РАССКАЗ
*Этот рассказ написан в соавторстве с Ростиславом Валаевым
Ричард Уайтинг шел по Бродвею. В этой части Нью-Йорка вечером, не глядя на часы, невозможно даже приблизительно определить время – поздняя ночь сейчас или ранний вечер. Улица залита светом. Неба не видно. Ослепительные лучи световых реклам, пересекаясь яркими снопами, скрещиваются над головой. Названия боевиков и имена кинозвезд ежесекундно меняют цвет. Синие, красные и зеленые лучи взлетают в небо, порой закрывая слова, написанные в воздухе мощными прожекторами: «Пейте кока-колу». Свет рвется из витрин, струится из небоскребов, течет из многих плоскостей, углов, точек. Его слишком много, и, пожалуй, чтобы читать вечернюю газету, надо надеть темные очки.
Манхэттен – центральная часть крупнейшего в мире города – имеет и свой центр, называющийся рокфеллеровским. Манхэттен по-индейски означает – «там, где нас обманули». Несколько веков тому назад остров Манхэттен был куплен ловкими дельцами у вождей ирокезов за бесценок. В Манхэттене сосредоточено множество контор – знаменитая Уолл-стрит. В узеньких улицах рокфеллеровского центра назначают встречи деловые люди, люди большого бизнеса. Порой тут решаются судьбы целых государств. Каждый метр земли здесь так дорог, что все дома растут вверх. Только достигнув головокружительной высоты во много десятков этажей, небоскреб становится рентабельным. Есть тут здания и по сто этажей, и более, но это уже следствие гигантомании. Ею заражены некоторые деловые люди Нью-Йорка.
Из-за этих гигантских домов улицы центра похожи на горные ущелья, по обеим сторонам которых сгрудились скалы-небоскребы. Где-то далеко вверху видна узкая полоска неба, если ее не скрывает от глаз молочный отсвет реклам. С утра до позднего вечера эти ущелья запружены машинами различных марок, движущимися одинаково медленно. Машин так много, что они не могут развить сколько-нибудь заметной скорости, и пешеходы передвигаются здесь быстрее, чем машины.
У Ричарда Уайтинга не было ни хорошего автомобиля, ни даже приличного костюма. Жил он довольно далеко от рокфеллеровского центра, но любил этот «деловой» воздух, потоки света, сверкающие авто. Любил смотреть на изящных женщин, хорошо одетых мужчин, мечтая о том, что, быть может, и ему когда-нибудь повезет. Но пока фортуна не улыбалась Ричарду. В редкие хорошие дни, заработав случайно несколько долларов в порту или на вокзале, он позволял себе потолкаться с полчаса на Бродвее, поглазеть на счастливцев, подышать воздухом большого делового города.
Отсюда Уайтинг ехал домой – в район, где жили такие же бедняки-неудачники, как он, перебивающиеся в эти трудные времена случайными заработками. Когда приходили тяжелые мысли, Ричард утешал себя тем, что все же ему легче, чем многим его знакомым. У него нет семьи, детей, и он должен думать только о себе… Кроме того, в душе Ричарда жила тайная надежда. Иногда по ночам он писал небольшие рассказы. Правда, пока Ричард не заработал на этом ни одного доллара, но как знать, – а вдруг когда-нибудь придет удача? Думая так, он всегда вспоминал своего любимого героя Мартина Идена. Кто знает, не выпадет ли счастье и ему, Ричарду Уайтингу? Есть на что надеяться, а это – самое главное.
Занятый своими мыслями, Ричард машинально свернул в узенький дворик, окруженный многоэтажными домами. В одной из квартир на двадцатом этаже он снимал у хозяйки-польки небольшую, очень скромно обставленную комнату. Всего в квартире было шесть комнат. Две занимала хозяйка с дочерью, служившей продавщицей в большом галантерейном магазине. Дочь Зося, двадцатилетняя девушка, всегда со вкусом одетая, вежливая и приветливая, как и большинство полек, с неизменной улыбкой на пухлых, чуть подкрашенных губах, была гордостью матери, пышногрудой варшавской пани. Ходили слухи, что в отсутствие дочери к ней иногда приезжает какой-то крупный бизнесмен на своем «кадиллаке».
С квартирантами хозяйка была приторно любезной, если они вовремя платили, и резкой, грубой, если у жильцов в день платежа не оказывалось денег.
Остальные три комнаты пани Ядвиги снимали одинокие жильцы: студент Джек Вурворт, Джо Паркер, человек лет тридцати пяти, без определенных занятий, и Зосина подруга – продавщица Бетти.
Все жильцы были молодыми, здоровыми людьми, кое-как сводившими концы с концами. Вечерами в небольшой кухне, когда все приходили с работы и подогревали себе еду, часто слышался звонкий, веселый смех. Присутствие двух девушек заставляло мужчин придумывать занимательные историйки, острить и каламбурить.
По вечерам, возвратясь домой, Ричард всегда с удовольствием присоединялся к веселой компании. Но сегодня он вернулся днем, так как денег на обед у него не было. Даже на чашку кофе и кусок яблочного пирога. «Пока соседи не пришли с работы, попишу немного», – решил Ричард. Он уже давно усвоил, что на голодный желудок пишется лучше, чем на сытый.
Уайтинг взглянул на жалкую мебель, увидел в помутневшем старом зеркале отражение своих взъерошенных волос, синеву усталых глаз, и чувство озлобления и безнадежности поднялось в душе. На письменном столе лежали пачки исписанных листков, а среди них большой конверт. Ричард тотчас понял, что в нем, очевидно, находится одна из возвращенных рукописей.
Надорвав конверт и вынув рукопись, Ричард прочел на приклеенной к ней бумажке: «Для нашего журнала Ваш рассказ не подходит. Мы, к сожалению, лишены возможности рекомендовать его редакции “Кураре” для публикации. Примите уверения в глубоком к Вам уважении…»
Обычный стереотипный, безжалостный ответ: смесь равнодушия и крокодильих слез. И какое неприятное название журнала! Ведь кураре – это яд, употреблявшийся индейцами для отравления стрел.
А в другой редакции лежат непрочитанными его рукописи уже целых три месяца. Это четверть года!
