БЛИКИ НА СУНЖЕ
Сегодня 31декабря. Завтра новый, 1995 год.
Чёрт бы его побрал!
Меркулов проковылял к окну в детской. Нога болела значительно меньше – еще день, два и можно будет идти. Надо же было упасть так не вовремя. Неделю назад он отправил семью подальше отсюда, а сам задержался: надо было что-то делать с родителями. Отец, прошедший всю войну до Берлина, уезжать отказывался категорически. Не тронут наши, видите ли. Меркулов уговаривал и так, и эдак – без толку. «Это моя земля, у меня на кладбище ещё дед похоронен. А бомбежки – это так, пугают. Наши своих не тронут».
Старый упрямый ишак. И мать туда же. Впрочем, мать всю жизнь отцу потакала.
Несколько дней назад, Меркулов не помнил точно, мать позвонила. Было очень странно слышать в звенящей тишине квартиры телефонный звонок. Работает ещё.
Отец сдался. Сам он, конечно, этого не признает ни за что. Договорились, что Меркулов зайдет за родителями в микрорайон, как только перестанет болеть нога. Сколько же после этого прошло? Вроде, дней пять.
Телефон больше не работал. Потом отключили газ. Свет давали все реже. Воды не было уже давно.
Меркулов глянул в окно сквозь крест накрест наклеенные полоски бумаги. За Сунжей, как на ладони, Президентский дворец, Совмин. Огромная площадь пуста, только две кучки вооруженных людей по пять-шесть человек. Дежурят. При звуках самолетов они куда-то мгновенно исчезают. Впрочем, уже пару дней почти не бомбят. По телевизору с гневной речью выступал президент, сделал вид, что только что узнал о бомбежках. Узнал, возмутился и запретил.
Врет. Все они врут. Всегда.
Почти не бомбят, зато обстреливать стали откуда-то издалека, что еще хуже. Самолет хоть заранее слышно.
Меркулов сел на стул, поставил на подоконник стакан и бутылку водки. Водки еще много: выдали вместо зарплаты. А вот денег почти нет: все отдал жене с детьми. Ничего, родители в ноябре ездили на Ставрополье за пенсией – выбраться хватит.
Меркулов налил водки на треть стакана и выпил мелкими глотками. Сразу закурил трубку с дешевым табаком, сигарет он не видел уже давно. Через минуту тепло разлилось по желудку, притупив привычный уже голод. Еще чуть-чуть – и ослабнет постоянная тревога за семью, за родителей, за себя. Тревога и чувство собственного бессилия грызли мозг не останавливаясь, как крысы. Не давали спать, сводили с ума.
Ну вот, теперь полегче. Меркулов, глубоко затягиваясь, вновь оглядел площадь. От Совмина шли какие-то люди, штатские, без оружия и с сумками. Перешли мост, скрылись за музучилищем. Взгляд уперся в знакомое с детства здание, и сразу вспомнилось:
– Ура! Ура! Я шишечку нашел, её я погрызу и дальше поползу.
Сколько же ему тогда было? Двадцать? Двадцать пять? Встречались уже редко – семья. Но на тот «капустник» Кот собрал их всех. Ещё бы, в музучилище ставили рок-оперу «Повесть о настоящем человеке»! Меркулов улыбнулся. Как там дальше?
– Отрезали Мересьеву ногу, – и хор басом: – Обе!
Сразу дернуло в ноге. Нет, про это не надо. А про что?
В памяти всплыл перочинный ножик – два лезвия, шило, штопор, открывалка – целое сокровище. Меркулов, тогда просто Славка, выиграл его на спор у Маги. Мага тогда только появился и не верил, что на музучилище есть надпись “ХРАМЪ БОЖИЙ” и шестиконечная звезда
Сейчас Магомед у родственников в селе, где-то адрес написал. Может, надо было с ним? Звал ведь. Нет, нельзя. Родителям самим не выбраться.
А вот пляжа отсюда теперь не видно: деревья сильно разрослись. В детстве увидеть можно было, если знать, куда смотреть.
Погасла трубка. Не вставая со стула, Меркулов выбил её на пол и снова наполнил табаком. Налил еще водки, выпил.
Солнце понемногу клонилось к закату, окрашивая Сунжу в грязно-кровавый цвет, отражалось от поверхности миллиардами бликов.
А тогда было лето. Ярко светило солнце, сверкали на Сунже нефтяные пятна. Все были в сборе и никак не могли сдержать восторг от того необычного, что должно было сейчас произойти.
Как быстро все прошло… Вся жизнь, как те два часа. Школа, армия, ранняя глупая женитьба, развод, однообразная, тупая работа. Друзей больше не было. Какие на работе друзья? Так, выпить вместе.
До чего же всё-таки холодно.
Газа не было уже дня три. Меркулов не снимал куртку, сверху кутался в старый плед, и всё равно влажный холод пронизывал до костей.
Заходящее солнце на миг прострелило грязный серый туман. Кровавым пурпуром вспыхнул Президентский дворец, где-то бабахнуло.
Меркулов вздрогнул. Захотелось воды. Пришлось вставать, ковылять на кухню. Вода ещё есть – полтора ведра. Ведро дали соседи, и позавчера заходил Кот с сыном: принесли ведро воды и валидол. Меркулов долго следил через окно, как уходили они в окружении десятка собак. Так что вода есть – должно хватить, если не тратить на канализацию.
