* * *
На чудный мир, на этот белый свет
не надышусь. И как мне отдышаться
от бега по слоистому ландшафту,
как бы происходящему во сне,
когда бегу на речку что есть мочи,
и плаваю, и что мне ваши Сочи,
и жуткие пророчества врачей?
За право быть самой собой, ничьей,
но только рыбьей, птичьей, стрекозиной
отмеченною братьей шебутной,
за право раздавать, что б ни просили
и плёс речной, и пёс сторожевой,
я жизнь свою, последняя разиня,
отдам, прослыв живой, живой, живой…
* * *
На перекрестье света окон двух –
загадочнее всех церковных таинств –
в который раз я укрепляю дух,
вернее, укрепить его пытаюсь.
Как мне спастись от юношеских дум,
куда мне от экземы этой деться?
Не облегчают душу и недуг
ни детства косолапого соседство,
ни луга буколический пейзаж
вдоль берега, к которому не сплавать
от берега, на коем только пляж
(на кой он мне, безродной и бесславной?),
ни сада плодоносная пора,
его открыто дышащие поры,
и ни дождя весёлый тарарам,
подхваченный зелёным косогором
с неистовством и жадностью двух тел,
дорвавшихся до ласки – наконец-то…
ни гром, который важно продудел
музЫкою классической, немецкой.
Под перестрелкой молний в окнах двух,
как под огнём родительских проклятий,
мне б выстоять! Надежда, боль, испуг
сцепились так во мне, что не разъять их.
* * *
Как старый друг тебе
позолотил пилюлю –
в осенней полутьме
вдруг вспыхнуло июлем.
Свет долго созревал
и тёплый, жёлтый, чистый,
из серых туч упал,
как хлебный сноп лучистый.
Поверилось, что – вот,
и жизнь пойдёт сначала.
Судьба моя, как плот,
куда-нибудь причалит.
И после всех крутых
кружений по стремнине –
земная твердь, цветы,
и смерти нет в помине.
GORGE DE LA MEOUGE (в Альпах)
C камня террас белocнежных, как мел,
льётся поток, точно вьющийся уж.
Видно, Господь меня в сказку привёл
за руку – в Горж де ла Мьюж.
Южная Франция. Синька небес.
Прачки небесные вволю плеснули
синьки, не пожалев, на навес,
туго натянутый над караулом
сосен, стоящих построчно, в ряду.
Сосен, звенящих – во сне, наяву ли?
Если когда-нибудь в рай попаду, –
уж не сюда ли? Меня завернуло
лето само в разноцветный букет
белых ромашек с цыплячьей макушкой,
в россыпь гвоздик, красный маковый цвет,
в розовой мальвы горящие ушки.
Быстрой воды детский лепет и вкус,
сладкий, как нежная млечная пенка.
Ива плакучая. Зной. Барбарис.
Ветер. Скала. Облаков летка-енька*.
ВОРОНА
Какие острые, железные
края у крыш…
Ну что ты каркаешь так бешено,
ворона? Кыш!
Эдгарова зараза, классика,
английский сплин
встал агрессивной серой массою
у наших спин.
Не оглянуться б! Не оглядываться:
посмотришь – съест.
И никуда уже не спрятаться
от общих мест.
От понедельников, от праздности,
от снов пустых,
тяжелых, липких слов за пазухой,
что бьют под дых!
…и слишком нежное, поранилось
о крыш края
беспомощное небо. Рваная
рана-заря
горьмя горит,
лишившись, мается,
каких корпускул?
Наверное, так полагается –
за взлетом – спуск.
Ворона в клюве всё ворочает,
картавя, «эр».
А мы дождёмся, знай, пророчица,
прекрасных эр!
А это все погода, матушка.
Лети-ка прочь!
Коси за горизонтом радужкой
с отливом в ночь…
ПЕРЕВАЛ
1.
Этот возраст трезвости и забот
на вершине жизни меня догнал.
Каждый месяц – как високосный год.
Каждый день – как дорога на перевал.
Я карабкаюсь. Я молчу, терплю
вместо сердца игольчатый холодок.
Пекло лета. Века моего июль.
Я по крымским дорогам уже не ходок.
Не зовут меня ни морская волна,
ни скала, ни сосна, что растет на ней.
Я жива пока. Я пока сильна.
На губах моих соль и пена дней.
2.
Это сорок три. Это срок потерь.
это право плакать в своих тисках.
И наверное, единственный приоритет
перед глупой молодостью – тоска,
а, вернее, искусство ее нести,
и вообще, все своё держать под стеклом.
От нелепой судьбы заслоняясь – прости! –
светской шуткой, дурашливым пустяком.
3.
Где-то там, где ни тени добра и зла
я уже не услышу всплеска весла,
ни сурового окрика – мне назло…
Я уже не пойму, как мне повезло,
что ушла с земли, где моя тропа
уводила всегда от моей строфы,
вдаль от Музы моей, а она, строга,
всё искала меня в пустоте графы,
в списке тех, стареющих за столом,
за которым почти не едят, не пьют,
а всё пишут и пишут, глухой надлом,
невеселье свое, нелюбовь поют.
Видно, мой звездочет так решил, в тепле,
долгой жизни и сытости мне отказав.
Потому-то звезда позвала, потемнев,
потому-то и мчусь я за ней стремглав.
ГОЛЛАНДСКИЙ ПЕЙЗАЖ
Пейзаж, как на картинах нидерландских художников:
справа и слева – чёрные силуэты деревьев.
Мальчики и девочки катаются на коньках.
Бледно-голубое небо.
И так спокойно.
Я не вписываюсь в пейзаж,
потому что думаю о смерти.
Хорошо бы умереть позже своих близких,
чтобы они не плакали и не глотали нитроглицерин.
Хорошо бы умереть летом, подальше от всех праздников,
чтобы никому не портить настроения.
А лучше всего – ничего не знать о смерти,
хотя бы до ее прихода.
Стать такой же спокойной, как зимний пейзаж
и такой же простой.
