РАССКАЗ
Что, если я скажу вам, что вот уже сорок с лишним лет, каждый божий день, я непременно задумываюсь о смысле человеческой жизни. Не ору свою версию в подземных переходах, не записываю в дневничок сделанные выводы, которых за столько-то лет могло накопиться немало, и даже не читаю умные книжки, регулярно пишущиеся многодетными домохозяйками или кем-то из церковных завсегдатаев, а просто размышляю.
Я не пытаюсь грамотно распределять время, чтобы вечерами успевать немного подумать, и в календаре не выделяю специально подходящие для этих заморочек дни, а просто почти после каждого своего поступка получаю один и тот же вопрос – «зачем?». Это другой я, тот самый, что разместился где-то внутри имеющегося у меня сознания, который где-то паутинкой прилип к стенке моего головного мозга, распирается любопытством и изнутри кричит о своей заинтересованности.
«Зачем? – спрашивает он, выдерживает молчаливую паузу – даёт время спуститься с небес на землю, после чего очень тихим голосом продолжает: – Ты действительно молодец. Молодец, что пригласил её. Уверен, ты ей безумно понравился, и она ждёт не дождётся, когда же ты позвонишь ей снова. Твои шутки, кстати, даже мне показались очень смешными. Да и вообще держался молодцом, честно. Но ты ведь понимаешь, что рано или поздно всё закончится, верно? Закончишься и ты, от тебя ничего не останется. Так зачем начинать? К чему всё это? Во что ты вкладываешься? Для чего пытаться разукрашивать яйца, которые совсем скоро будут друг о друга разбиты и съедены?».
И так постоянно. Покупаю ли я новую обувь, завожу ли новые знакомства, делаю ли ремонт кухни, пишу ли короткий рассказ о смысле жизни – всегда надо мной повисает одно и то же – зачем?
Так, доведённый неисчислимым множеством вопросов до состояния крайне угрюмого, я каждый вечер, на протяжении сорока с лишним лет, возвращаюсь домой, неспособный ко сну ложусь в постель и молча прошу абсолютно всех сверху, чтобы завтрашний день получился без лишних размышлений о том, зачем я его провожу.
Подобные мысли, я уверен, изредка посещают даже самых счастливых из людей, но для несчастного меня они когда-то стали регулярными. Как свежая утренняя газета или выпуск теленовостей на первом канале, однажды самые безрадостные соображения касательно всего вокруг начали посещать меня изо дня в день, без выходных и с самым непредсказуемым в мире графиком. Это «однажды» в моей памяти отмечено особенной, закруглённой в своём изгибе галочкой, и, при соприкосновении с ним, оно всегда переносит во времена, когда было мне всего пятнадцать.
У меня были длинные, вечно жирные волосы, я носил воротник всегда поднятым, стены моей комнаты были завешаны плакатами крутых рок-групп, а в нижней полке стола были спрятаны несколько старых выпусков самых известных мужских журналов. Я был обычным подростком: совершал дикое множество глупых поступков, спорил со взрослыми, убегал из дому, шлялся по крышам и влюблялся в самых красивых и недоступных девушек – в общем, ничем не отличался от большинства своих прыщавых ровесников. Но в нашей жизни всё всех меняет.
Насколько по-разному у вас будет получаться воспринимать новости о чьей-либо кончине, в зависимости от возраста, опыта и от количества уже когда-либо полученных вами аналогичных вестей? В пятнадцать, на правах подростка, мне было просто необходимо задумываться о самом важном, делать выводы, формировать свои точки зрения на счёт всего, что каким-то образом меня касалось и тем более на счёт того, что не имело ко мне вообще никакого отношения. Поэтому, когда горький случай и неспособность водить автомобиль аккуратно лишили нашего соседа, кажется, единственного настоящего отцовского друга, всех жизненных радостей, как и жизни вообще, моему подростковому мышлению стало очень тяжело выдерживать все возлагаемые на него нагрузки, и теперь постоянно, без любых возможных перерывов, в голове прокручивались одни и те же мысли.
Я думал: «Надо же, ещё пару дней назад он, весёлый и жизнерадостный, сидел с отцом на нашей кухне, вместе с ним смотрел матч футбольного чемпионата и светлым пивом запивал солёную рыбу. Сейчас он лежит там, в купленном родственниками похоронном ящике, где вряд ли задумывается о финале мирового первенства. Ещё совсем недавно это тело, наш любимый друг и сосед, могло разговаривать, умело думать. И думало, вероятно, ещё и о том, как же невозможно однажды в один момент не суметь почувствовать, не суметь подумать, шевельнуться, что не может человек в один миг просто перестать существовать, не может просто погаснуть. А теперь так и сложилось, теперь ему было доказано совсем обратное, но задумываться об этом у него уже получится вряд ли. Кто-то решил его выключить, лёгким движением выдернул невидимый шнур из такой же невидимой розетки. Жизнь по проводам не поступает, экземпляр упакованный лежит в коробке, можете сбрасывать в общую кучу. А интересно, для чего и где таких делают?»
