(ВЛАДИМИР НАБОКОВ – ГАЙТО ГАЗДАНОВ)
* «Solus Rex» (лат.) – одинокий король, название
незавершенного романа В. Сирина – Набокова
Предлагаемое в настоящей статье сопоставление творчества В. Набокова и Г. Газданова отнюдь не случайно, оно имеет свою довольно продолжительную историю в литературной критике. Русская зарубежная критика неизменно и постоянно сравнивала их каждое новое произведение, отмечая те или иные присущие им особенности.
Творческий путь Сирина – Набокова начинался в Германии, Берлине, где в 1926 году появился его первый роман «Машенька». Однако к этому времени Набоков был уже автором нескольких стихотворных сборников.
«Великий поход» на Запад после «окаянных дней»* 1917 года не может не поражать именами представителей искусства и науки, оказавшихся к началу 20-х годов за пределами России: если говорить о литературе, то это уже известные до революции поэты и прозаики: А. Аверченко, Л. Андреев, К. Бальмонт, И. Бунин, З. Гиппиус, Б. Зайцев, А. Куприн, Д. Мережковский, А. Ремезов, И. Северянин, А. Толстой, Н. Тэффи, В. Ходасевич, М. Цветаева, Саша Черный и многие другие.
Русская литература волею исторических судеб оказалась, таким образом, расчлененной, и ареалы ее рассеяния, конечно, не только Париж или Берлин, но и Прага, Варшава, София, Белград, Нью-Йорк, но центром, средоточием русской духовности стала французская столица.
Кафе на Монпарнасе, облюбованное русскими эмигрантами, притягивало тем, что здесь была пусть нищая, но среда, которая воспринималась как привычная, своя. «Куда-то отступила личная неприязнь, испытываемая многими из сидевших в “Селекте” или в “Наполи” ко многим другим. На время забывались распри – политические, литературные – и было чувство, что ненадолго вернулась былая Россия, та, что пережила свой серебряный век».1
Об атмосфере, царившей на Монпарнасе, вспоминает известная писательница и мемуарист Зинаида Николаевна Шаховская, одно время жившая в Брюсселе, но не упускавшая случая, чтобы не побывать в Париже, на Монпарнасе. «Бывал на русском Монпарнасе, – вспоминает она, – но держался несколько обособленно и умный писатель-осетин Гайто Газданов».
Жизнь В. Сирина-Набокова и Гайто Газданова складывалась весьма по-разному, и путь этот отчасти позволяет говорить о их каких-то нравственных, психологических, человеческих качествах.
Владимир Набоков родился в Санкт-Петербурге, в довольно состоятельной семье. Крашенников, дед писателя по материнской линии, был золотопромышленником. После революции семья эмигрировала в Германию, где Набоков исключительно был занят литературной работой, кстати, ему принадлежит перевод замечательного романа Льюиса Кэррола «Алиса в стране чудес». Затем поездки во Францию и США, где Набоков читал курс лекций по русской литературе в Кембриджском университете…
Летом 1919 года, окончив седьмой класс Харьковской гимназии, Гайто Газданов поступил солдатом в Добровольческую армию. После поражения белой армии и ряда мытарств, которые ему пришлось пережить, он оказался в Париже, не имея средств к существованию, и, в сущности, жил жизнью клошара, ночуя в метро, под сводами парижских мостов, работал в предместьях Сен-Дени чернорабочим, портовым грузчиком, мойщиком паровозов, сверлильщиком на автомобильном заводе «Ситроен».
Когда немцы оккупировали Париж, где в то время находился и Набоков, необходимо было подписать «Декларацию верности» Франции. Газданов не только ее подписал, но и вместе со своей супругой Фаиной Ламзаки (она была уроженкой Одессы) участвовал во Французском Сопротивлении, помогая советским партизанам, спасая евреев от депортации в Германию.
В. Набоков решительно отказался подписывать «Декларацию», эмигрировав в Швейцарию, в город Монтрё, где и прожил до конца дней.
Первый роман В. Набокова «Машенька» вышел в Германии, в Берлине в 1926 году, в отличие от его стихотворчества встречен был довольно сочувственно и истолкован как «добротная социально-бытовая повесть из эмигрантской жизни».
