Наша работа посвящена попытке доказать влияние новеллы Э.А. По «Человек толпы» (1840) (далее – ЧТ) на документальный роман Г. Газданова «Ночные дороги» (1939-1941) (далее – НД). Данный вопрос, насколько нам известно, ещё не привлекал исследовательского внимания. Учитывая особый интерес к фигуре Эдгара По, который Газданов проявлял на протяжении всей жизни (упомянем лишь его статью «Заметки об Эдгаре По, Гоголе и Мопассане» (1929) и рассказ «Авантюрист» (1930), героем которого является американский романтик), факт знания Газдановым текстов По кажется очевидным.
Рассмотрим содержание новеллы американского писателя. Рассказчик (повествование имеет форму Ich-Erzдhlung) сидит осенним вечером в лондонской кофейне; он выздоравливает после долгой болезни и поэтому чувствует себя в особом состоянии «острейшей восприимчивости» [2, с. 278]. Толпа, проходящая перед его взором, вызывает у него неподдельный интерес; он с наслаждением погружается в «созерцание улицы» [2, с. 278]. Сначала характер его наблюдений «абстрактный и обобщающий» [2, с. 278]: «Я рассматривал прохожих в целом и думал о них собирательно» [2, с. 278] (этот этап никак не иллюстрирован). Далее, перенастроив свою аналитическую «оптику», он переходит к следующему – более конкретному – этапу: «…я перешёл к подробностям и начал с пристальным вниманием разглядывать бесчисленное разнообразие фигур, одежд, осанок, походок, обликов и выражений лиц» [2, с. 278-279]. Вначале остриё его анализа направлено на два разных типа людей, отличных по поведению в толпе: первый тип, подвергаясь неизбежным толчкам, не раздражается, но сосредоточен на задаче пробраться сквозь толчею; второй тип, более погружённый в себя и рассеянный, движется не столь успешно. Затем рассказчик-наблюдатель переключает своё внимание на определение социальной и профессиональной стратификации людей в толпе; базовым признаком является одежда; рассказчик выделяет людей в приличной одежде («Они были, несомненно, дворяне, коммерсанты, юристы, лавочники, биржевые маклеры…» [2, с. 279]) и остальных (видимо, в одежде, отступающей от «приличной», выделяющейся). Среди последних он с разной степенью внимания рассматривает «племя клерков» (выделяя два его разряда: клерков младших и старших), карманников высокого класса, игроков и авантюристов. Далее рассказчик оговаривает свой «спуск» по лестнице того, «что называется благопристойностью» [2, с. 280] и обнаруживает здесь следующие «более утаённые и глубокие предметы для размышлений» [2, с. 280]: евреев-разносчиков, нищих-профессионалов, хилых инвалидов, скромных девушек-работниц, падших женщин «всех родов и возрастов» [2, с. 280], пьяниц, «…а помимо них, видел я пирожников, носильщиков, угольщиков, трубочистов; шарманщиков, вожаков обезьянок, балладников – и певцов, и продавцов; оборванных ремесленников и изнурённых мастеровых всякого рода…» [2, с. 280-281].