Сколько сокровенных мыслей рождается в голове, взвешивается и отбрасывается, пока оттачивается и гранится фабула нового рассказа; с какой ювелирной тщательностью слова-жемчужины нанизываются на сюжетную нить. А когда, наконец, рассказ окончательно отшлифован, Ричард четко переписывает его и отправляет в одну из редакций. Затем в другую, третью…
«Неужели все, что я пишу,– размышлял Ричард,– все мысли и слова мои действительно бездарны? Нет, не может быть. Так в чем же дело?.. В имени?» – Уайтинг вздохнул тяжело и безнадежно.
Вынув из стола последний номер журнала «Кураре», он перелистал его от первой страницы до последней и, убедившись в бездарности набивших оскомину комиксов и детективных рассказов, швырнул его на подоконник.
Что же делать? Ведь если положить его «Кусты и зайцы» на чаши весов рядом с любым произведением из журнала «Кураре» или «Таванвач», то повесть его несомненно перетянет. Так почему же слабые, сомнительные в литературном отношении произведения печатаются, а его рассказы не видят света? Все решают родственные связи, приятельские отношения и, конечно, деньги. В Америке как в Америке: все продается и все покупается!
Так что же делать?
Снова посылать повесть в другой журнал и ждать, ждать, ждать…
«Но ведь я не могу больше ждать! Завтра не на что будет купить бумаги. А что, если пойти, встать на Бродвее и крикнуть разряженной толпе сытых бездельников:
«Помогите бедному литератору, у которого редакторы не хотят читать рассказов!»
Рассмеялся. По крайней мере оригинально! Вспомнив, что хозяйка квартиры пригласила его на чашку чаю, подумал: «Пойти, что ли? Все равно писать не на чем. Хоть бисквитов поем. Но что за идиотизм угощать молодого, здорового парня чаем с бисквитами! Никогда не догадаются предложить что-нибудь посущественнее. Ох, уже эти мне пожилые дамы с загадочными улыбками и томными взглядами! Заранее знаешь, о чем они будут болтать:
– Ах, как я люблю литературу! Какое блаженство творить!
–Вы счастливый человек, Ричард! Ах, как я вам завидую! Помните “Викторию”? Вот только забыла автора… Какая прелесть!»
Впрочем, кто родился в болоте, тот по крайней мере обязан уметь квакать, – вспомнил Уайтинг старинную пословицу, быстро переоделся и вышел из комнаты.
Гости уже собрались. В теплой, залитой светом гостиной на диванах и в креслах, сверкая фальшивыми бриллиантами и нитками искусственного жемчуга, сидели близко друг к другу молодые и старые, красивые и некрасивые, но одинаково чего-то ждущие женщины. Мужчины в вечерних темных костюмах, прилизанные, с цветочками и жетонами в петлицах, изо всех сил старались развлечь дам.
Молодые девушки, пытаясь показать свою эрудицию, вспоминали, в каком году была битва при Трафальгаре и которым по счету сыном был у Рембрандта Титус.
Хозяйка подвела Ричарда к сидевшим на диване гостям и представила:
– Молодой литератор Ричард Уайтинг.
Дамы ответили обворожительными улыбками.
– Вы писатель? Очень приятно! Я так люблю литературу, поэзию, – томно произнесла немолодая пышная блондинка. – Кто вам больше нравится: Поль Верлен или Верхарн? Помните, это, кажется, у Верлена: «А пока я пью вино и сдуваю пудру с белых плеч…» Тра-та-там, тра-та-там, тра-та-та. Ах, как назло, забыла слова. Но изумительно! Не правда ли? Какое счастье творить!
Девушки ушли на кухню, а хозяйка, как шарик, подкатилась к Ричарду и тихо сказала:
– Мистер Уайтинг, прочтите что-нибудь свое. Вы так прелестно пишете. Кроме того, скажу вам по секрету, у меня сегодня важный гость. Он очень интересуется вашим творчеством.
Ричард вежливо поклонился и решил не упускать благоприятного случая.
– Хорошо, я прочитаю, как только Зося и Бетти вернутся.
Вскоре в гостиной действительно появился пожилой мужчина в добротном сером костюме. Он внимательно взглянул на Ричарда и первый поклонился ему, что слегка смутило Уайтинга: пожилой джентльмен был очень похож на известного бизнесмена Говарда Фрома, одного из книжных королей Америки. Но разве мог Говард Фром оказаться в этом простом, ничем не примечательном обществе?
Стенные часы пробили девять. Зося и Бетти вернулись в гостиную. Ричард сел за низенький столик и, вынув из кармана рукопись, начал читать. Гости сразу притихли. Тишина вызывала приятное чувство, и Ричард искоса взглянул на слушателей. Мужчина в сером по-прежнему пристально и внимательно смотрел на него, словно не только слушал рассказ, но и изучал, быть может, даже характер самого писателя. Это заставило Ричарда следить за своими жестами и как можно отчетливее произносить слова, то понижая, то повышая голос в нужных местах.
Когда была произнесена последняя эффектная фраза, все гости дружно и искренне зааплодировали. Лишь джентльмен в сером костюме откинулся в кресле и задумался.
– Прелестно! Вы нам доставили большое удовольствие,– пролепетала хозяйка.
Гости хором выражали Ричарду свой восторг. Чувствуя себя победителем, он слегка поклонился и пересел на диван к молодому пижону в голубом, великолепно отутюженном костюме.
– Как вам понравился рассказ нашего молодого друга? – спросила подошедшая к дивану Зося.
Парень, небрежно закинув ногу на ногу, сказал нарочито громко и явно рисуясь:
– Что же, рассказ в общем неплохой, но в деталях есть кое-какая недоработка. Небрежен язык, не совсем понятна символика… В конце концов, думаю, каждый из нас, если бы захотел, мог написать не хуже. А так вообще рассказец сносный.
Уайтингу показалось, что его хлестнули по лицу.
– Вы находите? Советую вам как-нибудь на досуге попробовать. Мне кажется, у вас это отлично может получиться,– отпарировал Уайтинг, едва сдерживаясь от резкого ответа. За Ричарда мгновенно вступились Зося и Бетти.
