– современный живописец, член Союза художников России, член Союза дизайнеров России, специалист по оформлению масштабных интерьеров;
– участник Международного конкурса плакатов «Человек. Природа. Общество» Триеннале – 92, выставки конкурсных плакатов «Гражданином быть обязан», Всесоюзной выставки конкурсных плакатов молодых художников «Время быть личностью»;
– лауреат первого Московского триеннале плакатов;
– персональная выставка в Северо-Осетинском Художественном музее им. М. Туганова.
Л.Г. Как начинался Константин Кокаев? Вы родились в Малгобеке 20 января 1961 года. Каким запомнилось детство?
К.К. Отец служил в милиции, капитан. А мать работала на нефтяных промыслах. Нас было 3 брата и сестра. Помню, в деревне Вознесеновка на санках катались, спускались с горки. Еще помню, как с овчарками гоняли отары овец.
В 1967 году мы из Малкобека переехали в Беслан, а через год я пошел в первый класс второй беслан-ской школы.
Л.Г. Кто-то занимался творчеством в семье? Когда начали рисовать?
К.К. Средний брат Валера – художник. А больше никто. В пятом классе попросил отвести меня в художественную школу хоть раз. Меня отвели, и я начал ходить туда три раза в неделю. Ни разу не пропустил.
Л.Г. Как возникло желание пойти туда?
К.К. Это как-то само собой получилось. Надо выйти на улицу – вышел. Надо было в художественную школу пойти – пошел. Не задумываешься же, когда дышишь… После восьмого класса мне не дали свидетельства, поэтому пришлось после девятого идти в Художественное училище.
Л.Г. Из преподавателей училища кто особенно повлиял на вас?
К.К. Со второго по четвертый курс у нас преподавали Таймураз Сергеевич Гагоев и Эльбрус Цогоев. До сих пор помню их занятия. Помню день, когда сдал общеобразовательные предметы – и вздохнул. Еще помню Кадиева Алибека – замечательный был педагог, выпускник Строгановки. Дельным вещам нас научил.
Л.Г. А как попали в Харьковский институт?
К.К. После училища отслужил в армии, поступал в Художественное училище им. В. Мухиной – неудачно. Вернулся в Осетию, год поработал в Художественном фонде, потом поступил в Харьковский художественно-промышленный институт.
Л.Г. И начались студенческие будни?
К.К. Очень интересная была жизнь! Не могу назвать себя учеником одного педагога, как, скажем, студенты Художественной Академии. У нас год поучишься у одного преподавателя – он уходит, приходит другой – и так все время.
Л.Г. Добрым словом кого из педагогов можете вспомнить?
К.К. У нас была уникальная декан – Бондаренко Виктория Вячеславовна. Всех студентов знала по имени – отчеству, вычисляла все наши хитроумные проделки. Могла вдруг приехать к любому из студентов домой. Даже во Владикавказ приезжала…
Л.Г. А на каникулах что делали?
К.К. Ездили много по Советскому Союзу, смотрели. Львов, Киев, Вильнюс, Рига, Таллин – интересная архитектура, исторические места. В Риге помню Цветочную улицу из знаменитого фильма «17 мгновений весны». Во Львове попали как-то на съемки фильма «Государственная граница».
Четыре года в институте был помощником диск-жокея. На все праздники устраивали дискотеки. На студенческие деньги покупали кассеты с записями C.C. Catсh, Scorpions, Pink Floyd, Deep Purple, Rod Stewart, Abba, Queеn…
Л.Г. Тогда эти записи были большой редкостью.
К.К. А знаете, как они приобретались? Из другого института приходил к нам человек, купивший новую пластинку на толкучке, и начинал окупать свои расходы – отдавал на запись пластинку и брал какую-то сумму за сутки. Мы могли пирожок не взять, а до трех – четырех часов ночи записывали в общаге эти пластинки. Вот фонарик, который я храню с тех пор, он многое знает о той нашей жизни.
Л.Г. Выпускники в те годы еще получали направления?
К.К. В 1989 году окончил институт и мне дали направление в Херсон, мог вполне там оказаться. Но я приехал сюда, потом, правда, пожалел. До 1992 года работал в Художественном фонде у Салиева Валерия, потом год преподавал в Художественном училище, пока не понял, что это – не мое.