Меркулов не тратил.
Во всем доме осталось человек пятнадцать. Во время налетов и обстрелов все они бегали в бомбоубежище, некоторые сидели там почти постоянно. Меркулов бегать не мог – сидел дома, стараясь не двигать лишний раз ногой, и ждал. Ничего, опухоль почти прошла, еще два – три дня, и всё. Можно будет идти в микрорайон за родителями. Потом или через Старую Сунжу, или через Минутку, посмотрим. Лишь бы подальше отсюда.
Меркулов съел один из пяти оставшихся пирожков, выскреб полбанки тушенки, запил водкой. Все, пора ложиться – еще один день прошел.
Лечь на диван Меркулов не успел. Зловещую тишину вспорол грохот: застучали автоматы, завизжали выстрелы гранатометов и, заглушая все, тяжело ударили танки. Комната осветилась всполохами взрывов, небо прорезали смертоносные пунктиры. Меркулов присел на диван, ожидая. Звуки боя раздавались все ближе, скоро зазвенели стекла, в воздухе потянуло гарью.
На четвереньках Меркулов прополз в детскую и, ругая себя, выглянул в окно. Весь левый берег пылал огнем. Похоже, бой шел по всему проспекту Орджоникидзе, от вокзала до Президентского дворца. Меркулов несколько минут, как завороженный, смотрел на это фантастическое зрелище, забыв об опасности. Вспыхнул и расцвел огненным цветком старый престижный дом на углу Августовской. Прощай, «Красная шапочка». В районе вокзала сверкало, как при электросварке. Трассирующие очереди расчерчивали небо метеоритным дождем, отражаясь яркими бликами от Сунжи. Казалось, гигантская огненная змея ползет по проспекту, харкая смертью.
Больно ударило по барабанным перепонкам, подпрыгнул пол, в большой комнате что-то упало. За окном стало светло, как днем.
Тяжелым басом гремит фугас,
Ударил фонтан огня…
Меркулов отпрянул от окна, на четвереньках дополз до дивана, посидел, уронив голову на подушку. Ад продолжался, с дребезгом вылетели стекла в детской. Тогда Меркулов, так же на четвереньках, притащил одеяло и подушку в коридор, подальше от окон. Туда же поставил ящик с водкой, хлебнул прямо из горлышка и свернулся на полу в позе зародыша.
Так он и провел эти новогодние тридцать два часа – на полу, в коридоре двухкомнатной квартиры дома на улице Терешковой, в трехстах метрах от Президентского дворца.
Временами Меркулов проваливался в спасительное алкогольное забвение, и тогда было хорошо. Ласково светило солнце, ноги проваливались во влажный песок, камеры были готовы, и мутная гладь реки, сверкая нефтяными бликами, манила в неизвестность.
Дальше досмотреть не удавалось. Очередной разрыв бесцеремонно вытряхивал Меркулова в реальность. И становилось страшно.
Очень страшно.
Дом, казалось, подпрыгивал на полметра, тряслись стены, сыпалась штукатурка. Давным-давно повылетали стекла, в комнатах грохотала мебель, заботливо сделанная своими руками. Огненные сполохи озаряли коридор всеми оттенками смерти, грохот рвал барабанные перепонки. Ошеломленный Меркулов, никогда ни у кого не просивший помощи, пробовал молиться. Подсознание услужливо подсказало никогда не произносимые слова.
– Отче наш, Иже еси на небесех!
Пулеметная очередь.
– Да святится имя Твое… да будет воля Твоя…
Гранатометный визг. Разрыв.
– …яко на небеси и на земли.
Грохот танкового выстрела.
– Хлеб наш насущный даждь нам днесь… и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго.
Взрыв, взрыв, огненная вспышка, очередь, бьются стекла, подпрыгивает пол.
Да что же это такое? За Что? Что он такого сделал? Что? Нет, видимо, никто не поможет. Нет никому никакого дела до маленького человека! Каждый за себя!
Тяжелым басом гремит фугас,
Ударил фонтан огня.
А Боб Кеннеди пустился в пляс:
Какое мне дело
До всех до вас?
А вам до меня!
Опять маняще сверкала Сунжа, опять гремели танки, и не было этому конца.
Когда за окном забрезжил очередной рассвет, Меркулов впервые очнулся от тишины. С трудом сел, отряхнул штукатурку, отодвинул три пустые бутылки водки. Держась за стену, поднялся. Гудело в голове, шатало от голода, но это все ерунда.
Было тихо… Тихо. И не болела нога!
Испуганный рассудок гнал прочь из дома. Быстрее! Быстрее! Быстрее, пока ТАМ не передумали!
Меркулов нарочито медленно сел, вытащил из рюкзака свежий бинт, сменил тугую повязку. Прошел на кухню. Вскрыл последнюю банку тушенки. Половину съел, банку закрыл и засунул в рюкзак. Съел один из четырех пирожков, проглотил таблетку анальгина. Запил водкой. В голове прояснилось, перестали дрожать руки.
Очень хотелось подойти к окну, взглянуть, но мешала перевернутая мебель. Меркулов надел рюкзак, взял палочку и двинулся к выходу.
Перекошенная дверь не хотела открываться, и Меркулов испугался. После второго толчка дверь нехотя распахнулась, отчетливо пахнуло гарью. Возник смутно знакомый, пугающий звук. Держась за перила, Меркулов спустился вниз. Дверь подъезда была закрыта, рядом сидела кошка со второго этажа. Увидев человека, она требовательно заорала. Меркулов открыл дверь, кошка стремглав бросилась наружу. Странный звук усилился.
