по материалам памятников кобанской
археологической культуры на территории РСО-Алания
Крылатое выражение «Кавказ – это мост…» в том или ином контексте широко известно. Кто же и в каких направлениях следовал по кавказскому «мосту» в эпоху древности? В данной статье, на основе нахождения импортных предметов в памятниках кобанской культуры, располагающихся в местах с выгодными географическими и стратегическими условиями рельефа, нами предпринята реконструкция вероятных древних торгово-военных трактов, проходивших через ущелья и перевалы Главного Кавказского хребта на территории современной Республики Северная Осетия – Алания в эпоху поздней бронзы – раннего железа. На примере конкретных артефактов, характерных для инокультурных племен, населявших сопредельные регионы (Северное Причерноморье, Закавказье, Передняя Азия, Иран), но найденных в могильниках и поселениях кобанской культуры Осетии, рассматриваются векторы военно-торговых связей. В частности, урартские (в том числе, с клинописной надписью) и ассирийские шлемы, оружие переднеазиатского типа и т. д., маркируют южное направление этих связей. Некоторые типы «кобанских» украшений, посуды, конской узды, найденные в памятниках Северного Причерноморья и Поднепровья, свидетельствуют о северо-восточном векторе контактов населения кобанской культуры в эпоху поздней бронзы – раннего железа.
Итак, функционирование «кавказского моста» между народами Передней Азии, Ближнего Востока и севера Евразии, в том числе осуществлялось через транскавказские перевалы, расположенные на территории Осетии – Алании или тяготеющие к ней. Это Крестовый, Рокский, Мамисонский, Гебеафцаг, верхняя часть Дарьяльского ущелья, ведущая к Крестовому перевалу, и несколько менее выгодных в транспортном смысле перевалов – Гурзиафцаг, Дзедо, Бахфандаг, Козский, Кударский, Кутх. Археологические материалы, найденные на территории республики, свидетельствуют о весьма активных экономических и, вероятно, военно-политических связях местных племен в рассматриваемое время с инокультурными этническими массивами, располагавшимися как к югу от них, так и к северу.
На финальном этапе поздней бронзы и до раннежелезного века кобанская культура Кавказа переживала время своего расцвета. Памятники кобанских племен, от самых северных границ ареала центрального варианта их обитания – Моздок, Комарово – до южной границы – Осприси, Кливан и др., активно развивались. Расширялась их территория, активно действовали металлургические, керамические и другие производственные центры. Экономические и военно-политические связи племен кобанской культуры в этот период активно развивались. Это касается как южного направления – Закавказье, Иран, Урарту, Ассирия, так и северного – Поволжье, Подонье и, особенно активно – Северное Причерноморье. Маркерами этих векторов связей выступают «кобанские» вещи, найденные на территории инокультурных памятников и импорты на Кавказ. В частности, активные контакты прослеживаются по этому показателю на северном и северо-западном направлении – с населением Северного Причерноморья, Крыма и даже среднего Поднепровья. Важную роль в развитии связей между Кавказом и Северным Причерноморьем в рассматриваемую эпоху играл высокий уровень развития металлургии и металлообработки племен кобанской культуры. Артефакты, оставленные населением кобанской культуры и сопредельных племен в рассматриваемое время, показывают древние пути, по которым, в том или ином виде, распространялась кобанская бронза.
Рассмотрим некоторые параллели в материальной культуре кобанских, северопричерноморских, поднепровских племен, а также находки, показывающие вектор южных связей кобанской культуры. Эти взаимные импорты и взаимовлияние свидетельствуют, как отмечалось, о прохождении через поселения племен кобанской культуры древних транскавказских караванных путей, связывавших Переднюю Азию и Закавказье с севером и северо-западом Евразии.
1. Керамические и бронзовые миски, близкие типу «фиала».
В погребении № 4 Николаевского могильника кобанской культуры в 2011 году нами была найдена керамическая глубокая лощеная миска с округлым плечом и плавно отогнутым коротким венчиком (рис. 1, 1). Николаевский могильник расположен вблизи от южного «портала» Эльхотовских ворот – короткого ущелья, пробитого р. Терек в гряде Кабардино-Сунженского хребта. Проход через эти «ворота» по долине р. Терек открывает пути к нескольким из главных транскавказских перевалов, посредством которых и в древности, и сейчас осуществляется наиболее удобное транспортное сообщение с Закавказьем, Передней Азией, юго-восточным Причерноморьем.
Миски рассматриваемого типа, по классификации В.И. Козенковой тип «и» (для древностей западного варианта) и тип XV (для восточного), широко представлены в материалах кобанской культуры [Козенкова В. И., 1982 а, с. 79; 1998, с. 98], но наиболее массово распространены в памятниках западного варианта. По подсчетам В.И. Козенковой, там эта форма составляет более 40 % от общего числа мисок [Козенкова, 1998, с. 49]. Распространены они в памятниках кобанской культуры с X – IX вв. до н.э. (Верхний Кобан, Уллубаганалы-2, Ессентукское, Этокское поселения) по VI –IV вв. до н.э. (Исти-су, Нестеровский, Аллероевский могильники) [Козенкова, 1982 а, с. 79].
В материалах кобанской культуры миски такой формы широко представлены также и в бронзе (Верхнекобанский, Тлийский, Терезинский, Султангорский 1 могильники [Козенкова, 1996, с. 21, рис. 5, 16; Козенкова, 1998, с. 198, табл. XLII, 1; Козенкова, 2004, с. 184, табл. 15, 9–10, с. 185, табл. 16; Техов, 2002, с. 393, табл. 103, 1; с. 404, табл. 114, 1; с. 408, табл. 118, 1; с. 430, табл. 140, 1].
Абсолютно аналогичная бронзовая миска была найдена в лесостепной зоне Северного Причерноморья, среди предметов Зелевкинского клада IX – VIII вв. до н. э., на территории распространения чернолесской культуры (рис. 1, 2). [Граков, 1977, с. 174, рис. 122, 1]. Не вызывает сомнения, что данная кобанская миска является импортом с Северного Кавказа, и схоронена жителями Лесостепи, возможно, во время опасности.
2. Керамическая плошка «северопричерноморского» типа из поселения у с. Комсомольское.
Комсомольское поселение находится на северной экспозиции Сунженского хребта, вблизи от восточной части северного входа в Эльхотовские ворота. Этот кобанский бытовой памятник находится на границе центрального и восточного вариантов культуры, что делает его изучение весьма перспективным в плане уточнения важных межлокальных взаимоотношений внутри Кобана.
Кроме того, исследование этого поселения важно с точки зрения прояснения вопроса об основных торгово-стратегических населенных пунктах кобанской культуры, (сезонные «ярмарки», крупные поселения на стратегических торговых трактах и др.), функции которого, судя по его выгодному расположению и большой территории, мог выполнять данный памятник.
