В памятниках кобанской культуры Кавказа, преимущественно в ареале центрального и в меньшей степени западного вариантов, достаточно широко представлены небольшие бронзовые литые зооморфные привески с протомой животного и треугольным, напоминающим птичий, хвостом. Эти так называемые «птицевидные привески» (тип XVII, группа 1 – по классификации В.И. Козенковой) (Козенкова, 1998, с. 43), как правило, имеют отверстие в средней части для подвешивания или пришивания, а в некоторых случаях снабжены петлей. От значительной части других типов привесок кобанской культуры их отличает устойчивое сочетание передней части, представляющей собой протому животного с собаковидной головой, имеющей подтреугольные или округлые стоячие уши, и птицевидным туловищем и хвостом (рис. 1–3). Обратившая внимание на это необычное сочетание В.И. Козенкова предполагала, что оно может быть связано с какими-то мифологическими представлениями древних кобанцев (Козенкова, 1998, там же). Привески данного типа начинают встречаться в кобанской культуре с середины–конца 12 в. до н.э. и широко представлены в материалах классического периода. Особенное распространение они получают в период с конца 10 по начало 7 вв. до н.э. (Козенкова, 1998, с. 43-44; 1996, с. 94, рис. 35, №№ 19, 24). Б.В. Техов, применительно к южной группе памятников центрального варианта кобанской культуры, датирует такие птицевидные привески 12-10 веками до н.э. (Техов, 1976, с. 166).
Наибольшее количество предметов данного рода происходит с территории центрального варианта кобанской культуры, значительно меньше их в древностях западного, на востоке же они практически отсутствуют (Козенкова, 1982, сс. 43-44; 1998, сс. 43, 132,133).
В материалах Эльхотовского могильника кобанской культуры (Чшиев, 2001, с. 56; 2004, с. 273) данные предметы зафиксированы нами исключительно в женских одиночных комплексах. В погребениях птицевидные привески находились, как правило, по две вместе в области груди, плеч, реже шеи и спины погребенной, и в одном случае – у сосудов (погребение 77, раскопки 2004 г.).
Семантика данного, несомненно, мифологического образа давно привлекала внимание исследователей. Новые материалы Эльхотовского могильника, на наш взгляд, могут пролить свет на раскрытие связанных с ними представлений древних «кобанцев». На наш взгляд привески состоят из двух образов, первый из них это протома собаки со стоячими ушами (близкие образцы голов собак мы имеем на ряде других предметов кобанской культуры – булавки, привески и т.п.). Вторая составляющая данной фигурки – птичья, на что указывает птицевидный хвост, а также некоторые, как правило, более ранние типы таких фигурок, у которых кроме треугольного хвоста и собаковидной головы со стоячими ушами имеются птичьи крылья (рис. 2, 8–9; рис. 6).
Несомненная мифологичность рассматриваемых привесок заставляет нас попытаться найти объяснение заключенному в них образу в мифологемах Кавказа или близких к нему областей. В этой связи большой интерес, на наш взгляд, представляет дуальный образ Сэнмурва, широко распространенный не только в древнем и средневековом Иране, но и далеко за его пределами, в частности – в Закавказье. Облик Сэнмурва, священной собако-птицы, обитающей на Древе всех семян и связанный с плодородием, благодатью и, в целом, с поддержанием космологического миропорядка, в авестийской традиции, в Бундахишне, раскрывается в описании видов и свойств сотворенных животных. Здесь он относится к виду птиц-животных, причем наибольшему из них. «Четвертый вид – (птицы) – («животные»), из которых триединая Сэн – наибольшее…» (Бундахишн. Глава 14). Здесь же, в Бундахишне, раскрывается и вторая природа Сэнмурва, так как он описывается вновь еще и в классе («виде») млекопитающих и сравнивается с летучей мышью. «Десятый, сто десять видов птиц. Птицы, такие как Сэнмурв… Одиннадцатый – летучая мышь. Из них два (вида) имеют грудное молоко и выкармливают (своих) детенышей. Сенмурв и летучая мышь летают по ночам… Летучая мышь сотворена из трех видов (животных): зубастой собаки, (птицы) и мускусного (животного), так как она летает, как птица, (имеет) много зубов, (как собака), и живет в норе, как мускусное (животное) «биш» (Ук. соч., там же). Сравнение в Авесте Сэнмурва с летучей мышью и собакой проливает свет, на наш взгляд, и на необъяснимое ранее различие в оформлении ушей кобанских бронзовых привесок, когда в одних случаях мы видим на их головках треугольные уши типа собачьих, а в других – относительно большие, округлые, также стоячие уши больших летучих мышей. Таким образом, указание в тексте Авесты на то, что Сэнмурв, как и летучая мышь, летает ночью – «Сэнмурв и летучая мышь летают по ночам» (Ук. соч., там же.); «Сэн (из) ночных птиц у врат мира дважды создан был…» (Тревер К.В., 1937, с. 68) приближает образ Сэнмурва к летучей мыши, и, соответственно, учитывая сходство наших привесок и с летучей мышью, и с собакой, практически совпадает с образом древнеиранской священной собаки-птицы.