На улице шел снег. Черные хлопья кружили в воздухе, падали на землю, на лицо и не таяли.
Меркулов, не оглядываясь, прошел через двор и сразу остановился, не веря глазам. На месте дома с бомбоубежищем дымились развалины. Вся улица пылала огнем, летел черным снегом пепел. Странный звук оказался гулом пожаров – так ревели на заводе печи.
Не выдержав, Меркулов оглянулся. На четвертом этаже, впервые за долгие годы, зияло пустотой родное окно. Первый подъезд горел, густой дым валил с чердака.
Меркулов вытер глаза, повернулся и пошел, стараясь смотреть только под ноги. Грязный асфальт с остатками снега был усеян блестящими осколками и ветками деревьев. И все на глазах покрывалось чёрными хлопьями.
На углу Анисимовской Меркулов остановился, глянул направо. За дымом было видно, как из подвала выходят люди. Кот?.. Вокруг бегали неизменные собаки. Точно – Кот. Жив! Догнать? Еще не поздно – каких-то тридцать метров. Вместе легче.
Ноги сами двинулись в спасительную сторону.
Что он делает? Нет, это не он – это мозг, подсознание… Эволюция.… Миллионы лет… Им лучше знать. Родители.… Но ведь семья.… Как им одним, ведь в микрорайон можно и не дойти? Кто знает, сколько продлится это затишье?.. А семья? Сыну только тринадцать…
Робким лучиком сверкнула из детства Сунжа. Меркулов остановился.
Плеснула волна, заглушая шум пожаров. Закачалась на волне камера, пытаясь вырваться из-под лёгкого мальчишеского тела.
Меркулов постоял, прислушиваясь к стуку сердца. Глянул последний раз вперёд – фигурки почти скрылись в дыму – повернулся и зашагал в прежнем направлении.
Теперь каждый только за себя, даже друзья. У каждого своя дорога, и дай вам Бог удачи!
Трещит земля, как пустой орех,
Как щепка, трещит броня,
А Боба вновь разбирает смех:
Какое мне дело
До вас до всех?
А вам до меня!
Меркулов покосился на музучилище – целое – и захромал дальше.
Первый раз сердце кольнуло у «Океана» – дальше шел с валидолом под языком. Здесь было тише. Разрушений меньше, только провалена крыша культпросветучилища. Зато через полквартала Меркулов вновь остановился – впереди до самого «Военторга» тянулись сплошные развалины. Какие-то люди ковырялись в груде кирпичей, у дороги росла куча из одеял, кастрюль, грязных чемоданов.
Меркулов свернул к набережной, оставив за спиной гостиницу «Чайка». Миновал практически целый дом с аптекой. Опять кольнуло сердце. На мосту пришлось остановиться – в глазах прыгали мушки, дышалось тяжело.
Опираясь на решетку ограждения, Меркулов снял рюкзак. Сердце побаливало уже несколько лет – что-то там с клапаном и пучком Гиса. Заводской врач настойчиво советовал для начала бросить курить и полностью исключить алкоголь. Курил Меркулов по большим праздникам, а вот алкоголь… Сначала нужно дойти.
Достав из рюкзака бутылку, Меркулов сделал несколько глотков и стал ждать.
Вдали, за мостами и слева, и справа клубился дым. Внизу неутомимо, как всегда, текла Сунжа. Так же она текла и тогда, много-много лет назад. Только светило солнце, не было дыма, и город был юн и весел. Так же она будет течь и когда его, Меркулова, здесь уже не будет. Будет течь и когда не будет города.
Боль спряталась, мушки прыгали реже – больше ждать нельзя. Дальше Меркулов шел в каком-то странном состоянии, в голове все смешалось.
Кинотеатр «Космос», оплавленная сфера стекла вместо пивного павильона. Тир и давным-давно исчезнувшие развалины Андреевских бань с вытрезвителем. Бассейн «Садко» и стоящая когда-то на его месте детская мечта – цирк-шапито на раскалённом солнцем пустыре. Израненные деревья сквера и цветущие заросли сирени у несуществующей уже лет тридцать каменной львицы.
На Бароновском мосту Меркулов опять остановился – идти дальше не было сил. Опять пришлось стоять, оперевшись на ограду. На мосту не было больше никого. Тишина стояла такая, что было слышно, как что-то тихонько рассказывает Сунжа. А тогда на мосту собрался народ, все улыбались, махали руками. И они тоже смеялись и кричали в ответ.
Горячая игла пронзила сердце, потемнело в глазах. Меркулов тяжело опустился на грязный асфальт, не успев снять рюкзак.
Но пуля-дура вошла меж глаз
Ему на закате дня,
Успел сказать он
И в этот раз:
Какое мне дело до всех до вас,
А вам до меня!
После празднования Нового года просыпалась огромная, великая, измордованная, равнодушная страна. Далеко на юге, прижатый к горам, притих ошеломленный город. В третьем микрорайоне, в тесной однокомнатной квартире, уже ни на что не надеясь, всматривались в окно растерянные старики.