Глиняная плошка, найденная на Комсомольском поселении, относится к немногочисленным пока находкам столовой посуды своеобразной формы – овальным в плане небольшим мискам, единичные экземпляры которых (три целых предмета) до настоящего времени были известны лишь «из слоя и ям в помещении XI близ керамической мастерской № 1» Сержень-Юртовского поселения восточного варианта культуры (Козенкова, 2001, с.29, рис. 71, 2-5; 1982, с. 77, табл. LI, 7). Находки овальных блюд («рыбниц») среди материалов Сержень-Юртовского поселения связываются исследователями – кавказоведами с контактами между серженьюртовскими кобанцами и племенами белозерской культуры Северного Причерноморья и кизил-кобинской культуры Крыма (Козенкова В.И., 2001, 35.) Единичность случаев находок данной категории предметов не только для ареала кобанской культуры (Сержень-юрт, Комсомольское), но и для Кавказа в целом, на данном этапе исследования подтверждают тезис о привнесенном характере этой своеобразной формы посуды и свидетельствуют о весьма удаленных культурных контактах (Восточное побережье Крыма – Восточное Предкавказье).
3. Бронзовые биконические витые пронизи.
В двух женских погребениях Эльхотовского могильника (расположенного в центральной части Эльхотовских ворот) в процессе археологических исследований нами были найдены несколько биконических бронзовых витых пронизей (рис. 1, 4-5). Подобные пронизи выступали в роли разграничителей сложносоставных женских украшений или в качестве отдельных привесок-украшений или бус. По классификации В.И. Козенковой, для древностей восточного варианта кобанской культуры данные украшения отнесены к разделу бус VIII типа. Здесь они характерны для памятников района смешения центрального и восточного вариантов культуры (могильники у с. Кескем, Пседах, Ахлово) [Козенкова, 1982 а, с. 62; 1998, с. 49]. В целом данные пронизи типичны для материалов кобанской культуры всего ареала начала I тыс. до н.э., и доживают до VIII – VII вв. до н.э. В погребении № 38 одна пронизь находилась в области груди вместе с бусами. В погребении № 69 пять подобных привесок-пронизей входили в состав сложного нагрудного украшения вместе с бусами и привесками других типов.
Абсолютно аналогичные кобанские бронзовые пронизи были найдены среди предметов вышеупомянутого Зелевкинского клада в Северном Причерноморье (рис. 1, 3) [Граков, 1977, с. 174, рис. 122, 3].
4. Бронзовые ситулы и кружки с зооморфными ручками
Одной из типичных категорий кобанской посуды классического периода являются бронзовые кованые ситулы и кружки с одной или двумя зооморфными ручками. Они представлены в материалах как горных, так и предгорных памятников культуры. Заметна бесспорная северная и северо-западная направленность вектора распространения данного типа кобанских сосудов. Это подтверждается большим числом их находок в Прикубанье, р-не Краснодара, Ставрополя, Украины, вплоть до среднего течения Днепра, в памятниках как предскифского («киммерийского»), так и собственно скифского времени [Крупнов, 1960, с. 131, карта на рис. 10]. В предскифское и раннескифское время рассматриваемые бронзовые сосуды становятся массовым типом посуды кобанской культуры (только в погребениях Тлийского могильника общее количество бронзовых сосудов, преимущественно рассматриваемого типа, достигает 200 экземпляров), что подразумевает большой объем их экспорта «кобанцами» в скифо-сарматскую культурную среду. Аналогичные кружки были нами найдены и при раскопках обширного Адайдонского некрополя, расположенного на пути, ведущем к Рокскому и Мамисонскому транскавказским перевалам, в горной части Северной Осетии-Алании (фото 4 (см. вклейку)). Престижность и красота данного типа сосудов способствовали их распространению у соседей «кобанцев» [Чшиев, 2008, с. 97–99]. Так, находки подобных ситул и кружек известны в памятниках раннежелезного века Северного Причерноморья (Жаботинское поселение, могильник Квитки (рис. 1, 6) и Прикубанья (Келермес), как в «киммерийское» время (Квитки), так и в раннескифское (Келермес) [Иванчик, 2001, с. 217, рис. 106, 47; Галанина, 2006, с. 62, 64, рис. 87–88].
5. Двукольчатые бронзовые удила «новочеркасского» типа.
В мужском воинском погребении № 60 Эльхотовского могильника нами были найдены бронзовые двукольчатые удила в сочетании с роговыми псалиями и бронзовым боевым топором (рис. 3, 1; фото 1 (см. вклейку) [Чшиев, 2012, с. 53–88, рис. на стр. 83, 9-10].
Удила из эльхотовского погребения № 60 относятся к типу 1 по типологии А.А. Иессена [Иессен, 1953, с. 49–110, с. 52, рис. 2, 1] и к первому типу по типологии В.И. Козенковой [Козенкова, 1995, с. 100, табл. ХХV, 2, 4]. Двукольчатые удила этого типа характерны для периода Кобан III по периодизации В.И. Козенковой – начало второй половины 10 – начало 7 в. до н.э. [Козенкова, 1996, с. 98, рис. 36]. Они имеются среди материалов Верхнекобанского, Зандакского могильников, из Каменномостского, Султангорского 1-го, Баксанского, Эшкаконского, Клин-Ярского III-го могильников, 1 могильника «Мебельная фабрика» и др. [Уварова, 1900, c. 30–31, рис. 35, табл. ХХХVII, 1; Марковин, 2002, с. 77, рис. 56, 1; Крупнов, 1960, табл. ХIII, 10; Виноградов, Дударев, Рунич, 1980, с. 191–192, рис. 5, 14, 16]. В целом, строгий тип узды появляется в материалах кобанской культуры с XI – X вв. В IX – первой половине VIII в. до н.э. они представлены уже в весьма большом числе. К VIII в. до н.э., относятся такие разнообразные бронзовые и роговые образцы кобанской узды как удила и псалии из Верхнекобанского, Кумбултинского, Галиатского (Фаскау), Эльхотовского, Адайдонского и других могильников, Змейского, Сержень-Юртовского и Бамутского поселений. Только в ареале центрального варианта кобанской культуры, на территории 18 памятников (поселений, могильников, кладов), обнаружено более 60 предметов от разнообразных типов конской сбруи. Примечательно, что «большая часть узды происходит с северного склона, причем более половины с территории Северной Осетии» [Козенкова, 1996, с. 59]. Из них большая часть кобанских бронзовых жестких уздечных комплектов «новочеркасского» периода, со временем постепенно модифицируясь, получила позднее широкое распространение в среде скифских племен. Большинство вариантов уздечных наборов «новочеркасского» типа составляют комплекс, который, по мнению С.Л. Дударева, «складывался в сфере кобанской культурно-исторической области» [Дударев, 1999, с. 170]. Он не только был заимствован и модифицирован степными племенами скифского культурного круга, но и, в результате мобильности последних, занесен и передан другим племенам, часто значительно отдаленным от Кавказа: в Северное Причерноморье (рис. 3, 2, 5 – 8) и Подунавье [Эрлих, 1997, с. 19–33; Вальчак, 1997, с. 45 – 47; Дубовская, 1989, с. 11, 39; Махортых, 1994, с. 68].