– Не волнуйтесь, Ричард… Не обращайте внимания.
– У каждого может быть свое мнение.
– Конечно,– согласился Ричард, понимая, что юный пижон критиковал его так нахально лишь потому, что отлично видел тщетно скрываемую бедность автора, а сам был, по-видимому, обеспеченным бездельником, живущим на средства богатых родителей. Ричард знал также, что парень этот не посмел бы сказать ничего подобного, будь автор рассказа известным писателем.
В разговор вмешался джентльмен в сером.
– Чтобы создать повесть, роман, пьесу или поэму, кроме вечного пера, нужен еще один незначительный пустячок: талант.
Девушки рассмеялись, а хозяйка, взяв пожилого гостя под руку, пригласила всех к столу.
Чаепитие проходило как обычно: гости пили чай с ромом, ели бисквиты и какие-то сладкие кексы с цукатами, каламбурили и повторяли газетные новости.
К концу ужина появились соседи: студент Джек Вурворт и Джо Паркер.
Пока они извинялись за опоздание и усаживались за стол, Ричард незаметно вышел и уединился у себя в комнате.
Сев за письменный стол, он задумался. Крайне неприятный осадок оставил в его душе этот нахальный парень. Впрочем, стоит ли нервничать из-за какого-то невежды…
В дверь тихо постучали. «Наверное, Зося»,– подумал Ричард и крикнул:
– Войдите!
К его удивлению, в дверях показался человек в сером.
– Простите,– сказал он. – Нас не представили на вечере друг другу. Мое имя Говард Фром.
– Вы издатель Говард Фром?! – удивился Уайтинг, вскакивая с плетеного кресла. – Садитесь, пожалуйста.
– Благодарю, – усмехнулся Фром, усаживаясь на единственный стул с выцветшей обивкой.
– Ваш визит так неожидан. Прошу извинить за беспорядок.
– Пустяки. Я человек деловой и никогда не обращаю внимания на мелочи. Главное – дело, а детали – вещь второстепенная.
И, помолчав, добавил:
– Мне бы хотелось, чтобы этот вечер не был у нас потерян.
– Пожалуйста, если это зависит от меня, я к вашим услугам.
– Итак, разрешите приступить к делу, – продолжал Фром. – Скажу вам откровенно, прошло уже более полугода, как я обратил внимание на вас, вернее, на ваше творчество. И пришел к заключению, что вы, несомненно, талантливый человек. Но в наше время, время космических исследований, невероятного взлета и падения акций, весь мир занят только бизнесом, и одного таланта недостаточно, чтобы выбиться на широкую дорогу. Времена Джека Лондона отошли в область преданий и не повторятся никогда.
– К сожалению, это так, – с грустью подтвердил Уайтинг.
– Надеюсь,– продолжал посетитель, – что о нашем разговоре, чем бы он ни завершился, никто никогда ни при каких обстоятельствах не узнает. Если вы дадите мне слово джентльмена, я изложу свое предложение.
– Конечно, – согласился Ричард.
– Тогда начнем с главного: я, будучи культурным человеком, люблю, ценю и уважаю литературу, а как бизнесмен, естественно, интересуюсь прибылью от нашего крайне трудного коммерческого дела. Мы, издатели, должны не только знать конъюнктуру литературного рынка, движение цен на бумагу, процент брака и макулатуры, спрос и так далее, но и конкурировать между собой. Последнее обстоятельство заставило меня задуматься над отношением писателей к издателям. Оговорюсь заранее: меня, Говарда Фрома, нисколько не интересует литературная слава. Если бы в один прекрасный день я стал бы вдруг известным беллетристом, это нисколько не привело бы меня в восторг. А вот заработать на издании чужих рукописей тысяч десять долларов я бы, разумеется, не отказался и искренне прославлял бы талантливых авторов…
– Простите, я не совсем понимаю. Вы хотели говорить о каком-то предложении… – перебил Уайтинг.
– Да. Разрешите мне довести свою мысль до конца, – бросив пристальный взгляд на Ричарда, продолжал издатель. – Чего жаждет каждый литератор? Славы и долларов. Вы согласны со мной?
– Ну, да… предположим…
– А нам, издателям, нужен только презренный металл. Это, так сказать, преамбула. Теперь разрешите, я перейду к сути дела. Писатель к писателю относится всегда по-дружески, а к издателю с явной неприязнью, как к торгашу, спекулирующему на его таланте. Не так ли?
– Допустим.
– Вот я подумал: если я стану литератором, отношение авторов ко мне в корне изменится. Я войду в среду писателей как свой человек. Буду пользоваться доверием и уважением не только у пишущей братии, но и у читателей. Кроме того, приобрету авторитет у самих издателей, и мне легче будет конкурировать с ними. Надеюсь, вы уже догадались, о чем пойдет речь.
– Не совсем.
– Будем откровенны: судя по вашей обстановке и по имеющимся у меня сведениям, вы находитесь в весьма затруднительном положении.
– Да. К сожалению, в нашей благословенной стране с самым лучшим в мире, как утверждают многие, образом жизни все покупается на доллары и все продается за доллары: жизненные блага и даже мысли.
– Вот именно. Вы прекрасно знаете, каких нечеловеческих усилий стоит молодому литератору без средств пробить себе дорогу. Это почти невозможно. Многие талантливые писатели живут у нас впроголодь, а иные кончают жизнь самоубийством или начинают писать для газет и в погоне за сенсационными новостями совершенно распыляют свой талант. Такая участь, поверьте мне, – а я редко ошибаюсь, – ждет и вас. Даже более сильные, чем вы, люди кончали тем же. Это неизбежно.
– Так что же вы предлагаете?
– Повторяю, я прежде всего бизнесмен. И могу предложить вам бизнес. Слава – это, говоря откровенно, нечто эфемерное, а доллары – вещь реальная. На них можно купить все, даже ту же славу.
– Мне кажется, в этом вы ошибаетесь.
