Было душно. Тусклые фонари скупо и немного зловеще освещали покрытую неровной брусчаткой горбатую улочку, все круче берущую вверх. Дождь кончился, но влажность была такая, что, казалось, он продолжает идти в виде невидимого и противно теплого водяного пара. Где-то далеко грохотала музыка. На улице было пустынно, только изредка слышалась негромкая французская речь.
– Где мы? – спросил ребенок.
– На улице Святой Женевьевы, – ответил я, поглядев на едва заметную вывеску.
– А Святого Жозефа прошли уже, так получается?
– Да, скоро до улицы Святого Жана будет рукой подать.
«Здесь вам не равнина, здесь климат иной» – ландшафт, климат и лингвистическая атмосфера тут так резко контрастировали с нашей Британской Колумбией, что с большим трудом верилось, что мы до сих пор в Канаде. Вот уже несколько часов как мы были в Квебек Сити – красивом и древнем (по североамериканским меркам) городе, оплоте французского консерватизма (особенно в языке) и с совершенно ошеломляющей святостью в названиях улиц.
Въезд в Канаду со стороны Вермонта мало чем отличается от аналогичных пропускных пунктов со стороны штата Вашингтон – такая же форма пограничников, такие же упоминания о том, что бал теперь на дорогах правит метрическая система мер, и такие же знаки и информационные таблички на двух языках, английском и французском. Понимание того, что эта часть Канады совсем не похожа на почти что тотально англоязычный запад, начинается тогда, когда хайвей начинает пестреть названиями городов и деревень. Французское наследие тут повсюду, и даже прилежащий американский штат носит французское название – Вермонт, это «Зеленая Гора» на французском. Кроме этого, имена всех мыслимых и немыслимых святых прочно увековечены в квебекской топонимике. Городки, носящие названия такие, как: Святой Аполинар, Святой Бернар или Святая Мария – вполне себе заурядное явление. Кто знает, возможно такая плотность святости в названиях делает жития святых ближе к пастве. Бывает порою и так, что святой упоминается вместе с географическим местом, имеющим конкретное значение именно для него, например, Святой Шарль из Драммонда, и тогда название не влезает на вывеску в одну строчку. Английский лаконизм сменяется романской пышностью, разлаписто занимающей две строки, на быстрой скорости создавая у водителей иллюзию, что городков два, а не один. Бывают, конечно же, названия и без святости, а иногда и совсем близкие к жизни (как, например, город Асбестос, где расположен самый большой в мире рудник по добыче этого печально известного материала). Но очевидно, что суровые вояджеры и торговцы мехами при основании городов и сел в Новой Франции полагались на покровительство святых куда больше, чем английские колонисты к югу.
Подобная же картина повторяется, когда въезжаешь в Квебек Сити, улицы которого пестрят святостью не меньше, чем рождественская елка праздничными огнями. Святые в этом, пропитанном историей, как пахлава медом, городе в очевидном почете, чего нельзя сказать про язык англосаксов. Английский язык, победоносно шагающий по планете, тут куце жмется в лингвистическом углу, и относятся к нему квебекуа в большинстве своем как к нелюбимой теще, которую надо терпеть ради худого мира в семье.
Однако самое мощное крещендо по части святости – это не города, деревни или улицы, а необъятных размеров река, рассекающая Квебек Сити на две неравные части, сыгравшая столь важную роль в истории Квебека, да и Канады вообще. Река Святого Лаврентия столь широка на этом участке своего русла, что ее легко можно принять за въевшуюся далеко в тело континента океанскую губу. Гигантские круизные суда запросто шастают по этой реке, швартуясь у крепостных стен старого города, помнящих запах английского пороха и славу британского оружия.
АНГЛИЙСКИЙ
На улице Святой Женевьевы тьма была кромешная. Фонари становились все более редкими, а подъем в горку все нарастал. Мы молчаливо топали к ближайшему просвету, приветливо мерцавшему на перпендикулярной улице где-то вдалеке. У очередного темного перекрестка я остановился перевести дыхание и заодно посмотреть, где мы. Обернувшись назад, я увидел, что Квебек Сити куда больше, чем казалось. Город утопал в огнях с этой возвышенности так далеко, как только можно было видеть. «Огни, поди, тоже святые. Может, Святого Эльма?», – лениво и бессмысленно подумал я. Вывеска на перекрестке заставила почувствовать себя мушкетером – мы были готовы пересечь улицу Ришелье.
– Я могу чем-нибудь помочь?
Двое молоденьких парнишек, сделав по-французски ударение на последний слог в этой стандартной английской фразе, вопросительно смотрели на меня. Лица с романтической щетиной и острыми носами еще раз заставили вспомнить бессмертные произведения Александра Дюма. «Студенты, наверное», мелькнуло в голове.
– Да, конечно. Как нам пройти на улицу Святого Жана, туда где начинается крепостная стена?
– Очень просто. Держитесь по курсу вон к тем огням. Или можете просто идти за нами.
Парни, шлепая сандалиями, потопали дальше.
– Папа, я хочу кушать, – сказал ребенок.
– Сейчас, малыш, что-нибудь найдем. Видишь, какие хорошие ребята, дорогу нам показали. Потерпи.
Мы продолжили восхождение.
Через несколько минут мы вынырнули на ярко освещенную улицу, чуть более широкую, с большим количеством идущего по ней народа. Людей было так много, что казалось невероятным, что на Святой Женевьеве, не считая нас, пешеходов не было вообще. Обе стороны улицы были сплошь усеяны бутиками и забегаловками. Автотранспорта почти не было, и народ бодро шагал по проезжей части. Старая церковь и кладбище при ней делали непохожей эту очевидно туристическую магистраль на аналоги где-нибудь в Ванкувере. Улица Святого Жана наконец-то предстала перед нами во всей своей красе.