Поначалу взрослых не слишком беспокоили ни моя замкнутость, ни постоянная рассеянность, ни отсутствие любых радостных эмоций. Нет, радоваться мне, конечно же, приходилось, и поводов для этого с возрастом рождалось всё больше, но после каждой моей улыбки, после каждого облегчённого, довольного вздоха, уже тогда, в совсем ещё юном возрасте, во мне стал неизменно просыпаться другой, маленький и угрюмый я, единственным долгом которого было время от времени повторять одни и те же вопросы. В некоторой степени родителей удивляло то, как смогла повлиять на меня погибель человека, который, хоть и пожимал мне при встрече руку, хоть и передавал небольшие подарки на мои Дни Рождения, но всё-таки был для меня не более чем посторонним. Свои эмоции и переживания я, естественно, старался скрыть как можно глубже и зачастую очень даже неплохо изображал из себя одного их самых беззаботных подростков, но изменения, что неожиданно произошли с тем пятнадцатилетним парнем, были очевидны абсолютно всем, кто хоть изредка встречался с ним ранее.
Как и всем моим сверстникам, несмотря на всё прилагавшееся сопротивление, мне также пришлось взрослеть. Пришлось учиться пользоваться бритвенным станком, приходилось искать как можно более удобные места для ночёвок с подружками, приходилось лгать куда чаще прежнего – с возрастом забот становилось всё больше и всё меньше находилось перерывов для беззаботного существования. Я поступил в университет, кое-как доучился до диплома, устроился менеджером в одной небольшой компании и с каждым днём становился всё более занятым и серьёзным.
В двадцать семь я женился. Она была потрясающей. Была потрясающей, когда я увидел её впервые, была потрясающей в момент нашего первого поцелуя, была потрясающей, когда стояла передо мной в своём длинном свадебном платье и была такой, когда, вцепившись в мою вспотевшую от переживаний руку, рожала мою любимую и единственную дочь. Вместе, как семья, мы были счастливы, и нам безумно нравилось так думать. Я забыл о терзающих меня ранее мыслях, «второй я» впал в спячку, впервые за долгие годы мне было хорошо. Необходимость кормить семью и обеспечивать жену и ребёнка всем, что необходимо для комфортной жизни пробудили во мне небывалые ранее амбиции. Я старался, работал сверх требований, выжимал себя до последней капли и справедливо получал вознаграждения. Денег я получал достаточно, а мою офисную работу наконец-то можно было называть карьерой, тем, что требует от тебя дорогих костюмов и до блеска начищенных туфлей. Но по-настоящему счастлив я был лишь в те часы, когда возвращался после тяжёлых рабочих дней домой, целовал любимых мне людей, заполнял вечер хлопотами о дочке и на ночь закрывался с женой в спальне. Да, я был счастлив.
Около двенадцати лет мы прожили под одной крышей. Я специально не говорю «вместе», так как сейчас лишь чуть больше половины, всего лет семь, вспоминаются мне временами, когда мы всё ещё были рядом, всё ещё умели друг другом наслаждаться. Когда так ненавистные мне мысли вернулись снова, я оказался беспомощным – совсем ничего не смог поделать. Стал закрытым, одна депрессия сменялась другой, старался быть как прежде, но от раза к разу получалось всё реже. Сейчас мне несложно представить, как тогда невыносимо было терпеть мое общество, и я вынужден отдать должное своей, теперь уже бывшей жене, которая ещё очень долго надеялась на «возвращение» меня прежнего.
Некоторые браки умудряются не распадаться даже при куда более серьёзных причинах, чем лёгкие психологические проблемы одного из супругов. Однако, когда при таких обстоятельствах у одной из половинок получается найти кого-то менее замороченного на стороне, нельзя её винить слишком сильно, правда? Я прекрасно понимаю всю мораль супружеской измены и провожу здравые аналогии с человеческим предательством, но всю вину за расторжение нашего, казалось, крепкого союза беру на себя. Мне оставалось всего лишь уйти, уйти как можно тише, оставить всё нажитое любимой дочке и её самой лучшей матери.