Л.Г. Как специалист по оформлению интерьеров вы проявили себя в работе над рестораном «Жар-птица» и пивным баром на улице Цаликова. Думаю, это очень непросто – разработать эксклюзивный вариант авторского интерьера, создать особенное, непохожее на другие пространство.
К.К. На Цаликова бар оформлял в 1995 – 1996 годах, капитально поработал. Это был для меня большой опыт общения с людьми. А потом я смог убедить в своем проекте владельца «Жар-птицы». Очень удачной оказалась идея сделать чисто русский интерьер с русской кухней. Это первый ресторан национальной русской кухни во Владикавказе. Еще поработал в Театральном музее.
Л.Г. «Жар-птицу», действительно, отличает оригинальная архитектура, необычные дизайнерские находки. Когда ты преображаешь пространство, когда нереальное становится реальным, испытываешь радость. Имела продолжение эта работа?
К.К. К сожалению, дальнейших заказов не было. Год поработал на телевидении – в 1998 году. Две передачи оформил своими руками – «Третий тайм» и «Домашнее лото». Неплохо получалось. Еще была у меня в те годы идея сделать трехминутный мультфильм, картинки в движении. Было бы интересно. Но пришлось уйти – после того, как пять месяцев ждал отзыва на одну свою работу.
Л.Г. А пробовали заниматься рекламной продукцией? Меня часто расстраивает безвкусица и агрессивность рекламы в городе.
К.К. До появления «Зебры» многие, и я, в том числе, занимались рекламой. Но потихоньку нас выдавили с рынка монополисты. А у них же студенты подчас работают, берут готовые штампы в компьютере. Это уже не творчество, а конвейер. Отсюда и безвкусица, а иногда и пошлость…
Л.Г. Вы участвовали во многих всероссийских и международных конкурсах плакатистов. Когда увлеклись плакатом?
К.К. Это еще в институте началось. Впервые принял участие в республиканской выставке плаката в Киеве. Вовсю шла перестройка, и можно было говорить о чем хочешь. Другое дело, что иногда слушали – и не слышали, смотрели – и не видели. Но запал остался. После института лет шесть участвовал в конкурсах.
А сюда приехал и понял, что в Осетии это не нужно. Гоголь и Салтыков-Щедрин не востребованы здесь. Никого нельзя трогать. И я забросил это дело.
Л.Г. Вы верите, что с помощью плаката можно с чем-то бороться?
К.К. Конечно, можно! А «Родина – Мать зовет!» во время Великой Отечественной? Другое дело, что в Осетии это не нужно, остро слишком. Как-то смотрел мои плакаты один местный кандидат в депутаты, хотел их взять, а потом пропал. Я тогда и подумал, зачем ему эти финансовые траты, если он и так пройдет?
Л.Г. Как вы относитесь к политике?
К.К. Один мудрый человек сказал: «Если ты не занимаешься политикой, то она займется тобой».
Плакат – это мое участие в политике. Хотел бы я увидеть депутата – настоящего человека, представляющего интересы народа искренно. Вам встречался такой?
Л.Г. Воздержусь от ответа. Ваш триптих «О, Русь моя!» участвовал во Всесоюзной выставке «Гражданином быть обязан». Мне запомнился один отзыв: «В плакатах – правда, голос народа. А пока он звучит, жива надежда: Родина наша обновится». Что главное в плакате?
К.К. Лаконичность, ясность, доходчивость. А высший пилотаж – это плакат, который не нуждается в тексте.
У меня есть плакат без текста, но он, тем не менее, четко читается.
Л.Г. С чем можно бороться сейчас посредством плаката, на ваш взгляд?
К.К. Если бы я имел возможность распечатать хотя бы небольшим тиражом некоторые плакаты, знаете, сколько проблем было бы освещено? Почитайте наши газеты – все у нас хорошо, никто вагонами не ворует, а конфетку кто в магазине возьмет – такой вой поднимается! Коррупция, социальное неравенство, стремительная переоценка моральных ценностей… – бесконечно можно продолжать.
Л.Г. А как ваши плакаты попали в Международный конкурс «Человек. Природа. Общество»?