Впрочем, мнения существенно разошлись, немало было и нареканий в адрес автора. То, что роман написан был в традициях русской литературы, сходились, пожалуй, почти все. Что же касается мнения, высказанного французским писателем Ж. Бло, что будь «Машенька» издана не в Берлине, а в России, то она могла бы принести ее автору такую же славу, что и «Лолита»; но мне кажется, что Бло заблуждается, так как по содержанию и по форме произведения эти существенно разные. Кроме того, Бло проходит мимо существенного обстоятельства: успеху «Лолиты» немало способствовало не только виртуозное мастерство Набокова, но и сама тема – пряно-эротическая, потаенная, запретная. К ней писатель шел неотступно, если вспомнить его другие романы, особенно рассказ «Волшебник» (1939), который сам Набоков назвал «первой маленькой пульсацией “Лолиты”».
Критик А. Амфитеатров отнес «Машеньку» к «неотургенизму»2 . «Сирин, – писал он, – подражательно колеблется между Зайцевым и Тургеневым, успев, однако, показать свое собственное лицо с необщим выражением».3
В случае с Сириным, и в самом деле, отмечал редактор журнала «Встречи» М. Кантор, не все было благополучно и имело место некое двойственное к нему отношение: «…Сирина усердно хвалили и слишком строго осуждали. Однако и у поклонников есть подозрение, что не все у него обстоит благополучно, и у хулителей есть тайное сознание, что перед ними, все-таки, писатель незаурядный. Да, отношение к Сирину какое-то двойственное: восхищаешься им, но всегда с оговорками, осуждаешь его, но с уважением. Он нарочито сух и полон иронии, и все-таки есть в нем что-то жуткое. Он зорок и наблюдателен, а описания его предельно точны и выпуклы: и, тем не менее, редко достигает он полной убедительности. Странный писатель».4
Между В. Набоковым и писателем Г. Ивановым, автором романа «Распад атома», шла ожесточенная, ничем не прикрытая война, ни тот, ни другой в выражениях особо не стеснялись. В. Сирин довольно резко отозвался на роман жены Иванова И. Одоевцевой «Изольда» – что, скорее всего, и послужило причиной их неприязненного взаимного отношения.
Незадолго до смерти Г. Иванов писал В. Ф. Маркову: «Очень рад до сих пор, что в пресловутой рецензии назвал его смердом и кухаркиным сыном. Он есть метафизический смерд. Неужели вы любите его музу – от нее разит “кожным потом” душевной пошлятины».5
В. Сирин, в свою очередь, ответил Г. Иванову стихотворным пастишем «из каламбрудовой поэмы» «Ночное путешествие», и эпиграммой «такого нет мошенника второго».
Набоков в ранге уже известного американского писателя назвал «Машеньку» неудачной книгой и в знак того, что она далека от совершенства, подписывая подарочные экземпляры книги, рисовал на титульном листе не бабочку, а куколку, личинку – эмблему творческой незрелости. Тем не менее, когда в 1970 году вышел английский перевод «Машеньки», выполненный Набоковым в соавторстве с Майклом Глени, в предисловии писатель признавался в «сентиментальной привязанности к своему первому роману и самим фактом перевода в какой-то степени реабилитировал неудачную книгу».6
Критик Д. Шаховский в рецензии на роман «Машенька» писал: «Типы Сирину не вполне удались (кроме, пожалуй, самой Машеньки, которая живет за кулисами романа), но это хорошо, что не удались. Здесь Сирин отходит от Бунина, которому следовал в насыщенности описаний, и идет в сторону Достоевского. Нам кажется, что это правильный путь в данном случае. Натурал-реализм Бунина требует утверждения больших человеческих ценностей».7
Бунин до «Лолиты» не дожил, – вспоминает журналист и писатель А. Бахрах, долгое время проживавший в доме Буниных, но уже в те годы – еще не зная, что Набоков впоследствии в «Дальних берегах» проснобирует приглашение вместе поужинать в каком-то элегантном парижском ресторане, с большим сочувствием отзывался о вещах молодого писателя, появившегося под псевдонимом Сирин:
– О, это писатель, который все время набирает высоту и таких, как он, среди молодого поколения мало. Пожалуй, это самый ловкий писатель во всей необъятной русской литературе, но это – рыжий в цирке. А я, грешным делом, люблю талантливость у клоунов.8
В. Набоков подарил Бунину с дарственной надписью роман «Машенька». Иван Алексеевич внимательно прочитал роман, собственноручно в конце приписал: «Ах, как плохо!».
