РАССКАЗЫ
ВЫПУКЛОЕ ЗЕРКАЛО НА ВЗБАЛМОШНОЙ УЛИЦЕ
На окраине райцентра возле у-образного перекрестка гаишники предписали установить сферическое зеркало. Слишком богат был на ДТП этот сатанинский перехлёст взбалмошной улицы и скоростной автотрассы. Сферическое выпуклое зеркало предупреждало водителей об опасности, но и столь же выпукло искажало действительность. В его искривленную сферу постоянно вплывали любопытные сюжетцы текущей жизни милого усталого захолустья.
Вот, например, весенний ветер загнал в сферу видимости зеркала влажные салфетки облаков. Они не касались лопастей двух вертолётов, которые дрейфовали в сторону некогда мятежной, а ныне роскошествующей провинции.
За командирским штурвалом одного из «МИ-24» сидел рано поседевший капитан. Вертолёты, однако, выскользнули из зоны видимости сферического зеркала. И думы седого капитана о своей «Калине» растворились в текучем эфире. Рано утром, приехав на службу, капитан рискованно припарковал свою кургузую «Калину» под окнами неблагополучной трёхэтажки – напротив штаба вертолётной части. Он опасался, что какая-нибудь скандальная тётка, кои там живут в избытке, выбросит из окна пакет с бутылками на крышу новенькой машины. Отвлекшись от пульсирующих огоньков и стрелок на приборной доске, капитан вспомнил утренний диалог:
– Эй, служивый, куда прёшь под окна! – кричала с балкона одна из бывших детдомовок, когда седой капитан втыкивался бесхитростной мордашкой «Калины» под окна трёхэтажки. – Не боишься, что на крышу твоего урода упадёт кирпич? – она с балкона третьего этажа демонстративно потрясла полным пакетом с мусором.
– Не боюсь, но опасаюсь… – признался капитан. – На тебе вот полтинник, лучше присмотри за машиной, пока я на службе буду. – Под лапку стеклоочистителя он прикрепил 50-рублевку. Уверенности, что обитательница проблемной трёхэтажки присмотрит за машиной, не было. Но, по крайней мере, пакет с мусором на машину не бросит.
О чём дальше думал капитан уже оказалось недосягаемым. Вертолёты, уносившие генеральскую комиссию в сторону взошедшего солнца к неумеренно гостеприимным тамошним столам, выплыли из сферы искажающего зеркала.
…Между тем в зону обзора кривого зеркала внырнул головастик-«Камаз» с исходящей вонизмом цистерной. Это с полуподпольного спиртзавода вывозили барду – отходы от производства спирта. Водитель с больной от испарений головой удивился появлению экзотического зеркала на у-образном перекрестке:
– О, смотри, что пришпандорили! Зеркало! – обратился он к сидящему рядом осоловелому парнишке, задачей которого было сливать барду из цистерны.
– Прикольно, – оживился тот. – Значит, гаишники здесь больше торчать не будут, – оптимистично предположил «подносчик снарядов».
Барду надо было везти к оросительному каналу им. ХХ партсъезда. Но это – летом, когда полноводная «река дружбы» уносила вместе с суглинистой водой вонючие остатки спиртопроизводства в сторону жаждущей влаги зоны рискованного земледелия. А сейчас, ранней весной, когда канал после зимней спячки покоился обезвоженным, барду сливали в бывшие силосные траншеи бывшего же колхоза. Однако это оказалось уже вне зоны ответственности сферического зеркала.
…Из-за у-образного поворота высунулась желтым боком перегруженная маршрутка №102-А. Она подобрала детсадовского возраста карапузов с мамашами, ублаженными материнским капиталом, и последовала ни шатко – ни валко в сторону недавно отремонтированного пригородного детсада.
– Не могут ещё одну маршрутку пустить для людей! – скрипуче вещало в утробе маршрутки некое угрёбище.
– Скажи спасибо, что хоть эту наш депутат выбил! – вступилась молодая воспитательница Люда.
– Это и всего, что он сделал, а обещал с три короба!
