* * *
В городской черте лесная зона,
Ветерок весенний студит лоб.
В вышине прокаркает ворона
И садится важно на сугроб.
Ничего печаль моя не значит
В этом мире сложном и простом!
Бойко белка серенькая скачет
С поредевшим за зиму хвостом.
Тишина. Пустынные аллейки.
Можно громко ахать и вздыхать,
Можно сесть на низенькой скамейке
И о детстве долго вспоминать.
Там войны остался отсвет грозный,
Там еще неспешен бег минут…
Тот же лес московский, те же сосны,
Что ж меня они не узнают?
* * *
Еще весна морозами чревата,
Еще блестят сосульки на углах,
Но из-под снежной корки ноздреватой
Местами лезет глина на буграх.
Новейшим представленьям на потребу
Остриженные низко тополя
Ужасные обрубки тянут к небу,
Судьбу о снисхождении моля.
Цепочкой растянувшись вдоль дороги,
В безоблачной апрельской синеве
Они чудовищны, как осьминоги,
Лежащие на океанском дне.
ПРИТЧА О СЫНЕ
Стародавняя притча, Рембрандта картина,
Сердца крик – возвращение блудного сына!
Пусть острижен затылок, в жалком рубище тело,
Здесь не в пятках босых и не в рубище дело,
Не в презрительных взглядах соседей и братьев, –
А в сыновних слезах и в отцовских объятьях.
Просветлела душа, отпустила гордыня.
А отец… Сколько стонов издал он о сыне!
Это он! Это я! На коленях, рыдая,
Я стоял бы, к отцовским рукам припадая…
Опадает с ветвей лист багряный и медный,
Сколько разных концов у старинной легенды!
Я в поклоне к земле не склоняюсь власами.
Плащ добротный на мне, башмаки с каблуками.
Я за жизнь ни пред кем не ловчил, не лукавил,
Честь свою не ронял и отца не бесславил,
Но чем дальше в годах расставания дата,
Сердце бьется больней, будто в чем виновато.
Стал с годами ясней голос бьющейся крови:
Ничего нет вернее отцовской любови!
Ничего в этом мире надежней не сыщешь…
Дождь течет по лицу – городское кладбище.
Никого, только ветер в осеннем просторе.
Фотографии оттиск на белом фарфоре.
В ЧАЙХАНЕ
На плоских крышах сушится кизяк,
Орет осел устало и надсадно.
К горе прижался маленький кишлак –
Земля гола, а солнце беспощадно.
В густой тени под тентом чайханы
Из репродуктора течет напев протяжный.
В ладонь уходит конус пиалы.
Зеленый чай не утоляет жажды.
Сказал два слова – маленький глоток,
Теперь настала очередь соседа…
Широк простор, и небосвод глубок,
Мудра неторопливая беседа.
* * *
Скудный берег Каспийского моря,
Мелкий темно-кофейный песок.
Кружит чайка в пустынном просторе,
Вал воды замирает у ног.
Далеко до ближайшего порта,
Где чинары стоят у оград.
Здесь до самой черты горизонта
Ни на чем не задержится взгляд.
Ни души… Только в мареве сизом
Прошагает с поклажей верблюд,
Да попарно, как бейты Хафиза,
Волны к берегу плавно бегут.
* * *
Н.Я. Мандельштам
Судьбой нещадно бита, но жива,
В своей квартире, что не снилось даже,
Сжимает книгу мужнину вдова –
У строк его, у истины на страже.
Ее характер облику под стать:
Как шило взгляд, поджаты губы сухо.
Нет, вам ее старушкой не назвать
И не заластить – колется старуха!
Она с судьбой закончила свой спор,
Но знает цену людям и поэтам
И папиросы марки «Беломор»
Предпочитает модным сигаретам.
Вся жизнь ее уже не быль, а миф –
Она такую вытерпела муку…
Почту за счастье, голову склонив,
Поцеловать трясущуюся руку.
* * *
Рысак в морозном январе
Хрипел в московском переулке…
Остались часики Буре
У мамы в выцветшей шкатулке.
Шутя потрогаю завод,
Головку крутану для смеха –
И вдруг услышу ровный ход
Часов, пылившихся полвека…
НА АПШЕРОНЕ
Соленый Каспий,
тяжкие труды,
Качалки скрип слыхать и днем, и ночью.
Сгорят от жажды люди и сады –
Морскою солью пропиталась почва.
Качай, качалка, –
зной и жажда – вздор!
Пусть где-то бьют ключи и водопады –
А здесь всю ночь работает мотор,
Всю ночь скрипят
железные цикады.
Качай, качай!
Основа бытия
В простой воде.
Живительная влага!
Пусть на ладони падает струя,
Пусть по усам стекает, словно брага!
Посмотришь –
солнце, фрукты, благодать,
Благословляйте южную природу…
И только воду нужно добывать –
Простую воду, брат,
простую воду!
* * *
В том доме возле старого Арбата,
Так крепко в память врезавшемся мне,
Стыл свет неяркий и зеленоватый,
И кактусы стояли на окне.
Смешной чехол на стареньком диване,
Где время так томительно текло!
Дореволюционные изданья
Чернели корешками сквозь стекло.
Висел этюд Туржанского в простенке,
В журналах утопал квадратный стол…
Здесь пили чай, в сердцах кляли Лысенку,
В языкознанье
понимали толк!
Шла речь о сути сложных инструментов,
О непонятных школьнику вещах, –
В пристанище
«гнилых интеллигентов»,
Как выругалось время второпях.
А на стене из тоненькой фанеры,
Отгородившей угол их жилой, –
Желтеющее
фото офицера,
Погибшего под Курскою дугой.
