1
«Мир полон тайн» – расхожая фраза, но это действительно так. Тайны существуют на всех уровнях человеческого бытия – от индивидуума до государства, но, по сути, причина их появления проста и понятна – отсутствие информации или её преднамеренное сокрытие: Антлантида – пример первого, Киевская Русь – второго.
Именно поэтому в большинстве случаев человек разумный, выявив аргументы, опровергающие установившееся мнение, соотнеся свое открытие с окружающими его обстоятельствами, предпочитает заявить о нём в, так сказать, неявной форме – тогда и возникает та парадоксальная ситуация, когда одну тайну превращают в другую. И хотя обилие публикаций, обещающих раскрытие разного рода загадок, но не сдержавших обещаний, в определённой степени отвратило от них любопытную публику, следует признать, что наши предки оставили нам ещё много такого, над чем стоит поразмыслить.
Последнее замечание относится и к поэме А.С.Пушкина «Руслан и Людмила» – выяснить, так ли это – есть цель данной работы.
2
В 1818 г. бывшие до этого дружескими и тёплыми отношения между А.С. Пушкиным и Н.М. Карамзиным стали портиться, а по прошествии двух лет размолвка между ними стала очевидной.
Причине размолвки посвящено множество учёных исследований, но в общем и главном её основой считают несогласие во взглядах поэта и историка на самодержавие и крепостничество, называя первого их ярым противником, а второго – сторонником. Наверное, у специалистов есть основания для указанного вывода, но хотелось бы обратить внимание на некоторые детали ссоры, позволяющие предположить, что она возникла не только и даже не столько из-за отношения бывших друзей к самодержавию, сколько из-за разногласий на почве самоё истории.
В те годы, когда, по выражению Пушкина, Карамзин «оскорбительно устранил его от себя», поэт работал над поэмой «Руслан и Людмила», художественные достоинства которой были настолько бесспорны, что В.А. Жуковский после её завершения в марте 1820 г. подарил автору свой портрет с надписью «Победителю ученику от побеждённого учителя». Нет никакого сомнения в том, что и Н. Карамзин, сам талантливый литератор, по достоинству оценил поэтический талант расцветающего гения. Тем более странно узнать, что в своём письме к Вяземскому Карамзин, имея ввиду «Руслана и Людмилу», пишет: «увидим, какой эпилог напишет он к своей поэмке»1.
Пренебрежительное «поэмка», конечно же, относится к содержанию произведения («увидим, какой эпилог напишет он…»), а не к его художественному уровню. Очевидно, в «Руслане и Людмиле» что-то возмущало Карамзина как историка: с чем-то он был не согласен и высказывал автору своё несогласие.
Дело в том, что «Руслан и Людмила», будучи по форме сказкой в стихах, тем не менее наложена на конкретное время и место: время определено присутствием в сюжете князя Владимира Святославича, чьи годы жизни и деяния хорошо известны; известно и место, где происходит завязка событий – это древний Киев, в котором правил упомянутый князь Владимир. Так что обычный сказочный зачин «в тридевятом царстве, в тридесятом государстве жили-были…» в данном случае имеет конкретное наполнение: конец 9 – начало10 вв., Киевская Русь.
Но, привязав «Руслана и Людмилу» к месту и времени, автор взял на себя определённую ответственность, понимая, что описываемые им события читатель, знающий историю Древней Руси, будет преломлять через эти реалии и отмечать их соответствие летописям. Среди первых (ещё в рукописи) читателей поэмы, близких Пушкину людей, был на тот момент и Н. Карамзин.
3
Излишне говорить о том, что имена героев народных сказок всегда указывают на их национальную принадлежность: на печи, управляемой «щучьим велением», ездит Емеля, а не Родриго, сестрицу Иванушки зовут Алёнушка, а не Гертруда; то же и в авторских сказках: у Андерсена не встретишь Степана или Светлану.