Здесь может возникнуть вопрос о птичьей, воздушной, крылатой составляющей интересующих нас привесок. Однако мы наблюдаем, как отмечено выше, в материалах кобанской культуры и ушастых животных типа наших, снабженных не только треугольным хвостом, но и достаточно ясно выраженными крыльями, что дает нам основание, уже в других случаях (как на примере эльхотовских фигурок), указывая на треугольный хвост и аналогичную ушастую головку, трактовать их как один образ. Кроме того, на верхней части тулова некоторых «бескрылых» привесок типа наших эльхотовских, обозначены небольшие бороздки или выпуклости, также указывающие, по нашему мнению, на крылатость этих существ (рис. 1, 2; рис. 2, 1 – 6; рис. 3, 5). Наконец, мы имеем в материалах культуры большое количество различных привесок, изображающих фигурки оленей, лошадей, козлов, баранов и т.п., но у всех них отсутствует и треугольный хвост, и обозначение крылатости, и, напротив, они бывают снабжены, как правило, достаточно реальными конечностями и хвостом. Таким образом, наши привески выпадают из этого ряда, что подтверждает, на наш взгляд, их отнесение к существам особого, полиморфного, сакрально-мифологического типа.
В другой части Авесты, в гимне Хварно (Фарну) последнее принимает облик птицы:
«Когда же это лживое,
Неистинное слово
Он взял себе на ум,
То отлетело зримо
От Йимы Хварно птицей…» (выделено нами – Х.Ч.). (Авеста, 1993, q.158).
Хварно, (Фарн), это – божественная благодать, благость, чудесная харизма, которая дает, согласно представлениям древних иранцев (а также и их современных потомков), его обладателю победу, богатство, благую жизнь, и за которое борются и герои Авесты, и их противники: (Ук. соч., с. 158, 161).
«Пусть кто нибудь из смертных, –
Сказал Ахурамазда, –
Тем Хварно недоступным
Сумеет завладеть,
Тогда дары священные
Получит благотворные
И преблагословенные
Возьмет жреца дары
Тогда благая Аши
Последует ему,
Дающая богатства,
И пастбища, и скот.
Вседневная Победа
Последует ему,
Сметающая силой
И длящаяся годы;
Сразит с победой этой
Он всех своих врагов». (Ук. соч., с. 164).
Таким образом, одновременно, одной из функций Хварно является дарование победы, непобедимости его обладателю:
«Сильное Кавиев (род Виштаспы –Х.Ч.) Хварно…
Которое пристало
Царю Кави-Виштаспе…
Всех победил Виштаспа…». (Ук. соч., с. 170-171).
В этом же гимне, в связи с другим героем, обладателем Хварно, мы несколько раз встречаем упоминание некоего победного оружия или «Оружия победы», которым борются со злом несколько поколений героев Авесты. (Ук. соч., с. 172). На наш взгляд, этим оружием Победы является секира или боевой топор, о чем недвусмысленно говорится в другом гимне Авесты, посвященном Митре:
«В руке топор стоострый
Он держит стоударный,
Мужей валящий вниз,
Из желтого металла…
Сильнейшее оружие
И самое победное…» (Ук. соч., с. 101).
И, далее: «На колеснице Митры…
Есть тыща топоров
Из лучшего металла,
Двухлезвийных (выделено нами – Х.Чшиев) и острых,
Божественно летящих,
Божественно разящих…» (Ук. соч., с. 110).
И, наконец:
« На колеснице Митры,
Чьи пастбища просторны,
Его топор прекрасный,
Удобный для размаха,
Стоострый, стоударный…
Сильнейшее оружие
И самое победное…» (Ук. соч., с. 111).
Мы специально остановились на этих образах Авесты – Хварно в виде птицы и одного из символов Хварно – топора-секиры, в связи с тем, что один из типов описанных выше птицевидных привесок Эльхотовского могильника содержит сочетание не только птицы и собаки, но и имеет хвост, оформленный в виде секиры (рис. 3, 9 – 11). Нам неизвестны, на данный момент, птицевидные привески с хвостом, оформленным в виде секиры в материалах других памятников кобанской культуры, но наличие в Эльхотовском могильнике уже четырех привесок с хвостами-секирами дает основание рассматривать треугольные «хвосты» других птицевидных привесок, кроме всего прочего, и как обозначение топора-секиры, имевшего особое значение не только для древних иранцев-авестийцев, но и для кобанских племен Кавказа.