– А окна пластиковые в детсаду? – кипятилась Люда.
– Да уймись ты, он уже бывший депутат… – скрипуче хохотнуло угрёбище.
Маршрутка отчалила от остановки, изгвазданный весенней грязью её задок уплыл из зоны видимости сферического зеркала. Так и остался невыясненным вопрос: маршрутка и окна от депутата – много или мало?
…До полудня сферическое зеркало запечатлело в своей искажённой серебряной подкорке крикливую пожарную машину, мчавшуюся с тревожным рёвом в сторону заброшенного механического завода. Оттуда валил пышными клубами чёрный дым.
– Задолбали эти черти! – в сердцах ругался пожарный расчёт. – Опять нефть загорелась. Рванет, мля, этот ихний самовар!..
На кустарной нефтеперегонке, где подпольно выпаривали самопальный бензин, полыхало по-взрослому. В сферическом зеркале, однако, были видены только сатанински-чёрные клубы дыма, тяжело оседавшие где-то за каналом им. ХХ партсъезда.
Впрочем, в местной газете пожарная служба об этом потом отрапортует: «Произошло возгорание сухой травы и промасленной ветоши. Пожар был оперативно ликвидирован».
…А пацаны, сбежавшие с уроков, удивились появлению сферического зеркала на подконтрольной им территории. Они решили провести испытание этого объекта на прочность. Кто-то из прогульщиков швырнул увесистым камнем в зеркало, и вся ватага дала деру. Звона битого стекла, однако, не последовало. Забежав за спасительный забор, посмотрели – зеркало оказалось целым.
– Ни фига себе! Не разбилось… – удивились мелкие хулиганы эффекту антивандального покрытия.
– А ты, ваще, попал?
– Конечно, – сказал 12-летний камнеметатель с некоторой, впрочем, долей сомнения.
Пацаны не стали повторять испытание. К кривому зеркалу подъехала на велосипеде бывшая доярка из развалившегося пригородного колхоза. Она теперь развозила по ближним задрипанным трёхэтажкам молоко от собственной коровы. Прислонила хлипкий велосипедик с навьюченным молочными бутылками багажником к дорожному знаку, подняла взор к небу, рассматривая диковинное зеркало:
– О! Придумают же эти городские, делать им не хрен, – заключила доярка и подобрала пару пустых ПЭТ-бутылок из-под минералки, валявшихся неподалёку. Молоко ведь куда-то надо наливать!.. – Вот народ, лишь бы не работать! – возмутилась она, снова окинув взглядом диковинное сооружение. Взгромоздившись на велосипед, криво, как бы по скользкой кромке зеркала, поехала к трёхэтажкам: «Молоко! Кому домашнее молоко!..»
…Ближе к обеду, выпутавшись из плотности вязкого эфира, прострекотали две пятнистых «вертушки», возвращавшиеся на базу. Седой капитан отсутствующим взглядом скользил по приборной доске. Чересполосица его мыслей не давала сосредоточиться на чём-то конкретном. То возникал образок пятилетней дочурки, отлучённой от него бывшей зловредной женой, то мнилась вмятина на капоте «Калины», припаркованной под окнами неблагополучной трёхэтажки, то сверлило мозг его вечное капитанство – одногодки-сослуживцы уже майоры, а один прыткий и до подполковника дослужился, а он…
Впрочем, в сферу ответственности кривого зеркала это не попадало – вертолёты, оставив генералитет на искушение восточным гостеприимством, благополучно перевалили через лесополосу, прячущую безводный канал им. ХХ партсъезда.
…«Камаз»-головастик с грязной цистерной возвратился опустошенный за следующей партией барды. Сферическое зеркало, впрочем, запечатлело и «Газель» с бортовой надписью «Природоохранная прокуратура», вынырнувшую невесть откуда и прицепившуюся к бардовозу. «Камаз» требовательно посигналил перед глухими воротами полуподпольного спиртзавода – его впустили. Природоохранную «Газель», однако, от хвоста бардовоза отсекли механические ворота – посторонним на территорию нельзя. И уже вне сферы контроля кривого зеркала сторож на проходной спиртзавода с подозрительно глубокими познаниями сообщил молоденькому природному помощнику прокурора: «Внеплановые проверки объектов малого бизнеса…». Ну и так далее. Короче: «Жди хозяина…».