6. Уздечный комплект с S-видными псалиями
Оригинальным типом узды, появившимся на Кавказе раньше, чем в регионах, расположенных от него к северу и северо-западу, является конский комплект, найденный в верховьях р. Ардон в 2007 г. При раскопках Адайдонского некрополя кобанской культуры в Зарамагской межгорной котловине Северной Осетии – Алании, в гробнице № 37 нами было исследовано воинское захоронение, сопровождавшееся всадническим уздечным набором строгого типа [Чшиев, 2011, с. 170 – 175]. Он представляет собой однокольчатые бронзовые удила с напускными S-видными бронзовыми псалиями, концы которых оканчиваются зооморфными украшениями (рис. 3, 3 – 4, фото 5 (см. вклейку)). Удила подвижные, двухчастные. Соединение двух частей удил осуществлено загибанием в петлю стержневидных концов, противоположных кольцам. Псалии S-видного типа, напускные, литые. Конец одного из псалиев подтреугольной формы, кончик второго утрачен в древности. Противоположные концы псалиев оканчиваются скульптурными головами хищника с раскрытой пастью. Хорошо проработаны глаза, складки кожи на мордах, зубы животных. Головы большие, уши треугольные, стоят торчком.
При определении вида животного напрашивается его сравнение с пантерой/леопардом (кошачьим хищником, в целом), изображения которых широко представлены и в передневосточных и позднее в скифских древностях, при этом, часто – на псалиях. В то же время такие детали, как узкие, стоящие торчком треугольные уши, склоняют нас к тому, что кобанские мастера-литейщики стремились изобразить собак. Кроме того, резкая скошенность конца морды животных типична для кобанской иконографии в сюжетах с «собаковидными хищниками». Также присущая данным псалиям динамичная кобанская стилистика свидетельствует о местном изготовлении уздечного комплекта, но с ориентацией на переднеазиатские прототипы. Для более точной атрибуции данного предмета весьма примечательна, на наш взгляд, находка бронзового псалия с зооморфными концами из с. Галиат в Ирафском районе Республики Северная Осетия – Алания [Крупнов, 1960, с. 436, табл. XIV, 4]. В Галиате, наряду с типичными для скифского времени бронзовыми псалиями, концы которых оканчиваются головками баранов, или «грифобаранов», был найден бронзовый псалий с концами в виде изображения собаковидного животного в традиционном кобанском художественном стиле [Крупнов, 1960, с. 436, табл. XIV, 4–6].
Еще один бронзовый S-видный псалий с зооморфными концами (рис. 3, 10), но более позднего времени, был найден в р-не предгорий Северной Осетии – Алании (коллекция Г. А. Вертепова, фонды Национального Музея РСО – А) (Крупнов 1957, 142, рис. 42, 3; Вольная, 2002, рис. 7, 5).
Однокольчатые удила с большими круглыми внешними кольцами, мундштучная часть которых соединена друг с другом посредством загибания концов, сопряженные с напускными псалиями, концы которых украшены скульптурными изображениями кошачьих хищников, характерны для стран Передней Азии и Южного Закавказья уже в ранние периоды позднебронзовой эпохи, с XIII в. до н.э. Широко представлены в данном регионе напускные бронзовые S-видные псалии в X в. до н.э. [Иванчик, 2001, с. 147, 186–187, 190;. Медведская, 2005, с. 18, 24].
Несмотря на простоту изготовления и удобство, этот тип удил не получил широкого распространения в кобанской культуре. Но, как отмечалось выше, массово встречается в позднебронзовых памятниках Передней Азии и Закавказья. Удила такого типа из Луристана, снабженные чрезвычайно близкими адайдонским напускными псалиями, но с головками львов на концах датированы Л. Ванден-Берге IX–VIII вв. до н.э. [Ванден-Берге, 1992, с. 84, рис. 222]. Такие же удила со стержневидными трехдырчатыми псалиями найдены в могильнике Марлик [Иванчик, 2001, с. 147, рис. 68, 6]. Несколько удил данного типа с разными вариантами псалиев происходят из Мелаани в Восточной Грузии, могильника Трели (Тбилиси), некрополей Димац (Кировакан), Калакент (Кировабад), кургана 1 у с. Арчадзор. В целом А.И. Иванчик датирует подобные удила временем не позднее VIII в. до н.э. [Иванчик, 2001, с.147, 186–187, 190, 193, рис. 89, 9, 12, 17,18,19–24; с. 92]. Аналогичные удила с бронзовыми напускными псалиями из Хасанлу (Иран) И.Н. Медведская связывает с упряжью колесниц, датируя серединой VIII в. до н.э. [Медведская, 2005, с. 118, 124, рис. 2].
Еще раз отметим, что рассматриваемый уздечный комплекс из Адайдона, типологически являясь дериватом переднеазиатских прототипов, где найдены наиболее ранние экземпляры подобных комплектов, изготовлен здесь, на месте, кавказскими мастерами.
Таким образом, в узде из Адайдонского могильника мы имеем дело с одной из наиболее ранних находок (не позднее VIII в. до н.э.) S-видных псалий с зооморфными окончаниями на территории Центрального и Северного Кавказа, а также юга России. Позднее мы видим S-видные псалии, снабженные зооморфными окончаниями близкого типа уже севернее, в предгорьях РСО – А (псалий из фондов Национального Музея РСО-А). Наконец, в дальнейшем, на наш взгляд, этот тип узды, уже спустя 50–100 лет, встречается в Прикубанье, Северном Причерноморье и в скифских памятниках Северного Предкавказья (рис. 3, 5-9) [Полидович, с. 152–156; Эрлих, 2002, с. 11–12].
Отметим, что в памятниках скифского времени встречаются и S-видные псалии без зооморфного оформления концов (Вальчак, 2009, 205, рис. 17, 3). Последние, возможно, являются одной из форм трансформации переднеазиатских и закавказских прототипов.
Узда рассматриваемого типа из Адайдонского могильника маркирует, таким образом, один из путей проникновения S-видных псалиев с зооморфным оформлением из Передней Азии через горнокавказские памятники кобанской культуры на Северный Кавказ, Прикубанье и Причерноморье, к скифам и меотам, где они получают распространение уже в VI – V вв. до н.э. (Эрлих, 2002, 11-12, рис. 3; Полидович, 2004, 152-156, рис. 6, 9, рис. 7).
Новые материалы Адайдонского могильника, расположенного вблизи от Мамисонского и Рокского перевалов Главного Кавказского хребта, свидетельствуют, таким образом, о весьма активных связях между населением Передней Азии и Кавказа в древности.
Кроме того, рассмотренная выше новая находка уздечного комплекта переднеазиатского типа с S-видными псалиями в погребальном комплексе Адайдонского могильника еще раз подтверждает мнение А. А. Иессена о ведущей роли Передней Азии в формировании некоторых типов металлической узды предскифского времени [Иессен, 1953, с. 49–110]. Соответственно, территория кобанских племен являлась районом творческой переработки и ретрансляции восточных культурных импульсов в Степь и Северное Причерноморье.
Также наличие вектора связей: Передняя Азия > Северный Кавказ, для времени начала «киммерийских военных кампаний в последней четверти VIII в. до н.э.» отмечает С. Б. Вальчак [Вальчак, 1996, с. 115]. Интересно, что такой же путь продвижения, но уже для технологии производства железа (Передняя Азия > Кавказ > Северное Причерноморье [металлургическая мастерская Уч-Баш в Крыму] со ссылкой на В.Р. Эрлиха отмечает М. Т. Кашуба [Кашуба, 2013, с. 128].