Таким образом, на наш взгляд, семантика кобанских «птицевидных» привесок связана с образом древнеиранского Сэнмурва, в том или ином виде широко распространенного не только у авестийцев, но и в среде других иранских народов. Хвост же этой фигуры является топором или секирой, несущей, дополнительно к мифологической сути собаки-птицы, сущность оберега, с одной стороны (в кобанской металлопластике достаточно широко распространены привески-обереги в виде уменьшенных копий топоров и секир), и, с другой стороны, символизирующей «Победное оружие», являющееся одним из атрибутов Хварно-фарна (без честной победы – нет благодати).
В связи с вышеизложенным становится понятным и такая большая популярность этого емкого полиморфного образа в среде носителей кобанской культуры. Предмет, имеющий такую богатую многообразную символику, становится важным атрибутом обихода, а также необходимой принадлежностью парадного и, соответственно, погребального костюма древних «кобанцев».
К.В. Тревер в монографии, посвященной раскрытию образа Сэнмурва, на наш взгляд, дает неоспоримую этимологию авестийского наименования этого замечательного образа иранской мифологии «…имя saena mereгх , sen-murv и все его звуковые разновидности будут таким же двойником (но в другой языковой среде) слова «paskud», означающего «птица-собака», как самый образ Сэнмурва является двойником (но в другой этнической среде) образа Паскуджа. Сэнмурв должно означать просто «собака-птица», как Паскудж означает «птица-собака» (Тревер К.В., 1937, с. 26). На наш взгляд, трактовка К.В. Тревер самого слова «Сэнмурв», «Симаргл», а также и «Пакундза» как собака-птица и птица-собака соответственно, не вызывает сомнений. Здесь нам бы хотелось добавить к этому то, что на осетинском фольклорном и языковом материале мы имеем абсолютно аналогичную трактовку: – собака – ср. в нартовском эпосе прародительницу собак и старшую среди них – «Силам» (Нарты Кадджытё, 1995, с. 336), и маргъ, – современное осетинское «птица» (Осетинско-русский словарь, 1993, с. 205). К.В. Тревер не приводит и тот факт, но имя и образ Паскудж присутствует и в осетинском фольклоре (Ирон таурёгътё, 1989, с. 45-46; ОЭ, I, с. 64; там же, с. 66; там же, с. 146). Интересно, что и в расшифровке имени вышеприведенного двойника Сэнмурва – Паскуджа, на осетинской почве имеем совершенно аналогичный результат: – «paq’y, paq’u – оперение, перья, пух» (Абаев В.И., 1973, с. 236) и современное осетинское «куыдз – собака» (Осетинско-русский словарь, 1993, с. 190). Трактовка связи «Силам» с индоиранским «собака», подтверждается, на наш взгляд, еще одной лингвистической параллелью: – «Сарама – (санскр. – Sarama – букв. «быстрая»), в др. инд. мифологии: 1. Собака Индры (Ригведа, Х, 108, 2, 4) – в осетинском эпосе – вышеописанной Силам.
Несомненно также, что «образ Сэнмурва и связанные с ним мифы должны были сложиться задолго до того, как впервые письменно была зафиксирована как бы то ни было его характеристика, тем более характеристика, отражающая различные его черты…» (Тревер К.В., 1937, с. 27). Одним из отражений этого образа в дописьменный период, на наш взгляд, и являются кобанские бронзовые птицы-собаки.