Невысоко отзывался он о некоторых других произведениях В. Набокова, а роман «Камера обскура» назвал «пустой вещью».
До выхода в свет романа «Вечер у Клэр», Газданов был уже автором десятка рассказов и повестей, напечатанных в пражских журналах «Воля России», «Своими путями»: «Гостиница грядущего», «Рассказ о свободном времени», «Повесть о трех неудачах», «Гавайские гитары», «Черные лебеди», «Великий музыкант» и др. Правда, известен он был небольшому кругу читателей.
«Повесть о трех неудачах» Газданов считал началом своей писательской судьбы. Примечательно, что она была помещена в журнале «Воля России» между подборкой стихов Пастернака и романом Е. Замятина «Мы», названного Л. Троцким лучшим советским романом.
Газданов, автор рассказов, сразу же обратил на себя внимание. Известный издатель и критик Марк Слоним тут же отозвался на рассказы Г. Газданова. «У Газданова, – писал Слоним, – обнаружилось его умение «строить» особый, свой мир с внутренними законами логики и правды, пожалуй, весьма отдаленный от действительности. Фантастика реальности настолько привлекла Газданова, что он ради нее шел на некоторую несвязанность композиции, на тематические неясности, лишавшие порою его произведения внутреннего хребта… Главную прелесть его повестей и рассказов составляет соединение воображения и остроты художественного взора, эмоциональная напряженность, всегда сдержанная иронией и рассудочностью».9
Марк Слоним, опубликовавший первый рассказ Газданова, а затем и другие повести и рассказы в пражских журналах, пожалуй, внимательнее всех следил за его творчеством, и, таким образом, большинство его высказываний заслуживает внимания.
Роман Г. Газданова «Вечер у Клэр», вышедший в 1930 году в Париже и сразу же выдвинувший его в первые ряды русской эмиграции, с первых же строк втягивает читателя в удивительный, «очень индивидуальный» ритм романного повествования, какую-то доверительную его интонацию, атмосферу интимной любовной игры.
«Клэр была больна; я просиживал у нее целые вечера и, уходя, всякий раз неизменно опаздывал к последнему поезду метрополитена и шел потом пешком с улицы Roynouard на площадь St. Michel, возле которой я жил. Я проходил мимо конюшен Иcole Militaire, откуда слышался звон цепей, на которых были привязаны лошади, и густой конский запах, столь необычный для Парижа…»
Герой-рассказчик, от имени которого ведется повествование, пережив солдатом добровольческой армии все ужасы гражданской войны и оставив навсегда Россию, после десятилетней разлуки мечтает о новой встрече с Клэр в Париже. «…И я стал мечтать, как встречу Клэр в Париже, где она родилась, и куда она, несомненно, вернется. Я увидел Францию, страну Клэр, и Париж, и площадь Согласия, и площадь представилась мне иной, чем та, которая изображалась на почтовых открытках – с фотографиями и фонтанами, и наивными бронзовыми фигурами; по фигурам бежит и струится вода и блестит темными сверканиями – площадь Согласия вдруг представилась мне иной. Она всегда существовала во мне, я часто воображал там Клэр и себя…»10
Любовная игра – диалоги между рассказчиком и Клэр – содержит в себе и некое психологическое, национальное отграничение. Герой романа бранит веселую французскую песенку, на его взгляд слишком легкомысленную, которую напевает горничная – этот «женский Дон-Жуан в юбке», неизменно в кого-то влюбленная, говоря Клэр, что «она слишком французская, что она пошлая и что соблазн такого легкого остроумия не увлек бы ни одного композитора более или менее способного, вот в чем главное отличие французской психологии от серьезных вещей». (выделено мной – Н.Ц.)
Во второй половине романа автор живописует сцены гражданской войны, участником и очевидцем которых является герой романа.