7. Клювовидные секиры – клевцы и топоры с широким лезвием.
На южный / юго-западный вектор политико-экономических связей кобанских племен, на наш взгляд, указывают и такие материалы как новые находки бронзовых клювовидных секир-алебард и топоров-секир с широким сегментовидным лезвием некоторых типов из Адайдонского могильника (рис. 4; фото 3 (см. вклейку)).
Бронзовые секиры с расширенным дваждыизогнутым корпусом и широкой закругленной рубящей частью (по классификации бронзовых топоров Кавказа, произведенной С. Н. Кореневским – типы Фаскау – 6 и Фаскау – 7) ранее были найдены в конце XIX в. на западе Северной Осетии – Алании, в верховьях ущелья р. Урух, на кобан-ских могильниках Фаскау (у с. Галиат) и Верхняя Рутха (у с. Кумбулта). И Адайдонский могильник, как говорилось выше, и последние два кобанских некрополя расположены на пути и вблизи от транскавказских перевалов (Рокский, Мамисонский, Гебеафцаг).
Клювовидные бронзовые секиры (рис. 4, 1–2) образованы сочетанием двух предметов вооружения – топора-секиры и клевца (тип 2,16 или тип Фаскау 6 по классификации топоров эпохи бронзы Кавказа, произведенной С.Н. Кореневским). Они относятся к относительно немногочисленной, на сегодняшний день, серии предметов древнего кавказского вооружения (Кореневский, 1981, с. 29, рис. 7, 12-21.) Этот тип топоров-секир представляет собой заточенные с нижней стороны клювовидно-вытянутые клевцы, с трубчатой круглой втулкой. Спинка топора-секиры данного типа, как правило, имеет подтреугольное ребро жесткости, а в области «брюшка» – нижней, внутренней части лезвия, на многих экземплярах имеется крючковидный завиток, заточенный так же, как и лезвие секиры.
До 2007 г., подобные предметы были найдены только в горной зоне Закавказья (Брили), Адыгее (Майкоп) и западной части Северной Осетии – Алании (Иессен, 1951, Крупнов, 1951, Козенкова, 1996; 1998; Кореневский, 1981, и др.), Единичная находка подобного типа предмета известна в Восточной Осетии, из района сел. Верхний Кобан. В количественном отношении подавляющая часть находок подобных секир ранее, в основном, была известна из памятников западной части РСО-А – Дигории. Однако ни в центральной части, ни на юге Осетии–Алании находок предметов данного типа за всю более чем полуторавековую историю развития кобанской археологии Кавказа, ранее не обнаружено. Вследствие этого определенный интерес представляют находки клювовидных секир в гробницах Адайдонского могильника, расположенного в центральной части Осетии. Исследователи, рассматривавшие в своих работах такие секиры, относили время их бытования к бронзовому веку Кавказа. Однако более точная датировка, в рамках обширной эпохи бронзы – позднебронзовый период или время средней бронзы, имеет разные определения у разных исследователей древностей Кавказа. А.А. Иессен датировал данный тип топоров-секир позднебронзовым веком Кавказа и связывал место их изготовления с высокогорной зоной Центрального Кавказа – Дигоро-Рачинским очагом металлургии и металлообработки (Иессен, 1951, с. 84-86, рис. 10). Е.И. Крупнов относит время бытования клювовидных секир ко второй половине II тыс. до н.э (Крупнов, 1951, рис. 27, 33.) С.Н. Кореневский датирует время бытования клювовидных секир (или топоров с ножевидным клином, как называет их автор) эпохой средней бронзы Кавказа (Кореневский, 1981, с. 39). В.И. Козенкова относит секиры данного типа к первому этапу периода Кобан 1 (период Кобан 1, А) (Козенкова, 1996, сс. 90-91, 114-115). Таким образом, секиры, по ее мнению, находятся во временном диапазоне с начала XIV до середины XIII в. до н.э., т.е. начальным этапом позднебронзовой эпохи Кавказа. Отметим, что датировка рассматриваемых предметов В.И. Козенковой, учитывая найденные нами в комплексах с секирами этого типа сопутствующие артефакты, представляется нам наиболее верной, возможно, с «удревнением» некоторых экземпляров до конца XV в. до н.э..
При изучении подобных предметов древности, имеющих столь необычную форму, непременно встает вопрос об их функциональном назначении. Анализ попавших нам в руки экземпляров адайдонских клювовидных секир показал весьма определенно, что функционально они делятся на два типа: 1 – оружие; и 2 – предмет вотивного назначения. Секиры, относимые к первому ряду, представлены предметами больших размеров и массивности, чем вторые, с явно выделенным подтреугольного сечения ребром жесткости на спинке секиры и укреплением ее амортизационных зон. Второй, по функциональности, тип клювовидных секир, соответственно, представлен рядом экземпляров меньших размеров, с тонкими лезвием, втулкой и трубкой. Также первые экземпляры, как правило, изготовлены из металла хорошего качества (большей твердости), а вторые – из более рыхлой и менее твердой бронзы.
Боевая клювовидная секира из гробницы № 56 Адайдонского некрополя (рис. 4, 1). была снабжена деревянной рукоятью длиной 80 см., обтянутой для большей прочности бронзовой трубкой, которая, в свою очередь, была скреплена бронзовыми гвоздями. На конце деревянной рукояти находилось массивное бронзовое навершие, что делает оружие более сбалансированным и функциональным в ближнем рукопашном бою. Не оставляет сомнения, что пробивная способность подобной секиры превосходила все известные нам типы топоров эпохи средней бронзы – начала поздней бронзы Кавказа и, без сомнения, проникала через защитные доспехи того времени. Напротив, парадно-обрядовая, вотивная клювовидная секира из гробницы № 91 (рис. 4, 2.) Адайдонского некрополя была меньших размеров, чем вышеописанная, более тонкая, и не имела ни обтяжки рукояти металлом, ни навершия-противовеса на конце рукояти.
При прояснении генезиса формы этого типа вооружения наиболее близкие территориально и хронологически параллели клювовидным секирам Кавказа обнаруживаются в юго-западных областях современного Ирана, в материалах из коллективных каменных гробниц знаменитой Луристанской бронзы (Ванден-Берге Л. 1992, СПБ, сс. 74-75, илл. 202, 204, и, в большей степени, илл. 205.) Здесь мы имеет ту же выемку внизу клина и сильно вытянутый вперед «клюв» топора. Также на иранский импульс, как на одну из причин появления клювовидных секир на Центральном Кавказе, указывает, на наш взгляд, наличие в археологических материалах Луристана бронзовых топоров начала II тыс. до н.э. (Ванден-Берге Л., 1992, сс. 72, ил. 200.), форма лезвия которых сходна c лезвием раннекобанских топоров типа Фаскау 7. А последний, в свою очередь, встречается в археологических комплексах Центрального Кавказа вместе с бронзовыми клювовидными секирами.
Адайдонские секиры-клевцы являются продукцией местных кавказских кобанских металлургов, но форма и, возможно, какие-то связанные с таким необычным предметом вооружения и ритуала (церемониала) идеологические представления, вероятно, заимствованы в древности с территории современной Республики Иран. При этом прототипами секиры-клевца близкого типа, уже для иранских экземпляров, в свою очередь, могли быть топоры и секиры Восточного Средиземноморья и Анатолии эпохи ранней и средней бронзы.