Но уже имя главного героя поэмы «Руслан и Людмила» вызывает недоумение, потому что у русских, под которыми мы в данном случае понимаем жителей Киевской Руси, такого имени никогда не было. Это может показаться странным – казалось бы, в самом имени Руслан (Рус-лан) заложена его «русскость»: автор дважды в сцене боя Руслана с Черномором указывает, что Руслан – русский:
Меж тем, на воздухе слабея
И силе русской изумясь,
Волшебник гордому Руслану
Коварно молвит: «Слушай, князь!»
«Теперь ты наш: ага, дрожишь!
Смирись, покорствуй русской силе!
Неси меня к моей Людмиле.
И тем не менее (повторимся) ни в одном из известных нам славянских исторических источников нет действующих лиц с таким именем. Разумеется, нельзя предъявлять Пушкину какие-либо претензии, так как речь идёт о художественном произведении, а не научном труде, но ведь гениальный поэт мог легко избегнуть такой неувязки, выбрав любое из бесспорно славянских имён.
Исследователи творчества Пушкина считают, что имя Руслан поэт взял из былины «о некоем славном богатыре Уруслане Залазоревиче, и его использование настолько же правомочно, как и использование, например, имён Микула, Никита, Добрыня, Алёша, Святогор. Но в отличие от носителей перечисленных имён образ былинного Еруслана «уходит корнями в героический иранский эпос о Рустаме, сыне Залазара (поэма Фирдоуси «Шахнамэ»). Образ этого богатыря впоследствии был воспринят тюркскими народами, где Рустам Залазар превратился в Арслана Зальзара (арслан означает лев), а затем в XVII веке попал в русский сказочный фольклор в образе уже русского богатыря Еруслана Залазаровича или Лазаревича»2
О том, что Еруслан Залазарович никакого отношения к славянам не имел, Пушкин, безусловно, знал, но почему-то, не будучи ограниченным в выборе имени супруга Людмилы, он остановился на том, которое имеет в своей основе иранский источник и ни в каких славянских апокрифах, как уже отмечалось, не встречается.
Имена соперников Руслана стоят ближе к официальной российской историографии:
То три соперника Руслана;
В душе несчастные таят
Любви и ненависти яд.
Один – Рогдай, воитель смелый,
Мечом раздвинувший пределы
Богатых киевских полей;
Другой – Фарлаф, крикун надменный,
В пирах никем не побежденный,
Но воин скромный средь мечей;
Последний, полный страстной думы,
Младой хазарский хан Ратмир:
Все трое бледны и угрюмы,
И пир веселый им не в пир.
Имя первого соперника Руслана упоминается только однажды – в Никоновской летописи под 1000 г.:
«Преставися Рагдай Удалой, яко наезжаше сей на триста воин» (Преставился Рагдай Удалой, бившийся против 300 воинов)».
Имя Рогдай историки считают скандинавским – из того же ономастического ряда что Рогволод, Рогнеда – о полоцком князе Рогволде в летописи сказано: «Этот Рогволод пришел из-за моря и держал власть свою в Полоцке».
Наверное, князь Владимир должен был предпочесть Руслану Рогдая в качестве мужа любимой дочери, потому что
Ты догадался, мой читатель,
С кем бился доблестный Руслан:
То был кровавых битв искатель,
Рогдай, надежда киевлян.
Согласимся, «надежда киевлян» – высокая оценка заслуг Рогдая, в то время как с Русланом Владимир мог себе позволить себе говорить в унизительном тоне.
Второго соперника Руслана зовут Фарлаф. Это имя также скандинавское: оно одним из первых фигурирует в списках участников мирных переговоров между руссами и греками в 907 и 911 гг. Интересно,что Пушкин указывает на укоренённость рода Фарлафа в Киеве:
Последуй моему совету,
Ступай тихохонько назад.
Под Киевом, в уединенье,
В своем наследственном селенье
Останься лучше без забот.