Проходит время – изменяется характер толпы, освещение – и сама атмосфера наблюдаемого объекта: «Ночь становилась более глубокой, усугублялся и мой интерес к зрелищу; ибо коренным образом переменился не только общий характер толпы (более приличные её черты исчезали с постепенным уходом порядочной части публики, а те, что грубее, делались всё резче и рельефнее по мере того, как позднее время выводило из нор всё, что есть гнусного), но лучи газовых фонарей… одержали верх и залили всё судорожным и вульгарным блеском…» [2, с. 281]. Эти изменения приводят к очередному этапу наблюдения: «Бредовые эффекты освещения захватили меня, и я начал изучать отдельные лица…» [2, с. 281]. Наблюдателю кажется, что особое состояние, в котором он пребывает, позволяет ему, бросив один лишь взгляд на лицо человека в толпе, «за краткий миг прочесть историю долгих лет» [2, с. 281]. Внезапно в поле его зрения попадает лицо дряхлого старика, облик которого «мгновенно привлёк и поглотил всё моё внимание совершенною неповторимостью выражения» [2, с. 281]. «Мгновенная аналитика», столкнувшись с уникальным объектом, «даёт сбой»: рассказчик не в состоянии структурировать полученные противоречивые впечатления («…в голове моей парадоксально возникли представления об осторожности, обширном уме, нищете, скряжничестве, хладнокровии, злобности, кровожадности, злорадстве, весёлости, крайнем ужасе, бесконечном – глубочайшем отчаянии» [2, с. 281]). Если «истории» других людей поддавались аналитическому усилию сразу, то эта требует более одного взгляда. Сложность задачи, тайна, которую воплощает старик, вызывает неподдельный интерес рассказчика; он начинает незаметно следить за стариком, и эта слежка длится почти сутки. Выясняется, что старик, во-первых, беспрерывно движется, во-вторых, ищет места скоплений людей, в-третьих, именно в местах таких скоплений словно набирается сил. Преследователь-аналитик приходит к следующему выводу: «Старик, – сказал я себе, – олицетворённый дух глубокого преступления. Он отказывается быть один. Он – человек толпы. Тщетно было бы следовать за ним, ибо я не узнаю большего ни о нём, ни о его делах» [2, с. 284]. И в этом выводе происходит возвращение к начинающей новеллу теме тайн, «которые не позволяют себя разгласить» [2, с. 278]. Наметив в начале произведения парадоксальные в своей непознаваемости объекты внутреннего мира человека, рассказчик в итоге сталкивается именно с таким объектом познания – и убеждается в незыблемости и непроницаемости его границ.
Рассмотрим НД через призму новеллы По.
Уже начальный эпизод НД оказывается в этом аспекте чрезвычайно интересен. Рассказчик сообщает, что несколько дней назад во время работы он глубокой ночью увидел маленькую инвалидную трёхколёсную тележку; далее сообщается: «Я приблизился, чтобы лучше её рассмотреть; в ней сидела закутанная, не-обыкновенно маленькая старушка; видно было только ссохшееся тёмное лицо, уже почти нечеловеческое, и худенькая рука того же цвета, с трудом двигавшая руль. (…) Куда могла ехать ночью эта старушка, почему она оказалась здесь, какая могла быть причина этого ночного переезда, кто и где мог её ждать? Я смотрел её вслед, почти задыхаясь от сожаления, сознания совершенной непоправимости и острого любопытства, похожего на физическое ощущение жажды. Я, конечно, не узнал о ней решительно ничего. Но вид этого удаляющегося инвалидного кресла… вдруг пробудил во мне то ненасытное стремление непременно узнать и попытаться понять многие чужие мне жизни, которое в послед-ние годы почти не оставляло меня. Оно всегда было бесплодно, так как у меня не было времени, чтобы посвятить себя этому. Но сожаление, которое я испытывал от сознания этой невозможности, проходит через всю мою жизнь» [1, с. 463]. Мы видим рассказчика, который уже долгие годы находится в особом состоянии «ненасытного стремления» узнать и понять «многие чужие жизни»; у По рассказчик испытывает аналогичный импульс: «Я испытывал покойный, но пытливый интерес ко всему» [2, 2. 278]. Отметим, что с появлением старика «покойный интерес» рассказчика к окружающему принципиально меняется: «И возникло страстное желание не упускать старика из виду – побольше узнать о нём» [2, с. 281].