– Не будем спорить. Пишете вы достаточно хорошо. Так вот – за ваши произведения я предлагаю вам пятикратный журнальный гонорар. За те, что уже написаны, и за те, что вы напишете в будущем. Это даст вам весьма приличные средства. В зависимости от вашей работоспособности, они могут увеличиться. Вы станете богатым. А что еще нужно человеку в наш век? Это ведь самое главное. Поверьте, что все с гораздо большим уважением относятся к богатому идиоту, чем к нищему гению. Хотя вам до гения еще очень далеко… Я даю вам деньги, а все ваши рукописи превращаются в мою собственность. Я могу их переделать, порвать, сжечь, уничтожить. Могу выпустить под каким угодно именем, в общем, сделать с ними все, что захочу. Понятно? Итак, перед вами дилемма: существование без имени и средств, может быть, даже голодная смерть, или богатая, красивая полная удовольствий жизнь. Кроме этого, я предоставляю вам право после моей смерти разгласить эту тайну.
В комнате воцарилась тишина, только слышно было, как между оконными стеклами билась большая муха.
– Ваше предложение, мистер Фром, – заговорил наконец Ричард, – весьма заманчиво, но я, к сожалению, не бизнесмен. Я могу продать свой старый пиджак или еще что-либо, но свои мысли, свой талант я, нищий писатель Уайтинг, никому ни за какие блага мира не продам! – И, помолчав, добавил: – Вы меня извините. Наше джентльменское соглашение остается в силе, но вы обратились не по адресу…
– Как вам угодно, но полагаю, что вы поторопились с ответом. Если передумаете, мой адрес вам известен, – сухо сказал Фром и, поклонившись, торопливо вышел…
Наступила серая дождливая осень. Каждое утро Ричард уходил в порт и там, на ветру, в холодных брызгах свинцовых волн, бившихся у причала, грузил и разгружал прибывающие и уходящие суда, а по ночам писал рассказы.
Из всех его последних произведений более всего нравились Ричарду три вещи, особенно повесть «Кусты и зайцы». Он считал ее лучшей из всего им написанного.
Пять рассказов уже были отклонены разными редакциями, а на остальные два и на повесть уже три с лишним месяца он не получает никакого ответа. Порой это выводило его из терпения, но писать в редакции запросы казалось ему унизительным.
А как было бы здорово, если бы хоть один из его рассказов появился в иллюстрированном еженедельнике «Нейшен гардиан» или, еще лучше, в толстом двухнедельном журнале «Лук»! О «Лайфе» и «Атлантике» и думать не приходится. Там свои постоянные авторы с громкими именами.
За целых два года кропотливого и упорного труда лишь один небольшой рассказ Уайтинга был напечатан в молодежном альманахе, но редакция не уплатила ему ни цента. А когда Ричард послал письмо редактору, то незамедлительно получил ответ следующего содержания:
«Наше издательство не преследует никаких меркантильных целей. Все средства, поступающие от продажи альманаха, идут на улучшение журнала. Публикуя вашу рукопись, мы знакомим вас с читателями и тем самым создаем вам популярность. Поэтому мы считали и считаем целесообразным исключить из нашей практики выплату гонорара начинающим писателям как старомодную затею наших либеральных предшественников. Печатая ваш рассказ, мы полагали, что все это вам известно. Если условия нашего альманаха для вас приемлемы, присылайте нам свои новые произведения по тому же адресу.
Примите уверения в высоком к вам уважении…»
Как-то поздним ноябрьским вечером, вернувшись домой усталым, мокрым и полуголодным, Уайтинг долго согревал дыханием окоченевшие пальцы прежде чем зажечь свет. А когда загорелась тусклая лампочка, он увидел на письменном столе три запечатанные бандероли и сразу ощутил дрожь во всем теле, словно при приступе малярии.
Не тронув конвертов, Ричард медленно опустился в кресло и заплакал. Слезы лились по его щекам, и он, как мальчишка, лишь вытирал холодным рукавом мокрые щеки.
«Ну что ж,– с грустью думал он, глядя на бандероли,– значит, не судьба мне стать писателем». А сколько надежд он возлагал именно на эти три вещи! Ричард вспомнил, как на почте, при их упаковке, он случайно склеил уголки шестнадцатой и семнадцатой страниц «Кустов и зайцев», как хотел ножом счистить капельку клея, но, отвлекшись какой-то мыслью, забыл это сделать и долго потом упрекал себя в неаккуратности.
Ричард осторожно распечатал все три конверта и, прочитав стереотипные, банальные ответы, задумался.
«А что, если… что, если согласиться на предложение Говарда Фрома? Нет, нет, ведь это значит продать свою надежду, свою душу… Ведь в этих рассказах – часть меня самого, мои со-кровенные мысли, и продать их только потому, что у меня больше нечего продать?.. Но ведь нет больше сил так мучиться – мерзнуть, голодать, ходить в потертых брюках, ждать по три месяца ответа из редакции. Во имя чего? Во имя какого-то эфемерного будущего?..» Взяв со стола свою повесть, Ричард задумчиво перелистал ее, затем принялся читать вслух. Дойдя до семнадцатой страницы, он вдруг увидел, что уголок ее по-прежнему склеен с уголком шестнадцатой. Кровь бросилась ему в лицо, он вскочил и в бешенстве заметался по комнате, «Значит, повесть даже не читали! В лучшем случае, редактор просмотрел начало и конец, вот и все!»
– К черту, довольно, хватит быть наивным идиотом! – с неистовой злобой выкрикнул Ричард. С лихорадочной поспешностью он стал выдергивать из письменного стола ящик за ящиком и укладывать стопками все свои рассказы. Если живешь среди акул, нужно быть хотя бы колючим ершом, иначе не заметишь, как тебя слопают. Да и чем он, Уайтинг, хуже других, хотя бы того же Фрома? Только тем, что у Фрома есть деньги, пачки долларов, а у Уайтинга их нет? Но они будут! Будут эти проклятые доллары, на которые покупается честь, совесть, роскошь и независимость!
Связав рассказы в две кипы, Ричард, не раздеваясь, прилег на диван и, свернувшись калачиком, заснул.
Когда Уайтинг переступил порог редакции, секретарша удивленно взглянула на пачки рукописей, на измятый костюм Ричарда и ледяным тоном проговорила:
– Сегодня приема нет. Зайдите завтра с двенадцати до двух. Мистер Фром занят…
– А вы все-таки доложите. Мое имя Ричард Уайтинг! – независимым тоном промолвил Ричард.