В феврале 1930 года писатель М. Осоргин, отправляя «Вечер у Клэр» Горькому в Сорренто, писал: «…Книга Гайто Газданова (Газданов – осетин, очень культурный паренек, сейчас кончил университет), по-моему, очень хороша, только кокетлива; это пройдет, кокетливы прустовские приемы, само название. Но на него обратите серьезнейшее внимание, Алексей Максимович… Он по-настоящему даровит. От него я жду больше, чем от Сирина. В числе немногих подающих надежды, он мне представляется первым в зарубежье».11
В своем письме Горький дает ряд литературных советов Газданову, но в нем нигде не упоминается имя Марселя Пруста.
Тем не менее, большинство критиков, подхватив «прустовские приемы», на которые ссылался Осоргин, в свою очередь, генетически возводили некоторые художественные приемы романа «Вечер у Клэр» к эпопее Марселя Пруста «В поисках утраченного времени».
В своем ответном письме Газданов признавался Горькому, что он плохо знает Россию, т.к. в шестнадцать лет добровольцем вступил в белую армию, но, тем не менее, Россию он считает своей родиной и ни на каком другом языке, кроме русского, писать не помышляет. Между тем выпускнику Сорбонны нетрудно было переключиться на французский, как это сделал Набоков, ставший англоязычным писателем. Набоков ставил перед собой другие цели. Автор «Лолиты» так объяснял смену русского языка на английский: «Я знал, что в конце концов приземлюсь в Америке. Я перешел на английский язык… Этот язык стал мне представляться чем-то вроде исполненного смутных надежд запасного игрока».12
В. Набоков везде, постоянно подчеркивал, что он писатель не русский, а американский, утверждая, что писать на английском он научился раньше, чем на русском. Конечно же – это лукавство. В документе, выданном в Тенишевском училище в Санкт-Петербурге, где он учился, было ясно указано: природный язык – русский.
Газданов никогда не стремился к популярности, не ставил перед собой каких либо прагматических целей.
В своем письме из Сорренто Горький писал Газданову: «Сердечно благодарю Вас за подарок, за присланную вами книгу. Прочел я ее с большим удовольствием, даже – с наслаждением, а это редко бывает, хотя читаю я не мало.
Вы, разумеется, сами чувствуете, что Вы весьма талантливый человек. К этому я бы добавил, что Вы еще и своеобразно талантливы – право сказать, что я выношу не только из “Вечера у Клэр”, но также из рассказов Ваших – из “Гавайских гитар” и др.».13
Высоко отозвался на роман Газданова «Вечер у Клэр» и А. Бунин, его стиль, манеру повествования, а так же на другое его произведение – «Призрак Александра Вольфа», чем вызвал явное неудовольствие известной писательницы Н.А. Теффи, окрестившей Газданова не иначе, как «фаворитом», любимцем Бунина.
Отношение Г. Газданова к эпопее Пруста, как справедливо отмечал критик М. Горлин «требует профессионального серьезного подхода, а не субъективных впечатлений», когда в силу литературной атмосферы, (в данном случае «прустовской»), желаемое выдается за действительное.
«В двадцатые годы, – убеждает нас американский профессор Л. Диенеш, – Пруст, конечно же, был именно тем писателем, которого следовало читать, которым следовало восхищаться и о котором следовало говорить… Именно в эти годы Пруста возносят на самую вершину французского литературного пантеона… Это не могло не оказать воздействия на парижский русский литературный мир…» (выделено мной – Н.Ц.)14
Как выяснится чуть ниже, это не так. Газданов в интервью, данном сорок лет спустя, признавался, что Пруст прочитан им значительно позже, уже после того, как написан был роман «Вечер у Клэр» и другие его произведения. Тем не менее, в рецензиях критиков на роман читаем: «…Как у Пруста, у молодого русского писателя главное место действия не тот или иной город, не та или иная комната, а душа автора, память его, пытающаяся разыскать в прошлом все то, что привело к настоящему, и делающая по дороге открытия и сопоставления, достаточно горестные».15
«Гайто Газданов, несмотря на свой интерес к иностранцам и их жизни, в смысле приемов Прусту как раз не подражал, – писал Ю.Терапиано. – Он нашел собственную манеру и следовал ей. Иностранцев он видел “русскими глазами” и в этом порой была большая острота».16
Критик М. Слоним, вчитываясь в ткань текста эпопеи Пруста, пожалуй, убедительнее всех других критиков определил разницу самой художественной ткани «В поисках утраченного времени» и «Вечера у Клэр». «Мне кажется, – писал он, – что говорить о непосредственном влиянии Пруста на Газданова нельзя. Основное в манере Пруста не то, что он вспоминает, что он воспроизводительную память делает творческим началом своих произведений, а то, что он достигает этого замедления, почти остановки времени путем совершенно исключительного расщепления мыслей и ощущений на тончайшие волокна.