Рассматриваемые предметы вооружения встречаются, как отмечалось выше, и в закавказских материалах [Kореневский, 1981, с. 29 – 30; Очерки истории Грузии, 1989, фото 13], но не распространены севернее Кавказа.
8. Ассирийские и урартские шлемы в памятниках кобанской культуры.
На переднеазиатский вектор «кобанских» контактов, но для несколько более позднего времени, IX – VIII вв. до н.э., указывают импорты бронзовых шлемов ассирийского и урартского типа, найденные в кобанских памятниках РСО-А (рис. 5, 1 – 2). Это бронзовый шлем из Урарту, найденный у высокогорного осетинского села Кумбулта в материалах кобанского могильника Верхняя Рутха. На шлеме урартской клинописью выбито – «склад Аргишти» [Иванчик, 2001, с. 234, 241]. Т. е., шлем был изготовлен в Урарту, в правление царя Аргишти I (ок. 786 – 764 гг. до н.э.). При раскопках урартской крепости Кармир-Блур археологами был найден шлем абсолютно аналогичной формы и орнаментации (рис. 5, 2.) [Иванчик, 2001, с. 241]. Погребальный комплекс, в котором был найден кумбултский шлем, ученым установить не удалось, но известно, что он происходит, как говорилось выше, из гробницы кобанской археологической культуры Кумбултского (Рутхинского) могильника. Бронзовые шлемы ассирийского типа были найдены, кроме того, в материалах кобанских могильников, расположенных у селений Чми (Дарьяльское ущелье > транскавказский Крестовый перевал) и Галиат (перевалы Сардиафцаг, Казатафцаг, Мамисонский), и еще один в гробнице уже упомянутого могильника у с. Кумбулта [Иванчик, 2001, с. 228 – 230].
9. Кинжалы «переднеазиат-ского» и закавказских типов.
Учеными-кавказоведами ранее неоднократно отмечались связи между Передней Азией, Закавказьем и Северным Кавказом, основанные на находках кинжалов и мечей «переднеазиатского» типа [Крупнов, 1960; Погребова, 1960; 1977; Дударев, 1973; Пицхелаури, 1959; Техов, 1977; Нераденко, 1986, и другие]. Это подтверждается и нашими находками из Адайдонского могильника, где были найдены несколько кинжалов и мечей аналогичного, а также близкого им в технике изготовления и в форме экземпляров (рис. 6 – 8) [Чшиев, 2014, с. 72 – 73].
Также, в 2007 г., в ходе раскопок Адайдонского могильника был выявлен бронзовый кинжал с рамочной рукоятью переднеазиатского типа и навершием, изображающим скульптурную композицию из двух всадников (рис. 6). Навершие кинжала – в виде вытянуто-овальной подставки, на которой плечом к плечу размещены две фигуры всадников. Предмет двусоставной. Первоначально был изготовлен клинок с рукоятью. Позднее на верхнюю часть рукояти было «прилито» скульптурное навершие. Общая длина кинжала – 35, 4 см. Близкие скульптурные композиции из двух всадников известны на бронзовом топоре VIII – VII в. до н.э. из Сулори [Очерки истории Грузии, 1989, илл. 80] и культовом предмете из клада на Бомборской поляне [Вольная, Депуева, 2012, с. 169, рис. 1, 11]. Отметим также весьма большое сходство вышерассмотренного бронзового клинка из Адайдонского некрополя и клинка с рамочной рукоятью, предусматривающей накладки, из могильника Эргета III колхидской культуры [Папуашвили, 2011, с. 90, рис. III, 35].
Нижняя дата контактов адайдонских «кобанцев» с населением Передней Азии в древности может быть определена по находке раннего бронзового меча переднеазиатского типа в гробнице 57 (рис. 8). Меч цельнолитой, с рамочной рукоятью и накладками из дерева, крепящимися двумя штырями. В накладки вбиты бронзовые гвоздики, возможно, крепившие кожаную обкладку рукояти. Расположение гвоздиков на плоскостях накладок образует определенный узор: гвоздики, вбитые в края накладок по длинной оси, образуют симметричные дуги; между ними вбиты гвозди в виде прямой линии, и, наконец, последнюю, у перекрестья, под прямым углом пересекает короткая линия из 5 гвоздей. Ранние мечи и кинжалы переднеазиатского типа в кавказских памятниках датируются в рамках XII – X вв. до н.э. (Крупнов 1951, с. 68; Погребова, 1977, с. 23; Козенкова, 1996, сс. 114 – 116; Ванден-Берге, 1992, с. 62, № 179; Motzenbдcker, 1996, с. 37; 42 – 48; Нераденко, 1986, сс. 58 – 63). Дата адайдонского меча может быть уточнена по наличию в комплексе гробницы 57 бронзовой булавки с дисковидным навершием. Аналогичные булавки находились в комплексах Эгикальского могильника (Марковин, 1994, с. 329; Ростунов, 2004, 134, рис. 11), в ранних погребениях Тлийского могильника (Техов 1977, с. 10, рис. 7, 2, 5, рис. 8, 3) и в материалах из Нули и Квасатали (Техов, 2006, с. 167, рис. 4, 8; Абесадзе, 1974, с. 63, 76, 77, табл. III, 51 – 53, табл. IV). В целом этот тип булавок известен в памятниках Кавказа 16 – 11 вв. до н.э. Учитывая период бытования мечей рассматриваемого типа (верхняя дата) и булавок с дисковидным навершием (нижняя дата), вероятное время захоронения комплекса 57 с мечом переднеазиатского типа – XII – XI вв. до н.э.
10. Цельнолитой бронзовый кинжал из Эльхотовского могильника.
В определенной генетической связи с вышерассмотренными кинжалами и мечами переднеазиатского типа находится и цельнолитой бронзовый кинжал, выявленный нами в погребении № 41 Эльхотовского могильника (рис. 9, фото 2 (см. вклейку)). Кинжал обоюдоострый, вытянуто-подтреугольной формы, срединное ребро треугольной формы, в сечении клинок представляет собой вытянутый ромб. Лезвие подтреугольно-вытянутой формы с плавным сужением к концу. Рукоять отлита вместе с клинком. В плане представляет собой пластину с плавным сужением в центре. В сечении это вытянутый прямоугольник. Нижняя часть рукояти (в месте перехода ее в клинок) – прямая, горизонтальная, широкое перекрестье с небольшими плечиками, выступающими за режущую кромку клинка, плавно сужаясь, переходит в ручку и, далее расширяясь, образует навершие. Прямая верхняя часть навершия имеет небольшой выступ в центре. В верхней его части имеется отверстие диаметром 4 мм. Режущая часть лезвия клинка с тонким выступающим срединным ребром откована и заточена.