Жизнь рушилась: я переехал к родителям, регулярно уходил в запои, вследствие чего оказался вышвырнутым с работы и считал дни от выходных до следующих, когда снова мог бы видеться с дочкой. По будням я кое-где подрабатывал, а на выходных всё заработанное тратил на своего ребёнка. Мне хотелось, чтобы она никогда не забывала о том, что у неё есть отец, что этот отец любит её больше жизни, что он готов выполнить любую её просьбу и он всегда, абсолютно всегда будет рядом. Естественно, я много думал о собственной глупости и зачастую корил себя за то, что так легко от всего отказался, что отпустил жену и допустил этот наш никчёмный развод. Но к тому времени я уже снова был не одинок в своих раздумьях и с непередаваемой ненавистью к себе думал: «всё закончится, и неважно, холост ты или нет, всё закончится одинаково».
Как вы думаете, будет ли реветь и просить Господа о пощаде человек, ставящий под сомнение и подвергающий критике сам смысл своего существования, когда перспектива конца покажется совсем близкой? К тому моменту мне было тридцать восемь, я всё ещё страдал и всё так же часто напивался. Однако в тот вечер я опрокинул всего лишь пару рюмок, что считалось дозой детской, поэтому без лишнего страха завёл мотор своего старого Фольксвагена – единственное, что осталось мне от развалившегося брака, и в очередной раз прорисовав в голове привычный путь от бара к дому, медленно тронулся к цели. Езда поздним вечером всегда привлекала меня своей свободой: все давным-давно уже заняли свои места на парковках, на стоянках возле дома, вернулись домой и радуются своему счастливому семейному вечеру, а ты едешь себе одиноко, не стремясь оставаться между разграничительными линиями, и лишь изредка позволяешь кому-нибудь себя обогнать. Я спокойно плёлся за серым минивэном, соблюдал дистанцию в несколько метров, на светофорах наклонялся собирать валяющиеся под ногами упаковки из-под быстрого питания, стаканчики кофе, обрывки газет и привычно перекидывал их на задние сиденья. Возможно, моё преследование совсем чуть-чуть могло и нервировать жертву – легче простого было обойти его и умчаться вперёд, но чувствовал я себя так вполне уютно, да и пока что нам всё ещё было по пути.
Сейчас мне уже вполне понятно, что даже в малых количествах алкоголь должен оставаться для водителей в недоступности. Не знаю, сильно ли это повлияло на мои рефлексы или виной всему вполне естественная вечерняя сонливость, факт остаётся фактом: ба-бах мой капот об его задницу. Неожиданно мой путевой товарищ решил свернуть во дворик, поворота в который, клянусь, до этого момента не было, а я совершенно случайно забыл надавить на тормоза.
Всего пару секунд мне понадобилось, чтобы картина произошедшего обрисовалась достаточно явно, ну а дальше события начали развиваться самыми быстрыми темпами. Подумаешь, всего лишь чуть въехали сзади, не слишком сильно помяли, на маленькой скорости – вроде ничего очень страшного, верно? Я понял, что пора вылезать, когда из пассажирской двери минивэна, навстречу мне выдвинулся один совсем немаленький молодой человек. Показалось странным, что вопросы о компенсации не будут решаться непосредственно с водителем, но, увидев своего потенциально собеседника так уверенно двигающегося в мою сторону, я пообещал себе, что о подобных вещах интересоваться не буду, и дёрнул ручку двери.
Одна, две, три секунды и я уже валяюсь на асфальте. Успел лишь приоткрыть дверцу, а дальше всё сделали за меня: резко дёрнули снаружи, схватили за рубашку в области груди, рванули вперёд и швырнули на асфальт. Телом я проехался по земле, разодрал лицо, порвал старые джинсы и точно похоронил пиджак. Надо было вставать, пока ещё это было возможно, надо было вставать. Я принял позу отжимающегося от земли качка, оттолкнулся ногами от земли и получил неожиданный удар под рёбра. Я очень быстро оказался повержен, теперь мне оставалось просто валяться на спине и, корчась от боли, ошарашено осматривать своего нового «друга». Он был из тех здоровых парней, что не так уж и часто посещают спортзал, но не злоупотребляют химией и просто обожают, осушив бутылку чего-нибудь крепкого, вечерком кататься по городу. Я хрипло спросил: «Что дальше?», но вряд ли меня услышали. Он обернулся: его товарищу, «умелому ездоку», видимо стало совсем скучно наблюдать за нами через окна заднего вида и он лениво, сначала ноги, потом тело, стал вылезать из своей брутальной семейной тачки. В правой руке у него была устрашающая бейсбольная бита, в левой – бутылка водки. Интересно, а за рулём он расставался с ними или, может быть, хотя бы откладывал на коленки? Этот момент мне показался спасительным: надо было всего-то подскочить на свои две конечности, сзади посильнее ударить первого и убегать как можно дальше, но что-то мне шепнуло о моей тогдашней неспособности к сильным ударам и быстрому бегу, так что я просто выдохнул. Водитель дошёл до кузова своего минивэна, заботливо осмотрел его, громко ругнулся и наконец-то обратил своё внимание на лежащего меня.