Пруст обращает к миру стекло сильного микроскопа, в микроскоп он рассматривает время и пространство, а потом показывает нам «замедленное движение души, как демонстрируют в кинематографе все фазы бега или танца.
У Газданова не заметно стремление к психологической детализации. Он скорее воспринял от Пруста другое: метод случайных и внешних ассоциаций, но и это не является определяющим творческую линию Газданова. Как я уже отмечал, эмоциональность, взволнованность, беспокойство, прорывающиеся и в лирике, и в иронии – вот что составляет главные элементы газдановской манеры».17
Марк Слоним, напечатавший первый, а затем и другие рассказы и повести Газданова, был самым внимательным читателем каждого нового произведения молодого прозаика. Анализируя роман Газданова «Вечер у Клэр», он погружается в саму ткань прустовской и газдановской прозы, не поддаваясь витавшей общей идее о влиянии в 30-40 годы Пруста на большинство писателей, как французских, так и русских.
Несмотря на основательность и убедительность текстологического анализа, Слоним не избежал и невольного просчета, правда, лишь гипотетического, предполагая, что у Пруста Газданов мог заимствовать метод случайных и внешних ассоциаций.
Но все дело в том, что метод этот был использован Газдановым в самом начале творческого пути в рассказе «Превращение» (1928), еще до выхода романа «Вечер у Клэр». Вот фрагмент из этого рассказа: «…Помнится, в плохоньком меблированном доме большого южного города России жили две дамы в одинаковых комнатах, одна над другой. Дама, жившая наверху, умирала от страшной болезни: «лимфатические сосуды», – говорили мне, и мне казалось, что в теле этой бледной и толстой женщины стоят десятками маленькие стаканчики с белой жидкостью, – и вот жидкость темнеет, окрашиваясь в кровавый цвет, и дама потому умирает. Внизу же другая дама целыми днями играла на пианино, и в вечер смерти «лимфатической больной» оттуда все слышалась элегия Массне, а наверху, на столе, лежал раздувшийся труп, и белый халат завешивал зеркала, я вспомнил эту историю однажды в ресторане, когда граммофон заиграл такой знакомый мотив, я надолго задумался; пластинка давно перестала вертеться, а я не начинал есть; белый пар взвивался над супом, и волны холста струились по зеркалам».18
Здесь мы видим две формы внешних ассоциаций: звуковую – элегия Массне – и зрительную – белый халат, завешивавший зеркала в день смерти больной.
Приведем еще два свидетельства того, что Пруст не мог оказать влияния на «Вечер у Клэр».
«До 50-60 годов, по утверждению профессора Л.Г. Андреева, – Пруст не находил ни учеников, ни подражателей».19
Такого же мнения придерживаются автор монографии о Прусте Клод Мориак20 и историк французской литературы ХХ века Р. Симон.21
Едва ли можно согласиться с американским профессором Л. Диенешем в том, что Пруст имел влияние на писателей русской эмиграции, и что Прустом следовало восхищаться. А на поверку оказывается вовсе не так. Достаточно вспомнить хотя бы роман Б. Поплавского «Аполлон Безобразов»: «…Читала ли она (Тереза – Н.Ц.)» книги? Не знаю, ибо я не запомнил ее с книгой. Хотя она все знала, все понимала, думаю, все предчувствовала с чужих слов, со слов о чужих словах. Думаю так же, что ей было достаточно одной страницы, чтобы оценить книгу, ибо сразу грубость написанного бросалась ей в глаза, а хорошие книги – к чему, действительно, читать до конца, не весь ли Пруст заключен в одной своей бесконечной фразе с множеством придаточных предложений, и не вся ли душа писателя – в известной перестановке прилагательного в одном описании единого сумрачного утра?»22
Знакомы ли были лично В. Набоков и Г. Газданов? В письме к американскому издателю Эндрю Фильду Газданов писал: «…Как ни странно, я никогда не был с ним лично знаком и единственный раз видел его на литературном вечере в Париже, на котором он выступал вслед за Ходасевичем. Он очень хорошо прочел свой рассказ, в то время он уже был автором своих лучших произведений, таких рассказов как «Пильграм», «Весна в Фиальте», а также романа «Защита Лужина».