Пошел по-летнему теплый дождь. Я накинул капюшон на голову ребенка и стал высматривать, открыта ли все еще какая-нибудь забегаловка, где можно купить бутерброд-другой. Дело шло к полуночи, и почти все либо закрывалось, либо уже было закрыто. Минут через пять ходьбы я увидел все еще открытый джойнт, где делали питу с донейром. Запахи, больше характерные для восточного Средиземноморья, нежели для сердца Новой Франции, приятно щекотали нос. Подойдя в прилавку, я спросил у хозяина, есть ли у них все еще баранина. Он оценивающе оглядел меня и сказал как бы между прочим, но решительно и на английском:
– Я не говорю по-английски.
Я был совершенно не готов к такому повороту, и пока я соображал, как себя повести, хозяин весело подмигнул девушке, стоящей рядом с нами. Мне стало неприятно.
– Пойдем, малыш, – сказал я по-русски ребенку, – у дяденьки нет для нас еды.
Мы вышли на улицу и увидели гастроном напротив. Взяв багет, сыра и пастрами, мы устало подошли к кассе. Девушка на кассе встретила нас приветливой улыбкой:
– Бонсуар!
– Бонсуар, – ответил я, безошибочно поняв сказанное мне на языке, которого не знаю.
«Ну вот, прокатил в магазине за француза», подумалось мне, пока мы опять шагали по Святой Женевьеве к нашему отелю.
За получасовой интервал я столкнулся с двумя сторонами квебекской медали. С одной стороны было искреннее желание помочь заплутавшим туристам; с другой – агрессивный лингвистический барьер, совершенно непонятно зачем воздвигнутый хозяином забегаловки прямо в центре самой туристической улицы Квебек Сити. Кроме этого стало очевидным, что моя скифская внешность азиатского номада вовсе даже не мешает франкофонам принимать меня за человека, которому французский не чужой. Се ля ви!
Мои друзья, родившиеся и выросшие в англоязычной Канаде, мне время от времени рассказывали о странностях, с которыми можно столкнуться в Квебеке. Искусственно культивируемый лингвистический изоляционизм одна из таких странностей. Но странностью считают ее люди, кому английский приходится родным; сами же квебекуа рассматривают этот забавный аспект провинциальной языковой политики в совершенно другом ключе. Смотрят они на это сквозь историческую призму, которая, как увеличительное стекло, фокусирует почти все, что можно на одном фундаментальном факте, крайне неприятном для франкоязычных канадцев. Заключается он в том, что в 1759 году Новая Франция попала в полную зависимость от Британской Империи, проиграв эпохальное сражение, известное как Битва на Абрахамовых Равнинах. Факт этот повлек за собой бесчисленные следствия, в том числе острую лингвистическую чувствительность квебекских франкофонов и девиз провинции «Je me souviens», что переводе означает «Я помню». Возможно, это первая французская фраза, которую учат посещающие Квебек туристы, не имевшие отношения к чему-либо французскому до этого – на всех номерах автомобилей в этой провинции слова эти выгравированы так, что их невозможно не заметить.
Взаимоотношения Англии и Франции исторически представляют из себя почти что сплошной вооруженный конфликт за исключением, может быть, последней сотни лет. С тех пор как войска Вильгельма Завоевателя (известного также как Вильгельм Бастард) в далеком 1066 году сокрушили силы англосаксов в битве при Гастингсе, мир между этими двумя государствами напоминает своей редкостью нечастые проблески солнца в однообразном дожде ванкуверской осени. Почти всегда в этих конфликтах победившей стороной выходила Англия, за исключением той самой битвы при Гастингсе, но, строго говоря, Вильгельм и его воинство были далеко не французами, а суровыми скандинавскими викингами, сумевшими за сто лет до эпохальной экспедиции через Ла-Манш отобрать у короля Франции целую провинцию, чье название до сих пор отражает ее варяжское прошлое – Нормандия.
С открытием Нового Света конфликты стали активно охватывать и колониальные владения. В Америке Франция, имея очень много – не считая Квебека это были полуостров Новая Шотландия и тогда гигантская Луизиана – в результате потеряла все, уступив все свои владения Британской Империи и США. Причем Луизиана была продана подобно тому, как Россия продала Аляску. Все эти события, судя по всему, оставили такой неизгладимый след в коллективном бессознательном квебекуа, что в 1977 году это привело к созданию любопытного законодательного акта, известного как «Билл 101», который фактически законсервировал французский язык в этой части Северной Америки.
Много лет назад, когда я только приехал в Канаду, я первое время работал в одном фаст-фуде, пока брал курсы в колледже. Мыл посуду, стоял за кассой, в общем, ничего замысловатого. У одной моей коллеги, такой же иммигрантки, как и я, только с Филиппин, как-то появился ухажер. Звали его Жан Франсуа, и был он из Квебека. Однажды я с ним общался. После десяти минут диалога я перестал верить в то, что он родом из Канады, поскольку мой, что называется, broken English был гораздо лучше его английского. Но потом пришла филиппинка и подтвердила, что он действительно из Канады, просто он вырос в одном из тех небольших городков, замечательных тем, что кроме святости в названии английский язык там был такой же экзотикой, как, скажем, суахили в Урюпинске. Однако самое интересное было другое. Причина, по которой Жан Франсуа приехал в Ванкувер, была именно в том, что он страстно хотел выучить английский. И поэтому он уехал из Квебека как можно более далеко, на самый край света, туда, где дальше только необъятный Тихий Океан. Филиппинка, конечно же, думала, что приехал он в Ванкувер ради нее, в чем ее разубеждать, разумеется, никто не собирался. Впрочем, Жан Франсуа в этом смысле убил двух зайцев – и английский стал учить как следует, и невесту нашел. Насколько продуктивно было их общение, трудно сказать, поскольку Жан Франсуа не говорил на тагалоге, а филиппинка – на французском. Но, возможно, скудному английскому в их отношениях благоприятствовал фактор иногда характеризуемый как International Language of Love.
Другая моя знакомая, Оливия, родом из Монреаля, блестяще владеет как английским, так и французским. Она постарше, и школу заканчивала до 1977 года, когда был принят это самый «билл 101».
– Тогда была доступной отличная система в школе. Год на французском, следующий на английском, потом опять на французском. И так вся школа. К выпускному вечеру все говорили как на родном, и на английском, и на французском. Эту систему упразднили после 1977. После этого я уехала в Британскую Колумбию.