К.К. С Северного Кавказа нас было два плакатиста. Солидное международное жюри состояло из профессионалов, художников многих стран мира. Они объективно оценивали работы коллег по творческому цеху и проголосовали за них. Там не помогали ни кумовство, ни знакомства, как у нас.
Л.Г. А что вам дает участие в подобных мероприятиях? Это своеобразный творческий обмен в области визуальной культуры?
К.К. Я становлюсь увереннее в себе. Если я сделал что-то толковое, достучался до человека, заставил его задуматься, значит, я стал на ступеньку выше? Бывают и досадные случаи. Я как-то отослал свои плакаты на выставку в Центральный дом художника. Там использовали мою работу, не упоминая даже моего имени. Что мне было делать? За две тысячи километров ехать судиться с ними?
Л.Г. Газета «Комсомольская правда» в нескольких номерах публиковала ваши карикатуры. Это тоже ваша социальная позиция – карикатуры?
К.К. Да, конечно. Достаточно посмотреть, и поймешь все, что я хотел в них сказать.
Л.Г. Вы ощущаете себя свободным человеком? Есть у вас это внутреннее чувство?
К.К. Нет. Потому что я не свободен от многих проблем. Было бы у меня миллионов двадцать – тридцать, не болела бы голова за разные бытовые вопросы, я обязательно бы что-то придумал новое.
Вообще, художник должен быть свободен внутри.
Л.Г. Когда вы рисуете, вы думаете о том, продастся или нет ваша работа, может она понравиться покупателю или нет?
К.К. Иногда думаю. Есть на мне этот грех. Если бы у меня были деньги, я не об этом бы думал, а совсем другое, быть может, делал. Вот мои любимые импрессионисты не думали. Им было наплевать. Как-то мне одна барышня заявила: «Я этого Дали не пойму!» Я отвечаю: «Ничего страшного! Вы же в термоядерной физике тоже ничего не понимаете… А это тот же уровень. Вы же не обижаетесь на термоядерную физику?»
Л.Г. А вам нравится Дали?
К.К. У него ход мыслей интересный. Недавно кто-то спрашивает: «Что там, в черном квадрате?» Я отвечаю: «Что-то там есть». «Ничего там нет», – говорят мне. Я не стал спорить, потому что понял, что человек не воспримет мою точку зрения.
Л.Г. А что там есть, по-вашему?
К.К. Вам галочку нарисовали – посидите и подумайте.
Вот черный квадрат. Казалось бы, ничего проще нет. А вы посидите, подумайте. Малевич, может, о чем-то своем думал, когда его нарисовал. А я думаю о своем, глядя на это. Я хочу понять, почему он черный и почему квадрат? И я понял, почему. Но не скажу.
Л.Г. А если вы завтра нарисуете, к примеру, синий треугольник?
К.К. Это по-любому будет уже повторение. И красный круг пытались делать, и ничего у них не получилось. А вот черный квадрат он первый сделал. До него кто-то черный прямоугольник делал, он имел свое название. А Малевич усек его до квадрата, перевел в картину и победил.
Л.Г. Уже сто лет этой картине, а споры не утихают. Одни видят в ней великую философскую формулу, другие – неудавшуюся картину, третьи – пример гениального пиара. Вы к какому мнению больше склоняетесь?
К.К. Конечно, к первому.
Л.Г. Есть какое-то имя в искусстве, которое бы вы определили как свой творческий маяк?
К.К. Как-то я приобрел книгу об импрессионистах, прочитал ее и внутренне расковался. Почувствовал, что все рамки, которые были внутри, стерлись.
Импрессионисты велики, потому что отказались от того, что было до них. Они революционеры! Главное ведь – движение вперед, революция. Они это смогли! В них больше свободы, чем в классической, традиционной живописи.
Л.Г. Думаю, свобода не только в них, но в зрительском восприятии их полотен, в возможности домысливания, довоображения.