…К часу дня зафрахтованная и соответственно снятая с линии маршрутка №102-А провезла мимо сферического зеркала группу общественниц. Ехали на дальнее кладбище – там предстояло предать земле тело безымянного солдата, погибшего в контртеррористической операции. Его за несколько лет так и не идентифицировали в 124-й Ростовской лаборатории. Сегодня военные привезли тело этого неопознанного бойца. Планировалась траурная церемония захоронения со всеми воинскими почестями – на солдатском мемориале, где уже покоятся около сотни безымянных бойцов. Военкоматские прозвонили по «прибрежным» конторам-заведениям: «надо обеспечить наполняемость мероприятия». Общественниц на безымянные похороны набралось человек десять-двенадцать. Скинулись на цветы – кто сколько мог. Могли не все:
– Кто их туда посылал, пусть и покупает цветы, – сказало угрёбище.
Молодая воспитательница Люда, ещё в зоне видимости кривого зеркала, выскочила из маршрутки, метнулась к цветочному киоску. Охапку гвоздик чернявые цветочницы продали ей за полцены: «Ну, для такого дела! Мы ж понимаем…». Тут же пересеклась с дояркой Валей. Узнав, куда едут с цветами, та пыталась сунуть Людмиле мятые десятки. «Да не надо, мы уже купили гвоздики», – отнекивалась Люда. Валентина без разговора, уже в дверях «Газели», сунула ей… бутылку молока.
…Переполняя выпуклую сферу зеркала синими проблесками маячков, промчалась обратно в часть пожарная машина. С дежурства – прямо после тушения подпольной нефтегонки – сняли трубача духового оркестра. Это был единственный в районе духовой оркестр – и для торжественных, и для печальных случаев.
Седого капитана и ещё несколько офицеров, членов общества «Боевое товарищество», отпустили со службы на траурные мероприятия, освободив от исполнения послеполётных формальностей. Капитан с удовлетворением отметил, что крыша и капот его «Калины» целые, шины не спущены – бывало и такое. Потому до кладбища решил ехать своим ходом. Только когда в выпуклостях сферического зеркала увидел насколько несолидная и неуместно веселого цвета его машина, пожалел: надо было бы со всеми – на военном автобусе.
Траурная церемония прошла быстро и буднично. Уже выветрилось горе межмногочисленных плит с номерами захороненных безвестных бойцов. Только что-то формально-музейное присутствовало на солдатском погосте. Дежурные слова, заунывная панихида священника, комья сырой земли, недружный ружейный залп отделения солдат. Только доукомплектованный трубачом оркестрик пожарных был, как ни странно, жизнеутверждающим при исполнении траурной музыки. Тугие пучки музыкальных фраз напрягали атмосферу и провоцировали весенний ветер.
Появилась поминальная водка в пластмассовых стаканчиках, которые весенний ветер норовил опрокинуть.
– Быстрей наливай, чтоб не сдуло… – спешили немногочисленные участники церемонии.
– Водка с нашего спиртзавода?
– А откуда же ещё!..
Капитан приметил растроганную девушку, нелепо прижимавшую к себе цветастый пакет с бутылкой молока.
– Я тебя подвезу в город, – сказал убедительно капитан.
– Спасибо, – с радостью согласилась Люда.
Ехали молча. Люда украдкой рассматривала капитана: «Видно, ещё молодой, а уже седой».
На у-образном перекрёстке сферическое зеркало обнаружило выползающий «Камаз» – опять же с парящей из цистерны бардой. Капитан не стал уступать дорогу, напротив – решительно прибавил газа:
– Заколебали, шакалы вонючие!..
