Новая книга поэзии Станислава Кадзаева «Меж двух светил» («Дыууæ хуры æхсæн»), увидевшая свет в издательстве «Ир»,1 займет в литературном процессе Осетии достойное и значимое место. Творец, воспринимаемый как одно из самых замечательных открытий поэтического поколения современности, в очередном своем сборнике, в очередной, опять-таки, раз исповедуется перед читателем художественным словом родного языка. И слово это остается свежим, оригинальным, вдохновенным и правдивым. Автор может восхищаться, радоваться, предаваться тяжелым думам, переживая ту или иную трагедию, при этом не отступая от давно сформировавшегося кредо: поэзия, несмотря ни на что, должна подвигать к вере в самые светлые идеалы. «Давно замечено, что глубина таланта по-настоящему проверяется в переломные эпохи, когда жизнь стремительно меняется, рушится первичное, сложившееся общество, и на наших глазах строится новый порядок жизни страны. У Станислава Кадзаева есть та словесная тайна, которая заставляет нас вновь и вновь возвращаться к его стихам, неумолимо становясь частью читательской души, облагораживая и возвышая ее. Наверное, это и есть высшее предначертание Поэзии», – отзывался критик Борис Хозиев.2 В новом сборнике «облагораживание и возвышение человеческой души» в основном отдано на откуп отображению образа солнца как матери всего живого, борозды как символа новых всходов, и родника – характерного обозначения возвращения к истокам.
Ничего, на первый взгляд, оригинального, даже с учетом того, что в итоге складывается целостная картина, вбирающая в себя безграничную веру в Человека с его положительными и отрицательными качествами. Поэт, по сути своей, гуманист, и ему просто предписано судьбой быть проповедником подобных идей.
Однако от поэта не требуется и изобретений, кардинально меняющих представление «читательской души» о тех же моральных и нравственных ценностях. Его новаторство должно заключаться, скажем, в свежем взгляде на прошлое и современность, в создании оригинальных образов и, как следствие, высокохудожественных произведений. В подобной трактовке поэзия Станислава Кадзаева и заслуживает самого пристального внимания.
Сам автор в книге достаточно часто обращается к теме предназначения поэта как раз в контексте его миссии как «лекаря души». В стихотворении «Что подарить тебе, Бусина желаний?!» («Цы дын радтон, Цыкурайы фæрдыг?!») размышления о бескорыстии истинного мастера пера приводят к гимну Бусине желаний, олицетворяющей, в данном случае, неиссякаемый источник вдохновения. Поэт поклоняется светлым силам, подвигающим к новым свершениям, понимая, что не в состоянии отблагодарить их за это.
Впрочем, благодарность может заключаться в том, что чистый помыслами творец идет по прямой, т.е. правильной дороге Чести и Долга, как это описывается в стихотворении «Прямой чертой поделил свою жизнь…» («Раст хахх акодтон мæ цард…»). «Нож предков оберегал от ржавчины нарушенной клятвы», – созданные автором подобные ассоциации позволяют говорить о высоком Духе Поэта, как ответственности творческого деятеля перед собой и читателем. В еще более широком смысле можно вести речь о национальном самосознании – категории, приобретающей в поэтическом зеркале новое звучание. Формулируя эту мысль словами критика, можно сказать: «Станислав Кадзаев подводит нас, читателей, к очень важной мысли: способность литературы выжить в тяжелейших условиях древности есть свидетельство высокого самосознания народа. <…> Автор подчеркивает своеобразие нашего национального характера. Здесь кажущаяся замкнутость мира поэта обманчива, его внутреннее мировоззрение при всей конкретности и узнаваемости глубоко общечеловечно».3 Ясно, что именно объемлющее понятие «Фарн»* (Фарн – мир, благодать, изобилие (осет.)) позволяет поэту выступать понимающим собеседником, не навязывающим никаких ценностей кому бы то ни было. Тем не менее, читатель по достоинству оценит богатый арсенал поэтических средств, позволяющий раскрыть в рамках стихотворения лучшие черты характера родного народа.
В свою очередь, мелодичное течение повествования следующего стихотворения «Есть граница у ночи и дня…» («Ис арæн æхсæв æмæ бонæн…») посредством применения приема антитезы позволяет показать, что вдохновение поэта есть чувство, возникающее на грани противопоставленных явлений (ночь – день, земля – река, радость – горе и т.д.). Емко, образно, содержательно, притом, что само повествование на контрасте сливается в воспевание чувства рождения нового, достойного большой литературы, произведения.