Оливия весьма преуспевающий менеджер в одной из канадских компаний, производящей изделия из пластика. Бывает, что ее родной французский (при том, что корни у нее ирландские) приходится весьма кстати, когда надо общаться с клиентами из того же Квебек Сити.
– И когда я сказала своему боссу, что собираюсь покинуть Монреаль, потому что хочу, чтобы мои дети знали английский, он ответил, что он уезжать не собирается. Причем умнейший был человек! Я поинтересовалась тогда, готов ли он к тому, что после средней школы его дети смогут работать только в Квебеке. И знаешь что он мне ответил? У меня челюсть отпала! Он мне сказал, что «Квебек – он достаточно большой».
«Билл 101», в числе прочего, жестко регулирует лингвистические правила начального и среднего образования в государственных школах (частные школы – это другой вопрос). В класс с английским преподаванием ребенок может пойти только в том случае, если один из родителей оканчивал школу с английским преподаванием в Канаде. Если в других странах – не пойдет. Поэтому львиная часть учеников учится на французском, изучая английский лишь как иностранный язык, что в контексте лингвистических реалий Северной Америки выглядит своего рода парадоксом.
Еще одно уникальное порождение этого билла – создание так называемой языковой инспекции, в народе именуемой языковой полицией. Сотрудники этой организации следят за тем, чтобы французский оставался доминирующим языком в Квебеке. Для этого существует масса правил и регламентов, касающихся, в том числе, масс медиа и наружной рекламы. Бороться инспекторам приходится в основном с агрессией языка английского, но бывает, что под раздачу попадают и другие языки, иногда практически родственные французскому.
Пребывание в Квебек Сити убедило меня в одном – ребенка надо посылать в классы French immersion совершенно безотлагательно, благо дело они вполне себе доступны в общеобразовательных школах в Британской Колумбии.
– Я тебе точно говорю, – сказал я сыну утром следующего дня за чашкой чая и круассаном в квебекском кафе, – в следующий раз в Квебек мы приедем только если ты сможешь поддержать беседу по-французски.
– А он трудный, французский язык?
– А я знаю? Ты же будешь учить! Я думаю, не труднее русского, правда, спеллинг, говорят, зубодробительный.
– Папа, купи мне тогда абрикотер, – сказал мне ребенок, показывая на плюшку в витрине этого кафе.
Я вытащил кошелек и дал ему десятку.
– Иди купи. И маме что-нибудь возьми.
– Мерси боку, – вдруг отчетливо сказал мне сын и убежал к кассе.
«Ну вот, процесс пошел», – тщеславно подумал я, отпивая свой горячий чай и разглядывая «француженок», звонко цокающих каблуками по мокрой брусчатке старого города в это свежее утро.
КРЕПОСТЬ
Меня с детства завораживали сооружения средневековой архитектуры, с которыми я был знаком практически исключительно по фотографиям и иллюстрациям в книгах и по тем бутафорским декорациям в исторических драмах, что, бывало, крутили в советских кинотеатрах. В Кыргызстане ввиду ряда социокультурных причин (главная из которых – исторический номадизм населения) памятников средневековой архитектуры нет, за исключением башни Бурана, сиротливо торчащей среди однообразной безлесой равнины.
Позже, когда появились возможности посещать те уголки планеты, где в Средневековье народ уже не так активно кочевал и посвящал больше времени архитектурному зодчеству, я смог воочию соприкоснуться с разного рода готическими соборами и оборонными сооружениями. Но если культовые здания вроде церквей и соборов были по большей части в неплохом состоянии, то вот замки и крепости почти всегда представляли из себя изрядно потрепанные временем руины. И поэтому, когда утром следующего дня после лингвистических приключений мы пришли на ту же улицу Святого Жана и увидели прекрасно сохранившийся крепостной вал с башнями и бойницами для стрельбы, я понял, что в этой части Квебек Сити я смогу ментально окунуться в славное прошлое Новой Франции по-настоящему.
Люди знающие утверждают, что форт Квебек Сити – единственная в Северной Америке сохранившаяся в практически первозданном виде каменная крепость. Если это так, то сохранился он и вправду великолепно, никаких разрушений от английских или индейских атак на нем нет в принципе. Хотя вполне возможно, что поддерживают его в таком безупречном состоянии преднамеренно. Оно и понятно – старинный форт с его кривыми мощеными улочками внутри, что горбатятся при подходах к реке Святого Лаврентия, просто колоссальный центр гравитации для туристов, валом валящих в Квебек Сити летом. Туристов бывает так много, что за крепостной стеной по вечерам запрещено движение автотранспорта.
Вдоль улочек внутри форта находится множество ресторанчиков и бутиков, торгующих всяким туристическим скарбом, включая даже джерси и майки давно ушедшей в историю квебекской хоккейной команды Quebec Nordiques (Квебек Нордикс). Факт этот прекрасно укладывается в квебекский девиз “Je me souviens” как еще один серьезный повод поностальгировать по временам былого величия. Одно из старых крепостного вида зданий конвертировано в гостиницу, носящую имя губернатора Новой Франции из далекого 17 века Луи Фронтенака. Гостиница эта так и называется – Шато Фронтенак и, по слухам, является самой фотографируемой гостиницей в мире (как это, интересно, проверяли?). Гостиница может похвастать списком именитых постояльцев, среди которых были как Уинстон Черчилль, так и Франклин Рузвельт. В напыщенно-помпезном вестибюле можно увидеть портреты маслом разного рода политических и религиозных (что иногда одно и то же) деятелей Квебека со времен самого Фронтенака. Гостиница большая и интересная со всех точек зрения, но сама постройка довольно старая, и впечатление некоторой затхлости все же остается после прогулок по ее бесконечным коридорам. Но затхлость затхлости рознь – та, что в Шато Фронтенак лишь подчеркивает ту богатую историческую атмосферу, что окутывает квебекский бастион словно осенний туман залив Баррард в Ванкувере.