Первый удар, равно как и второй и третий, снова был нанесён с ноги. Вдвоём эти два товарища мутузили меня, как нежелающий закатываться в ворота мячик. Я группировался, чтобы по возможности избегать ударов по лицу, в пах и по остальным тревожным местам. Очень скоро, когда получалось открывать глаза, на асфальте я стал замечал капли крови, и что-то мне подсказывало, что раньше их тут не было. Удары наносились всё сильнее, всё с большим азартом, но постепенно ощущались всё меньше – я терял сознание, уже почти ничего не слышал и даже не совсем понимал, что со мной происходит. То, что ребята уехали, я заметил не сразу, но, когда остался валяться один, я прекрасно помню, о чём тогда думал: «Я ведь вполне могу умереть, правда? Бывает же, что людей избивают до смерти? Да сплошь и рядом. Так, надо вставать и ехать домой. Ещё не пришло твоё время, дружок. Ты несчастлив, и, кажется, чего-то сделать ещё не успел. Давай, найди ключи и садись за руль, дома выспишься, и всё у тебя будет хорошо». Я отключился.
Проснулся я уже в реанимации. Кто-то из очевидцев, успевший запечатлеть всё на камеру и даже записать номер минивэна, но побоявшийся сам подоспеть на подмогу, оказывается, вызвал все необходимые службы ещё в самом начале, так что в больничной койке я оказался достаточно скоро. Во мне просыпались жажда мести и идеи расправы, но я просто был рад, что всё ещё живу, соображаю и, как говорили врачи, в скором времени перестану хромать, кровью ходить в туалет и страдать от частых головных болей. Через пару дней меня перевели в другое больничное отделение, в самую рядовую больничную палату, а через неделю и вовсе выпустили.
Странно, но после этого случая жизнь моя стала понемногу налаживаться. Сразу, как только меня доставили в клинику, об этом сообщилось моим родным. Из больницы позвонили домой к родителям, мама оповестила дочку, а вместе с этим обо всём узнала и бывшая. И, если дочь со своими дедушкой и бабушкой навещали меня ещё и в клинической палате, то бывшей вздумалось со своим гражданским мужем заехать на второй день моей свободы.
Она позвонила заранее и не то чтобы спрашивала разрешения, а просто предупредила о своём скором визите. Я наблюдал в окно за тем, как она паркует их новую машину, как быстро они вдвоём переходят улицу и с каким командным видом она ведёт его за собой. Нынешний период показался ей самым подходящим для примирения и налаживания связей, насчёт чего я был совсем не против, так как последнее время вообще был не против многого. Весь вечер её любимый мужчина (не я) пытался вытащить меня на интересные разговоры, а мне безумно нравилось просто поддакивать или, наоборот, банальным «нет» вынуждать его сменить тему. Всегда забавно наблюдать за тем, как человек, пытаясь добиться вашего расположения, кидается со своим несформированным мнением во все возможные сферы и раз за разом ставит себя в неловкое положение. Я следил и за ней, за тем, какой стервозной она стала, какой властной, смелой и холодной сделали её последние годы, следил за тем, как она ведёт себя в моей квартире, как по-домашнему здесь себя чувствует. Она изменилась, я понимал, что безумно по ней скучаю, но и осознавал, что с ней теперешней жить мне было бы куда сложнее. В конце вечера у нас, кажется, получилось создать мало-мальски дружескую атмосферу, и прощались мы уже так, будто действительно теперь будем созваниваться каждую субботу и проводить отпуска вместе. Что важно для мня, так это то, что после этого вечера я уже действительно ни о чём не жалел.
