РАССКАЗ
Жестокосердные люди не могут
верно служить великодушным идеям
Виктор Гюго
Старуха, кряхтя, открыла хлипкую, измазанную грязью дверь сарая. В лицо пахнуло сыростью и мышами, темнота немного рассеялась, отступив перед рассветным солнцем.
– Та куды дид цю тяпку спрятав!
Грузная пожилая женщина несколько минут рылась в небольшом сарайчике. В конце-концов она отыскала тяпку, которая стояла не вместе с лопатами и вилами, а валялась на земляном полу. Превозмогая боль в спине, бабушка нагнулась, взялась за черенок и вытащила сельскохозяйственное орудие из сарая, словно король Артур освободил Экскалибур из камня. На ее лице мелькнула сдержанная улыбка, которая сразу же исчезла, когда она заметила налипшие комки грязи на металле.
– Ох, дид. Ну усе за тэбэ трэба робыть. Ну що ж ты тяпку нэ почистыв? Проку вид тэбэ, старый…
И дальше началась привычная добродушная тирада о бесполезности деда в хозяйстве. Старушка долго бубнила себе под нос о недостатках мужа, ковыляя на огород. А между тем она его очень любила.
Она знала, что дед уже проснулся, но продолжает лежать в кровати. Сил у него с каждым днем было все меньше, все-таки возраст. Да еще и война эта… Он смотрел в потолок и думал о прошлом. Бабка переживала, что супруг последнее время закрылся в себе и практически не общался с ней. «Мабудь, вспоминает, як сам воевал, – думала Рая. – Ох, проклята вийна. Кинця и краю ей нэма». Ему становилось все хуже. В былые годы высокий, с идеальной осанкой, с хитринкой в глазах и острым языком, сейчас дед все сильней тускнел.
Старушка знала, что дед Степан участвовал в страшных битвах Великой Отечественной, штурмовал города, замыкал котлы и не жалел фашистов в боях. Он терял друзей; мертвые, за которых он молился, исчислялись десятками. Горел в танке, чудом выжил. Получил два ранения, оба – в левую руку, которая теперь плохо работала. Степа был и в Берлине, видел падение фашистской Германии, огромного проклятого зверя, злой, смертоносной и непобедимой империи. Но они победили ее, ценой собственных жизней, ценой сломанных навсегда судеб. Павший рейхстаг, красный победный стяг, ликующие крики сослуживцев. Это было целую жизнь назад. После возвращения с фронта, Степан начал работать сельским учителем русского языка и литературы.
– Эх, Райка, тебе все на месте не сидится? – послышался голос деда за спиной. – С самого утра на огороде.
В отличие от супруги, которая сызмальства пользовалась суржиком – помесью украинского и русского языков – он говорил только на русском, с правильным произношением и расстановкой.
– Та тоби абы поспать.
Старик улыбнулся, за годы он привык к показному недовольству супруги. Он знал, что она его любит и чувства их были взаимны. Хотя это не первая его жена, да и разница в возрасте ощутимая – ему девяносто четыре, ей всего семь десятков. Однако в старости это не имеет такого значения, как в юные годы.
– Пойдем лучше позавтракаем. Дураков работа любит, еще напашемся.
Бабушка бросила тяпку на сырую землю и пошла вслед за ним во флигель, где была кухня.
– Дощи це гарно. Й полывать не трэба. А бурьяна – до горызонта.
– Ну, сейчас, покушаем и вместе пойдем полоть.
– Да сегодня як солнце свитыть, жара будэ.
– Ну ничего, головы спрячем от палящего солнца.
– Всэ с ранку трэба робыть, а не до обида чэкать.
– Ничего, от работы кони дохнут.
– Та чи хиба тилькы от роботы?
На запах жареной картошки с салом откуда ни возьмись во дворе появился Женька – внук Степана. Здоровый и высокий, весь в деда, двадцатилетний парень, однако уже успевший пристраститься к алкоголю. Целыми днями шастал по чужим домам в поисках собутыльника. Дед только раз пытался ему что-то объяснить, но попытка его оказалась тщетной. Степан знал, что каждый по-своему переживает войну.
– О, сейчас позавтракаем, – потер ладони внук. – А то, кажется, уже сутки не ел ничего.
– Чаще дома надо появляться… – протянул дед. – И пить меньше, – уже шепотом добавил он.
– Я занимаюсь делами. Деньги заработать пытаюсь.
– Знаю я твое зарабатывание. С Васькой металл крадете небось, по дворам опустевшим лазите? Или чего хуже?