«Камаз» резко затормозил. Водила выскочил из кабины и буйно размахивал плетьми рук вослед наглой «Калине». Осоловелый его напарник – «подносчик снарядов» тоже вывалился из машины – с разбитым носом. Сел по-зэковски на корточки и уставился в землю.
– Такая вонь от этого спиртзавода, куда только ни обращались, – Люда таким образом поддержала решительные действия капитана. «Калина» выскользнула из зоны ответственности кривого зеркала.
– Приехали, вот здесь я живу, – виновато улыбнулась Люда.
– Ты в детсаду работаешь? Завтра заеду за тобой, – сказал буднично капитан.
– Вот молоко, возьмите, пожалуйста. Домашнее… Может, для детишек ваших…
Капитан, конечно, не стал говорить ей о дочурке, отлучённой зловредной бывшей женой. Зачем?
…На обратном пути капитан воспользовался предостерегающими услугами выпуклого зеркала – пропустил опять куда-то мчащуюся с мигалками и сиреной пожарную машину.
ПОДВАЛ ДЛЯ ВЬЕТОВ
Денис узнал от беспросветной жены Октябрины, что в подвал под их пятиэтажкой собираются переводить швейный цех. Сейчас он располагается в соседнем заброшенном садике. Денис метнулся из дому, дошел скорым шагом до подвала – никого! Уф… Перевёл дух и приступил к излюбленному давнишнему занятию.
– Я разобьюсь в лепёшку, но хрен они сюда сунутся! – мычал он как-то по-киношному – вслух сам себе, и разбивался в лепёшку. Точнее, он лепёшил железобетонную стену общего подвала хрущёвки, умягчённую матрасом, пропитанным детским энурезом. Глазное давление обагряло белки 45-летнего мужика, кулаки его хрустели хрящами, суставы грозили вывихнуться. Вывихнутые же мысли в сотрясённой голове струпьями опадали на взрыхлённый массив подкорки.
– Ты что, Ден, свихнулся? – Это в подвал по плоскостопным ступенькам спустился Роман, его друг детства. Только он осмеливался говорить с Денисом так: – Хватит дурью маяться. Что ты метелишь этот обоссанный матрац?
Обречённый матрац, закреплённый на стене, своей полосатостью и стёганностью отдалённо напоминал узбекского дехканина-хлопкороба, эксплуатируемого местными баями и царскими чиновниками. Это так казалось Роману, вдруг начавшему интересоваться Востоком времён покорения его русскими царями.
Денис плющил полосатый матрац кулаками весьма самодеятельно. Но с тупым упорством. К своим годам так и не наловчившись профессионально драться и правильно жить, он добивался своего исключительно непарнокопытным упрямством.
Роман, узнавший от жены Дениса, что тот с утра ушёл из дому, знал, где его искать. Подвал был их общим обиталищем со времён юношеских хулиганств и безобразий.
Теперь же, когда их дети сами помаленьку хулиганили и щупали малолеток в подъездах, они с Романом, а иногда и примыкавший к ним Вовка-Домкрат, спускались в подвал. Кстати, в облике Вовки в те юные годы не было ничего подъёмно-механического. Просто от фамилии Панкратов он стал Панкратом, а потом – Домкратом. Случалось, взрослые мужики ностальгически ощущали себя «детьми подземелья» конца восьмидесятых годов. Хотя сегодня у каждого была своя жизнь…
Как-то тогда ещё шестнадцатилетний Домкрат рассказал своим корешам, что японцы, когда злятся на начальство, в специальной комнате дубасят чучело шефа. Так они снимают стресс. Пацанам тоже надо было вымещать на ком-то свою обиду – обиду на корявую и сучковатую жизнь городских окраин…
– Давай дебила Прохора нарисуем и будем пи…дить его, – предложил Вовка, старавшийся матом вытравить из своей речи неуместную книжность. И сам же нарисовал ненавистную морду Прохора на мешке с опилками.
…Этот дебил Прохор, недавно откинувшийся из зоны, заколебал всю округу. Его нарисованная морда на оригинал была похожа лишь обувной щёткой усов.