Если идти от этого шато к реке, можно выйти к крепостному валу, ощетинившемуся пушками эпохи Фронтенака. Пушки эти грозно зияют жерлами в сторону реки; аккуратные кучки ядер лежат неподалеку, подчеркивая серьезность укрепления. В далеком 1690 году англичане как-то раз пытались взять Квебек. Экспедиционный корпус на кораблях поднялся по реке Святого Лаврентия к стенам города, и Фронтенаку был предложен ультиматум о сдаче города. Ответ губернатора английскому парламентарию вошел в анналы квебекской истории: «У меня нет другого ответа вашему генералу кроме как из жерл моих орудий!» – по-французски витиевато, но решительно прокомментировал Фронтенак предложение о капитуляции. В последовавшем сражении французы одержали победу, и англичане вынуждены были отступить к себе, в Новую Англию, бросив артиллерию. Фронтенак отстоял независимость Новой Франции на следующие 69 лет, пока на арену не вышел знаменитый английский полководец Джеймс Вулф. Орудия хранят славу французской победы и при этом используются совсем не по назначению многочисленными посетителями бастиона (что, возможно, к лучшему) – стволы этих пушек густо усыпаны написанными сообщениями из куда более современной эпохи. Разглядывая их, я вспомнил строчки Высоцкого из песенки про Париж. Квебек Сити – он, конечно, не Париж, а стволы орудий не общественные туалеты, но размашистую надпись, нацарапанную на черном металле по-русски «Женя был тут» не увидеть было невозможно.
Крепостная стена, башни и все остальные архитектурные элементы форта, которым я даже не знаю названия, сохранились в исключительно хорошем состоянии. Возможно, квебекское правительство регулярно обновляет и ремонтирует всю эту каменную линию укреплений (на деньги остальной Канады, язвительно добавили бы мои некоторые англоязычные друзья). Если это так, то мотивы его вполне понятны (туристические доллары) и надо признать, что работу по этой части они делают просто великолепно. Прогуляться по стене, посмотреть на виды, открывающиеся с нее на реку и, с позволения сказать, «подол», где расположены деловой центр города и монументальное здание квебекского парламента – одно удовольствие. Все очень чисто, иногда, конечно же, попадется пара пустых пивных банок, но так сезон отпусков ведь. Влюбленные парочки, романтично шляющиеся по стенам или сидящие на травке (которая тоже в отличном состоянии) у башен, тоже не редкость. Последнее наводит на мысли о том, как серьезно трансформировалось предназначение форта из чисто милитаристкого объекта в романтический променад.
В эти дни в Квебек Сити проходил какой-то музыкальный фестиваль, и травяные скаты, прилегающие к крепостной стене с внутренней стороны, использовались как своего рода амфитеатр для зрителей во время многочисленных перформансов исполнителей самых разных жанров. Одно из таких музыкальных представлений мне особенно запомнилось. Некая труппа, заехавшая на фестиваль аж из самой Франции, показала загадочное шоу, охарактеризованное в программке как «огненный перформанс, бросающий вызов гравитации». Группа мужчин, одетых с головы до пят в черное, как монахи-доминиканцы, действительно несколько таинственным образом передвигались по арене, как будто бы скользя на электромагнитной подушке, а не вышагивая конечностями, как простые смертные. С ними была веселая седовласая бабулька, передвигавшаяся таким же образом. Но если у мужчин в руках были разные музыкальные инструменты, какие-то лютни, трубы и барабаны, то бабулька лихо вращала двумя шлангами, из которых, как из автогена, время от времени со зловещим шипением выскакивали языки пламени. У мужчин из-за спин торчали металлические трубки, возвышающиеся над макушкой на добрый метр. Маневрируя по арене в самых разных конфигурациях, мужчины пели, аккомпанируя себе на инструментах. Бабулькина роль не была до конца понятной. Она была то ли дирижером, то ли надсмотрщиком, сгонявшим иногда расползавшихся мужиков ближе к центру арены. И вдруг бабулька врубила автоген на полную мощь и стала зажигать эти самые торчащие трубки над головами у мужчин. Через минуту-другую вызов гравитации музыканты эти стали бросать действительно огненный – у каждого над головой полыхал слегка коптящий черным факел. Мистические песнопения этой труппы были одновременно схожи по характеру с церковными и с композициями одно время популярной «Энигмы». Пели они, видимо, по-французски, но поскольку французского я не знаю, то иногда мне казалось, что так, должно быть, звучит латынь (которой я тоже не знаю). Их бесшумные скользящие перемещения по сцене с полыхающим над головами пламенем вкупе с мистической музыкой и вокалом создавали атмосферу полнейшего сюрреализма. И в этот теплый летний вечер зрителям, густо усыпавшим травяной амфитеатр у крепостной стены, сюрреализм этот был весьма по душе – труппа сорвала шквал аплодисментов. Должен признаться, что среди рукоплещущих был и я – где бы еще я приобщился к такому вот бесплатному высокопрофессиональному сюрреализму, кроме как тут, в Квебек Сити на летнем фестивале под открытым небом? Культура в массы в этой старой крепости неслась мощным селевым потоком, и я был рад оказаться им поглощенным, пусть даже без знания языка Гюго и Мопассана.
Летом в Квебеке совсем неплохо – тепло и солнечно, но не жарко. Единственная сложность – высокая влажность. Возможно, это вопрос привычки. У нас на западном побережье влажности практически нет, хотя Ванкувер расположен прямо на берегу океана. Предыдущие уголки планеты, где я жил до того как стал «белой акации – цветком эмиграции», тоже были обделены влажностью: ни в Средней Азии, ни в азиатской части России соприкасаться с этим климатическим явлением не приходилось. Тут же, выходя на улицу, надо было быть готовым к тому, что минут через десять все тело покрывалось противной липкой испариной, причем вне зависимости от времени суток. Пережить это было можно, но привыкнуть к этому как-то не удалось. И, похоже, я был единственный, кто вообще обращал на это внимание – всем остальным влажность была глубоко без разницы.
