КРИВ БЫЛ ГНЕДИЧ ПОЭТ…
(К проблеме текстологии)
В 1829 году в переводе Н.И. Гнедича вышел полный текст «Илиады» Гомера на русском языке. Это событие в начале 1830 года вызвало восторженный отклик Пушкина в «Литературной газете» (1830, №2):
«Наконец вышел в свет так давно и так нетерпеливо ожиданный перевод Илиады! Когда писатели, избалованные минутными успехами, большею частию устремились на блестящие безделки; когда талант чуждается труда, а мода пренебрегает образцами величавой древности; когда поэзия не есть благоговейное служение, но токмо легкомысленное занятие: с чувством глубоким уважения и благодарности взираем на поэта, посвятившего гордо лучшие годы жизни исключительному труду, бескорыстным вдохновениям, и совершению единого, высокого подвига. Русская Илиада перед нами. Приступаем к ее изучению, дабы со временем отдать отчет нашим читателям о книге, долженствующей иметь столь важное влияние на отечественную словесность» (XI, 88) 1.
К 8 ноября 1830 года относится столь же восторженный стихотворный отклик Пушкина на перевод Гнедича:
Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи;
Старца великого тень чую смущенной душой.
Однако в промежутке между заметкой и этими стихотворными строками, в которых Гнедичу должным образом воздается за его «высокий подвиг», из-под пера Пушкина вышел еще один стихотворный отклик (датируется 1–10 октября 1830), эпиграмматического свойства:
Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера,
Боком одним с образцом схож и его перевод.
Существует мнение, что в процессе «изучения» труда Гнедича (см. заметку в «Литературной газете»), Пушкин якобы ощутил «однообразную высокость» 2 его перевода.
Думается, это не так. Ближе к истине, как нам представляется, был В.В. Вересаев, заметивший, что Пушкин выступил здесь «с присущей ему озорной насмешливостью», соблазнившись случаем «противопоставить кривого Гнедича слепому Гомеру» 3.
Эпиграмма действительно остроумная и смешная, но несправедливая.
По-видимому, это как раз тот случай, про который говорится: ради красного словца не пожалеешь и родного отца. Именно поэтому она и была тщательно зачеркнута самим Пушкиным. Как замечает тот же Вересаев, «Пушкин устыдился своей эпиграммы и тщательно замазал ее чернилами» 4. Не только «замазал чернилами», добавим мы, но никогда и никому не показывал и не читал – во всяком случае, мы не знаем, чтобы кто-то из его современников упоминал эту эпиграмму или записал в своей тетради среди других пушкинских текстов, каковых (тетрадей) от того времени осталось множество.
Иное дело потомки, а главное, исследователи творчества поэта, пушкинисты! От их вездесущего взгляда ничто не может укрыться. И вот, в 1910 году текст, 80 лет назад тщательно зачеркнутый самим автором, был ими прочитан:
«Совместными усилиями моими и Б.Л. Модзалевского, с помощью значительного увеличения фотографического снимка, удалось восстановить текст этого двустишия, представляющего, как и известная надпись на перевод Илиады, совершенно правильный пентаметр», – так сообщал об этом П.О. Морозов5.
То есть только технические средства начала ХХ века позволили пушкинистам прочесть зачеркнутые автором строки. Пушкин, как следует из этого сообщения, зачеркнул не понравившийся ему, в конечном счете, текст весьма добросовестно и вполне мог надеяться, что его никто и никогда не прочтет.
Трудно согласиться с П.О. Морозовым в объяснении мотивов этого поступка Пушкина: «… опасаясь, что эта вспышка юмора может как-нибудь дойти до крайне самолюбивого Гнедича и испортить существовавшие между обоими поэтами добрые отношения, поторопился ее зачеркнуть с особенною тщательностью…»6. Трудно согласиться, потому что эпиграмма была записана среди других черновых записей, сделанных в Болдине с 1 по 10 октября 1830 года, и, конечно, никаким образом дойти до Гнедича не могла. Зачеркнул ее Пушкин, «устыдившись» (как верно заметил Вересаев) своей «озорной насмешливости», а вовсе не потому, что чего-то опасался.
Тем не менее, зачеркнутая автором эпиграмма была прочтена, и с тех пор в собраниях сочинений Пушкина оба стихотворных отклика на перевод Гнедича печатаются почти рядом: сначала (в соответствии с датой написания) «Крив был Гнедич поэт…», а чуть дальше «Слышу умолкнувший звук …». Противоречивость этих откликов, как и авторская воля Пушкина, издателей, похоже, нисколько не волнует. Между тем, воля эта выражена предельно четко. Так, значит, и печатать эпиграмму наравне с другим стихотворным откликом на перевод «Илиады» совершенно неправомерно. Она, по логике вещей, могла бы печататься в примечаниях к двустишию «Слышу умолкнувший звук…» или в разделе «Другие редакции и варианты».