– Уайтинг? Никогда не слыхала. – Секретарша манерно повела плечиками и исчезла за массивной дверью, обитой желтой кожей.
Оставшись в приемной один, Ричард сбросил маску гордого героя, грустно взглянул на свои рукописи и вслух сказал:
– Слава так слава, деньги так деньги. Глупо не иметь ни того, ни другого…
– Редактор просит вас пройти к нему, – мило улыбаясь, объявила вернувшись секретарша.
Уайтинг вошел в кабинет, плотно притворив за собой дверь,
– Мистер Фром, если вы еще не передумали – я согласен на ваше предложение, – твердо сказал он.
– Вот и отлично! Правда, я тогда, пожалуй, слишком много предложил, но слово есть слово. Могу вас заверить: такого гонорара не получал даже Джек Лондон. Но тут уж ничего не поделаешь, за язык никто меня не тянул. Давайте рукописи.
Бегло посмотрев пачки и пересчитав обложки, Фром спрятал рукописи в сейф.
– Итак, за четырнадцать рассказов и две повести… Ого, какая сумма! Сразу богачом стали. Да, я забыл еще об одном выгодном для вас условии: новые вещи начинайте писать завтра же. Норма – не менее тысячи слов в неделю.
– Тысяча слов? Это не так много.
– И не удивляйтесь, если в «Кольерсе», «Фарм джоурнэле», «Пипл уорлде» или еще в каком-нибудь журнале вы встретите знакомый вам рассказ в несколько измененном виде: вместо врача героем будет адвокат, а расклейщица афиш превратится в танцовщицу варьете… Получите! – Фром протянул Ричарду хрустящий чек.
Уайтинг неловко поклонился:
– До свидания.
– Желаю успеха. Пишите. Теперь это в ваших интересах.
Выйдя из издательства, Уайтинг не ощутил никакой радости. На душе стало вдруг тоскливо и противно.
«Все кончено. Торг состоялся. “Товар” продан. Ну что же: кути, Ричард, напивайся, хватай жизнь полными пригоршнями, только пиши тысячу слов в неделю, именно тысячу слов, и ни одним меньше. Больше ничего!»
Дул холодный северный ветер. Уайтинг попытался потеплее укутаться шарфом, «Да ведь теперь я могу купить себе хорошую одежду,– подумал он.– Ну конечно».
В магазине долго выбирал и примерял модные пальто. Наконец остановился на реглане с шалевым воротником. Заплатил в кассу одну ассигнацию крупной купюрой и получил кучу денег сдачи. Как пьяный, в мальчишеском азарте ходил по этажам, покупал все, что попадалось на глаза. Продавщицы смотрели на него с изумлением. Взял такси, навалил на сиденье свертки. Усталый, поехал домой. Бросил все на диван, а сам, как мешок, повалился в свое плетеное кресло. Но заснуть ему не дали хозяева и соседи. Они собрались у дверей, а когда Ричард пригласил их, с завистью смотрели на пальто, костюмы, рубашки, шляпы, модную обувь.
Из Ричарда он моментально превратился в мистера Уайтинга. Зося спросила:
– Мистер Уайтинг, вы выиграли по лотерейному билету?
– Угадали, милая Зося.
– Сколько?
– Пять тысяч долларов!
Все ахнули.
– Пять тысяч! Какое счастье! – Зося и Бетти маняще улыбались.
– Теперь вы на нас и смотреть не будете,– пролепетала Бетти.
– О нет, напротив. Я приглашаю вас всех сегодня вечером в ресторан «Большие устрицы».
– Прямо как в сказке,– шептала Зося.
– О-ля-ля! – воскликнула Бетти.
Мужчины – Джек Вурворт и Джо Паркер – искренне поздравляли Ричарда и жали ему руки.
Попав в один из фешенебельных ресторанов, вся компания в течение первых минут была несколько растеряна и чувствовала себя стесненно: мягкий свет неоновых ламп, льющийся из замаскированных ниш, удобные кресла, хрусталь, приглушенные звуки оркестра и угодливость официантов заставляли каждого из ресторанных новичков сдерживать свои движения и громкий смех. Но после первых бокалов вина, после омаров и устриц огромный зал с облепленным ракушками потолком вдруг показался всем давно знакомым и обычным. Бетти начала тихо подпевать в такт оркестру, а Зося задорно смеялась над остротами Паркера.
Но непринужденнее всех чувствовал себя виновник торжества Ричард Уайтинг. Легким кивком головы он подзывал официантов, заказывал самые разнообразные блюда и вина. Пил умеренно и думал, что доллары, несомненно, доставляют счастье и радость тем, кто их имеет. И все же это, вероятно, не та радость и не то счастье, которое приносит литературная слава!
Вся компания вернулась домой под утро на двух такси и разбрелась по комнатам. После роскошного ресторанного зала маленькая комнатка с обшарпанными обоями показалась Ричарду лачугой, и он подумал, что завтра же надо переменить свою убогую каморку на комфортабельную квартиру.
Время быстро уходило в бесконечность. Каждый месяц Уайтинг сдавал Фрому свои рассказы, получая взамен чеки. Переехал на новую квартиру. Откуда-то вдруг появилась масса друзей. С утра до вечера беспрерывно звонил телефон, сыпались приглашения в гости, на вечера, на премьеры. Положительно нехватало времени. Еле-еле выкраивал в день два-три свободных часа, чтобы к сроку написать нужную тысячу слов. А когда под последней строкой ставилась точка, Ричард сам звонил кому-либо из своих новых друзей и отправлялся в ресторан, где учтивый официант сервировал его постоянный столик,
Плотно позавтракав и выпив изрядное количество вина, Уайтинг ехал на бега или в варьете, где выступала нравящаяся ему испанская танцовщица.
Возвращаясь домой поздно ночью, Ричард иногда пытался припомнить, как был проведен сегодняшний день, но все события путались в его затуманенном мозгу, и он засыпал тяжелым, пьяным сном.
