* * *
«Кого свобода любит?» – я спросил
У бабочки, порхающей беспечно.
Она ответила: «Того, кто сил
Не пожалел, чтобы расправить плечи –
Как крылья, кокон разорвав тугой».
«Ты человека собственной породой
Измерила, – я возразил. – Другой,
чем ты, он наделен природой».
Взмахнула крыльями красавица,
С цветка перелетела на ладонь мне,
Сияла разноцветная пыльца,
Осев узорами на крыльях тонких.
«Подумай сам, наивный дурачок, –
Шепнула бабочка. – Чем ты свободней
Реки, что между берегов течет
И неизбежно в океане тонет?»
Я слов ее не понял, но с тех пор,
Когда берусь бумагу рыть стихами,
Рву кокон, выбираясь на простор,
И поднимаюсь ввысь над берегами.
* * *
Все хорошо в устройстве городов,
Лишь слишком много на квадратный метр
Бесплодных дел и бестолковых слов,
И пустоты, заполненной всем этим.
Протискиваясь в дебрях суеты,
Как допотопный плотоядный ящер,
Ловлю ноздрями запахи тщеты.
Не вымерший, но все-таки пропащий,
Ступаю осторожно – как в Аду
Среди теней когда-то Алигьери
Кружил – среди прохожих я иду,
Которым воздалось уже по вере.
Никто не ахнет: «Динозавр идет!»,
Не разглядит гиганта в щуплом теле,
А на ногу наступишь – заорет:
«Куда ты прешься, слон?! Глаза вспотели?!»
Но надо жить, мельчать, теряя вес,
И ждать на красном свете светофора,
И наклоняться к выцветшей траве,
Щипать клыками с дефицитом фтора.
Все хорошо в устройстве городов,
Как в мясорубке – просто и надежно,
Лишь много дел, с которых нет плодов,
И мало слов, в которых толк заложен.
* * *
Гранит не плачет никогда.
И только в сроки непогоды
Дождей бесчувственных вода
Стекает с щек его холодных.
И я хочу гранитным стать,
Размякшую от влаги волю
Зажать и превратить в кристалл,
Крустрировать им сердце.
Солью
Сомнений, выпаренной в дни,
Когда меня рабы учили, –
То, что в душе закал хранит –
Разъето, и лишилось силы.
Лишь разум мой – каменотес,
Хранитель, еретик, алхимик –
Не проливает горьких слез
И не тревожит душу ими.
* * *
В саду разбросанных камней,
Которых собирать – не мне
(мне их не сдвинуть),
Я рос, вдыхая благодать,
Пока не принялся – гадать.
В изгибах линий,
Избороздивших длань мою,
Искал иную я судьбу.
Искал я даты
В расположеньи звонких звезд.
Я рисовал картину грез,
Раскинув карты.
И предначертанность звала
Чтоб, бросив все свои дела,
Я шел навстречу
Огням, мерцающим вдали,
Как неостывшие угли
(вздохнет лишь вечер –
сверканье их и ныне там).
В обетованные места
Мой путь завился.
Стоптал я много башмаков,
Пока в саду из валунов
Не очутился.
* * *
Я прыгнул в воду, там на дне
Должны быть раковины. Жемчуг
Среди людей еще в цене,
И в благосклонности у женщин.
Я груз держал в руках, его
Предназначенье – мне облегчить
труд погруженья. Далеко
Был берег. Волн тугие плечи
Качали лодку на себе,
Меня веревка с ней связала
(В скупой ныряльщика судьбе –
и эта связь – не так уж мало).
Достигнув дна, я стал искать.
Метались рыб пугливых стайки,
И водоросли из песка
Росли в зеленом полумраке.
Я девять раковин поднял,
Сложил в набедренную сумку
И, оттолкнувшись ото дна,
Поплыл наверх. Терзала мука
Грудь, вожделевшую вдохнуть
Смесь, сдобренную кислородом.
И, оказавшись наверху,
Я в лодку влез, покинув воду.
Вскрывал я створки – набралось
Жемчужин пять всего с улова.
Для дела требуется – горсть,
И надо прыгать в воду снова –
Чтоб ожерелье смастерить
И дать торговцу на продажу.
А завтра солнечной зари
Свет с небосклона вытрет сажу,
И вновь я в лодке поплыву
В туманную прохладу утра.
И небо выдохнет, зевнув,
Клубы густые перламутра.
* * *
Всходило Солнце. Меркли звезды.
День заворочался, и звуки
Засуетились. Черный воздух
Бледнел. Лицо закрыли руки,
Чтоб продолжался шепот ночи
Под этой обреченной маской.
Но день уже в окно хохочет,
И ухищрения напрасны.
Свет заливает очевидность
Причастности к другому миру.
День глух и слеп, ему не стыдно
Ночь выгнать из моей квартиры.
И я терплю его побывку,
Его вульгарные привычки,
Его фальшивую улыбку
И здравомысленные спичи.
Я балансирую на грани,
Но успокаивает ветер,
Качая шторы утром ранним:
«Не унывай – день тоже смертен».
* * *
О, поэтическое рвенье!
От напряженья лезет грыжа.
Но вот приходит вдохновенье…
– Закрыв глаза, я ясно вижу:
Как корчатся стереотипы
Под огненно-мохнатой лапой;
Я слышу стоны их и хрипы;
Я чувствую их жженный запах.
О, эта мука слаще счастья!
– Давить и жечь ригидных бесов
И в их разорванные пасти
Швырять ошметки «старой песни».
О, Творчество! – Ты боль и нежность,
И очищение от мрака;
Души, бредущей в неизвестность,
Большая рыжая собака.