Как не вспомнить при этом возникающие порой бурные дискуссии пушкиноведов по поводу текстологии «Евгения Онегина» или «Бориса Годунова», обстоятельные доводы спорящих сторон, где наиважнейшим признается соблюдение авторской воли Пушкина.
Например, можно ли в хронологическом собрании сочинений Пушкина7 помещать «Бориса Годунова» в 1825 год с ремаркой 1830 года («Народ безмолвствует»), как это сделал профессор С.А. Венгеров в самом авторитетном дореволюционном собрании сочинений поэта8?
А вот при публикации эпиграммы «Крив был Гнедич поэт…» этот действительно наиважнейший довод почему-то во внимание не принимается.
Более того, появляются издания, где уже и не сообщается о том, что эпиграмма была тщательно зачеркнута Пушкиным, и печатается, вообще-то говоря, без его ведома и разрешения. В примечаниях лишь поясняется, что оба двустишия связаны с выходом в свет перевода «Илиады», выполненного Гнедичем9.
Такое отношение к пушкинским текстам, конечно, недопустимо. Эпиграмма не должна печататься в основном корпусе произведений Пушкина. Ее место, как уже указано выше, в примечаниях к двустишию «Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи…» или в разделе «Другие редакции и варианты».
ШВЕЙЦАР ЗАПЕР ДВЕРИ…
(К теме фантастического в «Пиковой даме»)
Проблема фантастического всегда привлекала повышенное внимание исследователей пушкинской повести, и не случайно. В ней присутствует чуть ли не весь джентльменский набор ситуаций, присущих фантастической повести пушкинского времени. Как отмечала в своей давней работе на эту тему О.С. Муравьева, в «Пиковой даме» «обнаруживаются, если не все, то очень многие фантастические мотивы: связь азартной игры со сферой “сверхъестественного”, тайна, передаваемая из поколения в поколение, магические карты, суеверия, роковые предчувствия, наконец, привидение, без которого не обходилась почти ни одна фантастическая повесть» 10.
При этом все проявления сверхъестественного даются в повести таким образом, что им можно найти и вполне естественные объяснения. Например, прищуривание мертвой графини во время отпевания в церкви можно объяснить расстройством сознания Германна, так же, как и появление привидения графини ночью в его комнате. То же можно сказать и о карточном поединке Германна с Чекалинским: Германн напряжен, взвинчен, недаром он «обдергивается», открывая не ту карту. Вполне естественно предположить, что и здесь ему просто показалось, что дама, открывшаяся вместо туза, «прищуривает» одним глазом. Недаром в эпилоге повествования мы узнаем, что Германн содержится в сумасшедшем доме.
Короче говоря, любому проявлению сверхъестественного в «Пиковой даме» у не верящего в чудеса читателя всегда находится логическое объяснение, исключающее иррациональную природу явления или поступка, — такова принципиальная творческая установка Пушкина.
Но в появившихся в нулевые и нынешнего века исследованиях повести встречаются такие наблюдения над пушкинским текстом, в которых проявления сверхъестественного уже как будто бы не могут быть дезавуированы никакими логическими рассуждениями. А тем самым нарушается принцип двойственного отношения к таким проявлениям, принятый автором в «Пиковой даме».
С.Г. Бочаров назвал вновь выявленные случаи «внутренней, неявной фантастичностью» 11.
Речь, в частности, идет о том месте главы 3 повести, где Германн следит за домом графини, готовясь к свиданию с Лизаветой Ивановной. Он видит, как графиня уезжает на бал, швейцар запирает за ней двери, горничные гасят свет в комнатах. Казалось бы, в этом описании нет ничего особенного, кроме слов «запер двери».
Здесь-то и вся загвоздка.
Некоторые современные комментаторы, например, Л. Магазанник воспринимают это описание в фантастическом ключе:
«“Швейцар запер двери. Окна померкли” – после чего через несколько строк он (Германн. – В.Е.) ступил на крыльцо и взошел в освещенные сени. То есть, если связать все звенья в тексте, он прошел через запертую дверь…»12.