Возвращаясь к тексту Авесты, хотелось бы привести еще одну характеристику текста источника, описывающего еще один признак, присущий Сэнмурву, – это признак, связанный с водной стихией. В упоминавшейся выше главе Бундахишна «О свойствах животных» это тот факт, что в перечне шестого вида животных, появившихся из тела «единосотворенного быка», т. е. – вида собак, – в числе собак (сторожевой, овчарки и др.) упоминаются бобер и выдра (Бундахишн. Глава 14, с. 2). Таким образом, в представлении древних иранцев-авестийцев и бобер, и выдра, водяные животные, причисляются к собакам, или, точнее, – к водяным собакам. Весьма важную роль, применительно к нашему вопросу, имеют известные изображения Сэнмурва на предметах материальной культуры. Одним из наиболее интересных, как нам представляется, является в этой связи изображение Сэнмурва на медальоне серебряного блюда из собрания Государственного Эрмитажа, происходящего из района Глазова. Как пишет К.В. Тревер, «Сэнмурв на этом блюде состоит из протомы собаки с крыльями и хвостом, в котором, при всей его оперённости, никак нельзя было бы видеть близкого к натуре птичьего хвоста. Туловище зверя, кроме живота, и шея покрыты не шерстью, а мелкими перышками или чешуйками. Впечатление сходства гравировки с передачей чешуек усиливается формой хвоста, вовсе не обычного для птицы и чем-то напоминающего пышные хвостовые плавники некоторых морских рыб» (Тревер, 1937, с. 40). Как совершенно справедливо заключает далее исследовательница, «В трактовке хвоста Сэнмурва на нашем блюде и чешуи (если это чешуя) можно было бы видеть выражение водного естества Сэнмурва. Если Сэнмурв, первоначально, будучи космическим существом «о трех естествах»… был связан с тремя сферами, то в нем, наряду с чертами обитателя верхнего неба – птицы, должны быть черты, связывающие его со «средним небом», – собаки, и черты, характерные для водной стихии, – рыбы» (Ук. соч., с. 41). Присоединяясь к мнению К.В. Тревер о трех естествах Сэнмурва, одним из которых является водное, мы бы хотели предложить в качестве гипотезы, отличной от авторской, трактовку хвоста в образах Сэнмурва, известных в искусстве Сасанидского Ирана и в смежных регионах. Приводя облик Сэнмурва на серебряном кувшине из собрания Государственного Эрмитажа, каменного рельефа из Так-и-Бостана (Иран), и шелковой ткани из музея Виктории и Альберта (Англия), К.В. Тревер пишет, что хвост Сэнмурва, «несомненно, павлиний», замечая при этом, что «он разделан детально, но опять-таки в рамках условной передачи, зависящей от техники; кривые линии имеют тенденцию выпрямляться, углы заострены, рисунок сух» (Ук. соч., с. 48). На наш взгляд, на указанных изображениях не воспроизведена основная определяющая деталь павлиньего хвоста – «глаза» на оперении, «линии» же «имеют тенденцию выпрямляться» в связи с тем, чтобы придать хвосту признаки расширенного, весловидного или круглого хвоста «водяной собаки» Бундахишн – вид хвоста бобра или выдры (рис. 9, 2, и, особенно, 3). Не беря на себя смелость утверждать, что на всех известных изображениях Сэнмурва отсутствует павлиний и имеется только предполагаемый нами бобровый хвост, мы, применительно к указанным изображениям, не исключаем такой возможности. Визуально, также, на связь образа Сэнмурва с водяной собакой (выдрой или бобром) указывают, возможно, и короткие лапы всех известных нам изображений Сэнмурва. Наконец, еще одна связь выдры или бобра, на наш взгляд, содержится в указании на такой признак Сэнмурва, как мускусность в среднеперсидском источнике 10 в.н.э. – «Шахнаме». В сюжете о детстве героя Зала, в тексте говорится: – «Он (Симург) опустился с горы подобно облаку, прижал тело Зала к груди, от запаха его мир наполнился мускусом». (Тревер, 1937, с. 21, – «Шахнаме», VII, (Минучихр), ст. 143, – перевод К.В. Тревер). Этот признак Сэнмурва, мускусность, отраженная в источниках, представляется нам исключительно важным, так как бобер относится к мускусным животным. Тем самым, изображения Сэнмурва, снабженного широким хвостом, приведенные выше и постулируемые нами как обозначение хвоста бобра, а не павлина, получает дополнительную аргументацию. Теперь становятся понятными изображения Сэнмурва, снабженного «весловидным» хвостом – хвостом бобра. Здесь, при помощи этого атрибута «водяной собаки», перед нами раскрывается его третья – водная (хтоническая) и подземная ипостась.
И.И. Мещанинов, связывая семантику изображений собак на бронзовых топорах и пластинчатых пряжках кобанской культуры с водной стихией, приводит, на наш взгляд, интересную лексическую ссылку: «Следовательно, нам приходится признать родство изображения дракона с изображением собаки, при тождестве их голов, и появление собаки в том же водяном царстве, в котором так уместно пребывание дракона – вишапа. Перед нами водяной дух, воплощенный на этот раз в образе водяной собаки. Пережиток его мы видим в сохранившемся по настоящее время грузинском названии mtavdagh, баскском udagara – «водяная собака», названии, приурочиваемом к теперь уже вполне реальному существу, плавающему по воде и извивающемуся телом при ходьбе по суше – выдре» (Мещанинов И.И., 1925, с.247). Нам представляется уместным добавить к приведенной цитате этимологию В.И. Абаева современному осетинскому «уырд». «Wyrd | urdae “выдра”… Закономерно возводится к *udra-, и.е. *udro-, связано с *udor-, *wedor– “вода” (Роkorny 78 cл.). Индоевропейские народы хорошо знали это животное еще на своей прародине, т. е. по меньшей мере с 4-го тысячелетия до нашей эры. Лексические соответствия: пехл. udrak, ав. udro.– “выдра”, др. инд. udra– название какого-то водного животного… Из аланского (сарматского) идут коми vurd, удм. vudor “выдра” (Munlcacsi, KSz. V. 326.—Jacobsohn, 119, 216, прим. 2.—Skold. Oss. 103.—Joki, 347—348.—Лыткин, Гуляев 70)…» (Абаев В.И., 1989, с. 120).
