Повесть «Степь» является важной вехой в творчестве А.П. Чехова. Написанная в 1888 году, она вызвала небывалый интерес у современников – о ней заговорили наиболее авторитетные периодические издания. Причем уже у современников «Степь» получила неоднозначные оценки. Очень высоко оценили повесть А.Н. Плещеев, Н.К. Михайловский, В.Г. Короленко, Д.С. Мережковский, В.М. Гаршин, М. Горький, Т.Л. Щепкина-Куперник. Авторы отмечали «бесподобные описания природы», глубокий психологизм образов и их реалистичность, оригинальность композиции и другие достоинства произведения.
Большое внимание было уделено исследованию повести в советском литературоведении. Так, ее композицию изучал М. Громов, отметивший композиционный смысл такой детали, как мельница, особенно в выражении художественного времени1. Автор анализирует также и структуру повествования, утверждая, а, по сути дела, повторяя слова А.П. Чудакова о том, что «все: природа, степь, люди – в повести изображается через восприятие героя, мальчика Егорушки»2 . Такое утверждение несколько прямолинейно и односторонне. Внутренняя композиция повести достаточно сложна. Она включает не только голос и взгляд Егорушки, но и мировосприятие других персонажей, и взгляд, наконец, самого автора. М. Громов вскользь характеризует язык «Степи», а также роль заглавия и отмечает его неизбежное и правомерное расширительное толкование.
Наиболее убедительный и основательный анализ чеховской «Степи» дал А.И. Солженицын. Его анализ многоаспектен: А.И. Солженицын рассмотрел систему образов и персонажей повести, затронул также язык, структуру повествования и композицию. А.И. Солженицын отметил величайшее мастерство А.П. Чехова в описании степи, раскрыл символичность заглавия, эксплицировал правдивость образов. Вместе с тем писатель справедливо указал на недостатки повести: нереалистичность языка персонажей описываемой местности, несовершенство структуры повествования, сомнительность достоверности афоризма А.П. Чехова «Русский человек любит вспоминать, не любит жить». Действительно, автор приписывает Егорушке такие выражения как: усеченный конус, губные согласные, развивать мысль, чувство вымысла, фанатизм и др.3 Возможно, в порыве вдохновения А.П. Чехов перестал следить за речевым фоном персонажа, и это привело к очевидным несоответствиям. Что касается афоризма, приведенного выше, то Суворина он привел в восторг. Между тем, прав, на наш взгляд, А.И. Солженицын: идеализация прошлого характерна для всех народов, а не только русских: это кроется в самой природе человека. Дело в том, что прошлое всегда сопряжено с молодостью, а молодость – с оптимизмом. Идеализируя прошлое, мы идеализируем оптимизм и молодость.
Н.Е. Разумова в своей статье исследует повесть «Степь» в философском аспекте. Однако эта статья порождает больше вопросов, чем ответов. Безусловно, каждый читатель трактует тот или иной текст по-своему, но предел свободы в интерпретации существует, если в данном случае литературоведение представляет собой науку, а не набор отвлеченных рассуждений, оторванных от текстовой данности. Например, автор говорит об отсутствии диалога между природой и человеком, а также о том, что «степь в повести подчеркнуто является образом степи, лишь вариацией на тему ее реальной сути, которая человеку не дана»4. И уж совершенно неубедительно указание связи чеховской «Степи» с творчеством Г. Флобера, в то время как не прояснены собственно русские аллюзии.
Итак, в существующих работах содержится разноаспектный анализ повести «Степь». Вместе с тем ни в одной из работ не затрагивается вопрос об интертекстуальных связях повести, естественно, не исследуются их функции. А ведь «Степь» возникла не случайно. Такие шедевры подготавливаются долгим литературным развитием. Повесть Чехова представляет собой отклик на уже существовавшие литературные произведения Н.В. Гоголя, Н.А. Некрасова, Л.Н. Толстого и других писателей и поэтов и даже собственных произведений А.П. Чехова.
Ученые, исследовавшие интертекстуальные связи художественного произведения, пришли к выводу, что всякий текст существует не изолированно, а в связи с другими текстами. Поэтому для выявления смысловой полноты художественного произведения важно определить его взаимодействие в общем межтекстовом пространстве культуры. В таком случае текст представляет собой «мозаику цитаций»5 или такую «эхокамеру»,6 где новая информация наслаивается на уже известную. По мнению Р. Барта, «каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат, и в этом смысле каждый текст является интертекстом, другие тексты присутствуют в нем на разных уровнях в более или менее узнаваемых формах»7.