По мнению американского исследователя Л. Диенеша, это нежелание В. Набокова – Сирина упоминать произведения автора «Вечер у Клэр», вовсе не случайно.
В 1929-1930 годах в журнале «Руль», – замечает Л. Диенеш, – который издавался Набоковым в Берлине, мы находим два выпуска «Воли России», но именно те, в которых не было рассказов Газданова. Это, конечно, могло быть и, по всей видимости, сделано преднамеренно. В. Набоков написал рецензии и на несколько новых романов, принадлежащих писателям-эмигрантам и вышедшим в свет в последующее десятилетие (например, роман Одоевцевой «Изольда» и роман Берберовой «Последние и первые»), и вряд ли может быть случайным тот факт, что он оставил без внимания крупнейшую литературную удачу Газданова 30-х годов – роман «Вечер у Клэр», с появлением которого критики стали говорить о нем, как о самом значительном писателе-эмигранте, ставя его в один ряд с Набоковым».23
И еще: в том же журнале «Руль» была напечатана рецензия критика М. Горлина с весьма броским названием – «Похвальное слово Гайто Газданову», где рецензент благодарил автора романа за то высокое, волнующее эстетическое чувство, которое он в нем вызвал.
Прежде чем привести факт, изобличающий В. Набокова, хотелось бы поведать историю, переданную Л. Диенешем. Он специально поехал в Швейцарию, в город Монтрё, где тогда проживал Набоков вместе с супругой, чтобы побеседовать с ним о творчестве Газданова.
Телефонную трубку взяла Вера Набокова. Диенеш изложил ей свою просьбу. Она просила позвонить через два дня. Спустя два дня Вера Набокова говорит ему в трубку:
– Владимир Владимирович такого писателя – Газданов – не знает.
Ну, конечно же, это лукавство. В рассказе В. Набокова «Тяжелый дым», написанный в 1934 году, герой рассказа, молодой поэт (скорее всего это alter ego самого Набокова), разглядывает на книжной полке книги, которые «потрафили», то есть доставили удовольствие его душе. Так что это за книги? «…Полка тянулась сразу над столом, свет лампы добрался до корешков… «Шатер», «Сестра моя жизнь», «Вечер у Клэр», «Гофман»,24 и автор перечисляет еще несколько книг, конечно же, при этом не упоминая имени автора романа «Вечер у Клэр».
Мы уже отмечали, что В. Набоков не упускал случая, чтобы напомнить, что он писатель не русский. «…Я считаю себя американским писателем, – не уставал повторять он, – родившимся в России, получившим образование в Англии и вдохновляемым культурой Западной Европы; я признаю это смешение, но даже самый прозрачный плампундиг не в состоянии рассортировать все его составляющие, особенно пока вокруг него язычки бледного пламени. – Фильд, Аппель, Проффер и многие другие в США, Цимер в Германии, Вивиан Дамор Блок (робкая кембриджская фиалка) – все они добавили эрудицию к моему вдохновению, с блестящими результатами».25
В литературной родословной Набокова, как видим, не упомянут ни один русский писатель!
В своем последнем интервью на телевидении в Монтрё Набоков еще раз заявил: «…эмигрантская критика в Париже… была один единственный раз права, когда сетовала на то, что он недостаточно русский».26
Вернемся, однако, к принципу ассоциативной памяти, которую, правда, гипотетически, М. Слоним связывал с «Поиском утраченного времени» Пруста. Это иллюзорно и бездоказательно, так как метод этот использован был Газдановым уже в самом начале творческого пути в рассказе 1928 года «Превращение». Сам по себе принцип ассоциативной памяти глубоко субъективного порядка и едва ли мог быть механически заимствован у французского писателя автором «Вечер у Клэр». Принцип этот требовал собственных жизненных впечатлений, ибо сама такая «реальность», как справедливо замечает известный философ М. Мамардашвили, «…предстает из кусков тебя самого… ибо произведение есть нечто такое, что позволяет нам нырнуть в самих себя и тем самым коммуницироваться с действительностью, а без ныряния коммуникации нет».27
В своей рецензии «Похвальное слово Гайто Газданову» критик М. Горлин писал автору: «… Ваше путешествие не экзотическое, оно очень простое и очень русское».