Что до имени хазарина – Ратмир, то оно, выходит, той же этимологии, что и Владимир, но хотя состоит из двух противоположных по смыслу слов (рать-мир), может быть понято как «ратующий (борющийся) за мир». Странно, что поэт назвал так хазарского хана, как и то, что хазарский хан оказался за столом киевского князя, отец которого, Святослав, в совсем недальнем прошлом разгромил Хазарский каганат, после чего родная страна Ратмира, согласно летописному утверждению, навсегда прекратила своё существование.
В общем, с точки зрения ономастики имя Ратмир должно быть признано славянским, но его вторую составляющую находим и в ирландских сагах:
великаны: Вафтрудмир, Гимир, Мимир, Скимир.
ледяные великаны: Берглемир, Имир, Трудгельмир.
Заметим, что и отчество былинного Соловья-разбойника – Будимирович, то есть имя его родителя – Будимир, хотя нет сомнений в том, что Соловей – не славянин.
Наверное, Карамзин обратил внимание на то, что Пушкин вывел Рогдая – надежду киевлян – и Фарлафа – потомственного киевлянина – отрицательными героями, искавшими смерти Руслана, а хазарский хан Ратмир остался в дружеском к нему расположении?
4
Естественным выводом из вышеизложенного должен стать вывод о наличии у Пушкина особого взгляда на историю Древней Руси, суть которого заключалось в том, что её начало следует искать на юге Европы, а не на её севере. При этом у нас нет никаких оснований считать, что поэт располагал или имел доступ к каким-то скрытым от прочих сведениям. В подтверждение сказанному приведём выдержку из трудов Д. Иловайского (прошу извинить за пространное цитирование):
«Тмутараканское княжество упоминается тогда, когда оно получило князей из дома Рюриковичей, то есть вошло в состав общей, объединенной Руси. Но ничто не доказывает, чтобы это была собственно колония Днепровских Руссов, и тем менее Руссов Скандинавских. Иначе мы не уясним себе многого в нашей начальной истории, и в особенности не поймем арабских известий.
Существование Азовской или Таманской Руси объясняет нам упоминаемые Арабами походы Руссов на Волгу и в Каспий-ское море в 913 и 944 гг. — походы, наделавшие много шуму на Востоке, но о которых русская летопись ровно ничего не знает. Эти походы естественнее всего приписать Руси Тмутараканской, а не Киевской (а тем менее Скандинавской). Укажу еще на известие Ис-тахри, повторенное у Ибн-Хаукала, о том, что Русь состоит из трех племен: первое, царь которого живет в городе Куяба; второе, называемое Славия, и третье Ар-тания, царь которого живет в городе Арте. Куяба или Кутаба это, конечно, Киев; под именем Славии с достоверностью разумеют Новогородскую землю; но Артания ставит толкователей в большое затруднение. Некоторые пытались выпутаться из него с помощью мордовского племени Эрза или Эрзяне, и город Арта оказывался не что иное, как Арзамас (Френ). Другие пытались из Артании сделать Биарманию или Биармию (Рено). А между тем арабские географы постоянно помещают Руссов между Хазарией и Румом (Византией); чему совершенно не соответствует северная полоса России. В данном случае Истахри прямо говорит, что Арта находится между Хазаром и Дунайским Болгаром. Мы думаем, что нет нужды отыскивать особое русское племя в глубине мордовских лесов или на далеком севере, и предлагаем третью догадку, а именно: Арта и Артания суть греческая Таматарха, русский Тмутаракан. Это место арабских источников будет для нас тем замечательнее, что тут ясно разделяется Русь Киевская от Руси Черноморской и Северной, тогда как во многих других случаях у Арабов Русь Днепровская и Черноморская очевидно смешиваются и тем затрудняется понимание текста. Точно так же у них смешиваются иногда в одну две Болгарии, Волжская и Дунайская; отчего так же происходит немалая путаница. Тмутаракань объяснит нам и упоминаемый Арабами какой-то остров, обитаемый Русью, окруженный озером, покрытый лесами и болотами, нездоровый и сырой (Ибн-Даста и Мукадеси). Много было догадок насчет этого непонятного острова: его толковали и Данией, и Скандинавией, и какими-то Волжскими островами, и наконец просто считали его выдумкою. Нам кажется, что вопрос будет ближе к решению, если мы под этим болотистым нездоровым островом признаем Тамань (может быть, тогда объяснится и «остров Русия», упоминаемый у Истахри). Тмутраканская Русь может объяснить и те известия у Арабов, где ставится Русь отдельно от Куябы (напр., у Ибн-Фадлана говорится о привозе разных вещей в Хазарию из Руси, Булгара и Куябы). Вообще Арабы ближе были знакомы собственно с Азовско-Черноморскою Русью, нежели с какою-либо другою»3.