– Ну, перестань, дед. И так голова болит с бодуна, а ты грузишь…
– Ладно, бери вилку, садись.
Они неспешно завтракали. Степан ел немного, размеренно. Кусок в горло не лез. И так с самого начала донбасской войны. Это стало причиной того, что дед убавил в весе и стал слаб. Рая уже чуть ли не из ложечки его хотела кормить. Да только он один раз как гаркнул: «Да уйди ты со своей едой! Тут такое, а ты…»
Сильно переживал старик все происходящее вокруг. Да и как не переживать-то? Но не за жизнь свою. Он много лет назад привык к свисту снарядов и грохоту, его мало заботила собственная судьба. Степан думал о внуке и вообще о молодежи.
«Что же это так произошло? – сокрушался в минуты отчаяния. – Это же теперь и у них жизни будут исковерканы, как у нас. Проклятая война. Почему она снова и снова возникает? Почему ни одно поколение не может без нее прожить? Как же так… Мы же победили фашизм… Почему он вернулся? Неужто память людская так коротка?»
Гнал от себя эти мысли старый Степан.
– Женюшка, надо огород помочь прополоть, – заговорил он. – Дел в хозяйстве невпроворот.
– Дед, ты меня, конечно, извини. Я с удовольствием. Но сегодня у меня неотложное дело, к Кольке в соседнее село надо смотаться. Я постараюсь быстро вернуться. И тогда помогу.
Рая ухмыльнулась, знала, что Женя пропадет еще на пару дней, заполнит их гулянками и самогоном. Потом опять придет в дом, будет просить пенсию на опохмел или еще чего. Не понимал внук, что своим поведением он гробит дедушку еще сильней, чем эта война.
Степан махнул рукой, мол, делай, как знаешь. Парень, ничуть не расстроившись, встал из-за стола, взял дедов старый велосипед и укатил.
– Ладно, бабка. Я пойду на огород. А ты постирайся, накопилось одежды.
Они работали до обеда. Погода была хорошей, все остальное отступало на второй план. Солнце заливало степь, наполняло ее радостными лучами, ветер щекотал колосья на полях. Тишина и покой. «Кто сейчас может насладиться этим? Все суетятся в нескончаемой борьбе за выживание, за копейку и кусок хлеба», – думал Степан. Изнуренный тяжелой работой, он приковылял в дом и завалился на свою кровать возле печи.
– Ты обидаты бушь? – ворвалась бабка.
– Нет, Раечка. Я отдохну немного.
– Лягай, поспы.
– Да, вздремну чуток.
Под вечер дед, встав с тяжелой головой, почистил в курятнике, покормил птицу. Во дворе висело постиранное белье. «С таким приветливым солнцем быстро высохнет», – задорно подумал Степан. Ясная погода, вроде сегодняшней, придавала ему сил и, само собой, хорошего настроения. К сожалению, все чаще проплывали по небу грозовые тучи.
Наступали деревенские сумерки, которые значительно отличались от городских. Дед, сидя за двором на лавочке, мечтательно и тихо затягивал: «Речка движется и не движется, вся из лунного серебра…» Рая задумчиво молчала. Она обратила внимание на главную улицу их села – ни души. Раньше-то и детвора по вечерам бегала, и старики возле дворов собирались, пели песни, играли в карты. Сейчас – никого. Даже в окнах нестройного ряда сельских домиков огни практически не горели.
«Не забудь и ты эти летние подмосковные вечера», – допел дед Степа. Любил он очень эту песню, вспоминал молодость, встречи с друзьями и подругами, радость искреннего общения…
Спокойствие тихого вечера нарушилось: стартовала артиллерийская канонада.
– Во флигель!
Старики соскочили с лавочки, слыша свист, прикрыли за собой металлическую калитку и забежали в дом. Послышался взрыв, мина упала где-то рядом. Пространство наполнилось грохотом и начался обмен «приветами» между украинскими солдатами и ополчением. Бабка присела на пол возле маленькой печки, прижалась к стене. Дед сел на стул возле окна, из которого был виден край села, закурил, наполняя прохладную комнатенку дымом. Уже долгое время перестрелок не было, небольшой период затишья. Судя по всему, он закончился.
Тонкие губы Степана скривились, как от боли – он подумал о бесконечных обстрелах прошлого лета. Тогда их деревня сильно пострадала, погибло несколько сельчан, которых дед знал с самого рождения. Старику было неловко признавать, что даже ему, бравому солдату, прошедшему сквозь огонь, становилось по-животному страшно в иные минуты. Чтобы побороть это чувство, дед доставал свой пиджак с несколькими орденами. «Если погибать, то при параде», – заключил он. Степану казалось, что этот пиджак надежнее бронежилета.