В трех кварталах от Бароновского моста, по улице Бутырина, тяжело опираясь на палку, шел грузный, давно не бритый мужчина. Под левой лопаткой пылал огонь, в глазах прыгали темно-красные мошки, где-то сброшен ставший неподъёмным рюкзак. Мужчина не видел ни разбитых зданий, ни остатков деревьев, ни затянутого дымом низкого неба. Перед его взором искрилась нефтяными бликами Сунжа, и ласково светило солнце.
И плыли на камерах, и кричали, и смеялись, не в силах сдержать восторг, пять грозненских пацанов.
ФОТОГРАФ
«Хонда» недовольно фыркнула и остановилась, двигатель заворчал. Недовольство было напускным: на самом деле машина дальше ехать не хотела. Впереди, в двух шагах от сверкающего небоскрёбами проспекта, гостеприимно раскинулась бескрайняя грязь. Тяжёлая, вязкая, чёрная грозненская грязь, которая могла б стреножить трактор, не то что изящную дочь страны цветущей сакуры.
Руслан вздохнул, выглянул в окно: грязь умиротворённо поблёскивала под осенним солнцем, притворялась ласковой и невинной. «Хонда» заворчала громче: испугалась, что хозяин купится на такую наглую ложь. Руслан снова вздохнул, выключил мотор и стал надевать резиновые сапоги.
Первые шаги дались легко, потом грязь взялась за него всерьёз. Скинув маску, булькала, взасос чавкала, хрипела в экстазе, тянула. Не желала отпускать безрассудного, хотела оставить его навеки себе одной. Сапоги стали весить по полцентнера.
– Зараза! – не выдержал Руслан. – Танки б ты так останавливала!
Грязь довольно забулькала.
Руслан зло сплюнул, вытащил фотоаппарат. Прильнул к видоискателю, зашептал, странно замер и разочарованно опустил фотик: «Не то!». Хрипло выдохнул, рывком выдернул сапог из на миг растерявшейся грязи и двинулся дальше. Если б кто увидел его сейчас, возможно, удивился бы перемене. Лицо заострилось, обычно спокойные глаза горели, по поредевшим волосам прыгали искры. Но не было вокруг никого. Только раскинувшаяся на месте давно исчезнувшего сквера тяжёлая вязкая чёрная грозненская грязь.
Всё началось банальнее некуда – с «Одноклассников» и фотографий нового Грозного. Как-то Руслан, поддавшись стадному чувству, разместил на своей странице десяток снимков Грозного. Сюжеты оригинальностью не отличались: мечеть, небоскрёбы Сити, проспект имени Владимира Владимировича, проспект имени Ахмата Абдулхамидовича, сирень на фоне глобуса с Чечней в центре мира… Фотки собрали несколько «лайков», кто-то поставил пятёрку. И всё. Руслану стало обидно. Следующие снимки он готовил тщательнее: бродил по городу, искал незамыленные сюжеты, свежие ракурсы. Результат не заставил себя ждать: посыпались пятёрки, количество «лайков» утроилось. Появились комментарии. «Красота!». «Ничего не узнать, всё чужое». «Понастроили за наши деньги!». Появился азарт.
Руслан взял паузу. Часами сидел в Сети, рассматривал бесчисленные фото, читал комменты, сравнивал, взвешивал, анализировал, искал. Нашёл через три дня, поздно ночью, не сдержался и заорал: «Йей-я-я!». Жена открыла глаз, посмотрела укоризненно, повернулась на другой бок. «Йей-я-я!» – повторил Руслан про себя.
Через неделю кричать хотелось совсем другое, неприличное. Он сдерживался. Ну разве что иногда…
Через две недели он загрузил новые фото. Пять снимков. Всего только пять. Но рванули они, как пять кило пластита. Счётчик «гостей» завертелся словно пьяный, «лайки» и пятёрки посыпались, как предложения о беспроцентных кредитах. И комментарии. Десять, двадцать, сто… «Спасибо!». «Господи, я там жил!». «Спасибо!». «А мой дом можно?». «А мой?». «Третий этаж, пятое окно слева, я плачу!». «Понастроили за наши деньги!».
Неделю Руслан ходил как во сне, с лица не сползала блаженная улыбка, мысли путались, душа пела и пыталась танцевать. А комменты множились и множились. «Ещё!». «Ещё, Руслан!». «Пожалуйста!». «Понастроили за наши деньги!».
Ещё через неделю поток начал мелеть и скоро иссяк вообще. Лишь иногда, изредка появлялась короткая просьба: «Ещё…». Взрыв отгремел, осколки убрали, жизнь отряхнулась и похромала дальше.
Руслан загрустил. Потом разозлился, снова загрустил, снова разозлился.
– Ещё? – шёпотом кричал он в монитор. – Хорошо вам… А знали бы вы, как это, сколько я… Где взять это «ещё»?
И в тысячный раз просматривал и просматривал свои фото, вспоминал.
Как пришла ему в голову эта простая и не такая уж оригинальная мысль – скомпоновать на одном снимке, что было и что стало. Как искал в Инете виды старого Грозного, отбирал подходящие, бродил по улицам, искал те же места, снимал. Сравнивал, компоновал, стирал. Снова лазил по Сети, вновь шагал по городу. Снимал, соединял, стирал. Опускал руки, злился. Снова брал фотоаппарат.
Он сразу понял, что мало сфоткать то же место, что и на довоенном снимке. Надо снять с того же места, что и безымянные фотографы. Чтоб место узнавалось, чтоб люди видели не фото – жизнь. Чтоб ощутили связь времён, углядели за помпезным новостроем исчезнувшие призраки былого, робкое прикосновение юности, надежды, запах прибитой дождём пыли.