Поэт, конечно же, не может не быть и патриотом своей родины – малой и большой. Как нельзя лучше об этом сказал поэт Эдуард Абаев, анализируя творчество собрата по перу: «Одним из тех, кто свечой тает от горестей своего народа, всем сердцем радуется его успеху, является поэт Станислав Кадзаев. Искорка от солнца долетела до земли Иристона. Это и есть Кадзаев – глашатай солнца, человек, поднятый по тревоге солнцем. Его жизнь сложилась не как у тех, кому посчастливилось взрослеть, будто бродить по урожайному полю. Он испытал горькую долю сироты, босыми ногами прочувствовал тепло земли, шел по ее колючкам, как по хлопку, земля и была его обувью, солнце – рубашкой. Но никогда не ожесточился. Сытый голодного не разумеет, счастливый не поймет отчаявшегося. Станислав на себе испытал то, что правда жизни имеет неизмеримую цену. Правда стала для него знаменем».4
Патриотической лирике Станислава Кадзаева характерен, прежде всего, задушевный разговор с родной Осетией-Иристоном. Поэт напрямую обращается к ней, параллельно создавая неповторимый образ края, взрастившего его самого. Узнаваемых картин или топонимов, как ни странно, почти не бывает, признаний в любви и заверений в верности – тоже. Мастерство поэта заключается в умении слышать голос малой родины тонкими струнами сердца, улавливая интонации порывов ветра, шелеста листвы, «хорошего настроения» солнца. Все это благотворно влияет и на малую родину, воспеваемую, в частности, в стихотворениях «Иристон» («Ирыстон») и «Благодарность проклятьем» («Арфæ æлгъыстæй»). В первом произведении автор поэтическим словом говорит о суровом к нему отношении со стороны Осетии-Иристона, потому как судьба посылает тяжелые испытания. Сердце колется о льдины родины, но не любить ее все равно невозможно. «От каждого камня родной земли в сердце человека входит тепло, и потому, даже не имея ничего, поэт будет жить, ни за какие блага не отрекаясь от нее. Облегчение приносит даже прикосновение травинки, растущей на ней», – сказано о творчестве Станислава Кадзаева.5 Эта мысль в стихотворении «Благодарность проклятьем» находит неожиданное отражение. Здесь, по словам самого автора, происходит «оплакивание по-белому». «Пусть все мои горести, испытания и лишения послужат тому, чтобы Иристон зажил солнечной жизнью, ценя своих верных сыновей», – это пожелание только подтверждает приверженность творца идеалам патриотизма.
Несомненным образцом патриотической лирики является и стихотворение «Роднику, борозде и ростку…» («Суадон, ауæдз æмæ талайæн…»). Объектом поклонения для поэта названные символы продолжения жизни являются потому, что они приносят его душе такое желанное умиротворение. Дальше можно говорить о тоске по юности, по так рано ушедшим родителям, ответственности перед поэзией и родным народом, стремлении к воспеванию красот природы. Во всех шести, внутренне связанных между собой циклах, образующих книгу «Меж двух светил», эти нравственные категории занимают основополагающее место.
В свое время Исаак Левитан писал об открывшем его художнический талант Алексее Саврасове: «Саврасов отказался от прежнего отношения к пейзажу, избирая уже не исключительно красивые места сюжетом для своих картин, а, наоборот, стараясь отыскать в самом простом и обыденном те интимные, глубоко трогательные, часто печальные черты, которые так сильно чувствуются в нашем родном пейзаже и так неотразимо действуют на душу. У Саврасова появилась лирика в живописи пейзажа и безграничная любовь к своей стране».6 Судьбы мастеров пера и кисти схожи, и, отождествляя их творчество, можно сделать вывод о несомненном умении современного осетинского поэта видеть необычное в обычном.
Гимн Отечеству, создаваемый лирическими произведениями, плавно перетекает в песнь любви. Интимные переживания переданы самоценными лирическими строками. Самоценными потому, что затрагиваются самые трепетные чувства, на которые только способно любящее сердце. То самое, которое осчастливила первая любовь. В стихотворении «Откуда этот свет в темной безлунной ночи?» («Кæцæй уа уыцы рухс мæйдары?») чистое, трепетное чувство связывается с простыми, но до боли знакомыми явлениями природы. Сам лирический герой, естественно, является сыном этой природы, и ему «свои белые сны рассказывает луна», для него «поют цветы», возвращающие золотую пору молодости.
Рассказывая о литературном изображении природы, исследователь А.Б. Есин, в частности, выделяет психологическую функцию пейзажа в следующей трактовке: «С давних пор было подмечено, что определенные состояния природы так или иначе соотносятся с теми или иными человеческими чувствами и переживаниями: солнце – с радостью, дождик – с грустью, ср. также выражения типа “душевная буря”. Поэтому пейзажные детали с самых разных этапов развития литературы успешно использовались для создания в произведении определенной эмоциональной атмосферы…»7
Подобная психолого-эмоциональная атмосфера присуща и интимной лирике С. Кадзаева. Упомянутое стихотворение, к тому же, исполнено элегических мотивов, что позволяет проводить параллели с шедевром любовной лирики Александра Царукаева «Забытая симфония» («Рох симфони»). Обращение к наследию поэта, творившего в середине ХХ века, обусловлено тем, что именно он внес в осетинскую литературу новаторские традиции, развивать которые предназначено его последователям, заявившим о своем таланте в конце того же века. Подобное предположение означает, что яркий представитель формировавшегося в тот период «поколения пятидесятилетних» С. Кадзаев смог привнести наивысшие человеческие чувства в поэзию, по-настоящему близкую сердцу его читателя.