Сами объекты «острого любопытства» – старушка у Газданова и старик у По – также имеют набор совпадающих черт. Во-первых, это мотив старости. Во-вторых, мотивы маленького роста и слабости: у По рассказчик, догнав старика, рассматривает его как следует и видит, что он «малого роста, очень тощий и, видимо, очень хилый» [2, 281]; «необыкновенно маленькая» старушка», её ссохшееся лицо и худенькая рука – вот то, что видит газдановский повествователь. В-третьих, совпадает мотивный комплекс загадочного движения по ночному городу; общим, кроме того, является и сам парадокс движения человека, казалось бы, неспособного к такому движению: у По хилый старик парадоксальным образом оказывается способен безостановочно передвигаться по городу в течение суток; у Газданова таким же парадоксом является сам факт самостоятельного передвижения «необыкновенно маленькой» старушки. В-четвёртых, совпадает мотив нераскрытой тайны: ни тому, ни другому рассказчику не удаётся узнать тайну объекта своего «исследования»; здесь, однако, заметна и существенная разница: у По наблюдатель активен и легко превращается в тайного преследователя, что позволяет ему не столько узнать, сколько понять старика и тип его тайны, у Газданова же рассказчик (в рассматриваемом эпизоде) способен лишь на минимальную активность (приблизиться, но не пойти следом), его «ненасытное стремление» узнать чужую жизнь словно заблокировано – и выражается не столько в действиях, сколько в горьких ламентациях об их невозможности. Пятым совпадающим мотивом является здесь мотив «нечеловеческого» в облике объектов наблюдения. У По о старике сообщается: «…заметив его, я прежде всего подумал, что, если бы его увидел Ретц, то он бы в значительной мере предпочёл его своим собственным воплощениям врага рода человеческого» [2, с. 281]; старик, таким образом, оказывается похож на дьявола. Старушка же у Газданова, тёмное лицо которой «уже почти нечеловеческое» [1, с. 463], напоминает не столько пришельца из другого мира, сколько человека, готового в любой момент в этот другой мир отправиться, стоящего одной ногой в могиле, но демонстрирующего неожиданную для своего состояния «сверхспособность» двигаться.
Другой фигурой НД, которую следует сопоставить с таинственным стариком в ЧТ, является Ральди. Общими для этих персонажей будут следующие мотивы и мотивные комплексы: а) старости (Ральди – самый старый «женский» персонаж НД); б) передвижения по ночному городу (героиня вынуждена в пожилом возрасте зарабатывать проституцией по ночам); в) некогда богатого человека, впавшего в нищету (у старика под ветхим сюртуком блестит бриллиант; проститутка Ральди когда-то была известнейшей дамой полусвета и владела состоянием в двадцать миллионов франков); г) страстей (своё впечатление от старика рассказчик описывает так: «…в голове моей парадоксально возникли представления об осторожности, обширном уме, нищете, скряжничестве, хладнокровии, злобности, кровожадности, злорадстве, весёлости, крайнем ужасе, бесконечном – глубочайшем отчаянии» [2, с. 281]; такой набор черт характеризует человека с сильными страстями; Ральди объясняет рассказчику своё нынешнее плачевное состояние тем, что «страсть сильнее всего» [1, с. 505]); д) исключительного интереса, своего рода «таинственной харизмы» (на протяжении всего романа рассказчик пытается раскрыть тайну Ральди; тем же самым – тайной старика – занят рассказчик у По).
Вернёмся к фигурам рассказчиков. Очевидным совпадением является сама форма повествования: оба произведения имеют форму Ich-Erzдhlung. Другой чертой сходства становится особое внутреннее состояние обоих рассказчиков: происходящее у По во многом определяется именно этим состоянием, которое характеризуется (а) повышенной восприимчивостью ко всему происходящему вокруг и (б) особой остротой и скоростью аналитических реакций. Происходящее в НД также можно частично объяснить особыми способностями и состоянием рассказчика. Для героя НД тоже характерна особая скорость восприятия (и реакций), связанная с многолетней работой шофёром («…долгие годы шофёрского ночного ремесла, требующего постоянного зрительного напряжения …, развили эту быстроту зрительного впечатления во мне… до размеров необычных для среднего человека…» [1, с. 495]) и, кроме того, особые мнемонические способности («Я запоминал навсегда однажды увиденное лицо женщины, помнил свои ощущения и мысли чуть ли не за каждый день на протяжении многих лет…» [1, с. 481]). Он тоже находится в особом состоянии, которое определяется двумя модусами. С одной стороны, им владеют два взаимоисключающих чувства – презрение и жалость: «У меня не было предвзятого отношения к тому, что я видел, я старался избегать обобщений и выводов: но, помимо моего желания, вышло так, что два чувства овладевают мною сильнее всего, когда я думаю об этом, – презрение и жалость» [1, с. 464-465] (и та же формула в несколько видоизменённом виде: «Постоянное моё любопытство тянуло меня к этим местам (предместьям Парижа. – В. Б.), и я неоднократно обходил все те кварталы Парижа, в которых живёт эта ужасная беднота и эта человеческая падаль…, и у меня сжималось сердце от жалости и отвращения» [1, с. 485]. Главным желанием газдановского таксиста является желание оградить свой внутренний мир – и «не быть всё же захлёстнутым той бесконечной и безотрадной человеческой мерзостью, в ежедневном соприкосновении с которой состояла моя работа» [1, с. 465]. Отсюда можно сделать закономерный вывод, что рассказчик в НД так же, как и герой По, обладает повышенной восприимчивостью к происходящему – и именно этой «тонкокожестью» и вызвана хорошо осознаваемая им необходимость защиты от «ночного мира». С другой стороны, его поведение и поступки чаще всего мотивируются любопытством: а) показательный начальный эпизод со старушкой: «…это любопытство было… непонятным влечением…» [1, с. 463] и «Я смотрел ей вслед, почти задыхаясь от… острого любопытства, похожего на физическое ощущение жажды» [1, с. 463]; б) «…бескорыстному моему любопытству ко всему, что окружало меня…» [1, с. 464]; в) «Постоянное моё любопытство тянуло меня к этим местам…» [1, с. 485]; г) «…я всё же пошёл, подчинившись обычному моему любопытству ко всему, что меня не касалось» [1, с. 551]; д) «Я испытывал нечто вроде непонятного и острого любопытства ко всему этому нелепому и трагическому недоразумению, но одновременно с любопытством во мне поднималось столь же непонятное и столь же необоснованное отвращение, так, точно я должен был войти в помещение, воздух которого отравлен невыносимым запахом тления» [1, с. 559]. Модус «презрения и жалости», с одной стороны, и «любопытства», с другой, характеризует странность и особость внутреннего состояния аналитика в НД. Отметим, что любопытство является лейтмотивным поведенческим импульсом и у По: а) «Я с большим любопытством следил за этими господами…» [2, с. 279]; б) «Эти наблюдения увеличили моё любопытство, и я решил следовать за незнакомцем, куда бы он ни направился» [2, с. 282]; в) «…принял твёрдое решение не расставаться с ним, пока хоть в какой-то мере не удовлетворю моё любопытство относительно него» [2, с. 283].
В произведениях во многом совпадает как сам тип наблюдаемой пространственной динамики, так и время действия: у По это, прежде всего, хаотичное на первый взгляд передвижение старика и преследующего его наблюдателя по вечернему и ночному городу, маршрут его определяется местами скопления людей, в которых нуждается старик; у Газданова это такое же передвижение по ночному городу таксиста-наблюдателя на своей машине, определяемое прежде всего поиском клиентов, которых, естественно, легче всего найти в местах людских скоплений (общим для произведений становится и мотив знания ночного города, которое демонстрирует как старик у По, так и нарратор-таксист у Газданова).
Рассмотрим объекты анализа рассказчиков-аналитиков. Герой ЧТ, как мы уже писали выше, занят анализом сначала себя (своего особого состояния), затем психологических типов людей в толпе, социальных и профессиональных страт (которые, отметим, легко «раскрывают свои тайны») и, наконец, странного старика, героя-оригинала, чью тайну ему раскрыть, увы, не удаётся. Если подсчитать рассмотренные объекты второй группы (социальные и профессиональные страты), то оказывается, что, несмотря на малый объём новеллы, с той или иной степенью внимания рассмотрены десять страт, а упомянуты ещё шестнадцать. Герой-рассказчик НД занят тем же: он анализирует себя, социальные и профессиональные страты (их двенадцать, а именно: проститутки, рабочие (французские и русские), эмигранты, бродяги, сутенёры, нищие, завсегдатаи Больших бульваров, служащие, шофёры, профессиональные воры, учёные, аббаты) – и героев-оригиналов, которых в НД оказывается много больше, чем у По (двадцать, если быть точным: старушка в инвалидной коляске, «человек с усиками», m-r Мартини, счастливый гарсон, Платон, русский интеллигент-рабочий, Федорченко, русский генерал-рабочий, Ральди, нотариус, безымянный политик, Куликов, Алиса Фише, Сюзанна, Васильев, Саша Семёнов, Катя Орлова, Иван Петрович, Иван Николаевич, Леночка). Принципиальным отличием, на первый взгляд, кажется тот факт, что газдановский анализ героев-оригиналов заканчивается точным «диагнозом» их болезни: рассказчик НД, внимательно следя за такими героями и желая проникнуть в суть их личности, с беспристрастностью учёного определяет этиологию их психического или социального «уродства». Однако среди них выделяются два персонажа, «диагноз» которых оказывается сформулирован в несколько иной тональности, что заставляет читателя усомниться в его правильности и окончательности. Эти персонажи – Ральди и Платон. Таким образом, лишь рассмотрение психологических типов людей в толпе не находит аналогии у Газданова; остальные типы объектов анализа совпадают.