Прямых аналогий нашему кинжалу в материалах поздней бронзы – раннего железа Кавказа нам обнаружить не удалось. Однако по внешним очертаниям эльхотовский цельнолитой кинжал обнаруживает близкое сходство с кинжалами «переднеазиатского» типа, с составной рукоятью и заполнением или накладками и вставками из дерева, известными на западе РСО-А – Дигории, Южной Осетии – в Тлийском и Стырфазском могильниках, и в Закавказье – с. Кедабек и т.д. Также, в Закавказье, цельнолитой кинжал с рукоятью близких очертаний, но с закраинами для накладок известен из с. Гари (в Раче) (Техов, 1977, с. 106, рис. 89, 13 – 14; 2006, с. 275, рис. 26, 1; Куфтин, 1949, табл. XXIX, 7; Крупнов, 1951, с. 67, рис. 25, 3, 6). Как отмечалось, прямые аналогии кинжалу в материалах кобанской культуры нам не известны, однако по некоторым характерным деталям можно проследить его прототипы и близкие ему параллели. Такими важными деталями являются форма перекрестья, плавно «охватывающего» клинок с небольшим выступом и переходящего в ручку, где последняя, постепенно расширяясь, переходит в навершие с прямой верхней частью, снабженной небольшим выступом по центру (вероятно – литник). Кинжалы, имеющие в плане подобную форму рукояти (с сужением в середине, сочетающиеся с клинком вытянуто-подтреугольного типа) известны в материалах Верхнекобанского и Тлийского могильников (Уварова, 1900, табл. IX, 2; Техов, 1977, с. 106, рис. 89, 12). Так, в погребении № 176 Тлийского могильника был найден бронзовый кинжал с рукоятью, снабженной костяными накладками. Форма рукояти этого кинжала, в плане, аналогична форме эльхотовского. Клинок кинжала из погребения № 41 имеет слабовыраженное подтреугольное сечение, и по этому признаку также находит аналогии в относительно ранних материалах Тлийского могильника (тип 3 по классификации Б.В. Техова) (Техов, 1977, с. 96, с. 90, рис. 83, 19 – 21). На наш взгляд, форма рукояти кинжала из погребения 41 также весьма близка очертаниям рукоятей некоторых кинжалов так называемого «переднеазиатского» типа. Эта близость обусловлена также тем, что как «переднеазиатские», так и эльхотовский кинжал предполагают наличие накладок на уплощенную бронзовую рукоять. Бронзовый кинжал «переднеазиатского» типа из Кумбулта, по мнению Т.Н. Нераденко, сделан на Кавказе под влиянием переднеазиатских или закавказских прототипов, и вследствие этого отличается от последних рядом признаков (Нераденко, 1986, с. 59 – 61, табл. 1, 4). Этот кинжал по форме (в плане) весьма близок нашему из погребения 41. Также связывает их и наличие отверстий на рукояти – семь на кумбултинском и одно на эльхотовском экземпляре. Возможно, кинжал из Эльхотово представляет собой синкретичную форму, соединяющую в себе производную от кинжалов «переднеазиатского» типа (к примеру, кинжалы из Фаскау и Кумбулта) и перекрестие, типичное для кобанских клинков (Уварова, 1900, табл. XCVII, 4). Представляется, что здесь прослеживается определенный канон, заключающийся в разнообразных сочетаниях рукояти переднеазиатского типа и перекрестья кобанских форм. Синкретизм форм, восходящих, вероятно, к каким-то более ранним прототипам, который проявляется как в материалах северного склона Главного Кавказского хребта, так и южного, с преобладанием пока что южных закавказских находок (Куфтин, 1949, с. 44, табл. IX–XXIX). В вопросе о поиске исходной формы для этой синкретической категории предметов, вероятно близким к истине является мнение С.Л. Дударева, полагающего, что прототипами северокавказских кинжалов с однокольчатым орнаментом на рукояти следует считать переднеазиатские образцы (Дударев, 1999, с. 105). В таком случае кинжал из погребения № 41 может быть одной из линий развития той типологии кинжалов, более ранними звеньями которой являются кинжалы из Кумбулты и Гари (Куфтин, 1949, табл. XXIX, 7). Во всяком случае, относительно других материалов Эльхотов-ских комплексов, данный кинжал относится к ранней категории и может быть отнесен ко времени середины – конца IX в. до н.э.
11. Бронзовые птицевидные привески / подвески.
В материалах кобанской культуры, преимущественно в памятниках центрального варианта, широко представлены небольшие бронзовые литые женские украшения-обереги в виде птицы-собаки (фото 6 (см. вклейку)). Нами отмечалось раннее, что семантика этих зооморфных фигурок, вероятно, связана с идеологическими представлениями, близкими древнеиранскому авестийскому и раннесредневековому Сенмурву (Чшиев, 2005). Разумеется, мы далеки от утверждения, что появление и распространение птицевидных привесок, восходящих к этому или близким ему семантическим образам напрямую обусловлено близостью значительной части кобанских памятников к транскавказским перевалам. Птицевидные привески этого типа распространены в большом количестве памятников всего ареала кобанской культуры, восточного, центрального и западного вариантов. Известны они и в материалах колхидской археологической культуры. Очевидно, в то же время, что и в древности, и сегодня сообщение между племенами, странами, культурами осуществляется по наиболее удобным маршрутам. Частью этих маршрутов являются перевалы Главного Кавказского хребта, посредством которых вышеозначенный образ, воплощенный в бронзу, распространялся в древности на современной территории РСО–А. И вектор этого движения, как представляется, в рассматриваемом случае шёл с востока.
Было бы неверным утверждать, что появление на Кавказе привесок данного типа напрямую связано с перевальными трактами, так как они встречаются во многих памятниках кобанской культуры, но вектор генезиса отраженного в них образа – переднеазиатский, и в той или иной форме проник на Кавказ, разумеется, через основные древние пути, которыми в рассматриваемом регионе являются транскавказские перевалы.
Добавим, что на современном этапе исследования нерешенным остается вопрос о причине и времени появления этого, как представляется, древнеиранского образа на Кавказе, в среде кобанских и, отчасти, колхидских племен.
Таким образом, на наш взгляд, достаточно большое количество находок импортных вещей или их реплик в материалах кобанской культуры Осетии – Алании, в том числе и новые экземпляры, рассмотренные выше, обнаруженные на памятниках, тяготеющих к перевалам Главного Кавказского хребта, свидетельствуют о пролегании через территорию кобанских племен в рассматриваемое время транскавказских военно-экономических трактов.
Эти пути могли функционировать как в качестве караванных или эстафетных торговых трактов, так и путей перемещения воинских контингентов, также, опосредствованно, влиявших на местную культуру.