Проснувшись утром с головной болью, Уайтинг выпивал рюмку виски и, усевшись за стол, писал положенные ему на день полтораста слов.
Буквы укладывались в неровные, неряшливые строчки, но Ричард, не задерживаясь над образами, метафорами и сравнениями, строчил фразу за фразой, отлично зная, что как бы ни написал он свой новый рассказ, его все равно безоговорочно примут.
По воскресеньям Уайтинг, не подходя к письменному столу и не прикасаясь к рюмке, отправлялся с утра пешком по Бродвею, Манхэттену на Уолл-стрит. По дороге заглядывал в зеркальные витрины книжных и букинистических магазинов, рассматривая новинки и старинные издания в кожаных тисненых переплетах.
Однажды в окне одного из таких магазинов Ричард увидел яркий плакат:
«Поступил в продажу первый сборник рассказов Говарда Фрома. Готовится к печати повесть “Игра без джокера”». Эти слова резанули по сердцу. Уайтинг зашел в магазин.
– Дайте, пожалуйста, мне сборник…
– Какой именно? – засуетился продавец. Ричарду хотелось крикнуть: «Моих рассказов! Сборник рассказов Ричарда Уайтинга!..» Но вместо этого он произнес ненавистное ему имя Говарда Фрома.
– На ваше счастье, остался еще один экземпляр. Последний.
– Хорошо идет книга?
– Отбоя нет, – ответил продавец. – Я пятнадцать лет работаю в магазине и не помню такого спроса. Талантливый писатель, что и говорить. Во всех журналах самые лучшие отзывы. На днях выйдет второе издание. Разрешите завернуть?
– Нет, я так возьму,– сказал Ричард, взглянул на обложку и спрятал книгу в карман. Выйдя из магазина, он подошел к киоску. Купил все вышедшие в этом месяце журналы и поехал домой. Попросив горничную никого не принимать, заперся в кабинете, выключил телефон и сел читать. Критика тщательно разбирала каждый рассказ. По адресу автора высказывались десятки комплиментов. В толстом ежемесячнике был помещен портрет Фрома во всю страницу. Тупо заныло в груди… «Вот она, справедливость! Когда я, голодный, обтрепанный, приносил и рассылал эти же рассказы в редакции, мне возвращали рукописи, зачастую даже не читая, а теперь те же рецензенты пишут о тех же моих произведениях хвалебные статьи…»
В хорошо оформленном сборнике были напечатаны рассказы, любимые его рассказы! Те самые, над которыми Ричард работал по ночам в течение двух долгих, полуголодных лет. Лишь некоторые заглавия и имена героев были заменены незнакомыми, а сюжетные линии остались неприкосновенными. «А что, если,– вдруг подумал Уайтинг,– взять да и написать рассказ на эту тему? На тему о плагиате». И тут же с лихорадочной поспешностью схватил со стола ручку и четко вывел заголовок «Афера». Строка бежала за строкой, вбирая в себя всю горечь, всю накопившуюся обиду и боль Ричарда.
«Вот тебе в счет тысячи слов, в счет наших взаимных расчетов… Полюбуйся, прохвост, на свой портрет».
Ознакомившись с «Аферой», Говард Фром спокойно сказал Уайтингу:
– Я вижу, мой успех вас расстраивает. Совершенно напрасно. Поверьте, вы бы не имели его. Этот успех стоит мне очень дорого – сотни долларов. Вы не могли бы платить за эти статьи такие большие гонорары, значит, вам не о чем жалеть. Вот получайте за рукопись. А это отдельно, за добросовестное отношение, – он протянул два чека. – Хотите, поедемте со мной в ресторан, в ваш любимый ресторан, на Семнадцатую авеню, завтракать? Не удивляйтесь моей осведомленности. Теперь я всю жизнь обязан интересоваться вами. И не надо сердиться. Это чувство раздражает печень и кладет на лицо преждевременные морщины.
Во время завтрака к их столику у окна все время подходили изысканно одетые люди, почтительно кланялись и одними и теми же словами начинали разговор с Говардом Фромом:
– Мистер Фром, надеюсь, следующий сборник вы дадите выпустить нам. Он не должен попасть в другое издательство…
– Я предлагаю вам гонорар в два раза больший, чем заплатит «Нью рипаблик» или «Атлантик». Вся страна ждет от вас великих произведений… А это ваш племянник? Нет? Похож. Есть какое-то отдаленное сходство.
Журналисты тут же интервьюировали Фрома, интересуясь его взглядами на искусство, расспрашивали о предполагаемом выходе в свет нового журнала, о прибылях и убытках известных издательств.
Ричард встал и сухо сказал:
– До свидания!
Фром, пожимая ему руку, тихо произнес:
– Не надо горячиться, Уайтинг. Самое главное в жизни – спокойствие и бизнес, бизнес и спокойствие. Это мой девиз.
– Вы можете не тревожиться, мистер Фром. Слово свое я сдержу, что бы ни случилось.
Ричард крепился и старался быть внутренне и внешне спокойным. Больше всего его злило то, что Говарда Фрома сравнивали в печати с Киплингом и Голсуорси – с такими, в сущности, совершенно разными по силе, стилю и языку писателями. В газетах все чаще и чаще появлялись статьи о Фроме. Он стал популярным, модным беллетристом. Чтобы как-то забыться, Ричард стал проводить ночи в кабаках.
Днем он старался не ходить по тем улицам, где были расположены книжные магазины, чтобы не видеть в окнах кричащих плакатов с ненавистным ему именем. А с друзьями даже избегал разговоров о литературе.
Но почему-то собеседники обязательно спрашивали:
– Вы читали Говарда Фрома?