Используя в своем художественном произведении реминисценции или цитаты, автор всегда учитывает образ читателя, которому они должны быть понятны, а объем знаний и культурная память последнего позволяют ему определить и интерпретировать художественные параллели в художественном тексте и претексте. Выявление интертекстуальных связей того или иного произведения есть работа по уяснению авторского дискурса, его эстетических и идейных приоритетов.
Наиболее ярко анализируемая повесть перекликается с поэмой Н.В. Гоголя «Мертвые души». В основу сюжета обоих произведений положен мотив дороги и движения. У Н.В. Гоголя сюжет развертывается по мере передвижения Чичикова, а у А.П.Чехова – Егорушки. У обоих авторов дорога предстает как в своем прямом значении, так и в символическом: «Дорога, – писал М.М. Бахтин, – преимущественное место случайных встреч. На дороге пересекаются в одной временной и пространственной точке пространственные и временныме пути, много различнейших людей – представителей всех сословий, состояний, вероисповеданий, национальностей и возрастов. Это точка завязывания и место совершения событий»8.
Начало исследуемой повести также отчетливо перекликается с началом поэмы «Мертвые души» Н.В.Гоголя. Так, у Н.В. Гоголя читаем: «В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, – словом все те, которых называют господин средней руки. В бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод»9 . А вот начало «Степи»: «Из N., уездного города Z-ой губернии, ранним июльским утром выехала и с громом покатила по почтовому тракту безрессорная, ошарпанная бричка, одна из тех допотопных бричек, на которой ездят теперь на Руси только купеческие приказчики, гуртовщики и небогатые священники… В бричке сидело двое N-ских обывателей: N-ский купец Иван Иваныч Кузьмичов, в очках и в соломенной шляпе, больше похожий на чиновника, чем на купца, и другой – отец Христофор Сирийский, настоятель N-ской Николаевской церкви, маленький длинноволосый старичок, в сером парусиновом кафтане, в широкополом цилиндре и в шитом цветном поясе»10.
Построения в обоих началах поразительно схожи или, во всяком случае, «симметричны». А.П. Чехов как бы противопоставляет свое начало гоголевскому: у Н.В. Гоголя бричка въехала в город, а у А.П. Чехова – выехала из города, у Н.В. Гоголя бричка красивая, рессорная, а у А.П. Чехова – безрессорная, ошарпанная, далее у обоих авторов наблюдаем обобщенное заключение о том, кто на таких бричках ездит, затем идет характеристика пассажиров, причем начала этих характеристик у Н.В. Гоголя и А.П. Чехова совпадают: «В бричке сидел господин…» (Н.В. Гоголь). – «В бричке сидело двое N-ских обывателей…» (А.П. Чехов). Совпадает даже именование городов. Правда, у Н.В. Гоголя город губернский, и обозначен он латинскими буквами NN, а у А.П. Чехова город уездный, поэтому, видимо, он для его обозначения использовал лишь одну букву N.
Эти аналогии не случайны. Образ степи в русском художественном сознании характеризуется и спецификой, и устойчивостью. А это, в свою очередь, свидетельствует о том, что мало что изменилось на Руси со времен Н.В. Гоголя. Символичен в этом смысле образ брички. Именно этим образом А.П. Чехов выражает безысходную бедность и скудость жизни степных обитателей. Ведь в чеховской ветхой, готовой вот-вот развалиться бричке сидят люди не низшего страта Российской Империи: купец и священник. Что уж тут говорить о простых людях – мужиках. Не случайно Егорушка подумал, глядя на вялых и сонных подводчиков: «Как скучно и неудобно быть мужиком».11
То, что именно начало повести «Степь» представляет собой выраженную аллюзию на «Мертвые души» важно, поскольку начало задает тон всему дальнейшему повествованию, оно активизирует внимание читателя и ориентирует его на дальнейшие параллели.
Нельзя не отметить и сходство фольклорных мотивов в указанных произведениях. Весьма примечательны рассуждения Н.В. Гоголя и персонажа анализируемой повести – Егорушки – о богатырях. Так, Н.В. Гоголь в заключительной главе своей поэмы пишет о Руси: «Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где есть развернуться и пройтись ему»12. Сходным образом рассуждает и Егорушка о широкой степной дороге: «Кто по ней ездит? Кому нужен такой простор? Непонятно и странно. Можно в самом деле подумать, что на Руси еще не перевелись громадные, широко шагающие люди вроде Ильи Муромца и Соловья-Разбойника и что не вымерли еще богатырские кони»13 . Далее Егорушка воображает скачущие колесницы, в которые заложены бешеные кони, управляемые сказочными богатырями, и думает о том, как бы фигуры этих богатырей «были к лицу степи и дороге, если бы они существовали!»14.