При всем уважении к известному литературоведу тут мы не можем с ним согласиться. Все дело в значении слова «запереть», принятом в пушкинское время. Оно несколько отличается от современного. А именно: слово «запереть» означало не только запереть ключом, но и просто затворить13, закрыть двери. Такое же значение слова «запереть» приводилось в «Словаре Академии Российской» 1793 года: «Запира/ю, ешь, за/перъ, за/пру, пира/ть, запере/ть. гл. д. 1) Замыкаю, затворяю, укрепляю плотно. Запереть дверь, покой, сундукъ»14. Это значение слова «запереть» сохранялось еще в словаре Даля, спустя много лет после написания «Пиковой дамы» 15.
Укажем также, что случай употребления в «Пиковой даме» слова «запереть» в значении «затворить, закрыть» не является единственным. В таком же значении слово «запереть» использовано Пушкиным в главе 5 «Арапа Петра Великого»: «Гаврила Афанасьевич запер все двери (в опочивальне. – В.Е.), сел на кровать в ногах князя Лыкова и начал вполголоса следующий разговор <…> В эту минуту за дверью раздался шум. Гаврила Афанасьевич пошел отворить ее, но почувствовал сопротивление, он сильно ее толкнул…» (VIII, 24 – 26).
Взаимосвязанность слов «запереть» — «отворить» в приведенном фрагменте текста свидетельствует о том, что слово «запереть» употреблено в значение закрыть, как и в рассмотренном выше эпизоде из «Пиковой дамы».
На это же указывает и подробность «запер все двери» (в опочивальне) — невозможно себе представить хозяина дома боярина Гаврилу Афанасьевича, запирающего ключами все двери в собственной опочивальне, чтобы уединиться для разговора с сестрой и тестем. Неужели кто-то из домочадцев осмелился бы в такой ситуации нарушить их уединение? Нет, он закрыл все двери, чтобы семейный разговора не был слышен снаружи…
Приведем, наконец, еще один пример из повести «Выстрел»: «Он (Сильвио. – В.Е.) медлил – он спросил огня. Подали свечи. Я запер двери, не велел никому входить и снова просил его выстрелить <…> Вдруг двери отворились, Маша вбегает и с визгом бросается мне на шею»…
Итак, мы настаиваем на том, что швейцар не запирал двери ключом, тем более, что из письма Лизаветы Ивановны Германну совершенно очевидно, что двери после отъезда графини на бал не запираются на ключ: «…Приходите в половине двенадцатого. Ступайте прямо на лестницу…». То есть Германн «не проходил сквозь запертые двери», а просто открыл их и вошел в сени.
Есть смысл сравнить рассмотренный эпизод из третьей главы с другим эпизодом повести из главы пятой, в котором лишившемуся сна Германну является привидение графини: «В это время кто-то с улицы заглянул к нему в окошко – и тотчас отошел <…> Через минуту услышал он, что отпирали дверь в передней комнате <…> он услышал незнакомую походку: кто-то ходил, тихо шаркая туфлями. Дверь отворилась вошла женщина в белом платье».
Тут следует обратить внимание на то, что привидению графини, прежде, чем войти в дом, пришлось отпереть запертую дверь ключом. А Германн, обычный живой человек, не наделенный в тексте повести никакими сверхестественными качествами, по представлению поборников «внутренней фантастичности», якобы проходит сквозь запертую дверь! Это, конечно, совершенно несостоятельное утверждение, исследовательское недоразумение.
Ничего фантастического, на наш взгляд, не содержится и в том обстоятельстве, что при отъезде графини окна в доме померкли, а сени, куда в назначенный час вступил Германн, были освещены («…вступил в ярко освещенные сени»). По тексту Германн увидел сени освещенными, только «вступив» в них. А что было за несколько минут до этого? Читаем: «Германн стал ходить около опустевшего дома: он подошел к фонарю, взглянул на часы…». Значит, вокруг было темно.
Из этого следует: в сенях не было окон, иначе Германну не потребовалось бы подходить к фонарю, чтобы узнать время. И поэтому сообщение о том, что после отъезда графини в доме «окна померкли», никак не означает, что и в сенях свет тоже был погашен: там не было окон. А швейцар, который должен был находиться у двери, мог сидеть при свете или без него, что не имеет никакого отношения к делу. И значит, никакого противоречия в тексте нет, а тем более нет здесь ничего фантастического.
Еще одна «незамеченная подробность» иногда рассматривается исследователями в том же духе:
«…ее (подробность. — В. Е.) впервые как будто недавно заметил М.Л. Гаспаров, читая “Пиковую Даму” в присутствии Ю.Н. Чумакова, о чем тот рассказал недавно тоже: “Однажды на моих глазах он вычитывал поэтические фразовые конструкции из «Пиковой дамы” и вдруг прочитал вслух: «Мертвая старуха сидела, окаменев»”. Так Германн видит ее уже на обратном пути из спальни, после того как она “покатилась навзничь и осталась недвижима”. — Вы не находите, что позы умершей не совпадают? — спросил Гаспаров, и Чумаков согласился» 16.