«Схватить бы все эти рассказы, да в печку, в громадную печку пачками, тысячами экземпляров, чтобы и следа не осталось…»
Проходили месяцы. Уайтинг неизменно писал свою тысячу слов в неделю. Однажды не удержался и заглянул в газету, в отдел критики. Словно в насмешку, бросилось в глаза: «Рассказ Говарда Фрома «Афера». Статья начиналась словами:
«Нельзя не прийти в восхищение от изумительного рассказа мистера Фрома “Афера”. Автор с удивительным мастерством описывает эпизод из времен своей молодости». Скомкав газету, Ричард с болезненной злобой разорвал ее в мелкие клочья. Схватил несколько листов бумаги и стал писать письмо в редакцию:
«Считаю своим долгом сообщить следующее:
Все рассказы и повести, вышедшие в свет за последний год под именем Говарда Фрома, принадлежат мне, Ричарду Уайтингу. Для установления этого факта предлагаю устроить конкурс, где в присутствии жюри я и Говард Фром обязаны будем написать на любую заданную тему каждый по рассказу, после чего можно будет установить авторство рассказов, выпущенных под фамилией Фрома. Это без особого труда члены жюри смогут определить по стилю, языку и манере самого письма.
Ричард Уайтинг Нью-Йорк. Октябрь 1959 года».
Боясь раздумать, сейчас же отнес письмо на почту. На другой день город был поражен сенсацией. Тираж газеты, опубликовавшей письмо Ричарда, увеличился вдвое. Многие газеты Нью-Йорка и Вашингтона в тот же день перепечатали письмо Уайтинга, сопроводив его комментариями, портретами Фрома и кричащими названиями статей и статеек о плагиате в разные века и о данном в частности.
К Уайтингу приезжали журналисты, расспрашивали и выпытывали. Предлагали свои услуги писатели, обиженные издательством Говарда Фрома. Газеты были испещрены подробностями скандала. В одной из них сообщалось, что якобы, встретив Уайтинга в ресторане, Фром предлагал ему написать опровержение, обещая уплатить за это десять тысяч долларов. Издатели радостно потирали руки, репортеры изощрялись в догадках и вымыслах. На всех улицах и перекрестках, в будуарах, ресторанах и театрах только и говорили, что о литературном скандале.
Ричард знал, что встреча с Фромом неизбежна, но никак не ожидал, что без всякого предупреждения и даже без телефонного звонка опороченный бизнесмен явится к нему на квартиру и просто, без возмущения, станет спокойно объясняться с ним, словно речь идет не о чести издателя Фрома, попавшего в грязную историю, а о незначительной ошибке Уайтинга, которую тот, несомненно, исправит.
Появившись в квартире Ричарда, Фром спросил:
– Скажите, мистер Уайтинг, кто из моих конкурентов надоумил вас написать разоблачение в газету?
– Я сам,– с достоинством ответил Ричард.
– И знаете, к чему это привело? Мне пришлось выключить все мои телефоны. Звонили из десятка издательств, не только Нью-Йорка и Вашингтона, но из Филадельфии и Сан-Франциско. Все наперебой просят разрешить переиздать оба сборника в небывалых тиражах. Предлагают за рассказы баснословные цены… Нет, вам следовало родиться бизнесменом, а не писателем. Вы создали сенсацию номер один, превосходящую все известные мне коммерческие комбинации. Поздравляю вас с гениальной идеей. А гонорар мы поделим с вами поровну.
– Простите,– сдержанно сказал Уайтинг,– я считаю, что ваши коммерческие сделки могут продолжаться, но только без моего участия.
– Почему? Разве вас перестали интересовать мои доллары, на которые вы кутите и содержите вашу танцовщицу?
– Думаю, что разговаривать больше не о чем: ведь вы читали мое письмо ?
– Читал. Но я нисколько не обижен. Теперь вы напишете опровержение, сошлетесь на пари или что-нибудь другое, и мы с вами отхватим солидный куш.
– Нет! Этому не бывать, мистер Фром.
– Что? А где же ваше слово джентльмена?
– Я, конечно, перед вами виноват, мистер Фром, но я не знал самого себя. Я переоценил свои силы, и нервы мои не выдержали.
– Нервы тут ни при чем. Это зависть. Зависть к той славе, которую я себе создал! Итак, конкретно: что вы хотите?
– Вернуть вам в течение нескольких лет все полученные от вас суммы. Я буду писать, печататься, и вы понимаете, что я смогу не только рассчитаться с вами, но и возместить тот материальный ущерб, который, возможно, причинил вам своим газетным разоблачением.
– А честь? Имя? Фирма? Это, по-вашему, ничего не значит? Или, быть может, на вашей писательской бирже такие понятия не котируются? Нет, мистер Уайтинг, мы будем с вами бороться, бороться до конца! Я принимаю ваш вызов.
Членами суда согласились быть три известных литератора. Уайтинг отлично понимал, что этих прославленных писателей никто не сможет подкупить ни за какие доллары, и тем не менее волновался.
Он беспокоился, что Фром, набив руку на переделке его произведений, сможет написать что-то, отдаленно похожее на какой-нибудь из его рассказов. Но то, что члены третейского суда – известные писатели, успокаивало Ричарда. Эти столпы литературы несомненно сумеют отличить подделку от подлинника, как отличают эксперты антикварного магазина Рембрандта или Ван-Дейка от самой совершенной копии. Иначе и не может быть!
Переполненный зал гудел, словно улей. Журналисты, сидя на стульях, подоконниках и верхом на скамейках, что-то быстро записывали в свои блокноты. Сверкали очки. В проходах сновали люди, вперед-назад, вперед-назад. Тут же заключались пари, как на скачках:
«За Уайтинга – 50. За Фрома – 100».
Всюду шум, гам. Кто-то отвечал за Ричарда тройным кушем. Шуршали бумажные доллары, звенели центы. Лихорадка охватывала зал. Но вот появился Уайтинг, а следом за ним Говард Фром. Раздался свист, и сразу же все смолкло. Соперников пригласили в соседние залы. Уайтинг вгляделся. Квадратная комната, красивые обои, холодные мраморные подоконники. От прикосновения к одному из них вдруг задрожали руки. В голове у Ричарда ни одной мысли, как у новорожденного младенца. Перед глазами листы белой бумаги с печатями. Зубы вгрызаются в ручку. Взглянул в трюмо. Под глазами круги – следы беспутно проведенных ночей. Сердце чугунной гирей колотится в груди. Злоба комком застряла в напряженном горле. Раздался звонок.
