в виллис. Генерал и адъютант, что находились сзади, погибли на месте, а водитель остался невредим, только фуфайку на спине с корнем вырвало.
При наступлении советских войск на Берлин судьба третий раз проявила к Александру Скворцову благосклонность. При переправе через Рейн их рота под непрерывным обстрелом фашистов погибла. В живых осталось несколько человек, в их числе были кашевар и мой дед.
Он никогда не рассказывал о войне, а когда расспрашивали, начинал плакать. Историю о том, как моя бабушка заключила договор с Богом, я услышала от нее самой и с ее слов записала.
В мирное время дедушка выстроил рядом с хатой большой дом из красного кирпича, и деревянная иконка обрела новое пристанище. Я жила и воспитывалась у моих любимых деда и бабушки до шести лет и привыкла каждый день видеть лик Девы Марии со Спасителем на руках. С течением времени деревянная дощечка со святым изображением дала трещину и уже не могла висеть на стене, но всегда оставалась в доме на самом видном месте.
Вот такая история о страшной войне, простой украинской семье, великой Вере и маленькой иконке.
«ПИ!» В РЕ МИНОРЕ
Три ночи подряд у моего дома кричит какая-то ночная птица. Ее голос ни с чем не сравним. Сначала я подумала, что где-то в кустах мяучит котенок, вышла на балкон и глянула вниз. Маленького бродягу я рассчитывала обнаружить в освещенной окнами первого этажа растительности. Но звук раздавался сверху. Он был потрясающим. В абсолютной тишине взвивались высокие, равноотстоящие друг от друга с интервалом 5-7 секунд одинаковые, как горошины, и лишенные какой-либо интонации четвертные нотки «ре» второй октавы минорного лада. Вместе с тем они выражали такой неописуемый трагизм, что у меня на глазах выступили слезы.
Голос ночной птицы обладал настолько чистыми и насыщенными обертонами, что его звучание реверберировало, как в храме, и распространялось на всю округу: «Пи!.. Пи!.. Пи!..» Это нельзя было назвать пением. То был зов – настойчивый и неустанный. Ни «пиу-пиу-тинь-тинь-тинь», как у жаворонка, ни «тор-р-р-тёх-тё-тёх», как у соловья, ни «утю-утю-дзинь-дзинь-дзинь», как у скворца, ни «чик-чик-цвир-цвир», как у воробья – ничто не было сравнимо с жалобным и тоскливым «пи».
Перевесившись наполовину через балконные перила и задрав голову так, что хрустнули шейные позвонки, я глядела туда, где, предположительно, сидела птица. Меня тянуло к ней, как магнитом. Небо было беззвездным и безлунным, но все же, в 10 часов крымского вечера, еще не кромешно черным. Напрягшись не только зрением, но и всем своим существом, я вглядывалась в силуэт дерева на фоне потухшего неба. Старый тополь, что стоит в нескольких метрах от моего балкона, тянет в небо голую сухую ветвь, словно жертва фашизма искореженную руку. И, как логическое дополнение к печальному образу, – птица мира в костлявой руке.
Мне страшно захотелось узнать, кто она такая – эта ночная гостья? Я завела комп и набрала в поисковой строке «пение птиц слушать». Какой-то шутник вместо голоса неясыти разместил кошмарный женский крик, настолько жуткий, словно человека перепиливали бензопилой. Услышанное отшвырнуло меня от монитора так, что я чуть не завалилась назад вместе со стулом.
Угомонив сердечную тряску и сменив сайт, я с увлечением стала слушать пернатых. Многие из них мне хорошо знакомы, а некоторые, такие как воробьи, скворцы и ласточки живут со мной буквально под одной крышей. Другие – кукушка, дятел, соловей, горлинка, ворона, иволга, синица, славка, зяблик, репел, пеночка – часто, особенно в брачный период, появляются в зарослях у моего дома. Когда я еду на велосипеде мимо цветущих лугов, то слышу, как захлебываются жаворонки в одном хоре с кузнечиками. У любого крошечного водоема размером с лужицу заливается крапивник, тут же шныряют трясогузки и кулики. На водах Салгира и озерков пасутся колонии серых цапель, фланируют по водной глади парочки крякв, нырков и даже лебедей. На морских волнах – неотъемлемые чайки, альбатросы и бакланы. В естественной крымской среде обитания мне доводилось видеть грифов, фазанов, куропаток, стрепетов и краснокнижную дрофу. Журавлей я никогда не видела вблизи, но зато каждую осень слышу их прощальный крик, когда они высоко пролетают над моим домом почему-то не на юг, а на юго-восток.
Я переслушала пару дюжин птиц. Но ни к одной из них та, что выкрикивала из сушняка душещемящее «пи!», отношения не имела. Наверняка она принадлежит к разряду ночных, из которых мне лично были известны только ушастые совы.
Когда-то они жили в нашем Биюке по улице Комсомольской в одном из частных дворов. Пять взрослых особей с метелками ушей на макушке целый день неподвижно сидели в ветвях туй у деревянного частокола. В пушистой зелени они были незаметны. Но их выдавали желтые катафоты немигающих глаз. Поселковые жители были уверены, что совы спят с открытыми глазами, поэтому, проходя мимо них, осторожничали, стараясь не потревожить птичий сон. Ночью совы летали по всему поселку, вылавливая мелких грызунов, и любой полуночник мог их наблюдать. Заглядывали они и в наш двор, особенно часто осенью, когда мыши и землеройки начинали из полей перебираться в жилые квартиры на зимовку.
…Уже было 11 часов ночи, а птаха все не умолкала. Стоя на балконе, я слушала ее и думала: «Кого она зовет? Может быть, потерялся ее птенец, и теперь она кричит и никак не докричится до него». И только я это помыслила, как в конце улицы отдаленно послышалось «пи!», как подтверждение моей догадке. В эту минуту по дороге поползла, переваливаясь через лежачих постовых, двухэтажная груженая фура. Она осветила птицу, которая взметнулась с характерным фырканьем крыльев и плавно полетела на зов. Я увидела, что она имеет средние размеры, примерно как домашний голубь. Больше мне не удалось разглядеть ничего.
На следующий день, то есть позавчера, в 10 часов вечера я услышала за окном знакомый голос. Пернатая сидела на том же суку и так же печально провозглашала свое «пи!». Я была удивлена и взволнована, часто выскакивала на балкон, перевешивалась через перила и напрягалась, как струна. Это продолжалось до тех пор, пока мой слух не уловил слабый отзыв в конце улицы. Тогда со спокойной душой я отправилась спать.
Вчера таинственная незнакомка, как я и предполагала, обнаружила себя в то же время и в том же месте, что и два дня назад. В кровать я отправилась, так и не услышав долгожданного ответного «пи!». Среди ночи я неоднократно просыпалась и вслушивалась в тишину, разрезаемую птичьим криком. Когда сон в очередной раз прервался, мои уши зафиксировали два отчетливых голоса. Восклицания были учащенными, иногда совпадали, казалось, крылатые дивы поют дуэтом. Они обе были где-то совсем рядом со мной, за перегородкой стены, и я отметила появление счастливой интонации в их «пи». «Наверное, мать учит летать свое повзрослевшее дитя… А тебе, Галя, пора к психиатру», – подумала я, улыбнувшись то ли птицам, то ли самой себе, и провалилась в непробудный сон, несмотря на нещадную духоту и комаров.
На следующее утро у меня было невпроворот дел. Вечером, изрядно утомившись, я позволила себе развалиться на диване у телека. Стрелки часов показывали ровно 21. «Еще целый час», – подумала я и стала ждать…