К.К. Я как зритель не могу оценивать их, у нас разные позиции. Я начинаю смотреть на линии, на силуэт – а как это написано? А как то? А какой у него черный цвет? А нужно соблюдать касание? – Нужно! Когда один цвет рядом с другим, и они должны сливаться и переходить один в один. Смотрите, здесь нет четкой границы между черным и рыжим. Она расплавлена. Нет такой границы, как, например, между белым и рыжим (показывает работы импрессионистов в книге). Касание черного внутри. Значит, и воздух там другой. А если этого не будет, значит, жестко все.
Л.Г. Вы ходите на выставки своих коллег?
К.К. Обычно я для себя распределяю работы на выставках так: первая ступень «Ух, ты! Я так не могу!» Вторая – «Так бы я хотел писать». И третья – «Зря холст испортил». И еще один критерий: если меня после просмотра потянуло на живопись, значит, хороший художник, мастер. А бывает – прошелся по выставке и пошел дальше.
Л.Г. Кого из осетинских художников можете выделить?
К.К. У Шалвы Бедоева есть автопортрет на желтом фоне. Там цвет, там настроение, там живопись. У Дзантиева запомнил живую работу «Серебристый день», у Магреза Келехсаева интересные работы.
Л.Г. Ваша персональная выставка в Художественном музее им. Туганова вызвала огромный интерес у творческой интеллигенции. Меня поразила игра света и тени, спокойная умиротворенность и поэтичность полотен. Не зря же вашу живопись называют романтичной. Как вы добиваетесь эмоциональности картины?
К.К. В основном все эти работы сделаны за три-четыре года. Как-то товарищ с академическим званием зашел ко мне, спрашивает: «Ты эту работу за день сделал?» Отвечаю утвердительно. Он говорит: «Оно и видно, мазок живой»… А я, действительно, начал картину писать утром, а закончил где-то к четырем. Там мазок другой, один прием. Если ты пишешь несколько слоев, первый слой должен высохнуть, чтобы грязи не было. А тут я ее одним махом закрыл. И в цвет попал, и в тон. И мазок лег как нужно, и за один день. «Собор Нюрнбергский» вот тут, на мольберте стоял, еще сырой. Один заходит: «Ты ее за сегодня закончил?»
Л.Г. Вы работаете сразу на холсте? Этюды не делаете?
К.К. Это моя беда. Мне говорят, что сперва надо хотя бы на бумаге писать, композицию продумать… Не могу. Я сразу вкладываю в работу все, а потом переносить еще – не хочется.
У меня же профиль другой! Я знаю, как пол залить, как балка называется. А здесь я многое упустил. Мастерства не хватает. До этого я только в институте холсты красил. Я для себя сейчас начинаю открывать что-то в живописи. Поэтому иногда зову одного – двух профессионалов, показываю работы. Они говорят мне о моих ошибках, я дорабатываю. Потом приходят, смотрят и говорят: «Нормально». Иногда даже хвалят. Один мне сказал: «Я пять лет учился, заслуженный художник… Ты за три года смог многое…» Приятно, конечно…
Л.Г. Как можно отличить картину, написанную на пленере, от работы, сделанной в мастерской?
К.К. Можно. В мастерской – она более крепкая, ты пишешь в спокойной обстановке, никуда не спешишь. А там состояние каждые пять минут может поменяться.
Вот, к примеру, вчера солнце светило через дырку, и я заметил интересное синее пятно, что-то напоминающее. Хотел быстро запечатлеть, сфотографировать хотя бы. Пока я на него смотрел, оно исчезло. На пленере тоже так: тучка тебе понравилась, если ты ее сразу не взял, будешь в мастерской сидеть и добиваться этого, восстанавливать.
Холст закрасить – 2–3 секунды нужно. Мазок другой бывает. На пленере надо широко, быстро работать, детали потом появляются.
Л.Г. Какое из своих полотен вы можете оценить по высшей шкале?
К.К. Никакое. Может, глаз замылился… Если бы лет пять не видел какую-то, по-другому бы на нее посмотрел…
Л.Г. А бывает у вас желание переписать старую работу?
К.К. Бывает. Хотя к некоторым картинам я боюсь подходить. Одну начал дописывать и испортил.
Л.Г. Вы можете назвать себя носителем национальной культуры?
К.К. Кто-то сказал: «Нет более интернационального, чем национальное». Не знаю. Всегда говорят, что у меня французская живопись времен Импрессионизма.
