Рассказ
Шелестя пакетом с книгами и сметая подолом подрясника пыль с паркета, по школьному коридору быстро идет Санчик. Идет, как летит. Его вороний образ приковывает внимание. Все с интересом смотрят ему вслед. Темно-русые кудри и густая борода обрамляют его круглое лицо, глаза, тоже круглые, горят, как угли. Он входит в класс, и наши шалопаи сразу прекращают возню. Единственный в неделю урок, с которого никто и не думает сбегать. Урок Закона Божия. Он входит решительной, твердой походкой, мы сразу замираем, выпрямляем спины. Отец Александр выкладывает на учительский стол Катехизис, Новый Завет, Четьи Минеи, календари и, сцепив ладони, начинает урок…
Отец Александр – Санчик, как все его звали, стал экзотикой нашего постсоветского школьного уклада. И как все новое и необычное, он гипнотизировал детей всем своим видом, выверенной речью, взглядом, казалось, заглядывающим в душу. Мы слушались его беспрекословно. Стены школы еще хранили память о пионерской активности, помнили речевки и бой барабанов, нравоучительные наставления комсомольских собраний, а портреты вождей еще никто и не думал снимать со стен… И вот, в эту задержавшуюся было у выхода эпоху, вторгся он, священник, чтобы проповедовать православие маленьким советским язычникам, которые то ли из любопытства, то ли от производимого этим человеком яркого контраста с другими учителями смиренно усаживались за парты и, благоговейно трепеща, внимали мудреным словам, полным мистики.
Александр был наполовину евреем, наполовину осетином. Еще пару лет назад учился во второй средней школе Цхинвала. Говорят, он ежегодно, в Песах, приносил в класс мацу, чтобы угостить одноклассников. А отец его был христианином, православным диаконом и жил в Краснодарском крае. Такие ходили слухи. Мы воспринимали Санчика как сказочный персонаж, явленный ниоткуда, ведь не было его раньше: такого, как сейчас – в подряснике и с крестом на груди…
Он служил в единственной сохранившейся церкви, григорианской, в армянском квартале, которая стала преображаться в православную стараниями Санчика и тех немногих верующих старушек, которые выжили в советском режиме и сохранили молельные углы с иконами в своих квартирках. Как правило, это были русские бабушки. Была среди прихожан и одна полька, баба Марина, которая крестилась по-католически – слева направо.
Во время военных действий 1990-92-х годов Санчик подружился с местными ополченцами, относящимися к нему в основном с пиететом, реже – со свойственной цхинвальцам иронией. Он сидел с воинами в окопах и ночевал на блокпостах, массово крестил их в реке Лиахве и служил молебны за здравие защитников города. А однажды, когда во время службы звонили церковные колокола, стали палить прямой наводкой по храму. Санчик с паствой молились коленопреклоненно и с особым вдохновением. Чудесным образом в храм не попал ни один снаряд! Все они разрывались рядом, раскурочивая асфальт.
А еще у Санчика был пророческий дар – многие в это верили, включая меня. Как-то раз я поссорилась с мамой, потому что отказалась идти за лимонадом: надо было нести в авоське бутылки и греметь стеклом всю дорогу… В наказание мама запретила мне идти на службу в храм. Когда я все-таки слезно вымолила ее позволение и пришла на вечернюю службу, то столкнулась в дверях с отцом Александром. «Простите за опоздание, – говорю, – а вы уже репетировали?» А он мне: «Что, постеснялась бутылки нести? Стыдно должно быть…» – и вошел в храм. Я прямо остолбенела… Да он старец!.. Но некоторые горожане, напротив, считали батюшку приспешником темных сил, потому что он мог накликать беду на любого, его оскорбившего. Мой знакомый Казик с ребятами подшутил над Санчиком, когда тот проходил мимо: «БОг тебя благОслОвит!» – сказал он фальшивым баском и молитвенно сложил руки, друзья стали хохотать. А священник повернулся и в том же тоне ответил: «Ты лучше О себе пОбеспОкОйся, КОзимир, береги нОги…» Задор сразу покинул парня, он перепугался и побежал за Санчиком, моля, чтобы тот взял свои слова назад. Чем все закончилось, никто так и не узнал. Зато известно, что Казбек в самом деле два месяца лежал дома с переломом голени.
Однажды Санчик завел на уроке разговор о песнопениях. Он дал нам послушать греческие, сербские и валаамские церковные песнопения, в какой-то момент случайно заиграла запись молитвы на грузинском «Мамао чвено1», но он тут же прервал ее и перемотал пленку. В конце урока он спросил, есть ли среди нас окончившие музыкальную школу: таких оказалось немного. Я в четвертом классе бросила музыку, поэтому с досадой промолчала. Мы стали разучивать «Верую» под руководством Санчика, громче всех пела я. Он остался доволен. В конце урока священник сказал, что набирает певчих. Все загорелись, оживились, а в назначенный вечер к церкви подошло лишь трое девочек, среди которых была и я.