А как это сделать, вы знаете? Да ни хрена вы не знаете! В Сети полно снимков довоенного Грозного? И что? Легко, блин, судить со стороны! А на деле треть снимков отбрасывается сразу – тех, что сняты из окон, с крыш несуществующих больше домов. С оставшимися не проще – часто мест, откуда смотрел в видоискатель неведомый фотограф, больше вообще нет. Построено что-то, загорожено, переделано до неузнаваемости. А если и есть? Вроде бы и место то же, и точка – всё точно. А снимешь, сравнишь – не то. Не совпадает, не дышит. Отойдёшь влево, опять снимешь – ещё хуже. Вернёшься, сдвинешься вправо – опять не то. Да откуда он снимал, блин, неужто и пространство изменилось?! А вы говорите… Мест, где б всё совпало, мало, ох, как мало. Он нашёл только пять, а больше, может, и нет вообще. Хотя…
Влево. Не то! Вправо. Не то! Назад. Вперёд. Бли-и-н! Дай силы, Всевышний!
Руслан оторвался от видоискателя, вытер лоб, снова всмотрелся в довоенный снимок. Где же он стоял, неведомый фотограф, где? Здесь или там? Там-там-тарарам, там-там… Стоп! А это что – дерево? Какой же он дурак! Вон же оно! Постаревшее, покрывшееся броней загрубевшей коры, но оно. Здравствуй, родное!
Не отрываясь от видоискателя, Руслан уверенно шагнул назад. Ещё раз, ещё, ещё… И впечатался в стену. Поморщился, потёр занывшую спину, оторвался от камеры: перед ним, загораживая проход, самодовольно возвышался автомагазин. Ну вот, приехали – понастроили тут! И что делать?..
Этот миг запомнился ему навсегда. Впрочем, миг – это только красивые слова. На самом деле он торчал возле этого дурацкого магазина с полчаса, не меньше. Подъезжали и отъезжали машины, проходили редкие покупатели, сплетничали воробьи. Он вновь и вновь зачем-то заглядывал в видоискатель. До нужного места было всего пять метров, до нужного места было пять тысяч световых лет. Дурацкий магазин!
Руслан снова приник к видоискателю. Нет, отсюда будет совсем не то. Эх, неведомый фотограф, ну что тебе стоило встать на пять метров ближе. Эх, как жаль, что нельзя пройти сквозь стену магазина. Эх, как же жаль, что нельзя сказать волшебные слова и снять из этой точки то, что было тридцать лет назад, эх…
«Ну и глупости лезут, – мотнул головой Руслан, отрываясь от камеры. – Пора домой, пока остатки мозга не потёкли».
Вместо этого он оглянулся – никого! – резким движением поднёс фотоаппарат к глазам, вцепился вспотевшим и почему-то подрагивающим пальцем в затвор.
– Восьмидесятый! – быстро, чтоб не успеть почувствовать стыд, сказал Руслан и хрипло усмехнулся. – Что там ещё положено? Карамсимсим! Э-э… Черемша!
Видоискатель мигнул ярко-зелёным, картинка изменилась, палец ощутимо долбануло током. Руслан вскрикнул, вдавил кнопку затвора. Зелёный свет погас.
Ну, и что это было? Руслан ошарашено огляделся: слава Аллаху, никого. Исследовал палец: палец гнулся, выглядел вполне нормальным, только чуть подрагивал. Как муха, получившая газетой по башке. «Ага…», – сказал Руслан. Почесал затылок, несколько раз согнул и разогнул палец, вздохнул и вывел на дисплей последний снимок.
Хорошо, что вокруг никого не было. Хорошо, что спина надёжно упиралась в стену. Хорошо, что у него до сих пор, в общем-то, здоровое сердце…
Этого снимка не могло быть. Не могло, потому что не могло быть никогда!
С дисплея невероятно чётко, с мельчайшими подробностями глядело на него давно исчезнувшее. Балконы с балясинами, вьющийся по стене виноград, ощетинившиеся старомодными антеннами крыши, бельё на верёвках, лопнувшая краска на деревянных рамах.
Руслан смотрел и смотрел, не чувствуя, как по спине стекает холодный пот, как несколько раз на мгновение замерло в общем-то пока ещё здоровое сердце.
Да, это тот же самый вид, сомнений нет, точно с этой же точки. Вон он этот дом. Другой цвет, балконы без балясин, вместо винограда спутниковые тарелки и кондиционеры, крыша почти без антенн, гладкие пластиковые окна, и только бельё сушится по-прежнему.
И это сделал он? Обычной цифровой зеркалкой? Аллах акбар!
– Девяносто пятый! – решительно прохрипел Руслан, поднимая фотоаппарат. – Карамбам!
Ничего. В видоискателе тот же вид.
– Девяносто пятый! Э-э… карамсимсим!
Ничего.
Что ж он тогда ещё ляпнул? Какую фигню? Сейчас, сейчас… Неужели?
– Девяносто пятый! Карамсимсим! Черемша!
Удар. Зелёная вспышка. Немеет палец. На дисплее проваленная крыша, пустые глазницы окон, иссечённые осколками стены, обвалившиеся балконы, съёжившийся обгоревший виноград, на верёвках – брошенное навсегда бельё. Гулко бухает сердце.