Л.Г. Кто говорит? Искусствоведы? Кого из них можете отметить?
К.К. Зара Газданова, Марина Перова. Хвалебные оды я вообще не читаю, они мне по барабану.
Л.Г. Вы себя считаете художником-реалистом?
К.К. Я художник, склонный к импрессионизму, тяготеющий к нему (смеется). А реализм – это Левитан, Шишкин.
Л.Г. Советская художественная школа отличалась академизмом. В последнее время некоторые считают, что академическая школа рисунка не нужна, потому что легко может задушить художника в ученике. Ваше мнение?
К.К. Конечно, нужна. Человек должен сначала хорошо нарисовать кувшин. На следующем курсе – что-то посложнее. Нужна эта школа. Через нее надо пройти. Хотя сейчас и академия, наверное, другая.
Л.Г. Художник-реалист способен стать абстракционистом?
К.К. Не знаю. Сальвадор Дали сначала занимался классической живописью. Он говорил, что сделал себе имя и заработал деньги на том периоде, а теперь живет и пишет, как хочет. Нравится кому-то или нет – ему плевать.
Л.Г. А вам чье мнение о ваших работах важно?
К.К. Как-то я выставил три работы. Один мне говорит: «Что за дрянь? Где ты такое видел?» Я отвечаю: «Ты хотя бы канал “Культура” посмотри, какие выставки проводятся, какие работы выставляются…» Месяца через два он звонит: «Да, что-то там есть!..»
Так вот, мнение таких зрителей меня не интересует, потому что он… (стучит по столу). Человек должен понимать, чувствовать…
Л.Г. Значительная часть ваших живописных работ – пейзажи. На выставке, когда знакомилась с ними, тронули лаконичные названия полотен: Февраль, Полдень, Утро, Август, Вечер, Дворик, Лето, Роща, Стог, Осень и т. д.
К.К. Мой знакомый, окончивший Ленинградскую академию, сказал как-то: «У тебя такие простые, без всяких мудрых мыслей названия. Это хорошо».
Он больше меня видел и знает. И если он такого мнения о моих работах, то я, пожалуй, с ним соглашусь. Никаких ковыряний в душе и глубинных мыслей здесь нет – вот цвет и свет есть. Это называется живопись. А если еще мазок хорошо ляжет – считай, повезло.
Л.Г. Как сейчас зарабатывается признание в мире традиционной живописи? Что нужно успешному художнику помимо таланта?
К.К. Нестандартность, оригинальность, нетрадиционность. Даже в освещении канонической православной темы художник должен быть свободен. И тогда это интересно!
Л.Г. Как вы пишете пейзажи – по памяти?
К.К. Вот тот я сочинил сам (показывает работу). Мы были за Гизелью. Я сидел и смотрел на этот лесок – один раз, второй, третий… Потом пришел сюда и написал. А вот эти деревья из Комсомольского парка («Свет и тени. Август»).
Раз десять мимо деревьев проходил, собаку выгуливал. А потом по памяти написал. Иногда помогают фотографии. Они мне нужны не для того, чтобы цвет или свет посмотреть. В разных мастерских по-разному же распечатывают фотографии. Мне нужна форма дерева, как оно изогнулось, чтобы не получалось отсебятины.
Вот три дерева («Август»). Надо этот изгиб показать. Причем, он далек от того изгиба на фотографии, это однозначно.
Л.Г. Что-то принципиально новое в пейзаже уже сложно предложить. Ваши пейзажи живые, настроенческие. Вы можете поймать неуловимый переход из одного состояния в другое. Как вам это удается?
К.К. Не знаю. Я все говорю в своих картинах. Как чувствую – так и пишу.
Иногда меня спрашивают: «Что ты рисуешь, а работы твои не продаются»? Отвечаю: «Я поработал, свое дело сделал. Не хотите покупать – не берите. Я получил удовольствие. А вы живите, как раньше жили».
Л.Г. Еще ведь не каждому это удовольствие по карману…
К.К. Одни хотят, но не могут. А кто может – те не понимают и не хотят.
Когда заходит речь о ценах, я говорю: «Положите на эту руку, сколько души я вложил в работу. Это же как дитя мое!.. А на другую – то, что вы за нее даете. Чтобы это как-то уравновесилось.