Из этого отрывка следует, что и Иловайский, впервые открыто заговоривший о существовании Таврической Руси, и разделявшие его мнение современники, исходили в своём убеждении из хорошо известных (во всяком случае, для всех интересующихся) исторических источников, логический анализ которых сам по себе приводил к мысли о существовании Руси на берегах Чёрного моря. И почему Александр Пушкин, учившийся у Ивана Кузьмича Кайданова, заслуженного профессора истории Царскосельского лицея, автора ряда учебников по всеобщей и русской истории, не мог обратить внимание на те неувязки и «нестыковки» официального курса истории Древней Руси, на которые через несколько десятилетий обратил внимание Иловайский? Наверняка мог, если учесть при этом ещё и дар гения: проникать в суть вещей и явлений.
Научные взгляды Д. Иловайского, Г. Вернадского, Ю. Брайчевского, считавших, что начало Руси следует искать в Северном Причерноморье, существуют лишь как версия, значительно менее известная в сравнении с официальной, указывающей на то, что родиной древних русов был север Европы. В этом нет ничего удивительного, потому что официальная версия базируется на официальном историческом источнике – «Повести временных лет», не доверять или доверять которому можно с той же степенью вероятности, как доверять или не доверять сообщению, например, Абу Али Ахмеда ибн Омар Ибн Русте:
«Что же касается ар-Руссийи, то она находится на острове, окруженном морем. Остров, на коем они (русы) живут, протяженностью в три дня пути, покрыт лесами и болотами, нездоров и сыр, так что стоит человеку ступить ногой на землю, как она трясется из-за обилия в ней влаги… У них есть царь, называемый Хакан русов. Они нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен, везут в Хазаран и Булгар и там продают… Они не имеют пашен, а питаются лишь тем, что привозят из земли славян… Единственное их занятие – торговля соболями, белками и прочими мехами… У них много поселений, и живут они привольно. Гостям оказывают почет, с чужеземцами, которые ищут у них прокровительства, обращаются хорошо, как и с теми, кто часто у них бывает»4.
При признании первородства Таврической Руси вопрос о славянстве русов вообще не стоит – они, как выяснилось, должны быть причислены к ирано-сарматскому этносу. Но вряд ли можно игнорировать тот факт, что признание южного происхождения Руси становится ключом к пониманию многих, считающихся противоречивыми сообщений восточно-славянских летописей и хронографов.
5
Очевидно, Тмутараканская (Северопричерноморская) Русь была не единственным «яблоком раздора» между Пушкиным и Карамзиным. Ещё одним таким «яблоком» стала та историческая версия, согласно которой русские как нация в нынешнем её понимании есть результат ассимиляции двух этносов: ирано-сарматского народа «русь», обитавшего в Северном Причерноморье и распространившегося на территории Восточной Европы, и мигрировавших в эти же местности в 8-9 вв. славян-моравов, исповедующих православие.
К тому, что и Пушкин соглашался с указанной версией, подводит имя главной героини поэмы – Людмила, относящееся к западно-славянским женским именам.