Сравним базовые идеи, лежащие в основе новеллы По и романа Газданова. У По эта идея очевидна – во многом благодаря приёму кольцевой композиции. Эта идея, как уже упоминалось, – идея тайны, которая не позволяет «себя разгласить» [2, с. 278]. Именно на такую тайну человеческого сердца натыкается, казалось бы, всемогущий герой-аналитик ЧТ, оказавшийся в финале красноречивым свидетелем существования границ познания, которые не способны преодолеть его аналитический аппарат и упорство. Такая тайна – редкий случай, но её существование бесспорно. Базовая идея НД аналогичным образом даётся в начале и конце романа: в начале она формулируется как невозможность узнать и понять многие чужие жизни [1, с. 463], в конце же романа герой думает «о ночных дорогах и о смутно-тревожном смысле всех этих последних лет, о смерти Ральди и Васильева, об Алисе, о Сюзанне, о Федорченко, о Платоне, о том немом и могучем воздушном течении, которое пересекало мой путь сквозь этот зловещий и фантастический Париж – и которое несло с собой нелепые и чуждые мне трагедии…» [1, с. 656] – и понимает, «что в дальнейшем я увижу всё иными глазами; и, как бы мне ни пришлось жить и что бы ни сулила судьба, всегда позади меня, как сожжённый и мёртвый мир, как тёмные развалины рухнувших зданий, будет стоять неподвижным и безмолвным напоминанием этот чужой город далёкой и чужой страны» [1, с. 656]. Такой финал можно интерпретировать как подтверждающий начальную идею романа: герою не удалось – в силу сложности объекта – понять смысл увиденного им, однако даже понимание собственной неспособности понять уже привело его к принципиальному изменению точки зрения. При всём сходстве идей у По и Газданова очевидно и их существенное отличие: у По «непознаваемая тайна» связана с отдельным человеком, у Газданова же – с некоторой констелляцией событий и судеб, которую герой пытается интерпретировать и которая в его сознании оказывается символически связана с тем городом (Парижем), в котором происходит действие романа. Иначе говоря, у По не позволяющая себя разгласить (и понять) тайна – «сердце человека», у Газданова – «сердце города». Отметим, что в новелле По также есть неоднократные ремарки, подчёркивающие определяющую роль Лондона в происходящем (своего рода акварельный набросок темы мегаполиса, уверенной рукой доведённый до резкости офорта в НД).
Подведём итоги нашего рассмотрения. Почти все важнейшие особенности ЧТ коррелируют с аналогичными, mutatis mutandis, чертами НД: это и фигура любопытного рассказчика / наблюдателя / аналитика, и набор объектов его аналитических усилий (социально-профессиональные страты, герой-оригинал), и ключевая идея тайны человеческого сердца, и место и время действия. Думается, на основании вышесказанного можно утверждать, что богатая интертекстуальная палитра НД может быть дополнена ещё одним произведением.
ЛИТЕРАТУРА
1. Газданов Г. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 1. – М.: Согласие, 1996. – 720 с.
2. По Э. А. Полное собрание рассказов. – М.: Наука, 1970. (Серия «Литературные памятники») – 800 с.