Два дня он провёл в раздумьях – решал, что делать со свалившимся на него чудом. Молчал, перебирал чётки, смотрел на бегущие по небу облака, не брился. На третий день от молчания заболела голова, на чётках лопнул шнурок, облака растаяли и испарились. Руслан побрился, протёр фотоаппарат и пошёл. В город, вперёд, навстречу судьбе.
И ни разу об этом не пожалел.
Жизнь обрела новый смысл, уплотнилась, засверкала неведомыми ранее красками. Словно он вознёсся на пронзающую небеса гору, и горизонт раздвинулся, открыл весь мир. И этот мир потянулся к нему миллионами тончайших струн, и каждая струна тихонько вибрировала, и тысячи звуков слагались в мелодию, и душа отзывалась в ответ.
Впрочем, ни о каких струнах Руслан не думал. А если б кто особо впечатлительный сказал такое, просто усмехнулся бы или покрутил пальцем у виска. Он просто искал, снимал, компоновал, размещал фотографии в Сети. Читал восторженные, грустные, восторженно-грустные комментарии, грелся в лучах внимания, растворялся в ощущении своей причастности к чувствам сотен тысяч разбросанных по миру бывших своих земляков. Что – это и есть вибрирующие струны? А не пошли бы вы, уважаемый, куда подальше?
И он размещал следующее фото.
Кинотеатр «Родина» в 70-х с гипсовыми фигурками наверху, он же в 80-х, фигурок уже нет, фасад спрятан под сверкающим щитом, руины кинотеатра после 95-го, выросший на месте руин ресторан. «Промавтоматика», заросли айлантов за зданием, развлекательный центр на этом же месте, зарослей нет, всё чисто, аккуратно, красиво, пусто. Молодые, недавно посаженные клёны на аллейке Августовской; деревья выросли, укрыли аллейку соединившимися кронами, превратили её в кленовый туннель; новые деревья тянутся вверх на новой похожей-непохожей аллейке. «Аракеловский» в новогодних гирляндах; место, где был «Аракеловский», узнать можно только по чудом сохранившемуся старому платану. Старый «Ленинский» мост с жёлтым «Икарусом»; два моста, расходящиеся ласточкиным хвостом; вздыбившиеся бетонными плитами развалины; новый широкий мост с башенками на въезде. Сунжа, зелёные джунгли по берегам почти скрыли гранит набережной, буруны вокруг торчащих из воды рельс, голуби на островке; новая набережная, сковавшая реку бетонной рукой, рельсы вытащили, островка нет, голуби пьют воду в других местах. Драмтеатр тогда и сейчас, универмаг тогда и сейчас, «Гвардейская 21» тогда и сейчас. Все фото, несмотря на разделяющие их годы, сняты с одних и тех же точек, кажется, что мимо фотографа течёт само время.
Он снимал виды, улицы, известные и не очень здания. Поднялся на небоскрёб и снял панораму Грозного сейчас и тридцать лет назад. «Откуда же тогда снимали, с вертолёта? – гадали в Сети. – Где раскопал?» «Случайно», – отвечал он и искусственно «старил» фотографии. Его просили снять улицу – он находил точку, с которой улица узнавалась бы и сейчас, и делал снимки разных лет. «Ничего себе! – писали под фото. – Как на машине времени проехал!». Его просили снять свой бывший дом, и он ехал, искал, вспоминая полузабытые названия, находил, снимал. «Боже! – писали ему. – Откуда у вас такое фото? Это же 70-е, я даже занавески помню!». «В Hmere нашёл», – отвечал он.
Изредка находились сомневающиеся. «Фото 80-х, а комп утверждает, что снято в 2013, камерой Canon». – «Не знаю, – писал он. – Наверное, со старого фото фоткали».
Он стал известен. Давно стали тесны «Одноклассники», он освоил ЖЖ и Ютуб, открыл собственный сайт. Его коллажи расползались по Сети, обнаруживались даже за рубежом, стали просачиваться на сайты крупных газет.
Незаметно пришла слава.
Тихим октябрьским вечером, жмурясь в лучах готовящегося к отдыху солнца, Руслан шёл по прямой, как выстрел снайпера, аллейке. В разное время улицу называли по-разному – Августовская, проспект Победы, проспект Путина. Выглядела она тоже по-разному, но, наверное, в любые времена в октябре воздух был так же чист, тихо плыли в нём тонкие паутинки, а под ногами шуршали опавшие листья.
– Руслан Ахметович Кузаев?
Чёрный костюм, галстук, тонкие очки в золотой оправе, серые русские глаза. На лице профессиональная улыбка, в глазах профессиональный лёд.
– Поговорить бы, Руслан Ахметович.
Ох, не понравилась Руслану эта улыбка, бежать захотелось от этого взгляда.
– Да вы не бойтесь, – усмехнулся незнакомец, – я вас не задержу… пока.
Так, наверное, усмехается удав.
Руслан сел на скамейку, демонстративно посмотрел на часы.
– Меня зовут Илья Ильич, – представился незнакомец. – Я из…
– Я догадался, – буркнул Руслан. – Что вам надо?
– Ну что ж, так ещё лучше, – обрадовался удав и вдруг вытянул ухоженный палец. – Тот самый аппарат?
Руслан дёрнулся, переложил Canon на другую сторону, накрыл рукой.
– Обычная зеркалка, – задумчиво протянул Илья Ильич, – кто бы мог подумать…
– Не пойму, о чём вы.