Сложить гимн первой любви лирику дано вроде как талантом от природы, а вот насколько тонко и чувственно он может отразить переживания по поводу неудавшегося союза двух сердец? Ведь изложение внутренних терзаний в виде монолога или же диалога с читателем требует силы воли, умения не опускаться до банальных жалоб на судьбу, оставаясь искренним собеседником. Станислав Кадзаев и в этом случае предельно открыт, откровенен и чист душевными помыслами. Во всяком случае, стихотворение «Дорогу от себя указываю я…» («Фæндаг дын амонын мæхицæй…») состоялось именно благодаря человеческим качествам тонкого, подчеркнем еще раз, лирика. «На мою долю выпали тяжелые испытания, и тебе будет лучше, если не станешь делить их со мной», – такие слова любимой или любимому сказать очень тяжело. Теперь их можно будет выразить и звонким словом родного языка от лица действительно страдавшего поэта. И дело тут не только в событиях, отраженных в биографии нашего современника Станислава Кадзаева. Истинный поэт во все времена любую несправедливость переживает много острее, да и предчувствует ее, поэтому страдания неизбежны.
Однако там, где рок ставит свои условия, верх все же берет жизнелюбие. И тогда создаются такие произведения, как «Мелодия твоих глаз» («Дæ цæстыты мелоди») и «Меж двух светил» («Дыууæ хуры æхсæн»). Первое из них является полюбившейся народу песней, второе, давшее название всему сборнику, отражением непростых поворотов судьбы автора в зеркале интимных переживаний. «Если в сердце поэта нет огня любви, его поэзия угасает. Станислав же любит всем сердцем и устремлениями души. В своих лирических стихотворениях он раскрывает глубоко упрятанные думы, слагая из цветов любви удивительные венки, и начинает разматываться клубок его любви», – подчеркивает Римма Дзугаева-Мурашева.8 Судя по стихотворению «Меж двух светил», «клубок» размотался настолько, что лирический герой, сполна отождествляющийся с автором, смог возродить самые трепетные чувства, угасшие с уходом любимой из жизни. Светило-солнце в образе дарящего тепло души человека олицетворяется теперь с силой, дающей новый импульс к творческим свершениям.
Творчество Станислава Кадзаева достойно дальнейшего внимательного изучения. Книга «Меж двух светил» («Дыууæ хуры æхсæн») будет способствовать познанию мироощущения поэта, а шесть внутренне связанных между собой циклов, ко всему прочему, дадут понятие о его философских воззрениях. В общих чертах о них можно сказать на примере стихотворений «Моя большая мечта» («Ме стырдæр бæллиц») и «Реальность» («Æцæгдзинад»). Написаны они примерно в одно время, но если в первом наличествует призыв гуманиста к искоренению зла, то во втором прорываются нотки отчаяния по поводу того, что «потомки поют чужую песню», «теряют фарн предков», унаследованные от них традиции. Зло неискоренимо художественным словом, оно также не в состоянии вернуть к истокам нерадивых современников. Но это слово вселяет веру в Человека, все же могущего изменить мир к лучшему. При условии, что он будет в состоянии познавать, любить, дарить счастье ближнему. А в этом, судя по исповедальности своей поэзии, автор не сомневается.
Если же все и дальше будет складываться не в пользу идеалов гуманизма и нравственности, поэт продолжит… вдохновенное воспевание красот родной природы. Это он также умеет делать мастерски. Простые словесные картины в интерпретации С. Кадзаева напоминают землянам о том, что придет время осмысления прожитого. И вот тогда шелест листьев, журчание речки, дуновение ветра вернут нас к действительности. И мы поймем, что потомкам должно достаться нечто большее, чем материальные ценности. Станислав Кадзаев оставляет им доброе имя и отточенную мысль. При этом башня из образцов поэтического творчества строится дальше, ибо талант к созиданию словом неиссякаем…
ЛИТЕРАТУРА
1 Къадзаты Станислав. Дыууæ хуры æхсæн. – Дзæуджыхъæу: Ир, 2015. – 287 ф.
2 Хозиев Борис. «Жизнь летит, но остается вечности основа» // Владикавказ. 2010. – № 67, сент.
3 Там же.
4 Абайты Эдуард. Хуры хорзæх // Рæстдзинад. – 2001. – 10 авг.
5 Абайты Эдуард. Дæ уд ирдсыгъдæгæй дар // Рæстдзинад. – 2007. – 3 апрель.
6 Цит. по: Яновский – Максимов Ник. Сквозь магический кристалл… – М.: Просвещение, 1975. – с. 127-128.
7 Есин А.Б. Принципы и приемы анализа литературного произведения. – М.: Флинта: Наука, 2008. – С. 81.
8 Дзугаты-Мурасты Риммæ. Мæ удлæууæн – рæстдзинад. – Дзæуджыхъæу: Олимп, 2015. – 49 ф.