Но это летом. А зимой, если верить киберпространству и очевидцам, Квебек берет в прочные оковы настоящая сибирская стужа, и город покрывается толстым одеялом снега. И длится эта зима едва ли не так же долго, как где-нибудь в Барабинске. Оттого, видимо, и едут пожилые квебекуа в Ванкувер на пенсию, где зимы практически нет (хотя снега в горах полно). Мой приятель Пьер, один из таких вот пенсионеров, уже много лет живущий со мной по соседству, сказал мне как-то раз, что в Квебеке популярно стихотворение известного поэта-франкофона, называющееся (мой вольный перевод) «Имя моей страны – зима» (Mon pays ce n’est pas un pays, c’est l’hiver). Быстрый поиск в сети подтвердил слова Пьера. Поэта зовут Жиль Виньо (Gilles Vigneault) и знаменит он не только стихами, а также шансонами и непоколебимой политической позицией по поводу квебекского суверенитета. Снег, надо сказать, раздражал многих франкофонов, причем некоторые из них проживали во Франции и знать не хотели припорошенного снежком Квебека. Самый, пожалуй что, известный среди них был Вольтер, одна из культовых фигур французской философии и публицистики. В 1757 году, когда Англия и Франция в очередной раз вступили в военный конфликт из-за колоний Нового Света, Вольтер прокомментировал это обострение отношений как «войну из-за нескольких арпанов снега». Обделен в те времена был Квебек не только любовью обитателей метрополии, но даже (еще не метрической!) системой мер – по неясным причинам мера площади арпан (arpent) в Новой Франции была меньше, чем во Франции старой (квадрат со стороной в 200 «королевских стоп» против 220).
Но, даже несмотря на изнуряющую духоту, бродить по улочкам старого города внутри крепости – одно удовольствие. По утрам, когда народу было еще совсем немного, а большая часть заведений была еще не открыта, мы с семьей и друзьями неторопливо топали по этой серой и неровной брусчатке в одну забегаловку, где предлагалось много свежей выпечки и кофе. Заходя туда, можно было захмелеть от одуряющего запаха только что вынутых из печи круассанов и багетов. Я никогда не был во Франции, но всякий раз, заходя в это кафе, мне казалось, что именно так, должно быть, выглядят и пахнут буланжери где-нибудь в Париже или Клермон-Ферране. Колоритные месье, сидя на улице перед входом, с важным видом листали Le Monde. Худосочные дамы в обтягивающих платьях и с безупречным макияжем томно потягивали кофе. Работники забегаловки в высоких поварских колпаках грациозно шустрили по всему пространству заведения. Казалось, еще немного – и в кафе зайдут Анри Матисс и Поль Сезанн.
Чтобы чего-нибудь купить в этом кафе, надо постоять в очереди. Очередь эта формируется в силу двух причин. Во-первых, кафе очень популярно, и народу в нем всегда много. Во-вторых, индустрия сервиса в Квебеке очень нетороплива по сравнению с англоязычной Америкой. Вначале это меня несколько озадачивало, но потом стало понятным, что неторопливость эта вовсе даже не из-за того, что бизнесмены не хотят делать деньги; она скорее связана с квебекской ментальностью. Ментальность эта очень отличается от англофонской, и сами квебекуа делают все, чтобы она не была загрязнена вкраплениями извне. Беречь такую ментальность приходится с издержками, одна из которых – недополученная норма прибыли в бизнесе.
Подойдя к кассе, можно оказаться ошарашенным фактом того, что кафе кроме кофе, чая и других горячих напитков предлагает также и пиво – пивной агрегат с тремя рукоятками (на одной из которых написано Stella Artois) стоит прямо у кассы. Сочетание пива и свежих круассанов выглядело странным гастрономическим мезальянсом, а по ванкуверским меркам оно вообще немыслимо. Мало кому из посетителей приходило в голову брать пиво по утрам, но, по крайней мере, возможность эта была всегда под рукой. Пиво в Квебеке, как тот праздничный Париж – всегда с тобой; дистрибуция алкоголя тут не монополизирована государством, как в Британской Колумбии или, скажем, Массачусетсе. Вина кафе уже не предлагало, но вино, а точнее его производство – это одно из обстоятельств, подчеркивающих глубокую разницу между колонией и метрополией. Если подумать о Франции, то в ассоциативном ряду обязательно всплывет французское вино – бордо, шампанское, бургундское и т.п. Вино и Франция почти что как народ и партия в советское время – настолько неразрывны, что даже названия многих сортов винограда (каберне, мерло и т.п.) имеют французское происхождение, перекочевав при этом во многие другие языки почти без изменений. То же самое нельзя сказать о Квебеке – тут не делают вина. Скорее всего потому, что суровый климат не дает возможности выращивать виноград. Так что квебекские франкофоны вынуждены пить вина из других уголков планеты, один из которых – Британская Колумбия. Это странная ирония от Бахуса, что в Британской Колумбии, оплоте англоцентризма в Северной Америке, отлично растет виноград и делают знаменитое на весь мир шардонне, а в Квебеке своего вина нет. В Старом Свете ситуация ровно обратная.
А еще бывает, что в кафе заходит шансонье в тельняшке и берете. Он взбирается на стул в самом центре помещения и поет шансоны, аккомпанируя себе на аккордеоне. Посетители закусывают горячими плюшками и слушают себе песнопения этого трубадура на французском языке, а дети бросают в шапку шансонье монетку-другую. Но делают это не все. Некоторые «измученные нарзаном» граждане предпочитают глядеть в окно, завороженно рассматривая фланирующих по улице Святого Жана квебекских мадемуазелей, большинство из которых словно только что сошли с рекламных страниц «Космополитена» или «Редбук».