Да, да, это им дан старт. Как на бегах. Ну что ж, начнем. Два часа писать. Скорее… Только писать… Здесь-то он на коне…
«Ночь тупо смотрела черной впадиной. За окном летели ветер и тьма…» Ветер и тьма… Нет, это все банально, и, кажется, в каком-то из моих рассказов уже были эти фразы,– подумал Ричард. – Если это так, их теперь припишут Фрому, а меня обвинят в плагиате. К черту! Начну иначе: «Алмазные россыпи звезд плескались в изумрудной синеве моря». Слащаво до приторности. К черту! «Ночь наступила неожиданно. Яркие звезды одна за другой загорались в синем небе». «Почему в синем, а не в лиловом, не в темном?..»
И вдруг Уайтинг почувствовал себя жалким и беспомощным, как бродячая собака, с трудом разгрызшая кость. А в кости-то весь мозг давно высох! Рябило в глазах. Ведь раньше, даже пьяный, он писал много. Так, просто за деньги. Почему же сейчас мысли путаются, и ускользают куда-то, и снова возвращаются, но уже в каком-то ином, искаженном виде? Ведь выпита одна, всего только одна рюмка. Для храбрости. Ну и к черту! Пиши!
И вдруг потекли ясные, стройные мысли… Написал две страницы. Так, еще. Скорее, скорее!
Рука быстро скользила по бумаге. Слова цеплялись одно за другое и нанизывались, как в ожерелье. Фабула росла и ширилась. Еще немного, поворот и неожиданный конец. Все как будто правильно, все хорошо. Ричард не замечал, как бежало время. Публика кричала:
– Говард Фром! Ричард Уайтинг! Жмите!
А потом свистели, долго, пронзительно, засунув пальцы в рот, как на ипподроме, когда лошади уже у финиша.
«Да, да! Сейчас кончаю, – подумал Ричард и вздрогнул: – А что, если… Тогда уцеплюсь руками за портьеру и буду головой биться о косяк двери в опустевшем зале. Все равно один конец».
Звонок возвестил, что положенные два часа истекли. К столу жюри прошел Фром и сдал исписанные листки. Уайтинг дописывал последние строчки. Вот он встал и пошел в главный зал, не замечая возбужденных лиц. Торопливо заключались последние пари. Журналисты склонили головы над блокнотами. Члены жюри поднялись.
– Кончили? Вот и прекрасно. Мы вас долго не задержим, минут сорок, максимум пятьдесят. Не волнуйтесь!
Чинно прошли в голубой зал. Вот он, цвет литературной Америки: те, кому издатели с радостью платят по три тысячи долларов за рассказ. Публика им аплодировала и криками выражала свое мнение:
– Уайтинг – молодчина! Смелый парень, так им и надо! Думают, за деньги можно купить и господа бога. Ошибаетесь, джентльмены! То, что возможно на Уолл-стрите, здесь не пройдет! Старики не дадут в обиду парня! Они сами мучились в молодости…
Минуты текли медленно, особенно последние четверть часа.
Но вот они идут, вершители судеб: лысые, прилизанные, такие обыкновенные…
Все взоры обращены на них и тут же, словно рикошетом, падают на Фрома и Ричарда.
Уайтингу вдруг захотелось убежать из зала. Он едва сдержался, чтобы не крикнуть: «Не смотрите! Не хочу, чтобы вы таращились на меня, как на обезьяну в зверинце!»
При взгляде на членов жюри в голове мелькнуло:
«От них зависит все. А что, если эти люди ошибутся?..»
Наступила тишина. Председатель жюри посмотрел на всех с высокомерной улыбкой и, пригладив рукой блестящие волосы, прочел скрипучим голосом:
«Определение литературного суда чести.
Город Нью-Йорк.
Джентльменский суд писателей Севера Соединенных Штатов Америки и американских писателей, живущих в других странах, состоялся по просьбе и доверию литераторов Ричарда Уайтинга и Говарда Фрома, проживающих в городе Нью-Йорке.
На конкурсе, состоявшемся по просьбе литератора Ричарда Уайтинга, рассмотрено его произведение, написанное им здесь же, в помещении, указанном жюри конкурса, и произведение литератора Говарда Фрома, написанное в тех же условиях и там же.
Предмет суждения: Установление на основании написанных здесь Уайтингом и Фромом произведений подлинного автора вышедших под именем Говарда Фрома повестей и рассказов.
Рассмотрев тематику, манеру письма и язык (словарь) представленных вещей, жюри установило:
1. Рассказ, написанный в помещении жюри и представленный Говардом Фромом, как по форме, так и по техническим приемам совпадает с рассказами, вышедшими ранее под его, Фрома, именем.
2. В произведении Ричарда Уайтинга, написанном здесь же и им представленном, явно чувствуется полная беспомощность: неумение построить занимательную фабулу композиционная сумбурность, бедность языкового материала, отсутствие логической и психологической последовательности. Исходя из всего вышеизложенного, члены жюри единогласно решили:
Все произведения, вышедшие из печати под именем Говарда Фрома, бесспорно принадлежат его перу, о чем мы и свидетельствуем.
В отношении же Ричарда Уайтинга жюри заключило:
судя по написанному им здесь рассказу, все члены жюри вынесли глубокое убеждение, что он, Ричард Уайтинг, находится в болезненном состоянии, каковое и было причиной событий последних дней. Принимая во внимание, что литератор Говард Фром понес в результате действий Ричарда Уайтинга моральный, а возможно, и материальный ущерб, члены жюри считают целесообразным:
Предоставить Говарду Фрому право привлечь Ричарда Уайтинга к законной ответственности за клевету и потребовать с Уайтинга возмещения материального ущерба, если Г. Фром того пожелает.
Принято единогласно.
Октябрь 1959 г. Рокфеллеровский центр».
Из зала Ричард ушел, как ему казалось, последним. Спускаясь по мраморной лестнице, он вдруг услышал за собой шаги и знакомый голос:
– Я не злопамятен, мистер Уайтинг. Наш договор может оставаться в силе: тысяча слов в неделю. Мой адрес вам известен.
Ричард резко обернулся и расхохотался в лицо проходившему мимо него Говарду Фрому. Он смеялся громко, раскатисто, с каким-то надрывом.
Хохот его гулким эхом перекатывался по пустому вестибюлю.
1961, 1965 г.