Мочилово длилось недолго. Избиение рисованного Прохора, подвешенного в подвале к трубам теплотрассы, отдавалось утробным гулом по всей системе отопления пятиэтажки.
– Эй вы, говнюки! Кончай заниматься фигнёй! – спустился к пацанам в подвал его истинный хозяин, Гаврилыч – местный слесарь, сантехник, водопроводчик и прочая и прочая. Он отвечал за водо– и теплоснабжение нескольких окрестных хрущёвок. Слесарь дыхнул концентрированным перегаром и сообщил:
– Жильцы подумали, что землетрясение началось, – и обратился к Денису, с остервенением сотрясавшему систему отопления: – Эй ты, министр землетрясения, вытри свою носопырку и сними мешок с трубы.
– Гаврилыч, может, по стопарику? – пытался уладить ситуацию дипломат Вовка. – У нас тут бормотуха есть. – Он снял очки, протёр их по-профессорски и испытующе посмотрел на водопроводчика.
– По стопарику можно, – согласился тот. – Но мешок снять всё равно нужно.
– Это вы что тут за свастики рисуете? – указал Гаврилыч на мешок с Прохоровской мордой.
– Да не, это условный противник.
– А-а-а… – понимающе произнёс мужик.
Мешок с трубопровода снять, однако, пришлось… Набитую опилками дылду Прохора пацаны – министр Носопыркин, Вовка-Домкрат и Ромка, числившийся учащимся техникума советской торговли, – пришпандорили к бетонной стенке и мутузили с прежним остервенением. Когда опилки были измельчены до состояния тлена, дылда Прохор… исчез из их округи.
Поверхностно начитанный Вовка после спора на уроке в 10 классе с учительницей о роли личности в истории принёс в подвал портрет Леонида Ильича. «Дети подземелья» начали было прикреплять этого условного противника к мешку с опилками.
В подвал спустился дядя Гаврилыч наперевес с разводным ключом и изрек:
– Негоже, пацаны. Как-никак – генсек! За это можно и загудеть куда следует, – слесарь скосил осоловелые глаза в сторону «куда следует» и пошёл с разводным ключом, как с оружием пыток, регулировать запорную арматуру системы отопления. Вовка-Домкрат, который имел свой близорукий взгляд на роль личности в истории, сказал:
– Не генсекС, а сиськи-масиськи…
– Э, соплегон, вытри свою носопырку и слушай сюда, – постучал заскорузлым пальцем во впалую свою грудь Гаврилыч. – Не едали вы горохового хлеба Хруща. Не шугали вас, как детей врагов народа. Сейчас жить можно. Да и вождей старых уважать надо. Это – как родители, какие есть – таких и уважай.
Гаврилыч обвёл всех испытующим взглядом:
– Вот ты уважаешь родителей? – обратился он к худосочному Ромке.
– Уважаю, уважаю… – буркнул Ромка, который был в тихой оппозиции к своему отцу Юрию Васильевичу. Тот слыл уважаемым на ремзаводе человеком – мастер цеха, заслуженный рационализатор, профорг и всё такое… Только он всё больше для завода старался. А дома как текли краны, так и текут, как скрипели двери, так и скрипят. Мать об этом всё время гундела. И принуждала шестнадцатилетнего Ромку заниматься мужской работой. Если уж отцу нет дела ни до чего, то пусть хоть сын…
Однако «министр Носопыркин» и Вовка-Домкрат Роману тихо завидовали. Отец-то рядом… А у Дениса батя разбился на мотоцикле по пьяни, искалечив при этом младшую сестренку Раю. Та так и осталась кривенькая на шею. Злые бабки называли её кривовязой.
Мать-горемыка пыталась, но не могла посмертно простить отцу нелепой его смерти и увечности дочери.