К осени в соседнем селе закрепились украинцы. Они ездили по округе, насильно мобилизуя, в основном, молодых мужчин. К деду приезжали несколько раз, прознав, что у стариков живет внук и начали охоту за ним. Однажды Степан вышел к военным в этом самом пиджаке с орденами, готовый принять смерть. У незваных гостей он приметил свастику на шевронах и соответствующие татуировки на руках. Добровольцы нацбата угрожали ему, требуя выдать внука. Ничего не сделали они одинокому стойкому ветерану, хотели, наверное, но не сделали. Почему? Ответить на этот вопрос не мог и сам Степан. Они угрожали, трясли автоматами, матерились, грозились пристрелить, но в итоге просто уехали ни с чем.
«Страшное было время, как в войну. Да, собственно, сейчас и есть война, – думал пенсионер. – Да только войны эти какие-то разные».
Округа вновь наполнилась звуками сражения. В такие моменты все отступает на второй план: пение птиц, журчание быстро бегущего ручейка, тихий шелест листьев, песни сверчков и другие мелодии степи. Они не имеют абсолютно никакого значения, когда просыпаются орудия. «Куда девается это все, когда начинается артналет? – думал дед. – Как будто исчезает. Потом все заканчивается и снова появляются ласточки, на речке квакают жабы, мычат на выпасе коровы». Эхо разрывов носилось по селу, отражалось от холмов и растворялось в небесах. Продолжалось это пару часов. Все это время Степан смирно сидел и иногда закуривал, а Рая немного придремала. «Это сейчас уже привыкла. В первые разы металась по дому, как перепуганная цесарка», – усмехнулся старик. Усмешка была горькой.
– Раечка, пойдем в дом, будем спать ложиться, поздно уже.
Он помог бабушке подняться, и они вдвоем поковыляли к дому. Выйдя из флигеля, Степан услышал, что вдалеке идет автоматный бой. Значит, сошлись близко противники. Как только старики зашли в свой просторный дом, с другой стороны от села снова зазвучали тяжелые орудия. «Ты смотри, как разошлись, ироды», – отметил про себя дед.
На протяжении всей ночи не стихала перестрелка. Иногда наступал небольшой перерыв, но затем безжалостные мины снова отправлялись в свой полет. Степан лежал, укрывшись одеялом, и добросовестно считал выпущенные снаряды, отмечал длительность периода, когда не стреляли. Вокруг темно – в доме, на улице, в сердце. И причудилось деду, что эти взрывы раздаются лишь в его голове. Автоматные очереди послышались совсем недалеко. «Неужто ополчение прямо сюда добралось и освободит нас? Эх, как там мой сынок? Жив ли…» – и сразу запретил себе думать на эту тему.
Всю ночь длилась вакханалия хаоса и смерти. С рассветом, будто нечистая злая сила, она отступила и скрылась. Воцарилась тишина.
Рая поползла мимо дедовой комнаты. «Ну и женщина, откуда в ней столько сил? Солнце только взошло, а она опять на огород. Нечего и мне залеживаться», – тяжело сопел Степан.
Бабушка накачала из скважины холодной воды и от души напилась. Ночью горло страшно сушило, но вставать не хотелось. Из сарая снова достала тяпку и отправилась на огород. «Скилькы викив кормыть нас земля, – промелькнуло в голове. – И не исчерпается нияк. Другэ дило люды… И черпать-то из них ничого». И вспомнила внука Женю.
Работала она, не жалея себя, труд был всем смыслом ее жизни. Безжалостно выкорчевывала буйно разрастающийся бурьян, который мешал взойти помидорам, огурцам, картофелю. Кое-где приходилось рвать руками, отбросив тяпку. Бабушка Рая дошла до конца огорода, прополов узкую полоску, и приостановилась, чтобы отдышаться. Окинула взглядом все вокруг. Хорошо-то как, красиво. И не стреляют. В голове раздались вчерашние взрывы. За огородом земля спускалась вниз, а затем резко поднималась, образовывая небольшой овраг. Старушка заметила черные кляксы на зеленой траве – это свежие куски земли из воронок. Да, стало быть, мины ночью совсем рядом ложились.