Но и в этом случае ничего фантастического в пушкинском тексте, по нашему убеждению, не содержится.
Наши возражения начнем с того, что «покатиться навзничь» – это обыкновенная метафора: графиня, сидящая в вольтеровом кресле, теряя сознание, постепенно откидывалась головой назад. Откинувшись назад («покатившись навзничь»), она неминуемо уперлась затылком и плечами в спинку кресла и «осталась недвижима», занимая при этом сидячее положение. Лежачее и даже полулежачее положение женщина обычного сложения занять в вольтеровом кресле не могла физически.
В современной интернет-статье о вольтеровых креслах указывается: «А между тем, с течением времени вольтеровское кресло эволюционировало, становясь все удобнее. Его стали снабжать <…> раскладной подножкой, чтобы можно было расположиться полулежа» 17.
Приведенная цитата полностью подтверждает наше убеждение в том, что графиня, умерев («покатившись навзничь») в вольтеровом кресле, оставалась в нем в положении сидя. И, следовательно, никакого противоречия в тексте и в этом случае нет.
Обратим также внимание на отмеченную пушкинскую метафору. Она в его творчестве не единична. Находим ее и в стихотворении 1813 года «Монах», там речь идет, слава Богу, не о смерти героя, а о том, что он уснул сидя: «…седая голова, // Как яблоко, по груди покатилась….»
Таким образом, рассмотренные примеры «неявной, внутренней фантастичности» в тексте «Пиковой дамы» фантастичностью как таковой не обладают.
Фантастики в них не больше, чем в пушкинском плане неосуществленного замысла «Русская девушка и черкес»: «…бабы убивают молодого черкеса – берут его в плен – отсылают в крепость – обмен – побег девушки с черкесом»18 .
Ведь «убивают», а потом он убегает с девушкой!..
Что же касается известных примеров «явной» фантастичности, которыми повесть действительно насыщена, то ни один из них, по справедливому замечанию О.С. Муравьевой в упомянутой выше работе, не становится «стержнем сюжета», а все вместе они лишь обозначают собой стилистическую особенность «Пиковой дамы».
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Основные положения заметки повторяют письмо Пушкина Гнедичу от 23 февраля 1825 года, когда распространился ошибочный слух об окончании Гнедичем перевода «Илиады».
2 Кибальник С. А. Гнедич Н. И. // Русские писатели 1800–1917. Биографический словарь. М.: «Большая советская энциклопедия», 1992. С. 587.
3 Вересаев В. В. Спутники Пушкина: В 2 т. Т. 2. М.: Советский спорт, 1993. С. 318.
4 Там же.
5 Морозов П. Эпиграмма Пушкина на перевод Илиады // Пушкин и его современники. Вып. XIII. СПб., 1910. С. 14.
6 Там же.
7 В ИМЛИ РАН им. Горького издается Собрание сочинений А. С. Пушкина, расположенных в хронологическом порядке.
8 Пушкин (Под редакцией С. А. Венгерова). СПб.: Издание Брокгауза-Ефрона, 1907–1915. — (Библиотека великих писателей).
9 Пушкин А. С. Поэзия (сост., предисл. и коммент. И. З. Сурат). М.: АСТ, 2008. С. 782, 783.
10 Муравьева О. С. Фантастика в повести Пушкина «Пиковая дама» // Пушкин. Исследования и материалы. Т. 8. Л.: Наука, 1978. С. 64.
11 Бочаров С. Г. Случай или сказка. // Бочаров С. Г. Филологические сюжеты. М.: Языки славянских культур, 2007. С. 142.
12 Бочаров С. Г. Указ. соч. С. 142.
13 Словарь языка Пушкина: В 4 т. Т. 2. М.: Азбуковник, 2000. С. 88.
14 «Словарь Академии Российской», Часть IV, СПб., 1793, стб. 1118. Значок /после гласной означает обычное (акутовое) ударение на соответствующем слоге, – грависное ударение на слоге; с помощью сочетания е» здесь кодируется «ять».
15 Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. Т. 1. М.: А/О Изд. группа «Прогресс», «Универс», 1994. С. 1534 («запирать»), с. 1612 («затворить»).
16 Бочаров С. В семантическом фараоне текста. // Знамя, 2011, №5. http://magazines.russ.ru/znamia/2011/9/bo12.html
17 http://Mebelclub.ru/Volterovskoe_kreslo
18 Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 10 т. Т. IV.
Л.: Наука, 1977. С. 296.