– Не смотри, что Гаврилыч принял стопарик. Гаврилыч знает, что говорит, – слесарь-водопроводчик завёл речь о себе в третьем лице. – Вот Октябрина моя уважает меня, – сказал он о своей дочке. – А как не уважать. Если б не Гаврилыч, весь дом захлебнулся в дерьме – и профорги, и завмаги…
У Вовки мать была почти завмагом – продавцом в магазине. Ему стало обидно за мамку, которая почти завмаг и при этом может захлебнуться в дерьме, если не Гаврилыч. И за отца обидно, который «зону топтал». (Ну, не так чтобы зону, но на поселении отбывал «химию».) Кстати, за плёвое шапочное дело. Он скупал по окрестным колхозам нутрий – это что-то между бобром и большой крысой. Забивал их у себя в сарае, выделывал шкурки, шил шапки и продавал их. И схлопотал два года поселения за незаконную частнопредпринимательскую деятельность – ЧПД называется. А могли бы пришить – за издевательство над животными. Так ему пригрозил прокурор: «Статья 245. Жестокое обращение с животными. Позорная статья, гражданин Панкратов!»
– А причём тут родители и Брежнев? – возмутился Вовка, принимавший посильное участие в шапочных делах отца.
– А притом! – Гаврилыч распахнул тяжёлые двери слесарки. Над верстаками был целый иконостас: Ленин, Сталин, Хрущёв, Брежнев. – Вожди – они как родители. Какие есть, такими и гордиться надо!!! – повторился он свой тезис и обвёл рукой вождей, а также примкнувших к ним Будённого, Ворошилова, Жукова и… жидкобородого Хо Ши Мина.
– А этот кислоглазый чего здесь? – удивился Домкрат.
– Самая дееспособная армия в мире – вьетнамская! – Гаврилыч многозначительно поднял указательный палец с въевшимся мазутом. – Они ещё себя покажут.
Пацаны не стали лупцевать дорогого Леонида Ильича. Генсека свернули в трубочку и отдали слесарю. Пусть будет два генсека – не выбрасывать же.
Вскорости дорогой Леонид Ильич умер. За ним – ещё два генсека. Настало время первых кооперативов.
Все трое к этому времени отправились в армию – не косили от службы, тогда ещё не принято было.
Вовкин же отец уже «отслужил» на «химии» за ЧПД и вернулся домой с бесценным жизненным опытом и улыбкой, небогатой зубами.
В подвале, опустевшем без Дениса, Ромки и Вовки, он организовал кооператив по пошиву нутриевых шапок. Впрочем, водопроводчик Гаврилыч свою слесарку с иконостасом вождей никому не уступил. Ромкин же батя – заслуженный рационализатор – пошёл к кооператору гражданину Панкратову налаживать швейные машины, а заодно следить за порядком в цехе… Так «дети подземелья» первый раз потеряли подвал как свою территорию.
– Я разобьюсь в лепешку, но не будет по-вашему, – мычал «министр Носопыркин», скорее для себя, чем для Романа.
– Чего ты хочешь добиться? – Роман не скрывал недовольства. Каким этот Носопыркин был твердолобым в молодости, таким остался и сейчас.
– Ты рассуждаешь, как пацан. И живёшь, как пацан. – Роман встал в бойцовскую стойку и тоже начал грузить ударами полосатый матрац типа узбекского дехканина. Романовские удары повторяли траектория кулаков Дениса, но были хлёсткими и жесткими, а не просто злыми.
– Не будет по-вашему, – «министр Носопыркин» угрюмо мутузил матрац, отвечая ударом на удар. Он с утра занял подвал, застолбил свою территорию. – Не будет по-вашему, я разобьюсь в лепёшку…
А «по-ихнему» должно было быть так: в бывшем детсаде, откуда, кстати, появились пропитанный детским энурезом матрац, уже давненько работал швейный цех, перебравшийся туда из их подвала. После того как «химик» Панкратов-старший отошёл от дел, заправлять в цехе стал Вовка-Домкрат. Недавно он умудрился выбить заказ на пошив военной формы. Заказ очень солидный. Чего это ему стоило, каких откатов, только дьявол-искуситель знает.