– Ох, нехорошо, Руслан Ахметович… Поверьте, мы относимся к вам исключительно доброжелательно. Видите, встречаемся в непринуждённой обстановке, а могли бы… Мало того, я пришёл совершенно один, никто пока даже не знает всего.
– Делиться лаврами не хотите?
– Не хочу, – обрадовался Илья Ильич, – ох, как не хочу! И вас опасности подвергать не хочу, а это, знаете ли, вполне, если вы…
– Надо что? – от обилия слов у Руслана начала кружиться голова.
– Хотите конкретики? Уважаю! Речь о ваших снимках, Руслан Ахметович. Нам надо знать, как вы это делаете. Вы передаёте нам технологию, а мы забываем о вас навсегда. Как вам сделка?
– Какая ещё технология? – немного оторопел Руслан.
– Та самая! Та, что даёт вам возможность прокалывать время, – удав мечтательно закатил глаза. – Ох, Руслан Ахметович… Вы же умный человек. Сепаратизм не поддерживали, связей с террористами не имели, придерживались пророссийской ориентации. Должны понимать, что может дать такая технология!..
Илья Ильич прикрыл глаза и надолго замолчал.
– Что? – почему-то шёпотом спросил Руслан.
– Всё! – тоже шёпотом ответил Илья Ильич. – Например, вернуться в 94-й и всё исправить.
– Не начинать войны?
– Ну, это вряд ли… А вот если б более решительно, массово, не слушая слюнявых гуманистов. – Илья Ильич хищно облизнулся.
Руслана передёрнуло.
– Нет никакой технологии!
– Ой ли? Да, наши специалисты обследовали ваш аппарат вдоль и поперёк и ничего не нашли, но как-то же вы это делаете…
– Так это вы! – взвился Руслан. – Я из-за вас жену обидел, на внука накричал, а это… А зачем два раза воровали, с одного не разобрались? Не будет вам никакой «технологии»!
– Будет, – ласково пообещал удав. – У вас же семья, Руслан Ахметович, дети, внуки. Такие замечательные внуки, у них вся жизнь впереди, ну, вы понимаете… Короче, у вас три дня, вот моя визитка. Да, скрыться не пытайтесь. Увидимся.
Ночью Руслан спал плохо. Мерещились улыбающиеся удавы в золотых очках.
Встал поздно. Раскалывалась голова. Бесцельно провалялся перед теликом, вечером решил пройтись.
На аллейке по-прежнему ласково светило солнце, медленно плыли неизвестно куда тонкие паутинки, о чём-то без устали шушукались опавшие листья. Погружённый в собственные мысли, Руслан не сразу расслышал вкрадчивый голос.
– Ассалама алейкум, Руслан-Хаджи! Поговорить бы, уважаемый…
Серый костюм, папаха, белая, застегнутая на все пуговицы рубашка без воротника, очки в золотой оправе. На лице обманчивая улыбка, в карих вайнахских глазах вековой лёд.
– Как дела, уважаемый? Как здоровье, семья, дети, семьи детей, внуки? Меня зовут Умар, – и доверительным шёпотом: – Амир свободной Ичкерии Умар.
Руслан устало опустился на скамейку, отмахнулся от паутинки.
– Наверное, вы удивляетесь, что я так запросто в городе, ведь это опасно?
Руслан не удивлялся, но кивнул.
– Опасно! – обрадовался амир. – Правда, не так уж, но… Но дело-то очень важное, вы меня понимаете?
Руслан молчал. Амир внимательно посмотрел на него, чуть заметно усмехнулся. Так, наверное, усмехается удав.
– Тот самый аппарат?
Руслан вздрогнул, переложил Canon на другую сторону.
– Обычная зеркалка, – задумчиво протянул удав, – кто бы мог подумать… Молчите, Руслан-Хаджи? Зря, зря… Вы ж чеченец, мусульманин, патриот, связей с оккупационным режимом не имели. Мы вас уважаем, гордимся: такое открытие, и совершил его чеченец! Вот и я, несмотря на смертельный риск, пришёл к вам, пришёл один. Хотя мог бы… Я ведь даже не говорил пока никому.
– Лаврами делиться не хотите? – спросил Руслан и поморщился: стоп-кадр заклинило.
– Чем? А!.. Не хочу. И вас лишней опасности подвергать не хочу, люди у нас горячие.
– А чего хотите? – заклинило, так заклинило.
– Уважаю! – похвалил амир, глаза говорили обратное. – Ваши снимки, уважаемый. Я предлагаю вам сделку. Вы показываете нам, как это делаете, передаёте полную… э-э… Как это говорят неверные?
– Технологию? – подсказал Руслан.
– Да. Прокол времени, с ума сойти! – покачал головой Умар. – Аллах акбар! Представляете, что можно с этим сделать, уважаемый? О!.. Можно вернуться в 94-й и всё исправить.
– Договориться?
– Это вряд ли. А вот сразу перенести войну на территорию противника, массово, сломить ужасом… – удав хищно облизнулся, глаза заблестели.
Руслана передёрнуло.
– Нет никакой технологии!
– Ва-а… Руслан-Хаджи, не надо! Мы ж не какие-то там… Да, специалисты исследовали ваш аппарат и ничего не нашли, но как-то же вы это делаете.
– Так вот кто ещё! – взвился Руслан. – Не будет вам никакой «технологии»!