Находки предметов, маркирующих связи кобанских племен с сопредельными регионами, свидетельствуют, на наш взгляд, о том, что по территории Северной Осетии – Алании транскавказские караванные osrh, проходящие вблизи от кобанских поселений, расположенных в местах с выгодным географическим рельефом, пролегали следующим образом. На востоке Республики это – долина р. Терек, с выходом на Крестовый перевал, обозначенная кобанскими памятниками, материальная культура которых отмечена активным взаимодействием с инокультурными племенами Предкавказья и Северного Причерноморья. Это поселения и могильники в среднем течении р. Терек у г. Моздок, с. Комарово, ст. Змейская, с. Эльхотово, г. Владикавказ, с. Чми [Чшиев, 2007, с. 276, рис. 1]. Только у с. Эльхотово, расположенного при входе с севера в небольшое ущелье, пробитое Тереком в невысоком Кабардино-Сунженском хребте, на сегодня известно пять кобанских поселений. Далее, вероятно, путь пролегал в Дарьяльское ущелье и, пересекая Крестовый перевал, спускался в Закавказье. В центре Северной Осетии – это долина и ущелье р. Ардон с притоками, выходящее на Рокский и Мамисонский перевалы, отмеченные такими памятниками как Адайдонский могильник, Зарамагское поселение, могильники у селений Цамад и Архон. Перейдя указанные перевалы, путь вел в Закавказье и далее к Черному морю и в страны Передней Азии и Ближнего Востока. На западе республики этот путь пролегал по ущелью и долине р. Урух и его притокам и вёл к перевалам Гебевцег и Гурзиафцаг. Этот тракт отмечен такими поселениями как Среднеурухское, Николаевское, Дур – Дур 5, Карагасы-обау, Сауар, могильники – Николаевский, Догуй Хунта, у селений Кумбулта (В. Рутха), Галиат (Фаскау), Дзинага, и др.
Для нашей темы важно также, что, согласно мнению В.И. Козенковой, «Пути связей культур Подунавья и Северного Кавказа в конце II тысячалетия до н.э. проходили именно по Нижнему Поднепровью и Приазовью…» [Козенкова, 1982 б, с. 30]. Прослеживая истоки обряда кремации в кобанской культуре Кавказа, В.И. Козенкова, в итоге своего исследования, приходит к выводу, что данный элемент погребальной традиции проник на Центральный Кавказ из Подунавья во второй половине II тыс. до н.э. [Там же]. При этом характерно, что «…обряд кремации вкупе с нижнедунайскими типами оружия и украшений первоначально механически наслоился на обряд местной культуры самого конца II тысячелетия до н.э., представленной комплексами типа Беахни-куп (ущелье р. Терек – Х. Чшиев), Рутха (ущелье р. Урух – Х. Чшиев) и Терезе [Козенкова, 1982 б, с. 31]. Добавим, что аналогичный обряд – сочетание кремации и ингумации в каменных гробницах – зафиксирован нами на Адайдонском могильнике.
Возможно, близость к транскавказским перевалам ареала бытования кобанских племен и связанная с этим фактором их вовлеченность в активные взаимодействия с разнокультурными этническими массивами обусловили появление и распространение в среде Кобана дуговидных фибул и кинжалов с сужением в средней части клинка (пламевидных), истоки которых уходят в восточное Средиземноморье (фото 7 – 8 (см. вклейку)).
В конечном счете, «кобанский», центральнотранскавказский путь, проходивший по ущельям и перевалам Северной Осетии – Алании был, разумеется, не единственным. Но, на наш взгляд, наряду, видимо, с Дербентским и Западнокавказским, проходившими через Каспийское побережье и перевалы Западного Кавказа, он являлся одним из основных трактов, связывавших в рассматриваемое время Поднепровье, Северное Причерноморье, Северное Предкавказье и Поволжье с Закавказьем и Передней Азией.
Разумеется, рассматриваемая тема требует еще дальнейшего исследования, но надеемся, что представленные новые материала и их анализ помогут в ее решении в будущем.
ЛИТЕРАТУРА
Абесадзе Ц.Н. 1974. К истории медно-бронзовой металлургии триалетской культуры // Реставрация, консервация, технология музейных экспонатов. Т. 1. – Тбилиси: МЕЦНИЕРЕБА, 1974. – С. 62–77.
Галанина Л.К. 2006. Скифские древности Северного Кавказа в собрании Эрмитажа: Келермесские курганы. – СПб.: Изд-во Гос. Эрмитажа, 2006. – 80 с.
Вальчак, С.Б. 1996. Переднеазиатские и европейские параллели в предскифских уздечных комплексах Северного Кавказа // Между Азией и Европой. Кавказ в IV–I тыс. до н.э.: Материалы конф., посвящ. 100-летию со дня рождения А.А. Иессена / Ред. Ю.Ю. Пиотровский. – СПб.: ГЭ, 1996. – С. 113–115.
Вальчак С.Б. 1997. Предскифская узда Восточной Европы: уздечные комплекты с трехпетельчатыми псалиями (классификация и хронология) // Древности Евразии / Отв. ред. С.В. Демиденко, Д.В. Журавлев. – М.: ГИМ, 1997. – С. 88–119. C. 45–47.
Ванден-Берге Л. 1992. Древности страны Луров: Каталог выставки / Сост. Л. Ванден-Берге. – СПб.: Изд-во ГЭ, 1992. – 126 с. C. 84, рис. 222.
Виноградов В.Б., Дударев, С.Л., Рунич, А.П. 1980. Киммерийско-кавказские связи // Скифия и Кавказ / Отв. Ред. А.И. Тереножкин. – Киев: Наукова думка, 1980. – С. 184–199.
Вольная, Г.Н. 2002. Прикладное искусство населения Притеречья середины I тыс. до н. э. (на материале скифо-сибирского звериного стиля). – Владикавказ: Иристон, 2002. – 145 с.
Вольная Г.Н., Депуева А.Б. Фигурка конного всадника из экспозиции Национального музея Кабардино-Балкарской Республики // Новейшие открытия в археологии Северного Кавказа: Исследования и интерпретации. XXVII Крупновские чтения. Материалы Международной научной конференции. – Махачкала: Мавраев, 2012. – С. 167–169.
Граков Б.Н. 1977. Ранний железный век (культуры Западной и Юго-Восточной Европы). – М.: Изд-во МГУ, 1977. – 232 с.
Дубовская О.Р. 1989. К интерпретации комплексов типа Новочеркасского клада // СА / Глав. ред. С.А. Плетнёва, отв. секретарь В.И. Козенкова. – М.: Наука, 1989. № 1. – С. 63–69.
Дударев С.Л. Кинжал закавказского типа из Чечено-Ингушетии. – СА, 1973, № 4.
Дударев С.Л. 1999. Взаимоотношения племен Северного Кавказа с кочевниками Юго-Восточной Европы в предскифскую эпоху (IX – первая половина VII в. до н.э.) – Армавир: ЦАИ АГПИ, 1999. – 401 с. C. 170.
Иванчик А.И. 2001. Киммерийцы и скифы // Степные народы Евразии / Ред. А. Иванчик, Г. Парцингер. – Москва: Палеограф, 2001. Вып. II. – 324 с.
Иессен А.А. 1951. Прикубанский очаг металлургии и металлообработки. // Материалы и исследования по археологии СССР. Вып. 23. Москва-Ленинград.
Иессен А.А. 1953. К вопросу о памятниках VIII–VII вв. до н.э. на юге европейской части СССР (Новочеркасский клад 1939 г.) // СА / Отв. ред. Б.А. Рыбаков. – М.: Изд-во АН СССР, 1953. Т. XVIII. – С. 49–110.
Кашуба М.Т. 2013. Некоторые причины асинхронного наступления раннего железного века в Северном Причерноморье // Проблемы периодизации и хронологии в археологии раннего металла Восточной Европы. Материалы тематической научной конференции / Отв. ред. Е.А. Черленок. – СПб.: Скифия-принт, 2013. – С. 125–130.