«ДОЧЕРИ КОРОЛЯ» И МОНМОРЕНСИ
В семнадцатом веке жизнь в Квебеке не казалась медом даже привыкшим к невзгодам вояджерам, добывавшим бобра и прокладывавшим торговые пути по рекам Новой Франции. Сам Квебек Сити был брошен жителями буквально через год после основания из-за суровых климатических условий и агрессивных аборигенов. Но упрямые колонисты вернулись и продолжили освоение (аборигены частенько используют другой термин) провинции, несмотря на бесчисленные арпаны снега зимой. Если походить по старому городу внутри форта, а потом выйти к зданию парламента, то можно проследить всю историю Квебека со времен Жака Картье и до 20-го века в жанре скульптуры главных действующих лиц (многие из которых служители культа) с поясняющими табличками. Невзгод и лишений у колонистов было предостаточно, но одно их них было особенно удручающим, а именно колоссальный дефицит женщин фертильного возраста.
Это резко контрастировало с положением дел в новоанглийских колониях. В Новой Англии, перманентном в то время сопернике, население росло куда более бурно, что не могло не вызывать глубокой озабоченности французского королевского двора. И поэтому монархом в Париже было принято решение о запуске программы переселения молодых женщин из старой Франции во Францию Новую. Программа получила по-французски пышное название Filles du Roi или «Дочери Короля» в переводе.
Встал вопрос, а кого можно было бы подписать под эту программу неравноценной релокации? Кто в здравом уме променяет климатически теплый, экономически развитый Париж с его насыщенной культурной жизнью на скованный стужей Квебек? Ответ на этот вопрос был найден довольно быстро – в Квебек решено было отправить женщин из наиболее уязвимых и незащищенных слоев общества. И больше всего таковых нашлось в сиротских приютах и в домах для умалишенных, которые в те времена частенько располагались под одной крышей. И, вопреки расхожему мнению, среди переселенок практически не было представительниц древнейшей профессии, что выглядит вполне разумным с их стороны – несмотря на то, что мужчин в Квебеке хватало, вряд ли они могли тягаться своей финансовой мощью с теми, кто составлял их клиентуру в Париже.
Жизнь в сиротских приютах в Париже в семнадцатом веке была тяжкой и голодной. Бедным сиротам там давали навыки ремесел и, конечно же, религиозное воспитание. Так что к незащищенности кандидаток на переселение интригански добавлялся резон о том, что выжить и родить им в Квебеке будет проще, чем другим. И поплыли французские суда в Новый Свет с невестами – голодными сиротами и душевнобольными. И продолжалось так почти десять лет, пока квебекский губернатор не отрапортовал, что подушевой баланс с Новой Англией стал выравниваться.
По некоторым данным, в Квебеке современном (и отчасти в Америке) большая часть франкоязычного населения ведет свою родословную именно от этих обездоленных «дочерей короля», столь безжалостно отправленных в североамериканскую ссылку суровым монархом. Среди их прямых потомков есть граждане достаточно известные, такие, например, как грозная Хиллари Клинтон (супруга бывшего президента США Билла Клинтона) или голливудская дива Анджелина Джоли.
Сидя у окна этого квебекского кафе и глазея на квебекских дам, неторопливо дефилирующих по мостовой, я никак не мог отделаться от назойливой мысли, что все эти femme fatales произошли от наиболее обездоленных француженок, которых корона смогла найти и подписать на эмиграцию в то время. Никто из них не был похож на Хиллари Клинтон или Джоли, но все они приковывали внимание мужчин, причем особенно тех, что были из той самой Новой Англии (друзья, с которыми я путешествовал). Квебек словно мстил за исторические обиды этим новоанглийским мужикам, щеголяя привлекательностью своих дам в давно взятой англичанами цитадели. Факт того, что мужики эти были уже давно связаны узами брака, только добавлял горечи.
Возникает вопрос, а можно ли выделить некий собирательный образ современной квебекской девушки? Нет сомнений в том, что ответ на него будет глубоко субъективным, грубо говоря, сколько мужиков, столько и мнений. Но на мой неискушенный взгляд наиболее близок к нему образ советской актрисы Натальи Варлей, особенно в том виде, в котором она запечатлена в бессмертной комедии Гайдая «Кавказ-ская пленница». Пересматривая этот старый фильм и глядя на комсомолку Нину (героиню Варлей), всякий раз казалось, что вместо фразы на русском «Что вы делаете, Шурик?», она заговорит по-французски и лукаво спросит что-нибудь типа «Любите ли вы Брамса?».1
– И когда вы увидите знак, на котором написано Arret2 , вам нужно будет повернуть направо…
Субтильная квебекская блондинка с пышными локонами, как бы между прочим ниспадавшими на ее хрупкие обнаженные плечи, довольно пространно объясняла мне и моему новоанглийскому другу как проехать к еще одной достопримечательности Квебека, водопаду Монморенси (Montmorency). Ее очаровательный акцент вызывал легкое умиление и страстное желание произнести хоть что-нибудь по-французски. Она даже извлекла откуда-то лист бумаги и ручку и нарисовала схему. Взяв эту схему и сказав девушке уже выученное нами merci, мы направились к машине.
– Ну что, встречаемся у шлагбаума? – спросил я.
– У какого шлагбаума? – не понял меня друг.
– Того шлагбаума, где продают билеты на проезд к водопаду.
– А там еще и билеты нужны? – удивился он.
– Ты вообще слушал, что нам мадемуазель говорила? – сказал я и, поняв в чем дело, не смог сдержать смеха.
Мой новоанглийский приятель, вовсю пожирая очами эту субтильную девушку-квебекуа, совершенно не воспринимал транслируемую ею информацию. Выручил GPS, уверенно приведший нас к нужному месту. Мы ехали по живописному хайвею вдоль просторов реки Святого Лаврентия. Однако заслуживающие внимания виды этой реки ждали нас впереди. «Святость» улиц на традиционно зеленых информационных щитах вдоль хайвея разбавлялась порою именами ересиархов от науки и техники, таких как Эйнштейн и Эдисон. Чайки, парящие вдоль берега, выглядели так же, как и в Ванкувере. Через двадцать минут мы были у подножия водопада Монморенси.