– Будет! – ласково пообещал удав. – Подумайте о близких, о детях, внуках. У них же вся жизнь впереди… Короче, уважаемый, у вас три дня. Жду звонка. И не пытайтесь скрыться, у нас длинные руки. Аллах акбар!
Руслан потерял аппетит, ничего не мог делать, отвечал невпопад. Ночью почти не спал, к утру забывался тяжёлым сном. Это было ещё хуже: снилась пляска двух удавов – чёрного и серого. Удавы улыбались, разноцветные глаза из-под очков в золотых оправах смотрели в упор, не мигая. Раскачиваясь в гипнотическом танце, придвигались ближе и ближе, разевали громадные пасти. Очки мигали зелёным, удавы мчались сквозь время, и цветущие города превращались в руины. Руслан просыпался в поту, бешено колотилось ещё недавно здоровое сердце.
Через две ночи чуть дрожащими руками он взял телефон.
– Илья Ильич? Завтра в 09:05. Аллейка напротив входа в Барский дом, первая скамейка справа. Да.
– Умар? Завтра в 09:05. Аллейка напротив входа в Барский дом, первая скамейка слева. Да.
Так же шуршали листья, так же летели паутинки, из-за облаков выглядывало любопытное солнце. Народу на аллейке, слава Аллаху, не было совсем. Только на двух новеньких скамейках сидели два чем-то неуловимо похожих человека. Один в чёрном костюме, другой – в сером. Оба старательно читали газеты, незаметно косили друг на друга глаза. Один – серые, другой – карие.
Руслан перешёл улицу в неположенном месте. Вытащил фотоаппарат, заглянул в видоискатель: в кадре чётко виднелись две спины. Удовлетворенно кивнул, палец чуть придавил затвор, остановился.
«Как-то нехорошо со спины, нечестно». – «Нечестно? Нашёлся, блин, честный!». – «Не, ну всё-таки». – «Ты с кем в благородство играешь, слюнтяй?». – «Нет, так нехорошо».
Руслан тихо свистнул.
Двое отреагировали мгновенно: вскочили, повернулись всем корпусом, правые руки нырнули под пиджаки, блеснула воронёная сталь.
Видоискатель мигнул зелёным, палец кольнуло током.
Там, где только что застыли два человека, больше не было никого, даже скамеек. Только быстро таял под тёплыми лучами странный чёрный снег.
Испуганно шарахнулись воробьи, удивлённо сверкнуло солнце. А больше никто ничего и не заметил.
Кажется, здесь. Руслан заглянул в видоискатель, удовлетворённо кивнул. Затем прошептал свою «технологию», посмотрел, как выглядело место тридцать лет назад. Блин, придётся присесть! С сомнением глянул на выжидающе притихшую грязь, на заляпанные сапоги. А кто сказал, что будет легко? Искусство, понимаете ли, требует жертв. Да и успеть надо: скоро здесь зашумит стройка нового Сити – и тогда всё. Эх!..
Через минуту на брюках сзади расплылось свежее буро-чёрное пятно, зато в памяти фотоаппарата прочно зафиксировались два новых кадра.
Грязь. Остатки безымянной улицы. Пустырь, ничего нет, абсолютно. Чуть виднеется полоска Сунжи. На той стороне чистота и порядок. Строгие квадраты клумб, узорчатые фонари, матовый гладкий асфальт, новенькие крыши домов, золочёные купола мечети. И на переднем плане, посереди пустыря, торчит чудом сохранившийся пень когда-то спиленного дерева.
Утопающая в зелени улица Терешковой. Старинное здание с резными окнами: когда-то синагога, сейчас – музучилище. В просветах деревьев чуть поблёскивает полоска Сунжи. На той стороне зелени чуть меньше. Устало обвис флаг на здании Совета Министров. Шумят фонтаны у «вечного» огня. Уронил «усы» троллейбус. И на переднем плане, посреди зелени и пыли, торчит из асфальта пень недавно спиленного дерева.
Хорошие кадры, отличный будет коллаж. Руслан удовлетворённо улыбнулся: настроение поднялось, даже грязь больше не казалась мерзкой. Нет, всё-таки он молодец – такие кадры! И пень, как связь времён… Молодец, что тут скажешь! Пожалуй, лучшие его кадры. Ну, кроме того, понятно. Но то особый случай.
Руслан остановился, перемотал память фотоаппарата. Как всегда, сначала чуть шевельнулась совесть, но быстро затихла, согласилась.
На дисплее всё было окрашено в два цвета – страха и смерти. Чёрный от копоти снег, голые обуглившиеся клёны, вздыбившийся воронками асфальт, осколки, гильзы, дым. Безымянная, уже забывшая национальность, но всё ещё ярко-алая кровь. И на переднем плане две новенькие, неправдоподобно чистые скамейки. И вскочившие с этих скамеек два человека в неестественно чистых для этого мира костюмах, один в чёрном, другой в сером. Две руки только что вытащили из-под пиджаков пистолеты. На лицах одинаковая решимость, в глазах под стёклами тонких очков растерянность и плохо скрываемый ужас. А сбоку выворачивает на них тяжёлое, как сама судьба, жерло танковой пушки.
– Ну что, «исправили»? – тихо спросил Руслан, ответа не дождался и выключил фотоаппарат. – Жаль, конечно, но сами виноваты.
И пошёл по грязи к терпеливо ждущей его машине. К новым снимкам.