Еще один факт, показывающий тесную связь образов выдры и собаки, мы находим в данных Авесты и, в частности, Видевдата, приводящихся В.Ю. Крюковой: «Вторым по святости существом после человека зороастрийцы считают собаку. К “собакам” зороастрийцы, помимо непосредственно собак, относят некоторых других приносящих пользу человеку животных, как правило, уничтожающих грызунов и насекомых: ежа, дикобраза, ласку, лису, а также особо почитают выдру (выделено нами – Х.Ч.), культ которой, очевидно, восходит к глубокой древности и связан с обожествлением воды». (Крюкова В.Ю. «Зороастризм»). А также: – «До тех пор, пока (сказал Ахурамазда) не будет убит ударом убивший здесь выдру, пока посвященной душе этой выдры не принесется жертва, в течение 3-х дней и 3-х ночей не возжется огонь, не будет простерт барсман, не поднесена хаома» (цит. по: Крюкова В.Ю. Видевдат, 13 фрагард, 55).
Полагая, что образ описываемых нами бронзовых фигурок является мифологичным, мы должны признать также и то, что он должен, так или иначе, проявляться и в других категориях материальной культуры древних кобанцев, т.е. «пронизывать» всю культуру. Действительно, в материалах кобанской культуры мы находим большую категорию предметов, на которых присутствует уже известный нам образ фантастического животного, имеющего собачью голову со стоячими ушами и, что характерно – треугольный хвост. Это бронзовые ситулы, «вазы» и кружки (рис. 8, 1–4), ручки которых представляют собой скульптурную бронзовую фигурку собаковидного существа с треугольным хвостом, бронзовые поясные пряжки и бляхи, снабженные собаковидной головкой (рис. 5, 5) (Уварова П.С., 1900, с. 241, рис. 196; Табл.ХХХУ1, 22; Козенкова В.И., 1996, с.47, рис.19; Техов Б.В., 1976, с. 75, рис. 63; Техов Б.В. 2002, сс.446–448, и др.). Бронзовые ситулы и кружки представлены достаточно большим числом на территории центрального и западного вариантов кобанской культуры, а также встречаются в Причерноморье, куда попали в качестве основного элемента кобанского импорта в скифской среде (Галанина Л.К…, 1990, с. 46, рис. 9, 11). Как пишет В.И. Козенкова, «Металлическая, главным образом, бронзовая посуда составляла характерную особенность преимущественно горных памятников центрального варианта (Кобань, Фаскау, Верхняя Рутха, Кашкатау, Жемтала, Тли…). Вазы и кружки часто украшались чеканным узором и рельефными зверовидными ручками» (Козенкова В.И., 1996, с. 47, рис. 19, №№ 3, 6, 8, 13). Как нам теперь представляется, зооморфное (собаковидное) животное с треугольным хвостом на кобанских бронзовых сосудах является образом близким или аналогичным Сэнмурву. На наш взгляд, бронзовая ручка-Сэнмурв «стоящая на карауле» у края данного типа сосудов, как нельзя лучше соответствует «функциям» этого существа как оберегающего (защита и, возможно, освящение напитка) и показывает его связь с водой, жидкостью.
Наконец, уже не в видоизмененном, а в классическом древнеиранском виде, мы имеем изображение Сэнмурва на бронзовом поясе из погребения 419 Тлийского могильника (рис. 9, 1) (Техов Б.В., 2001,с. 271, таб 69). По мнению Б.В. Техова данный пояс датируется в рамках 8-7 вв. до н.э., т.е., периодом, совпадающим с нашими эльхотовскими птицевидными привесками. По поводу происхождения пояса Б.В. Техов пишет, что «Среди рассмотренных материалов выделяется пояс из погребения № 419, который, видимо, свидетельствует о связях и родстве с протомидоперсидским населением, обосновавшимся между Каспийским морем и Персидским заливом и создавшим южный ареал ираноязычного населения. Пояс изготовлен гравером, выходцем из этой среды и проживавшим в интересующем нас регионе. Быть может, он был бродячим художником, так как в первой половине I тысячелетия до н.э. мог существовать институт бродячих мастеров-художников, переходивших из одного региона в другой, распространявших новые элементы известного им древнего искусства» (Ук. соч., сс.185-186). На наш взгляд, наличие в материальной культуре кобанцев предмета с классическим изображением Сэнмурва, изготовленного на месте, является важным свидетельством прямых связей культуры с древнеиранским миром, а также показывает, что данный мифологический образ был хорошо им известен, (хотя, возможно, и отличаясь в частностях от канона ахеменидского или, позднее, Сасанидского Ирана) и, соответственно, находил свое отражение уже в других категориях кобанской материальной культуры.