Поэтому надо было расширяться, самым подходящим помещением на сегодня был подвал – обиталище их подземельной юности. К тому же место насиженное – здесь ведь шапочный кооператив старшего Панкратова работал. Затем из подвала перебрались в заброшенный детсад – там светло и не сыро… К этому времени Вовка Домкрат, унаследовавший дело отца-шапошника, развернулся посерьёзнее.
Роман тоже был при нём. Вроде заместителя-помощника. Вёл учет, все-таки за плечами техникум советской торговли. Да при необходимости мог и швейную машину отладить и Вовкину иномарку отрегулировать.
На швейке десяток женщин из их хрущёвки и окрестных домов батрачили на шапочников. В том числе и жена Дениса – беспросветная Октябрина, дочь покойного Гаврилыча. Но спрос на нутриевые шапки утих. Цех надолго останавливался…
Работа оживилась лишь с приходом моды на утконосые бейсболки и псевдовосточные бархатные халаты – Домкрат поймал конъюнктуру. С наступлением пассивного межсезонья работа затихала. Цех, заваленный ширпотребом, месяца на три-четыре закрывался.
Тогда бабы, как вьючные животные, набивали сумки своей же пошивнёй и разъезжались окрест. Одни торговки навязывали заморского пошиба кепки вдоль автотрассы дальнобойщикам, голодным вовсе не до бейсболок. Другие охмуряли пестротой халатов матрён из дальних хуторов. Короче, за межсезонье в цветастые халаты упаковывали всю округу, а на всех дальнобойщиков нахлобучивали непатриотичные бейсболки…
– Братан, ты не понимаешь, как сложно было продавить заказ, – увещевал Роман труднодоступного Дениса. – «Военка» – это же золотое дно, это тебе не бабские рейтузы.
– А ты-то чего задницу рвёшь? Как будто сам этот заказ пробил, – осадил его Денис и обрушил серию безответных ударов на полосатый матрац.
– Ден, ты быкуешь не по делу. Работа есть работа, – старался сдерживать себя Роман. – Я не рву задницу. Да, я работаю с Домкратом.
– Не с Домкратом, а на Домкрата. Цех-то его, а не твой…
– А какая разница. Ты на своём вонючем кожзаводе на кого горбатишь? Хоть раз в глаза видел своего хозяина?
Это правда, хозяина Денис не видел ни разу. Только знал из полунамёков якобы осведомлённых людей, что их хозяин – оч-чень многоуважаемая папаха и где-то далеко заседает и что-то важное решает. Зато и Дениса уважали на кожсырьевом участке. Он был классным сортировщиком шкур. С точностью до граммов определял вес кожсырья, процент усола и усушки, намётанным глазом безукоризненно выявлял пороки шкур.
– Мне и не надо его видеть, – парировал бывший «министр землетрясения». – Его дело платить бабки, моё – работать.
– Вот и я о том же. Каждый занимается своим делом. Все при делах – и я при деле, и Домкрат при деле, – умиротворяюще произнёс Роман, но не сдержавшись добавил: – Только разные у нас дела. И ты завидуешь.
– Я завидую? Чему завидовать?! Что вы с Домкратом все соки выжимаете из наших баб? – «министр землетрясения» продолжал кипятиться. Между словами его удары были всё красноречивее. Денис уже не колошматил матрац, а просто разминал свои пальцы, пробуя их на хруст и ломкость.
Ничего хорошего град денисовских ударов не сулил – для Романа это было очевидно… Но он пытался донести до своего зациклившегося друга юности:
– Слушай, министр землетрясения… – обратился он к Денису как в бесшабашной юности. – Ты рассуждаешь, как обиженный пенсионер. «Соки выжимают, эксплуатируют…» Ну, если Домкрат по-свойски не asder выжимать соки из наших баб, то что?.. Давай посмотрим.
– Что смотреть! Ты как надзиратель стоишь над людьми и заставляешь их по двенадцать часов горбатиться!
Кровавые белки Носопыркина ворочались неестественно быстро. Высоковольтный гул его кулаков, наверное, подавлял даже сигналы сотовой – у Романа отключился мобильник. Вывихнутые мысли Дениса колко кристаллизовались. Что-то должно было произойти!..