Затем она увидела большое темное пятно у зарослей невысокого кустарника. Только через некоторое время, приглядевшись, бабка поняла, что там лежит человек. Рая заметалась, думая о том, что надо ему помочь. «А вдруг помэр? Так, мабудь, вже мэртвый», – заключила она, приметив, что человек не двигается. Но твердо решила проверить это и, не выпуская из рук тяпку, пожилая женщина пошла к нему. В овражек старушка не рискнула спускаться – ноги больные, поэтому решила обогнуть его справа.
Солдат не двигался. На форме были шевроны цвета украинского флага. Рая разглядела его раны: кровь испачкала штаны и рукава камуфляжной формы. Она спустилась ближе. Человек, вероятно, услышал шорох травы, непонятные звуки и из последних сил открыл глаза. Теперь стало видно, как ему было тяжело дышать.
– Ты живый? Я зараз прыбигу! Нэ вмирай! – громко прокричала бабка и отправилась назад к своему двору, чтобы потревожить деда. Нельзя было терять ни минуты. Он-то точно знает, что делать.
Ей показалось, что дорога к дому заняла полчаса, хотя ковыляла бабушка Рая минут пять. Для ее больных ног, и по такой неровной местности, это была олимпийская скорость. Она ворвалась во двор, перепугав деда, стоявшего и смотревшего на облака.
– Что ты носишься? – спросил он, но осекся, видя ее взволнованное лицо. – Что-то стряслось?
– Там людына поранэна за городом лэжить!
– Яка людына? – сам перешел на суржик Степан.
– Солдат, вийськовый.
Украинский военный, стало быть. Дедушка перевел взгляд с супруги назад на небеса, всем своим видом давая понять, что не особо его это волнует.
– Що ты стоишь? Вин живый!
– И что? Пусть и живой. Мне до этого какое дело? – было видно с каким трудом дед произносит эти жестокие слова.
– Та цэ ж людына!
– Людына? Какого черта они вообще сюда приперлись? Тебе рассказать, что по селам творится? Что они творят? Людыны… Забыла, как они к нам приезжали, как угрожали убить? Ты не хуже меня знаешь – это фашисты! Настоящие фашисты. И ради этого мы немцев били в сороковых, чтобы спустя годы наши потомки стали такими? Да пусть сдохнет, – дед резко отвернулся. Ему противно было говорить эти слова.
Бабушку начало трясти, нервы сдавали.
– Та вин же поранэный. Чи ты забув, як сам воював, як сам горив?
Спина Степана дрогнула.
– Ты знаешь, що робыть, щоб его спасты?! Дид!
– Я уже который месяц не знаю, жив ли мой сын, что с ним, где он сейчас. И он воюет с этими нелюдями. Воюет из-за меня, потому что отец его защищал эту землю.
– А якщо вин также дэсь лэжить у трави и йому нихто не допоможэ? Дид, ты ж був солдатом, знаешь, як важко. Та в чому повынэн той хлопэць? То владу в кабинэтах трэба стрилять!
Степан боялся сдвинуться с места. Он чувствовал правоту за собой… Тогда почему и бабка была права? Он не решался, боялся, что может предать все то, за что идет война на Донбассе.
– Та хватэ спать! Там людына вмирае!
И вспомнил старик, как советские медики одинаково лечили и раненых красноармейцев, и гитлеровцев. Потом первые отправлялись снова на фронт, а вторые оставались в плену. Наконец Степан решился помочь украинскому военному. Дома в аптечке взял то, что было.
– Пойдем, старая. Сведешь ты меня… Надо посмотреть, можно ли его трогать и отнести в дом. Только сами мы не донесем. Нужно из соседей кого-то найти.
Они дошли до края своего огорода. Дед заметил лежащего солдата. Но стояла рядом с ним другая фигура. Немного подойдя ближе, поняли старики, что это был их внук Женька. Он тоже их увидел и замахал руками. У обоих внутри все оборвалось, а в горле пересохло. Рая и Степан, еле передвигая ноги, стали подходить к нему. И предчувствие тревоги, когда они заметили внука у раненого украинца, подтвердилось. Мимо бежал Женька, в руках у него была окровавленная тяпка, оставленная бабкой возле кустарника.
– Я укропа завалил, дед! – от парня несло алкоголем. – Я как ты в сорок пятом! Я укропа завалил!
– Нет, Женюшка, – со срывающимися слезами простонал дед. – Мы так не воевали.
Но внук не слушал, он бежал в деревню в поисках единомышленников, чтобы отметить эту легкую победу над умирающим противником. Добрый солнечный свет заливал поля. Урожая не предвиделось. Сажать было некому.
После этого деду Степа практически не вставал с кровати.