«Реальная» Людмила – дочь сербского князя, жила в конце 9 – начале 10 вв. и, став женой чешского князя Буривоя, вместе с ним приняла христианство от самого Мефодия, епископа Морав-ского, брата Кирилла. Супруги занимались распространением христианства среди славян и просветительской деятельностью. Умерла Людмила мученической смертью за веру и была канонизирована христианской церковью. Отметим, что восточно-славянским источникам имя Людмила, как и (повторимся) имя её литературного супруга – Руслана не известно. Но то, что литературная дочь киевского князя носит имя сербской княгини, принявшей крещение от моравской православной церкви, могло обратить внимание читателей в сторону славян западных, роль которых в становлении Киевской Руси замалчивалась (в том числе и Карамзиным), несмотря на множественные сообщения об этом европейских хроник, например, хроники Х.Фризе. Факт моравского присутствия в Киевской Руси 9-10 вв. доказывают также данные археологических раскопок в Киеве, из которых следует, что часть местных захоронений древности относится к выходцам из Моравии. «Хроника всего света» Мартина Бельского и «Хронограф Западнорусской редакции» сообщают о Моравской империи, включавшей в 10 в.земли русского государства:
«Святоплуг Моравский король держал в то время русские земли». Чешская хроника Пулкавы конца 14 в. включает в состав Моравии времён Святополка «Полонию и Руссию»5.
Русский список 17 в. «Пространного жития Кирилла Философа», списанный с сербского списка, хранившегося в монастыре на Афоне, содержит своеобразную титулатуру моравских князей: «Ростислав бо и Святополк князь моравский и Туровский и всей России».
Восточно-славянские летописцы знали о том, что прародиной славян были придунайские земли:
«По мнозях же временах (в древние времена) сели суть славяне по Дунаеви, где ныне есть Угорьска земля и Болгарьска», «В Моравы бо доходил и апостол Павел и учил ту. Ту бо есть Илурик (Иллирия), его же доходил апостол Павел, ту беша славяне первое (тут обитали первые славяне)». Знали они также и то, что «Тако же и те славяне, прешедшие (подчёркнуто мной – А.Г.), седоша по Днепру и нарекошася поляне».
Иными словами, те славяне, каковых называют «восточными», на самом деле были «перешедшими» и «осевшими на Днепре» славянами западными – эту версию поддерживает Л.Н. Гумилёв:
«Как ныне установлено, славяне не были аборигенами Восточной Европы, а проникли в неё в 8 в., заселив Поднепровье и бассейн озера Ильмень. До славянского вторжения эту территорию населяли русы, – этнос отнюдь не славянский».
Таким образом, подтверждается наше предположение о том, что Пушкин имел собственное, несхожее с обшепризнанным, представление о начале истории Древней Руси.
Имя Руслан (Рус-алан) и в прошлом, и ныне весьма распространённое среди осетин (алан) воплощает обитавших в Северном Причерноморье русов, имевших с аланами общие этнические корни и в первых веках нашей эры освоивших земли в среднем течении Днепра.
Имя Людмила указывает на придунайских (западных) славян, мигрировавших в эти местности в 8-9 вв.
Совместное существование тех и других (брак Руслана и Людмилы как символ единения двух народов) привело к созданию государства Киевская Русь, взявшего своё имя от русов, а язык, письменность и религию – от славян.
6
Поэма была завершена весной 1820 г. – не так много времени прошло с тех пор, как залы Петербуржской академии оглашал голос М. Ломоносова, отстаивавшего перед лицом немецких профессоров славянство древних русов. А победа над Наполеоном, поставившим на колени всю Европу, но разбившим голову о русский «камень» – была во времени совсем рядом. Пушкин, кому достаточно часто напоминали, что его славянская кровь разбавлена африканской, понимал неуместность открытого и прямого обнародования своих соображений, подвергавших сомнению истинность «Повести временных лет». Её можно было комментировать, рассматривать под разными углами зрения, даже упрекать Нестора в определённой нелогичности, но – Боже упаси – никто не покушался на реальность летописных героев и событий.
Н.М. Карамзин был не только ревностным хранителем, но и главным по долгу службы защитником этой традиции; он хорошо представлял себе, что «Руслан и Людмила» будет доступна самому широкому кругу читателей, которые вполне могут задаться теми же вопросами, которыми задались и мы.