Л.Г. У нас и город небольшой, и движения маловато. Может, в каком-нибудь мегаполисе работы продавались бы лучше?
К.К. Там, конечно, есть свои проблемы. Гораздо больше таких же художников. Но свою нишу можно найти. А здесь у меня и ниши нет…
Недавно хотел написать ночной пейзаж, который вижу изо дня в день больше месяца, когда с собакой гуляю. Хотел написать, а на холст и краски денег нет. И тогда я решил заняться деревянными делами. Дерева у меня валом.
Л.Г. Вот так прозаично началось ваше увлечение малой пластикой? С чем вам легче работать, с любой древесиной?
К.К. Из ореха сделал что-то – понравилось. Как-то мне подарили кусок красного дерева. Получилось неплохо, хотя сперва думал, что красное дерево очень твердое. Поработал и вижу, что нормально с ним работается. Самая трудная для меня – акация, она сухая, откалывается.
Л.Г. Резьба полностью выполняется вручную?
К.К. Шлифую шлифовальной машиной. Большие части вырезаю сверлом, делаю болванку. А потом, естественно, все вручную.
Л.Г. Вы идете от материала? Как придумываете образ?
К.К. Был у меня брусок определенной формы. Увидел силуэт хамелеона. В каком-то кубике разглядел лягушку (показывает работы). Иногда образ диктует форма. Иногда просто видишь – и все.
Л.Г. Ваши резные деревянные скульптурки поражают оригинальностью. Что вы с ними делаете после создания образа? Воском обрабатываете? Как к вам пришли эти навыки?
К.К. Я это знал. Когда подарили мне инструменты, стало легче работать. А как вам бык, вырвавшийся на свободу? Это уже в гипсе сделано (показывает работу).
Л.Г. Классный образ! Создание такой красоты требует больших временных затрат. Это же почти ювелирная работа!
Дизайн, плакаты, живопись, малая пластика! Меня восхищает ваше желание все попробовать и находить в этом радость. Что для вас счастье?
К.К./b<> Мне нравится банальный ответ: счастье – это когда тебя понимают.
Л.Г. А к категории времени как относитесь?
К.К. Лет двадцать назад я ощутил, как время прессуется, проходит стремительнее. А американцы относятся ко времени, как к четвертому измерению – интересно, да?
Л.Г. «Мысль изреченная есть ложь», – сказал поэт. Вы согласны с ним?
К.К. Любая мысль при озвучивании, естественно, что-то теряет. Поэтому я предпочитаю чаще молчать.
Л.Г. Можно сказать, что вы – интроверт?
К.К. Я не раскрывающийся человек.
Л.Г. Что вас в жизни раздражает?
К.К. Когда меня предают. Бывало…
Л.Г. А что может вызвать у вас восторг?
К.К. Хорошая машина, хорошее кино, хорошая картина, хорошая погода, хорошее вино.
Л.Г. Какое качество в людях вы цените?
К.К. Быть человеком. Не предавать. Честность, доброту. Ненавижу подхалимства.
Л.Г. А какую черту характера вы не любите в себе?
К.К. Не могу сказать в лицо правду. Оттого, что ничего не меняется и появляется чувство, как будто я кричу в пустыне.
Л.Г. А любимый фильм какой?
К.К. Как-то два раза смотрел в кинотеатре один и тот же фильм «В джазе только девушки». Там такие диалоги! Очень люблю фильмы о войне: «Освобождение», «Отец солдата», «Горячий снег».
Л.Г. Где вы любите проводить свое время?
К.К. На работе.
Л.Г. Какое ущелье выбираете для отдыха?
К.К. Любое. Для работы.
Л.Г. Вы счастливый человек, ибо истинное счастье нам дает вдохновение и любимая работа. Вы пробуете себя в разных творческих ипостасях, и у вас все получается. М. Горькому принадлежат слова: «Красота не в пустыне, а в душе араба». У вас столько красоты в душе, что вы видите ее во всем, что вас окружает, и щедро дарите нам.
Желаю вам дальнейших творческих успехов, неиссякаемого вдохновения и благополучия!
Сентябрь 2016 г.