В «Мертвых душах» и в «Степи» существуют не сказочные, а вполне «реальные богатыри». В «Мертвых душах» это Собакевич, а в «Степи» – Дымов. Первый совершает свои подвиги за обеденным столом, съедая бараний бок и целого осетра, а другой, обладая недюжинной силой, убивает безвредного ужа и нападает на беззащитного певчего Емельяна. Дымов не знает, куда приложить ему свою силу, и, как бы отвечая Егорушкиному предположению, восклицает: «Скушно мне… Скушно мне! Господи!»15. Чехов, помимо остального, напоминает нам, что на Руси скучали не только образованные дворяне типа Онегина и Печорина, но и простолюдины. Перекликается образ чеховского Дымова и с героем притчи, приведенной в «Мертвых душах», богатырем Мокием Кифовичем, растрачивающим попусту свою невиданную физическую силу (видимо, напрасная трата сил – это типичная русская черта).
Определенное сходство можно увидеть также в образах Чичикова из «Мертвых душ» и Варламова из «Степи». Оба героя демонстрируют деловитость и удивительную бойкость. Весь свой практический ум и предприимчивость они направили на приобретение богатства. Сходным образом оценивают их и сами авторы. Так, Н.В. Гоголь наиболее концентрированно характеризует своего героя его же пословичными выражениями: «…зацепил – поволок, сорвалось – не спрашивай. Плачем – горю не пособить, нужно дело делать»16. А.П. Чехов же рассказывает о Варламове устами старика Пантелея: «Петухи еще не поют, а он уж на ногах… Другой бы спал, или дома с гостями тары-бары-растабары, а он целый день по степу… Кружится… этот уж не упустит дела…»17. Роднит Чичикова и Варламова также то, что их деятельность лишена духовного основания. В духовном отношении они пусты и бессодержательны. Вот они – богатыри русской степи. Не случайно Егорушка упоминает и Соловья-Разбойника.
Есть между этими образами и важное отличие. Они живут и действуют в разные эпохи. Чичиков действует незаконно, ему приходится унижаться и изворачиваться, «ограничивать себя во всем», пребывать «в грязи и низменной жизни»18. Ничего подобного не происходит с Варламовым: «Этот человек сам создавал цены, никого не искал и ни от кого не зависел; как ни заурядна была его наружность, но во всем, даже в манере держать ногайку чувствовалось сознание силы и привычной власти над степью»19. Гоголь предрекал гибель только зарождающимся «предпринимателям», а А.П. Чехов показал, что они стали хозяевами жизни. Дальнейшее свое развитие образ Варламова найдет в образе купца Лопахина из «Вишневого сада».
Определенное сходство наблюдается и в изображении степи в анализируемом произведении А.П. Чехова и повести Н.В. Гоголя «Тарас Бульба». Оба автора отмечают ее безбрежность и бесконечность. У А.П. Чехова читаем: «Едешь, едешь, прости Господи, взглянешь вперед, а степь все такая ж протяженно сложенная, как и была: конца-краю не видать»20. Н.В. Гоголь пишет: «Путешественники ехали без всяких приключений. Нигде не попадались им деревья. Все та же бесконечная, вольная, прекрасная степь»21. Степь даже населена у обоих писателей теми же людьми: русскими, евреями, армянами. И диалектные формы для обозначения степи в речи персонажей «Тараса Бульбы» и «Степи» одинаковы: «…И смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто ж их знает! У нас их раскидано по всему степу: что байрак, то казак»22; «Поехала теперь, сорока, к матери, а я вот без нее по степу»23.
Отчетливая перекличка писателей ощущается и в описании степной фауны обитателей степи. У Н.В. Гоголя: «В небе неподвижно стояли ястребы, распластав свои крылья и неподвижно устремив глаза свои в траву»24. У А.П. Чехова: «Летит коршун над самой землей, плавно взмахивая крыльями, и вдруг останавливается в воздухе, точно задумавшись о скуке жизни»25. Оба автора пишут об обитающих в степи куропатках, сусликах, о бесчисленном мире насекомых, наполняющих траву и издающих стрекот и свист, о различных степных птицах и др.