Исследователи почему-то не обратили внимание на то, что к своему первому роману Газданов предпослал эпиграф из «Евгения Онегина» – письмо Татьяны к Онегину. На протяжение романа автор часто упоминает имена, произведения Г. Державина, В. Тредиаковского, К. Батюшкова, Л. Толстого и других писателей. Немало в романе реминисценций, парафразов из русской классики, но что особенно существенно это выдержки в романе «Жития Протопопа Аввакума», которые он запомнил с гимназических лет, и которое А. Ремизов назвал «единственно несравненной прозой русского лада».28
Случайно ли обращение Г. Газданова к замечательному русскому писателю XVIII века? Конечно же, нет, он почувствовал некое внутреннее, жизненное с ним родство. «…Своеобразная стилистическая манера Аввакума, крайний субъективизм его сочинений, – отмечал Д. Лихачев, – неразрывно связаны с теми мучительными обстоятельствами его личной жизни, в которых осуществлялась его писательское «страдничество».29
Мир Газданова, его многообразные интересы к мировой литературе чрезвычайно широки, поэтому не следует привязывать его исключительно к одной из западных литератур.
Проза Газданова по своему характеру, субстанции, преемственности связана более всего с русской литературой, но при этом вобрала в себя и элементы, особенности французской словесности. Однако все это требует чрезвычайно тонкого и деликатного подхода. Так, переводчица романа «Ночные дороги» пытается убедить нас, что Газданов, хотя и пишет на русском языке, писатель французский. Конечно, французская литература, быт Франции, где Газданов провел всю свою жизнь, не могла не наложить на его прозу своего отпечатка. Е. Бальзамо, как француженка, носительница определенного национального менталитета, не могла не почувствовать в прозе Газданова национальных нюансов отечественной литературы.
География литературных интересов Газданова весьма пространна. Поэтому исследователи его творчества не ограничиваются только контактными формами его связей, но обращаются и к типологическим схождениям.
«Газдановские рукописи и заметки, – констатирует профессор А. Зверев, – которые после смерти писателя попали в Америку, содержат прямое упоминание одного крупного явления французской литературы, предуказавшего тему и отчасти стилистику ”Ночных дорог”. Это знаменитый роман Луи Фердинанда Селина “Путешествие на край ночи”, который появился в 1932 году. Два года спустя издал “Тропик Рака” Генри Миллер, а Газданов как бы дописал трилогию, хотя дело тут не во влияниях или осознанных заимствованиях. Просто все три писателя открыли Париж, которого в литературе еще не было…»
Меняется и тон повествования, и стилистика, и философия автора романа. «…Для рассказчика в “Ночных дорогах” уже не существует ни многомерности, ни ощущения куда-то движущейся изменчивой жизни. В его представлении Париж – кладбище с памятниками человеческого гения, который не создал ничего, что послужило бы опорой в сегодняшнем ужасающем мире… И после всего созданного культурой не осталось ли у людей только одно чувство трагической нелепости их существования?»30
Как и А. Зверев, критик Новиков обратился к типологическому соотнесению творчества аргентинского писателя Борхеса и Газданова, и все того же Набокова, высказывая при этом мысль весьма парадоксальную: оказывается, что Газданов, «этот лучший из всех, писавших после Бунина, русский стилист был не вполне писателем, и отсюда, очевидно, он “привлекателен”, не столько собственным творчеством, а скорее паралитературной стороной». Как прикажете это понимать?! Впрочем, приведем высказывание М. Новикова полностью: «…Феномен Газданова, может быть, привлекателен в первую очередь именно паралитературной стороной… Гениальное, особенно в отношении интонации, искусство Газданова неоспоримо; смутная, пепельная печать газдановских периодов завораживает не меньше, чем зарапортовавшаяся горячая скороговорка Достоевского. Газданова принято сравнивать с Набоковым (потому что ровесники?), но, прочитав Газданова, на некоторое время к автору “Лолиты” получаешь иммунитет: кажется, он фальшивит. И спорить нечего: по прозе Газданов выигрывает. Только “великий писатель” – это Набоков; бесподобный же Газданов, кажется, обречен оставаться широко известным узкому кругу читателей.»31
Со времени появления статьи М. Новикова прошло более двух десятилетий, за это время у Газданова появилась огромная аудитория почитателей. В Москве, помимо отдельных произведений, изданы трехтомник и пятитомник его сочинений. О нем написаны сотни статей, десятки монографий, сборников, диссертаций.32
В заключение хотелось бы напомнить выдержку из статьи И. Бунина «Панорама» о том, что, не учитывая творчества писателей «второй волны», в том числе Бунин называет и Газданова, нельзя составить целостную и полную картину истории русской эмиграции.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Зверев А. Повседневная жизнь русского
литературного Парижа. 1920–1940. – М.; Молодая гвардия, 2003. – С.300.