Мадина, я и Кука пели в хоре Церкви Рождества Пресвятой Богородицы почти год, а потом появились профессионалы, выпускники музучилища. А мы существовали в их тени и негодовали. Нас лишили такой почетной работы, сместили в состав запасных. Было очень обидно… Напротив моего дома располагалось здание Совпрофа, где эта новая компания певчих часто проводила время, так вот однажды я прокралась за ними следом к репетиционному залу и в ужасе подслушала, как молитвенные напевы исполняют в сопровождении эстрадных аранжировок. Я рассказала об этом всем своим подружкам. «Богохульники заняли наши места!» – в сердцах хотелось сообщить Санчику…
Мы, конечно, были чистыми созданиями – нелицемерными и искренними. Особенно я… Как-то раз во время нашего пения даже икона посветлела, и Санчик, крестясь, выбежал из алтаря. А церковный служка, спускавшийся к храму, вошел взволнованный и сказал, что пока стоял у «Детского мира» на возвышении, недалеко от храма, до него донеслось такое дивное и громкое пение, что у него мурашки забегали по коже. «А выпускники училища просто тренируют свои связки…» – с обидой говорили мы друг другу. Хотя некоторые злые языки и про нас шипели, что мы поставили себе голоса и ушли в студенческий клуб, чтобы петь под гитару песенки. Но это была гнусная ложь! Даже став студентами, лазая по горам и голося песни у костра, мы отделяли мух от котлет, точнее – «отдавали Кесарю Кесарево»…
О Санчике ходили всевозможные слухи. Одни говорили, что он не имеет сана и стал священником самовольно, потому что Русская православная церковь его не признает. Другие – что сан у него есть и семинарию он окончил, а рукоположен в Русской зарубежной церкви. Но никто ничего не мог доказать. Сейчас в Цхинвале действует Аланская Епархия, образованная по благословению греческого митрополита-раскольника. А вокруг отца Александра – теперь он епископ аланский Георгий – по сей день не прекращаются распри, сплетни и расколы. Но, если не вдаваться в детали, Санчик – личность одиозная и неповторимая. И его можно смело называть новым аланским апостолом, потому что без него за двадцать лет в Южной Осетии прочно укоренились бы секты. После войны южанам просто необходима была фанатичная вера. Так пусть лучше будут православными фанатиками…
В 1994 году я крестилась, раньше было невозможно, потому что мои родители противились этому, так я и пела в хоре – будучи оглашенной. Отец Александр крестил меня в Лиахве, которая в тот день была полноводной и серой от речного песка. Моя спе-циально сшитая для крещения рубашка из простыни стала черной. Я попросила нашего единственного пастыря быть моим крестным, хотя к тому времени мне уже исполнилось пятнадцать, и крестный не требовался. Но Санчик согласился. Я испытывала благоговение и страх. В тот день, кроме меня, никого не крестили, и службы тоже не было. Так мы и стояли – вдвоем – мой крестный и я. Мама и близкая подруга находились неподалеку. Но я о них и не помнила. Никого, кроме нас с Санчиком, на всей планете… И слова, которые он говорил своим громким голосом, были проникновенными и острыми, как стрелы, каждая пронзала мое сознание, и, я была уверена, – сердце. В тишине храма звучали молитвы, а потом самое главное: «Отрекаешься ли от сатаны?» – «Отрекаюсь!». Дунуть и плюнуть… А потом – миропомазание лба, глаз и рук… Я была восхищена и смаковала сладостные ощущения. Когда все завершилось, Санчик улыбнулся и сказал: «Ты теперь, как икона, – чистая».
Я окончила школу и институт, вышла замуж, потеряла нательный крестик и перестала ходить в церковь… Из души утекло что-то теплое… Но однажды обстоятельства снова привели меня на порог городского храма. Стоя на коленях в исповедальной со слезами умиления на глазах (в правом приделе есть пристройка, отгороженная дверьми), я громко каялась, торжественно соглашаясь со всеми пунктами из списка грехов, даже с непонятными: «Грешна, Господи!». Потом отец Александр подарил мне новый нательный крестик. Отойдя с мамой в сторонку, он долго говорил с ней, выражение лица его было тревожным. Мой послеродовой психоз прошел спустя месяц. Мы с мамой снова пришли в храм. Санчик с улыбкой провожал нас: «Теперь – как огурчик», – сказал он и перекрестил меня. С тех пор я не расстаюсь с крестом, берегу подарок крестного.
1 «Отче Наш» (груз.).