Однако стиль повествования у писателей разный: у Н.В. Гоголя он романтически приподнятый, а у А.П. Чехова – реалистически приземленный. Н.В. Гоголь восхищается степью, живописует ее различными красками, сравнивает с «зеленоватым океаном, по которому брызнули миллионы разных цветов», населяет ее людьми могучими и бесстрашными, свободолюбивыми и воинственными, настоящими богатырями, и при этом восклицает: «Чорт вас возьми, степи, как вы хороши!». А.П. Чехов же, наоборот, отмечает унылость и однообразие степного пейзажа. Героями его «Степи» являются несчастные мужики, бедные, больные, скучающие; небогатые священник и купец, мечтающие подороже продать овечью шерсть, а также кружащий по степи и ассоциирующийся с неоднократно упоминаемым в повести ястребом Варламов. Все эти люди хорошо гармонируют с унылой, скучной и однообразной степью. Никто из них не считает себя счастливым, кроме Константина Звоныка, восемнадцать дней тому назад «оженившегося» по любви и пребывающего во вполне понятной эйфории, которую А.П. Чехов не мог, конечно, обойти своей иронией.
Что касается влияния Н.В. Гоголя на творчество А.П. Чехова, то сам А.П. Чехов в шутливой манере по этому поводу писал: «Я знаю, Гоголь на том свете на меня рассердится. В нашей литературе он степной царь. Я залез в его владения с добрыми намерениями, но наерундил немало» (Из письма к Д.В. Григоровичу от 5 февраля 1888 года)26.
Итак, основная роль аллюзий в анализируемом произведении – это авторская оценка, выражаемая не прямо, а на основе образных параллелей и представлений, центром притяжения которых служит тот или другой известный персонаж и связанные с ним реалии или явления. Помимо выражения авторской оценки аллюзии и реминисценции служат также сопоставлению изображаемых реалий. Один и тот же образ, восходящий к претексту, варьируется как в авторской речи, так и в речи персонажей, сближая эти субъекты речевой сферы, моделируя определенный образ в восприятии читателя, усиливая обобщенность передаваемого смысла, доводя его до генерализации и особой чеховской типизации.
А.П. Чехов, переосмыслив произведения своих предшественников и пользуясь своим богатым даром и опытом, уже в оригинальном для себя ключе создал шедевр – повесть «Степь», которая входит в сокровищницу как русской, так и мировой литературы.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Громов М. Книга о Чехове. – М., 1989. С. 178-180.
2 Чудаков А.П. Поэтика Чехова. – М., 1971. С. 107.
3 Солженицын А.И. Окунаясь в Чехова // Новый мир, 1998. № 10. URL: http://www.solzhenicyn.ru/modules/myarticles/article_storyid_280 .html
4 Разумова Н.Е. «Степь» Чехова: вариант интерпретации повести // Вестник Таганрогского гос. ун-та. 1998. Т. 226. С. 24.
5 Кристева Ю. Бахтин, слово, диалог и роман // Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму. – М.: ИГ Прогресс, 2000. С. 429. – URL: http://www.libfl.ru/mimesis/txt/kristeva_bakhtin.pdf
6 Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. – М., 1989. С. 86.
7 Там же. С. 88.
8 Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. – М., 1975. С. 392.
9 Гоголь Н.В. Мертвые души. – М.: Советская Россия, 1988. С. 23.
10 Чехов А.П. Избранные сочинения. В 2-х т. Т. 1. – М.: Художественная литература, 1979. С. 257.
11 Там же. С. 324.
12 Гоголь Н.В. Указ. соч. С. 235.
13 Чехов А.П. Указ. соч. С. 287.
14 Там же.
15 Там же. С. 317.
16 Гоголь Н.В. Указ. соч. С. 225.
17 Чехов А.П. Указ. соч. С. 313.
18 Гоголь Н.В. Указ. соч. С. 230.
19 Чехов А.П. Указ. соч. С. 314.
20 Там же. С. 325.
21 Гоголь Н.В. Тарас Бульба // Гоголь Н.В. Повести. – М.-Л.: Художественная литература, 1951. С. 235.
22 Там же. С. 223.
23 Чехов А.П. Указ. соч. С. 311.
24 Гоголь Н.В. Указ. соч. С. 234.
25 Чехов А.П. Указ. соч. С. 260.
26 Громов Л.П. Этюды о Чехове. – М., 1951. URL:
http://www.apchekhov.ru›books/item/f00/s00/z0000037
