СУДИЛИЩЕ
Павшим Поэтам
Раб у Бога
подобия требовал,
но не было
неба,
не было.
Был картуз,
маскирующий темя,
и картузый стиль бытия
диктовал головные темы
рабским музам –
под сенью тотема
не стыдно
за медную бедность тиар.
В Аркадиях солнечной Тынды
рабам продавали елей,
а в стылой кривой колее
случайная льдинка блестела…
От боли –
не более лье
до мерки, снимаемой с тела,
Но всадники мчались
в Па-де-Кале,
и тени влеклись
по лукам к Луне,
и нежность надеждой владела.
Извне
у Бога подобия не было.
С раба ничего не требовало
высасываемое небо.
Да в небе ли
было?
В небе ли
считали, стуча, суету
восхитительные отребья,
судьбы ссужая суду,
изнуренному мебелью?
Судья сухопар
и высокопарен –
почти
как готический храм.
Он был одинаково храбр
с извозчиками
и с вождями.
Он браво судил
российский разгул
разутых рыданий,
в свидетели обрядив
бранный бражничий табор.
Но втайне
суд у Бога
подобия требовал,
только Бога
удобного не было.
Был Поэт,
коронованный кровью,
он по-прежнему чудно шалил.
Но барды
в кокардах
лениво вошли
и выстроились
в изголовьи.
СОБАК
Между дворцом и поленницей
выла собака.
По всем расстрелянным
между дворцом и поленницей
выла собака.
Асфальт под дождем
лоснился, как «Паккард»,
выстрел был упрежден
бренностью бытия.
Между дворцом и поленницей
выла собака.
Собака была моя.
ОСЕНЬ
Бесстыдно рощи обнажались,
и я смотрел, взойдя на холм,
как щеки листьев нагружались
пунцовым девичьим стыдом.
Они упали – так, без ласки,
и лысым стал прохладный нимб,
и дождь смешал бездарно краски,
и я лишь плакал вместе с ним.
Туманов медленные тени
нас поглотили, нас спасли,
и только отзвук песнопений
еще тревожился вдали…
ОКНО
Окно распахнуто в надежде
на ветер норд,
который прежде
тоску из легких вытеснял,
и радость жизни
Пробуждалась
от летаргии городской,
залив сиял,
матрос швартовый
с кнехта снял,
и судно тихо отдалялось,
и отдалялся
порт морской.
Окно распахнуто.
Напрасно –
мир нем и тесен,
словно фьорд.
И только рында
башни Спасской
на вахту полночь
позовет.
РЕНЕССАНС
Деревья ждали терпеливо,
как ждали матери,
а срок
катился с солнечным приливом,
в корнях тревожа пьяный сок.
Уже поэты врали,
словно
боясь поспешности ночей,
о том, как шумно
и бездомно
цыганят таборы грачей.
Грачи еще не прилетели,
их только ждали –
прилетят –
уже нечаянны метели,
уже в проталине –
земля.
Уже готовятся народы
посеять хлебное зерно,
уходит мирно время года –
еще одно,
еще одно.
* * *
Мир утонет
в тихом стоне –
там, где кончится тоска
на глазницы колокольно
ляжет смуглая рука.
Пальцы дрогнут,
пыль дороги
станет темной и рябой,
и душа, вознесшись к Богу,
воскресит в домах любовь.
* * *
Старый странник,
брат пространства,
между нами странен спор,
между нами путь пространен –
ты ведь часть меня, но крайне
презирая реверансы,
был погибельно изранен,
и теперь мы оба знаем –
как терпеньем лечат скорбь.
***
С человеческим миром мы квиты,
отряхнув суету и корысть –
помяните меня,
помяните,
мое имя впишите в молитву
и вшепчите
в соборную высь.