7
Ещё одним аргументом, подтверждающим, что причиной ссоры между Пушкиным и Карамзиным стало разногласие по поводу происхождения Руси, служит знаменитый запев поэмы:
У лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том:
И днем и ночью кот ученый
Всё ходит по цепи кругом;
Идет направо – песнь заводит,
Налево – сказку говорит.
Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит;
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей;
Там лес и дол видений полны;
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой,
И тридцать витязей прекрасных
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними дядька их морской;
Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя;
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несет богатыря;
В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит;
Там ступа с Бабою Ягой
Идет, бредет сама собой;
Там царь Кащей над златом чахнет;
Там русской дух… там Русью пахнет!
И там я был, и мед я пил;
У моря видел дуб зеленый;
Под ним сидел, и кот ученый
Свои мне сказки говорил.
Лукоморье – это морской берег, имеющий форму, подобную изгибу лука (излучина). Может быть, имеется в виду одно из северных морей, что вполне объяснимо – ведь предками русских, согласно «ПВЛ», были обитавшие на берегу северных морей скандинавы-варяги, названные летописцем «русью»?
Однако, ни баба Яга, ни Кащей, ни тридцать витязей морских не присутствуют в фольклоре северо-европейских, да и вообще, европейских народов – они имеют явно южное восточное происхождение. Баба Яга, например, пришла в русские сказки из североиранских преданий, а местом жительства Кащея было «тридевятое царство, подсолнечное государство», то бишь, и он родом их южных краёв. Но даже не зная этих подробностей, мы не можем избавиться от впечатления, что «дуб зелёный» стоит на берегу южного моря и что «тридцать витязей прекрасных» выходят из тёплых вод: ведь дядьку-то их, хотя уже в другой сказочной поэме «Сказка о царе Салтане», зовут Черномором.
Собственно говоря, лукоморье «предположительно располагалось возле излучин Азовского и Чёрного морей и низовья Днепра. В этом значении лукоморье упоминается и в «Слове о полку Игореве»6. И если согласиться с тем, что строки запева поэмы следует связывать с югом, то, следовательно, там – на юге – «русский дух» и «Русью пахнет»!
Вот почему, имея своё твёрдое воззрение на историю Древней Руси, Карамзин заявляет о «несерьезности, неосновательности» поэмы и опять-таки заметим, что такое определение касается только её содержания.
Но не все (даже почитатели творчества А.С. Пушкина) знают, что вступление «У лукоморья…» добавлено ко второму изданию поэмы7 и, что важно представлять – уже после посещения поэтом Тавриды, поэтому «запев» следует рассматривать как дополнительное свидетельство убеждённости поэта касательно истории происхождения Руси, несмотря на недовольство «главного историка государства».
Пушкин знал и любил историю. В его творческие планы на будущее входило создание значительных произведений на историческую тему и даже за несколько часов до дуэли поэт, как известно, «занимался выписками из сочинения Голикова о Петре I и чтением “Истории России в рассказах для детей” Ишимовой»8.
Не погибни «солнце русской поэзии», мы, несомненно, восхищались бы его пониманием и интерпретацией известных исторических событий и, может быть, он решился бы «поведать» о том, на что только намекнул в «Руслане и Людмиле».
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Н.Я. Эйдельман.. Пушкин и Карамзин. Из истории взаимоотношений. В сб. «А. Пушкин. Исследования и материалы.» М. 1986.т.12.с.289.
2 См: Д. и Н.Зима.Тайна имени.М.2002.
3 Д.И.Иловайский. Начало Руси.М.2002.гл.VI.
4 Цит.по Л.Н. Гумилёв. От Руси до Росии.ДИК.М.1995.сс.357-358
5 А.Г. Кузьмин. Падение Перуна.М.1988.с.129.
6 Википедия
7 Второе издание поэмы вышло уже после смерти Н.М.Карамзина
8 Цявловский М. А. Летопись жизни и творчества
А. С. Пушкина. М., 1951.