Рассмотрев некоторые моменты, связанные с семантикой бронзовых птицевидных привесок, мы должны прояснить по крайней мере еще два важных вопроса, непосредственно связанных с этим интересным образом. Одним из них является парность привесок, прослеживаемая в подавляющем большинстве случаев их нахождения в комплексах. В одних случаях мы видим эти привески отлитыми по отдельности, в других они скреплены (отлиты) вместе, но везде повторяется их парность. Другим вопросом является наличие в числе привесок данного типа, а также, в целом, предметов, сочетающих голову животного и черты птицы, в основном из горной Дигории, имеющих такой отличительный признак как наличие вместо собаковидной – голову барана (рис. 4, 1-3; рис. 5, 3; Motzenbдcker I. , 1996., T. 12, 6; 29, 12).
На наш взгляд, было бы упрощением объяснить парность привесок их связью, как мы постарались показать выше, только с таким признаком Сэнмурва, как Фарн – плодородие. Нам представляется, что эта несомненная связь проходит также другим путем. Полагаем, что мы получим ответ, объединив два указанных выше вопроса – парность и наличие, в некоторых случаях, головы барана, вместо головы хищника. Одновременно мы выходим на еще одну категорию предметов кобанской культуры, несущих рассматриваемый нами образ. Выше мы уже отмечали связь птицевидных привесок с иранским понятием Хварно (Фарна). В этой связи нам бы хотелось привести еще такую интересную категорию материальной культуры кобанцев, связанную, с одной стороны, с этим образом, а с другой, на наш взгляд, с нашими привесками, как массивные бронзовые птицевидные бляхи («штандарты»). В вышедшей в 1988 г. работе А.П. Мошинского эти предметы рассматривается автором на широко привлеченном автором кавказском материале (Мошинский, 1988, с. 38-39, рис. 1-3). Указав на сходство этих блях с протокобанскими бронзовыми топорами (типа Фаскау 7, – по классификации С.Н. Кореневского), и на наличие на них головок барана, автор делает, на наш взгляд, совершенно справедливый вывод о связи этих блях-наверший с культом двойной секиры и, опять таки, с иранским понятием фарна, выраженного головой барана и его крылатостью (концы птицевидных блях одновременно оформлены и в виде двойной секиры, и в виде крыльев птицы) (рис. 7, 1–5). «Морфологическая близость топоров указанного типа, дигорских блях и наверший, наличие на них сходной орнаментации и скульптурных деталей, концентрация их в тех же памятниках (Фаскау и Верхняя Рутха) заставляет нас предположить, что дигорские бляхи и навершия являются изображениями двойной секиры (хотя это не мешает им изображать также и птицу)…» (Мошинский, 1988, с. 38). В более поздней совместной работе А.П. Мошинского и В.И. Козенковой авторы, расширив по аналогиям данным предметам ареал их распространения кроме Дигории, Кобани и Рачи до западного Закавказья (Брили), подтверждают приводившееся выше мнение А.П. Мошинского, аргументируя его, в том числе, аналогиями им в виде булавок с волютами и навершиями типа «павлиньего пера» (Козенкова, Мошинский, 1995, с. 51, рис. 2.) В работе 1988 г., резонно добавив к этим предметам (топоры типа Фаскау 7, двойные секиры с головками баранов, птицевидные бляхи), и, несомненно, связанные с ними более поздние поясные пряжки и бляхи с аналогичной символикой (в том числе бляхи типа «Исти-су» с территории восточного варианта кобанской культуры) (Мошинский, 1988, с. 37, рис. 2, №№ 2,4, рис. 3) А.П. Мошинский пишет, что «Ключ к пониманию этой связи дают иранские представления о фарне. Фарн, по представлениям иранских народов, олицетворяется как в образе хищной птицы, так и в образе барана…» (выделено нами – Х.Ч.) (Ук. соч., с. 39). Добавим, что в результате наших раскопок на Адайдонском могильнике кобанской культуры в высокогорье Алагирского ущелья (Зарамагская котловина) коллекция бронзовых птицевидных блях – «фарн» с головкой барана пополнилась еще несколькими экземплярами, расширив тем самым ареал их бытования до Центральной Осетии.
Наконец, и на «древе всех семян» мы видим не только Сенмурва, но и еще одну священную птицу – Камрош, которая «помогает» Сэнмурву, другими словами – они «работают в паре»: «И обиталище Сэнмурва – на дереве всех семян, исцеляющем от зла: и каждый раз, когда он поднимается, тысяча веток из дерева вырастает; и когда садится, тысячу веток ломает и семена с них рассыпает. И Птица Камрош всегда поблизости сидит, и дело ее в том, что семена (которые) с дерева всех семян, исцеляющего от зла, (Сэнмурв) рассыпает, – собирает и туда, где Тиштар воду берет, (их) несет…» (Тревер К.В., 1937, с. 12).
