* * *
Как письма, вечер облака сжигал,
Да вот не все сгорели отчего-то…
Ладони липы, липкие от пота,
Безмолвный ветер тихо пожимал.
Полутона заката он впитал,
В нем перевились запахи без счета;
Я знаю, как нежна его забота –
Он, чуть дыша, деревья бинтовал.
Гитары звуки звонко заострял,
Фальшивые раскусывая ноты;
Потом, наскучив ими до зевоты,
Прохладу в мои волосы вплетал.
Как мог, лечил любви моей недуг
Единственный наперсник, верный друг.
КАРАВАН
Обвисшие изжеванные губы,
Глубокие глаза полны тоски;
И под напев какой-нибудь «хатубы»,
Копытя неизбывные пески,
Дыханье приноравливая к шагу,
Покуда зной его не изопьет,
Неся в душе терпенье и отвагу,
Собаки лают – караван идет.
Колючками иссохшими питаясь, –
Да что там! – не везде и не всегда,
С песчаными самумами братаясь,
Молясь святой по имени «Вода»,
Снося тычки погонщиков покорно,
Передохнув, лишь кто-то упадет,
В незримом нимбе солнечного терна
Собаки лают – караван идет.
Вот, наконец, снимают с них поклажу;
В запале ходят стертые бока,
Но в золотую солнечную пряжу
Вплетен их путь нелегкий на века.
Не сразу пить – усталые – подходят,
Но тусклый взгляд надеждою расцвел.
От холода воды им зубы сводит;
Собаки – смолкли. Караван – дошел.
PATIO
Внутренний дворик без устали сушит белье,
Жарит с томатом чеснок на оливковом масле.
Детскую мелочь растит, и не только ее,
Вечером ждет терпеливо, чтоб окна погасли.
Только тогда, под мажорные крики котов,
Он из цветов выпускает душистого джинна;
Щиплет гитару, к ночным серенадам готов,
И похитителей нежности прячет невинно.
Белая известь, как совесть для внутренних стен,
Гасит скандалы; с печалью, как с тенью, знакома…
Тем, кого вырастил, мир предлагает взамен
Внутренний дворик, предсердье испанского дома.
* * *
То не водка в звонкой рюмке
Раскачалась на весу –
Я несу в сердечной сумке
Непролитую слезу.
Пусть никто о ней не спросит,
В наших душах тайны есть;
Каждый что-нибудь да носит –
Кто-то страсть, а кто-то месть.
Мы же люди, а не слизни,
Мы – судьбы своей жилье.
А она до самой тризны
Сыплет пряность в тесто жизни,
В тело хлебное ее.
* * *
Посвящение Елене Данченко
Весенний ветер жаден и живуч;
Еще снега растаять не успели,
Как ростовщик, он взвесил каждый луч,
Уравногрузив гирьками капели.
Оплачен свежей зеленью апреля,
Вот кубок мая, грозен и шипуч;
Мерцают блики лета из-за туч,
В оконца лужиц молниями целя.
Презрев ковры из запахов пыльцы
И птичьих трелей звонкие ступени,
Влетает ветер в пышные дворцы
Лилово-бледной сумрачной сирени.
* * *
Как вынести холодный зимний голод?
Ведь пайки дней прозрачны на прогляд.
Свет заморожен, на снега размолот,
В сугробы леденеющие взят.
И ранней ночью, мутною от снега,
Над перекрестком четырех дорог
Вдруг зябко вздрогнет меркнущее небо
И втянет лунный матовый пупок.
ЦЫГАНСКАЯ ПЕСНЯ
Идти за кибиткой устали горящие ноги,
В ней – мать с малышами, а дадо* – в скрипучем седле.
Но всё же иду; я – владелица этой дороги,
И пыль – драгоценной вуалью за мной по земле.
Потом, у реки, где полощется ветками верба,
Я буду следить, как русалка, луну из-за туч,
На палец накручивать кудри печального серба,
И вдруг – разломлю его губ молчаливый сургуч.
Когда мы уснем, и помирятся наши дыханья,
По сумраку ночи вдруг филин крылом проведет,
И веки прикроют усталые боги желанья,
И бисерный пот будет светел, как липовый мед.
Проснется он утром, а птица уже улетела,
Трава распрямилась, растаяла в небе звезда…
Тяжелые косы и легкое медное тело
Как нежную пытку, ему не забыть никогда.
* * *
Пока зимы забвенье длится,
Покой в оковах сна –
Не тронута ее страница,
Бледна и холодна.
Но будут солнечные ласки
Разнеженной земле,
И распечатаются краски,
Как яства на столе.
Цыганской юбки колыханье
Впивается в простор –
Глагол, обтянутый дыханьем,
Как музыкой танцор.
Взлетают ласточками брови,
Вздыхают рукава,
Руда к лицу прилившей крови
Спекается в слова…
Когда пойму, что ухожу я,
До нитки все раздам,
Лишь слова капсулу живую
Прижму к немым устам.
А и не воздух будет это
Для жадного глотка –
Мерцанье шелкового света
В щепотке мотылька.
ДЖИНА РАНЖИЧ
Памяти цыганской поэтессы
Слезой сверкала яркая звезда,
Луна стыдней пощечины горела.
Когда надоедали города,
Я пыль дорог широкой юбкой ела.
Засаленные карты пошлых лиц
Я в памяти своей перебирала,
И хитрость деревень, и ложь столиц
Степным костром, как раны, прижигала.
Сижу, обняв колени, на юру,
Опять губу до крови закусила;
Мне очень больно – в этом моя сила:
Из этой боли песни я беру.
*Дадо – отец (перевод с цыганского).