* Ж. Бло – литературный псевдоним Александра Блока, французского писателя, выходца из России.
2 Амфитеатров А. Литература в изгнании /А. Амфитеатров //Новое время. – 1929. – 22 мая.
3 Минувшее. – М.– СПб., 1996. – С.26.
4 Кантор М. Бремя памяти (Сирин). //Встречи. – 1934. – №3. – С. 125.
5 Минувшее. М. – СПб., 1996. – С.26.
6 Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова. М.,– 2000. – С. 26.
7 Шаховский Д. / Благонамеренный. – 1926. – март-апрель.
8 Бахрах А. Бунин в халате. США, – 1979. – С.310.
9 Слоним М. О первых рассказах Газданова. Современная русское зарубежье. – М., 2001.Т.5, – С. 414.
10 Газданов Г. Собрание сочинений: в 5 т. – М., 2009. – т.1. – С.39. Далее цитирую по этому изданию.
11 ИМЛИ им. М. Горького. Архив А.М. Горького (АГ). КГ – II 551212.
12 Набоков В. Рассказы «Приглашение на казнь». Эссе, интервью, рецензии. М.:1989. – С. 443.
13 Газданов Г. Собр.соч. в 5 томах. Т.5. – С. 39
14 Диенеш Л. Гайто Газданов. Жизнь и творчество. V Владикавказ. – 1995. – С.45.
15 Оцуп Н. Гайто Газданов. «Вечер у Клэр». Собр.соч. – Т.5 – С. 368.
16 Терапиано Ю. Гайто Газданов. – Т.1. – С. 419-420.
17 Слоним М. Литературный дневник… Роман Газданова. – Т.5, – С.374-375.
18 Гайто Газданов. Превращение. – Т.1. – С.593.
19 Андреев Л. Марсель Пруст. – 1968. – №7.
20 Мориак К. Пруст.– М., 1968. – С.7.
21 Simon P. Histoire de la literature francaise au XX siиcle. V. I, P. 1958. P. 153.
22 Поплавский Б. Домой с небес. Романы. – СПб.: Дюссельдорф. – 1993. – С.132.
23 Диенеш Л. Гайто Газданов. Жизнь и творчество. – Владикавказ, 1995. – с. 280.
24 Набоков В. Собр.соч., – Т.4. – М., – 1990, – 343.
25 Литературная газета. – 1999 – 7 апреля.
26 Классик без ретуши, с. 7.
27 Мамардашвили М. Лекции о Прусте (психологическая топология пути). М. – 1995, С.23.
28 Ремизов А. Дар Пушкина//Последние новости. Париж – 1930, сентябрь.
29 Лихачев Д. Сочинения протопопа Аввакума. Избранные труды, т. 2, – Л., 1987, – С. 308.
30 Зверев А. Жизнь русского литературного Парижа. 1920-1940, М., 2003. – С.342-343.
31 Новиков М. «И я видел мир таким». Проза как инструмент гадания. //Литературное обозрение. – 1994. – № 9-10.
32 Подробнее смотри: Библиография. Гайто
Газданов. Собр.соч. в 5 томах. – Т. 5. – С. 538-690.
* Роман-хроника И. А. Бунина «Окаянные дни» – так он окрестил дни, проведенные в России после революции: «…1
января 1918 года… кончился этот проклятый год. Но что дальше?
Может, нечто более ужасное. Даже наверное так…». М.: – С. 65.