Водопад этот не такой необъятный в ширину, как самый большой на этом континенте Ниагарский, однако он выше Ниагарского на целых тридцать метров. Назван он в честь королевского наместника герцога де Монморенси, представлявшего французский двор в Квебеке когда-то в начале семнадцатого века. От туристической пристройки с традиционным сувенирным магазинчиком и кафе непосредственно к водопаду ведет довольно длинная тропинка (километра полтора), которую туристические массы осиливают с легкостью и энтузиазмом. По мере приближения к нему постепенно нарастает гул многих тонн воды, обрушивающихся с высоты в 84 метра на докембрийский канадский щит. Нарастает он до такой степени, что прямо у водопада надо кричать друг другу, чтобы хоть что-нибудь разобрать. Кроме этого, мельчайшая водная пыль делает мокрым все, что повернуто фасадом к водопаду. Это создает неудобства тем, кто носит очки – за радужными разводами воды все становится нечетким и узорчатым, как в детском калейдоскопе.
Сняв очки, я оглядел себя, семью и друзей. Все были мокрые и довольные.
– Папа, а теперь туда! – прокричал ребенок и показал на длиннющую лестницу, прилепившуюся к практически вертикальному подъему недалеко от водопада. Над самим водопадом хрупко провисал подвесной мостик, на котором можно было видеть очертания людей. Стало очевидным, что нелегкого восхождения по бесчисленным деревянным ступенькам избежать не удастся – ребенок бодро взял в карьер, прыгая через ступеньку.
– Погоди, малыш, мама не успевает!
Мы, пыхтя как загнанные лошади, потопали вверх. Грохот водопада отчего-то звучал успокаивающе. На небольших смотровых площадках через каждые два-три пролета ступенек можно было передохнуть и оглядеться. И с каждым разом вид на просторы реки Святого Лаврентия становился все более величественным, почти что инстинктивно заставляющим хвататься за старую «мыльницу» Canon, даже не переводя дух.
Минут через двадцать пять мы были на вершине, но надо было сделать еще приличный крюк, чтобы подойти к подвесному мостику. Тропа к мостику проходила через большой фруктовый сад с детской площадкой и большим информационным щитом на обоих языках, рассказывающим о том, что именно в этом месте в далеком 1759 генерал Джеймс Вулф предпринял первую и безуспешную попытку сделать высадку английского десанта для атаки на Квебек Сити. Атака была отбита силами французского генерала Монкальма; Вулф потерял 440 человек. Глядя вниз на реку и практически отвесный склон в почти что сотню метров высотой, становится понятным, что солдат в английской армии 18 века совершенно не жалели. Но при этом, конечно же, вызывает определенное уважение настойчивость генерала Вулфа, который повторил абсолютно такой же маневр в другом месте вблизи Квебек Сити, на Абрахамовых Равнинах, и смог добиться своего. Монкальм был полностью убежден в том, что скалы у Абрахамовых Равнин совершенно неприступны (тут, на Монморенси, можно предположить, что полагал он это небезосновательно), и был не готов к атаке. В конце концов две армии сошлись в кровавой мясорубке, и англичане овладели Новой Францией. Ни Вулф, ни Монкальм не дожили до внесения окончательной ясности в обновленную карту колониальных владений – и тот, и другой пали смертью храбрых на этом поле, защищая интересы своих монархий.
Пройдя через небольшой перелесок, мы вышли на подвесной мостик. Расположен он прямо над обрывом, так что если смотреть в одну сторону, то видны кипящие буруны падающих потоков, а с другой стороны картина абсолютно иная – гладкая поверхность неторопливо текущей ровным зеленоватым полотном воды коварно создавала иллюзию полнейшей безмятежности. Местность просматривалась великолепно, были отлично видны и другой берег, и даже стены квебекской цитадели в мутной дымке на горизонте. С такой позиции увидеть приближающийся английский флот не составило бы большого труда даже без подзорной трубы. Мостик был усыпан туристами всех мастей, исступленно щелкающими фотоаппаратами. Траффик туристов по обе стороны водопада был довольно серьезным. Там, где раньше алгонкины били бобра и вступали в кровавые схватки с ирокезами, а чуть позже французы и англичане палили друг в друга из мушкетов, теперь все было довольно мирно – гул водопада нарушали лишь стрекотание фотокамер и негромкая речь на разных языках.
И, конечно же, не обошлось без уже привычной квебекской святости. На голубых будках многочисленных портативных туалетов вокруг подвесного мостика гордо сверкала надпись «Святой Ромуальд». Оставалось непонятным, было ли это название компании или же персона Святого Ромуальда каким-то образом инспирировала владельцев голубых кабинок. Святой Ромуальд – фигура в истории весьма колоритная. Однажды он смог убедить венецианского дожа (дож – титул в Венеции, эквивалентный королевскому) бросить все и удалиться в каталонский монастырь, чтобы посвятить себя молитвам и аскезе. Подобные факты из жизни святого как-то не вязались с такой прозаичной вещью как туалет. Черточки над «t» были расставлены при разглядывании карты на пути обратно – имя святого носил один из пригородов Квебек Сити, откуда, возможно, и привезли эти туалеты для удобства туристов на Монморенси.
РАЗНООБРАЗИЕ
Пребывание в Квебеке, части Канады, в которой чувствуешь себя как за границей, заставляют по-новому взглянуть на привычные нюансы жизни в Британской Колумбии. Скажем, в моей провинции довольно высокие налоги. При оплате трапезы в ресторане надо прибавить к цене пять процентов (не считая чаевых). В Квебеке же к цене в ресторане надо прибавить уже пятнадцать процентов: совокупный налог на ресторанный сервис там в три раза выше. Так что всем, кто бурчит on этому поводу (сохраняя при этом финансовую способность к посещению ресторанов), нужно просто съездить в Квебек и, что называется, почувствовать разницу.
С другой стороны, в Квебеке более развиты программы для интеграции иммигрантов в франкофонское общество по сравнению с Британской Колумбией (это, правда, начинает и у нас меняться в лучшую сторону). Иногда это доходит до такого радикализма, что я одно время даже не верил в то, что такое возможно. Например, еще несколько лет назад в Монреале вновь прибывшим иммигрантам платили за посещение курсов французского языка. Это я знаю из первых рук, от девушки, которая посещала такие курсы.