Таким образом, на наш взгляд, мы имеем один и тот же мифологический образ, который изображался в кобанской культуре, возможно, в связи с разной спецификой, зависящей от региональных отличий и в разные периоды то в образе секировидных наверший, украшенных бараньими головками (протокобанский период), то в виде птицевидных блях с крыльями-секирами (раннекобанский период), то двойных птицевидных привесок с головой барана и хвостом-топором (классический период), и, наконец, в виде таких же птицевидных привесок с хвостом-секирой (двоичность привесок – двойная секира), но головой собаки (Сэнмурв-фарн.)
Еще один момент, сближающий птицевидные привески и птицевидные бляхи – это манера их ношения, так как и бляхи с головкой барана, и близкие им бляхи (более поздние) типа «Исти-су», носились на груди, возможно, во время религиозных ритуалов или празднеств (Мошинский, 1988, с. 38). Учитывая, что птицевидные привески с собаковидными головками, как правило, находятся в комплексах в области груди погребенных, то не могли ли они выполнять, так сказать, домашнюю, повседневную функцию больших блях, являясь их уменьшенным вариантом в несколько более позднее время?
В скифской среде несомненные изображения Сэнмурва известны нам в двух случаях. Это Сенмурв, уже с некоторыми чертами грифона (рис. 9, 4), на золотой обкладке меча из кургана в Придонье (Бонгард-Левин Г.М., Грантовский Э.А, 2001, с. 134), и он же, с дополнительными атрибутами, на золотой пластинке из 4 Семибратного кургана (Прикубанье) (Тревер К.В., 1937, с. 35-36). Если учесть, что на сасанидском каменном рельефе из Мшатты изображены друг против друга грифон и Сэнмурв (Тревер К.В., 1937, с. 32), то мы можем предположить: во-первых, связь позднейших изображений грифонов, широко представленных в греческом, скифском и сармато-аланском искусстве, с образом Сэнмурва, и, во-вторых, что скифам был знаком этот образ, тем более, что в среде причерноморских ираноязычных скифов должны были бытовать близкие древнеиранские культово-мифологические представления.
В данной работе мы не затрагиваем большое количество изображений птиц, имеющихся в материальной культуре Кавказа эпохи поздней бронзы – раннего железа, так как считаем: приближенные к реальным изображения таких птиц могут быть связаны с другими образами, представлениями.
География распространения птицевидных привесок кобанской культуры, снабженных собаковидной головкой, показывает также, на наш взгляд, достаточно четкую границу их распространения на запад и, особенно, на восток от метрополии культуры. Так, будучи весьма широко распространенными в центральнокобанском ареале, вплоть до линии восточной границы центрального варианта (Эльхотово, Пседах), они практически отсутствуют дальше на восток. Это не только подтверждает мнение В.И. Козенковой об их принадлежности, в основном, к центральному варианту культуры, но, на наш взгляд, дает повод полагать и о некоторых различиях в культуре вариантов. С другой стороны, сами представления, рассматривавшиеся нами, присутствовали и на данной территории, что, на наш взгляд, подтверждается большим количеством находок на востоке блях типа «Исти-Су», бытовавших здесь вплоть до средневековья. (Козенкова В.И., 1973, с. 149; Багаев М.Х., 1973, с. 201). В этой связи представляет интерес также то, что на данный момент находок на территории восточного варианта кобанской культуры, предметов с интересующей нас символикой меньше, (если не считать более поздние бляхи типа «Исти-Су») чем, например, в Закавказье, в материалах колхидской культуры (Трапш М.М., 1970, с. 115, таб. I, 4; с. 144, таб. II, 3; с. 147, таб. III, 2; с. 191, рис. 18; Очерки истории Грузии, 1989, рис. 82; фото 13).
Таким образом, птицевидные привески кобанской культуры с собаковидной головкой, по нашему мнению, связаны с древнеиранским образом Сэнмурва. Нам неясна природа появления этого иранского (индо-иранского) религиозно-мифологического образа в среде кобанских племен Кавказа (это может быть и проявлением влияния популярного образа древнеиранской мифологии, распространенного на больших территориях, или связано с наличием в среде кобанских племен иранского компонента), но несомненным, на наш взгляд, является знакомство кобанцев с этим или близкими ему мифологическими образами.
ЛИТЕРАТУРА
1. Абаев, 1973. Абаев В.И. Историко-этимологический словарь осетинского языка. Том II. Ленинград.
2. Абаев, 1989. Абаев В.И. Историко-этимологический словарь осетинского языка. Том. IV. Ленинград.
3. Авеста, 1993. Избранные гимны из Видевдата. Перевод И.Стеблин-Каменского. Москва.