Козенкова В.И. 1982 а. Типология и хронологическая классификация предметов кобанской культуры. Восточный вариант // САИ / Отв. ред. Н.Л. Членова. – М.: Наука, 1982. Вып. В 2-5. – 175 с.
Козенкова В.И. 1982 б. Обряд кремации в кобанской культуре Кавказа // СА / Отв. ред. С. А. Плетнева. – М.: Наука, 1982. № 3. – С. 14–34).
Козенкова В.И. 1998. Материальная основа быта кобанских племен. Западный вариант // САИ / Ред Б.А.Рыбаков. Вып. В 2-5. Т. 5. М.: ИА РАН, 1998. – 200 с.
Козенкова В.И. 1995. Оружие, воинское и конское снаряжение племен кобанской культуры. Систематизация и хронология. Западный вариант // САИ / Отв. ред. В.Г. Петренко. Вып. В 2-5. – М.: ИА РАН, 1995. – 166 с.
Козенкова В.И. 1996. Культурно-исторические процессы на Северном Кавказе в эпоху поздней бронзы и в раннем железном веке (Узловые проблемы происхождения и развития кобанской культуры). М.: – ИА РАН, 1996. – 162 с.
Козенкова В.И. 2001. Поселок-убежище кобанской культуры у аула Сержень-Юрт в Чечне как исторический источник (Северный Кавказ). – М.: Наука, 2001. – 198 с.
Козенкова В.И. 2004. Биритуализм в погребальном обряде древних «кобанцев». Могильник Терезе конца XII–VIII в. до н.э. // Материалы по изучению историко-культурного наследия Северного Кавказа / Гл. редактор А.Б.Белинский. – М.: Памятники исторической мысли, 2004. – Вып. V. – 220 с.
Кореневский С.Н., 1981. Втульчатые топоры – оружие ближнего боя эпохи средней бронзы Северного Кавказа // Кавказ и Средняя Азия в древности и средневековье. – М.: Наука, 1981. – С. 20 – 41.
Крупнов Е.И., 1951. Материалы по археологии Северной Осетии докобанского периода // Материалы и исследования по археологии СССР. Вып. 23. Москва-Ленинград.
Крупнов Е.И. 1957. Древняя история и культура Кабарды. – М.: Изд-во АН СССР, 1957. – 175 с.
Крупнов, Е.И. 1960. Древняя история Северного Кавказа. М.: – Изд-во АН СССР, 1960. – 520 с.
Куфтин Б.А., 1949. Археологическая маршрутная экспедиция 1945 года в Юго-Осетию и Имеретию. Тбилиси, 1949. – 230 с.
Марковин В.И. 1994. Северо-восточный Кавказ в эпоху бронзы // Археология. Эпоха бронзы Кавказа и Средней Азии. Ранняя и средняя бронза Кавказа / К.Х.Кушнарева, В.И. Марковин (ред.). М., 1994.
Нераденко, Т.Н. 1986. К вопросу хронологии южных заимствований в памятниках эпохи поздней бронзы Северного Кавказа (на примере бронзового оружия) // Этнокультурные проблемы эпохи бронзы Северного Кавказа / Отв. ред. Т.Б. Тургиев. – Орджоникидзе: РИО СОГУ, 1986. – С. 57–63.
Очерки истории Грузии. 1989. Грузия с древнейших времен до IV в. до н.э. / Ред. Г.А. Меликишвили, О.Д. Лордкипанидзе. – Тбилиси: Мецниереба, 1989. Том 1. – 510 с.
Папуашвили Р.К вопросу об абсолютной хронологии могильников Колхиды эпохи поздней бронзы – раннего железа // Вопросы древней и средневековой археологии Кавказа / Отв. ред. Х.М. Мамаев. Сб. посвященный юбилею В.И. Козенковой. – Грозный – Москва, 2011.
Пицхелаури К.Н. Кинжалы кахетинского типа. – Материалы по археологии Грузии и Кавказа, т. II, Тбилиси, 1959.
Полидович Ю.Б. 2004. Зооморфно оформленные псалии как феномен скифской эпохи // Псалии: Элементы упряжки и конского снаряжения в древности / Отв. ред. А.Н. Усачук. – Донецк: ИА НАН Украины; ООО «Апекс», 2004. – Археологический альманах. Вып. 15. С. 143–165. C. 152–156.
Погребова М.Н. Бронзовый кинжал «переднеазиатского» типа из Кедобекского могильника в Северном Азербайджане. Труды ГИМ, вып. 37. – М., 1960.
Погребова М.Н. Иран и Закавказье в раннежелезном веке. – М., 1977.
Ростунов В.Л. 2004. Природно-климатические условия и заселение горной зоны Центрального Кавказа в эпоху энеолита – средней бронзы. // МИАСК, вып. 3. Армавир.
Сокровища Алании, 2011. Археологические материалы из фондов Института истории и археологии РСО-А / Ред. М.М. Блиев. – М.: Эксмо, 2011. – 240 с.
Техов Б.В. 1977. Центральный Кавказ в XVI–X вв. до н.э. – М.: Наука, 1977. – 238 с.
Техов Б.В. 2002. Тайны древних погребений. – Владикавказ: Проект-Пресс, 2002. – 512 с.
Техов Б.В. 2006. Археология южной части Осетии. – Владикавказ: Ир, 2006. – 639 с.
Уварова П.С. 1900. Могильники Северного Кавказа // Материалы по археологии Кавказа. – М.: Товарищество типографии А.И. Мамонтова, 1900. Вып. VIII. – 420 c.
Чшиев Х.Т. 2005. К вопросу о семантике кобанских птицевидных привесок // Материалы и исследования по археологии Северного Кавказа / Отв. ред. Е.И. Нарожный. – Армавир: Редакционно-издательский центр АГПУ, 2005. Вып. № 5. – С. 89–99.
Чшиев Х.Т. 2008. К вопросу о северо-кавказской керамике с зооморфными ручками сарматского времени // Российская Археология / Отв. ред. Л.А.Беляев. – М.: Наука, 2008. – № 3. – С. 97–99.
Чшиев Х.Т. 2011. Новые уздечные комплексы из памятников кобанской культуры предскифского-раннескифского времени Северной Осетии // Вопросы древней и средневековой археологии Кавказа / Отв. ред. Х.М. Мамаев. – Грозный – Москва: Ин-т археологии РАН; ин-т гуманитарных исслед. АН ЧР, 2011. – С. 168–175. C. 170 – 175.
Чшиев Х.Т. 2012. Эпоха поздней бронзы – раннего железа Северной Осетии. Кобанская культура // История Осетии / Отв. ред. С.А. Айларова, А.Г. Кучиев. – Владикавказ: Издательство СОИГСИ им. В.И. Абаева, 2012. Т. 1. – С. 53–88.
Эрлих В.Р. 2002. Новое меотское святилище в Закубанье // Историко-археологический альманах / Отв. ред. Р.М. Мунчаев. – Армавир-Москва: Армавирский краеведческий музей, 2002. – Вып. 8. – С. 7–17. C. 11–12.
Motzenbдcker I. 1996. Samlung Kossnierska. Bestandskataloge. Bang 3. Berlin: Museum fьr Vor – und Frьhgeschichte, 1996. – 294 S.