Но в целом Квебек и остальная Канада как вода и масло, налитые в одну емкость – они могут быть сколь угодно близко друг к другу, но при этом не будут смешиваться в одно целое. Англоязычная Канада, она вроде как и готова слиться в экстазе с франкоязычными соотечественниками, да вот последние как-то не дают этому ходу. В англоязычном мире принято смотреть на это со скепсисом и усмешками (повод к которым порою дает языковая полиция Квебека); в мире квебекуа все это воспринимается по-другому – как будто бы гордые квебекцы в осаде, но при этом не сдаются, несмотря на численное превосходство противника, словно команда крейсера «Варяг».
В старом фильме «Робин Гуд: Принц Воров» попавший волею судеб в Англию мавр Азим как-то раз беседует с ребенком, который спрашивает его, отчего тот такой смуглый. Азим отвечает ему: потому, что Аллах любит большое разнообразие. Ответ Азима не может не вспомниться при прогулках по стенам квебекского бастиона или посещениях квебекских кафе.
Канада очень разнообразна. Разнообразна географически – тут есть горы и равнины, леса и прерии, тундра и тайга. Есть даже своя пустыня к югу от городка Оливер в Британской Колумбии, где растут кактусы и водятся гремучие змеи. Разнообразна экономически, от нефтяных песков и газовых скважин до технологически передовых Бомбардье и Блэкберри (у последнего, правда, на данный момент нешуточные проблемы). В Квебеке же разнообразие выходит на социальный и лингвистический уровень, уходя при этом корнями в непростую, а местами и трагическую историю Новой Франции.
Это, конечно же, не означает, что разнообразие культур в стране исчерпывается лишь англо-канадской и квебекской, о нет – если пройтись по ванкуверскому Чайна-тауну или по улицам с паджабскими кондитерскими или закусить мусакой на греческом фестивале, то станет очевидным, что разнообразных культур в Канаде пруд пруди. Но две основополагающие культуры Канады, английская и французская, две гигантские культурные и лингвистические глыбы – это то, на чем держится все остальное. Эти два столпа обеспечивают канадский «плавильный котел», двуликий, как древнеримский Янус.
Такая государственная дихотомия порождает свои сложности, о которых знают все, однако в этом есть и свои преимущества. Это особенно очевидно в Квебек Сити, где запросто можно получить море новых впечатлений, большинство из которых положительные. В Канаде наличие двух основных культур обогащает друг друга несмотря на все шероховатости и даже создает рабочие места для, скажем, той же языковой полиции в Квебеке или орд корпоративных переводчиков (все продукты в Канаде обязаны сопровождаться описанием на обоих языках). Канадская жизнь без Квебека была бы намного скучнее. Сепаратизм в Квебеке не такой острый, каким он был еще пару десятилетий назад, однако он продолжает тлеть тихим пламенем. Апологеты квебекского суверенитета искренне верят в то, что жить станет лучше и веселее, если Квебек станет самостоятельным государством на североамериканском континенте. Многие из тех, кто пережил дезинтеграцию Советского Союза, могут в этом серьезно усомниться, поскольку, как показал коллапс этой империи, жить после распада стало хуже всем, хотя и в разной степени.
Мой друг Саид, специалист по эволюционной биологии, рассказывал мне как-то раз об эволюционных преимуществах полового размножения по сравнению с бесполым. В бесполом размножении главная проблема в том, что все особи в популяции абсолютно идентичны, в то время как при размножении половом наличие двух исходных генетических наборов усиливается неизбежными мутациями, что очень часто позволяет справляться с угрозами извне более эффективно. Скажем, если какая-то неведомая болезнь поразит популяцию, где размножение бесполое, велик шанс, что вся она исчезнет, поскольку все организмы одинаково бессильны. Такая же угроза менее страшна там, где размножение половое. Яркий пример из истории – Черная Смерть в Англии, эпидемия бубонной чумы, выкосившая едва ли не половину населения страны. Однако ввиду мутаций часть населения смогла выжить. У этого события, фундаментально обусловленного половым размножением человека как вида, бесчисленные социальные следствия, наиболее известные из которых Индустриальная Революция и парламентаризм. Рассматривая две культурные доминанты Канады, трудно не удержаться и не вспомнить об этом в метафорическом ключе. Англоканадцы и франкофоны, как два генетических набора с бесконечными мутациями, обеспечивают более жизнеспособную страну как в культурном, так и в социальном плане. В этом смысле, как бы парадоксально это не звучало, я готов поддерживать пресловутый «Билл 101» и голосовать за «Блок Квебекуа»3. Мне очень нравится Квебек, хотя при этом понятно, что вряд ли я стану там когда-нибудь своим, если не выучу французский так, как я уже говорю по-английски. Почти так же, как когда-то в Кыргызстане. Оба начинаются на «К», впрочем, как и Канада. Мой удел – любить и Квебек, и Кыргызстан издалека, находясь в англоязычной ойкумене.
После возвращения к себе в Британскую Колумбию, одним дождливым утром я проснулся и несколько мгновений после пробуждения, когда сознание еще пребывает в странном пограничье между реальностью и сном, совершенно четко и уверенно подумал, что сейчас я возьму семью и пойду в то самое кафе в центре старого города, где меня уже ждут мои новоанглийские друзья. И что я возьму абрикотер и бомбейский чай и буду сидеть у окна, глядя на узкую улочку Сен Жан со свежеполитой мостовой, на щеголеватых туристов и худеньких, безупречно накрашенных квебекских девчонок, вышагивающих по брусчатке. Буду слышать щебет детей и бурчание новоанглийских мужчин, и будет так хорошо!
Через мгновение реальность вытеснила сон. «Je me souviens» – отчетливо произнес я на языке, которого не знаю, и отправился чистить зубы.
1 «Любите ли вы Брамса?» – роман о любви французской писательницы Франсуазы Саган.
2 Arret – «Стоп» по-французски.
3 «Блок Квебекуа» (Bloc Quebecois) – федеральная
политическая партия Канады, ставящая своей целью защиту интересов Квебека.