4. Багаев, 1973. Багаев М.Х. Раннесредневековые птицевидные бляхи из Дайского могильника. В кн. Кавказ и Восточная Европа в древности. Москва.
5. Бонгард–Левин Г.М., Грантовский Э.А., 2001. От Скифии до Индии. Древние арии: мифы и история. Санкт-Петербург.
5. Бундахишн, 1999. Бундахишн. Глава 14. О свойствах животных. Сайт Религия и мифы. Ноахеr / 1999/ Авеста / Пехлевийские тексты / Зороастризм-Бундахишн.
6. Галанина Л.К…, 1990. Л.К.Галанина, А.Ю.Алексеев. Новые материалы к истории Закубанья в раннескифское время. // Материалы и исследования по археологии СССР. Вып. 30. Ленинград.
7. Ирон таурёгътё, 1989. Орджоникидзе.
8. Ковалевская, 1992. Ковалевская В.Б. Методические приемы выделения аланских древностей 1 тыс. до н.э. в Закавказье. Аланы и Кавказ. Владикавказ.
9. Козенкова, 1973. Козенкова В.И. Предметы из Ца-Ведено (Чечено-Ингушетия) середины 1 тысячелетия до н.э. В кн. Кавказ и Восточная Европа в древности. Москва.
10. Козенкова, 1982. Козенкова В.И. Типология и хронологическая классификация предметов кобанской культуры. Восточный вариант // САИ, вып. В2-5. Москва.
11. Козенкова, Мошинский, 1995. Козенкова В.И., Мошинский А.П. Кобанская культура Кавказа: Генетические корни и условия формирования. (третья четверть II тыс. до н.э.) // Историко-археологический альманах. Вып. 1. 1995. Армавир.
12. Козенкова, 1996. Козенкова В.И. Пседахский могильник кобанской культуры (по раскопкам 1976-77 гг.) В кн. Новое в археологии Северного Кавказа. Москва.
13. Козенкова, 1998. Козенкова В.И. Материальная основа быта кобанских племен. Западный вариант. САИ//, Вып. В2-5. Москва.
14. Крупнов, 1960. Крупнов Е.И. Древняя культура Северного Кавказа. Москва.
Крюкова В.Ю. «Зороастризм». http: // dog-info. Narod.ru / sever. htm.
15. Мещанинов, 1925. Мещанинов И.И. Змея и собака на вещевых памятниках архаического Кавказа // Записки коллегии востоковедов при Азиатском музее РАН. Ленинград.
16. Мошинский, 1988. Мошинский А.П. Новая интерпретация кобанских птицевидных блях. В кн. Методика исследования и интерпретация археологических материалов Северного Кавказа. Орджоникидзе.
17. Нарты кадджытё. 1995. Дзёуджыхъёу.
18. Образ Сэнмурва в искусстве. http: // www. Screen. ru / scool / history / SENMURV / senmurv.html.
19. Осетинско-русский словарь, 1995. Владикавказ.
20. ОЭ, 1881. Вс. Миллер. Осетинские Этюды. Москва.
21. Очерки истории Грузии, 1989. Очерки истории Грузии. Том I. Грузия с древнейших времен до IV в. н.э. Тбилиси.
22. Техов, 1977. Техов Б.В. Центральный Кавказ в XVII-X вв. до н.э. Москва.
23. Техов, 1980. Техов Б.В. Тлийский могильник I (комплексы XVI-X вв. до н.э.) Тбилиси.
24. Техов, 1985. Техов Б.В. Тлийский могильник III (комплексы второй половины VII-VI вв. до н.э.) Тбилиси.
25. Техов, 2001. Техов Б.В. Кобано-тлийское графическое искусство. Графическое искусство населения Центрального Кавказа в конце II и в первой половине I тыс. до н.э. (по бронзовым поясам из Тли.) Владикавказ.
26. Техов, 2002. Техов Б.В. Тайны древних погребений. Владикавказ.
27. Трапш, 1970. Трапш М.М. Памятники эпохи бронзы и раннего железа в Абхазии. Труды в 4-х томах. Том 1. Сухуми.
28. Тревер, 1937. Тревер К.В. Сэнмурв-Паскудж. Собака-Птица. Ленинград.
29. Уварова, 1900. Уварова П. С. Материалы по археологии Кавказа. Т. VIII. Москва.
30. Чшиев, 2001. Чшиев Х.Т. Эльхотовский могильник кобанской культуры – новый памятник истории Северной Осетии эпохи поздней бронзы // МИАР, 3. Москва.
31. Чшиев, 2004. Чшиев Х.Т. Набор вооружения из погребения 41 Эльхотовского могильника кобанской культуры // МИАСК, 4. Армавир.
32. Motzenbдcker I. 1996. Samlung Kossnierska. Bestandskataloge. Bang 3. Berlin.