– Ну, так уж и по двенадцать… – Роман отступил на шаг. – Они бы рады работать по двенадцать часов, да работа не всегда есть… Ты что, такой наив? Тебе что, надо объяснить: если они не захотят горбатить, это будет делать другой. Вот вьеты у Домкрата работают по четырнадцать-пятнадцать часов рядом с нашими бабами. Вкалывают больше баб, а получают меньше. А ты – «соки выжимает, соки выжимает…».
У Домкрата в швейке действительно работали четверо вьетнамцев. Делали норму за десять баб. А денег хозяин платил им раза в два меньше.
– А на хрена они здесь нужны, эти кислоглазые жестозёмы? Чтоб Домкрат брюхо отъедал? Кто их звал сюда?
– Законы рынка. Дешёвая рабочая сила влияет на себестоимость товара. Тебе что, лекцию читать? – Ромку распирали знания по экономике, и он перешёл дальше – к демографии: – Чтоб ты знал, жёлтая раса задушит нас. Потому что они работают и плодятся, плодятся и работают. А мы только пи…дим да квасим самопальную водку…
В ответ Денис по-колхозному наотмашь дубасил матрац, который почему-то уже никак не напоминал узбекского дехканина – как ни всматривайся. Вдруг он остановился, поднял обезвоженные глаза на Романа – вспомнил… покойного тестя Гаврилыча. Вспомнил – с недоумением и тревогой. Тот, кажется, рядом со Сталиными-Брежневыми и остальными Будёнными в иконостасе держал портрет Хо Ши Мина. «Самая дееспособная армия в мире – вьетнамская. Они еще покажут всем!» – слышалось потусторонне-назидательное…
Тогда пацаны это не восприняли всерьёз: во-первых, Гаврилыч был нетрезв, во-вторых, в кинохронике бойцы народно-освободительной армии Вьетнама были такими игрушечными…
Вдруг упредительно скрипнула подвальная дверь, и на пороге появился вьетнамец Нгуен Ван Хай из бригады Домкрата. За ним – амбал со щёткой усов – участковый Прохор. Это был какой-то из многочисленных племянников того дылды Прохора, который когда-то, во времена оные, кошмарил округу.
«С подкреплением пришли», – подумал Денис.
Роман отвлёкся от «министра землетрясения» и деловито начал объяснять Нгуену, где должны стоять швейные машины, где кровати. Он разводил руками, как регулировщик. Дежурно улыбающийся вьетнамец достал мобильный телефон, что-то внутриутробно сказал своим соплеменникам.
– Это тоже ваш, – сказал Роман, указывая на матрац, висящий на стене и избитый Денисом.
У Дениса высоковольтно гудели опущенные кулаки: даже этот обоссанный матрац забирают!
На пороге появились желтозёмые лица. Они уже притащили из бывшего детского сада швейные машины.
– А здесь будут стоять кровати, – пояснял Роман непроницаемо улыбающемуся Нгуену. Тот механически кивал и на механическом же языке давал распоряжения желтозёмым маскам.
– Если бы ты знал, чего стоило это дело в миграционной службе! И снова обратился Роман к Денису. – Это всё Домкрат провернул. Классно, вьеты здесь будут и работать, и спать. Соображаешь? Бросай свой кожзавод, переходи к нам.
И добавил, надеясь на понимание:
– Домкрат поехал за камуфляжной тканью… Скоро будет.
…С вывихнутыми мыслями и с гудящими кулаками по плоскостопым ступеням Денис поднялся к себе на пятый этаж. Беспросветная жена Октябрина шмыгнула из квартиры – переждать грозу у золовки Раи, тишайшей и богобоязненной кривовязой сестры Дениса. Только при ней тот не позволял себя буянить…
«Вождь» желтозёмых Нгуен между тем облюбовал для себя слесарку покойного Гаврилыча. И то правильно: после его смерти никто из сантехников-водопроводчиков не задерживался на этом рабочем месте. Но портреты вождей не истлевали.