После моей выписки я почувствовал необходимость в реабилитации собственной жизни, а несколько баннеров в интернете и объявлений в газетах намекнули мне на лучший для этого способ – обращение к услугам психолога. Так, доведя себя до состоянии «а почему бы и нет?», я однажды навестил частную клинику и записался на свой самый первый приём. Среди знакомых у меня есть много людей-противников «промывания мозгов», но лично для меня такие сеансы с каждой неделей становились всё более ожидаемыми. Принявшим меня специалистом оказалась красивая (без единого преувеличения!) женщина. Всего на три года младше меня, она была сексуальна, не вычурна, ласкова, профессиональна и восхитительно элегантна. Кроме того, именно ей довелось стать тем первым человекам, что выслушал все, с самого детства мучающие меня соображения. Я без единой доли страха рассказывал ей абсолютно обо всём меня тревожащем, обо всех дурных моментах, которых могло бы и не быть, перестань мой внутренний я задавать вопросы, и с трепетом дожидался каждого её комментария. Время от времени я бросал взгляд на безымянный палец её правой руки и с каждым разом всё тщательнее выискивал там явно недостающее обручальное кольцо. Сложно было поверить, что такая особа до сих пор не попалась в сети какого-нибудь щедрого персонажа. Потом, правда, я, бывало, задумывался о модной тенденции жизни в гражданском браке, но почему-то всегда быстро откидывал такие мысли подальше. Время шло, я пытался сделать наши встречи как можно более частыми, она была заинтересована во мне как в пациенте, я в ней – как в человеке и женщине, а такой расклад просто не мог не привести к предложению расставаться как можно реже и удовлетворять свою заинтересованность беспрерывно. После рассмотрения всех условий, плюсов и минусов, после краткого перерыва в наших встречах и выражений неуверенности, предложение было одобрено.
Жизнь моя началась заново. Правда, в отличии от первого раза, она всё-таки уже имела некоторые бонусы: любимая дочь, бывшая жена, съёмная квартира. Но по ощущениям моё «второе начало» претендовало на место в одном ряду с годами безвылазного существования в детской койке – спокойно, беззаботно, уютно. У меня снова было с кем делить постель, снова было с кем бороться за место у телевизора, и по утрам снова приходилось терпеть, сидя у занятого туалета, – кажется, я снова был счастлив.
Всё же иногда мне думалось, что всё со мной происходящее – всего лишь ретранслятор относительно давнего прошлого. Я смотрел за тем, как перед сном любимая намазывает лицо кремом, и вспоминал, как точно так же это делала моя бывшая. Ловя очередной упрёк в свой адрес, я вспоминал, как же похоже меня упрекали раньше. Однажды я имел глупость заметить об этом вслух, и тогда мой личный психолог, не сказав ни слова, просто выбежала из дома. Не отвечая на звонки, иногда сбрасывая вызов, она, было, уже за-ставила меня начать взвешивать свою очередной глупейшую жизненную ошибку. Но через пару часов она вернулась, вернулась с непонятной мне широкой улыбкой и с коробкой пиццы в руках. Словно вкопанные, мы ещё долго просто стояли и осматривали друг друга: я, ошарашенный её таким возвращением, боялся предположить, что произойдёт в следующие несколько секунд, она, почти смеясь, как будто пыталась издеваться. Облегчение наступило после следующей её фразы: «Думаю, раньше после твоих глупостей никто не бегал по магазинам в поисках гавайской пиццы. Теперь так оно и будет». Тогда я окончательно понял, что так, как её, ещё никогда и никого не любил.
Я устроился на новую работу. Уже не работал с тем, что предложат, а добился конкретной должности с конкретной занятостью. В молодом коллективе я был уже возраста, требующего достаточного уважения, так что чувствовал себя вполне уютно. Моя гражданская жена продолжала заниматься психологией и уже совсем скоро готовилась выпустить свою первую, не акцентированную на широкую публику книгу. Теперь, когда моя бывшая была почти полностью уверена в моих лучших временах, она куда более часто решалась отпускать дочку ночевать у нас. Самые же счастливые для меня деньки наступали, когда той парочке резко становилось необходимо побыть вдвоём, и моя, тогда уже тринадцатилетняя девочка иногда оставалась с нами очень надолго. Я чувствовал себя уютно, чувствовал себя членом семьи и совсем ничего не хотел менять. Мне было сорок, и всё у меня было замечательно, так что внезапный разрыв аневризмы головного мозга застал меня в, может быть, самые лучшие годы жизни.
Как-то вечером я решил прогуляться по парку. Дело в том, что с момента своего возвращения мои старые мысли больше не покидали меня надолго и считали свои редкие визиты вполне нормальными. Стоит отдать им должное, они уже давно не цеплялись к каждому моему шагу, а просто, бывало, возникали раз в две недели и доводили до состояния лёгкой грусти. Чем-то мне это напоминало вечерние посиделки со старым несчастным товарищем, общение с которым никогда не проходило без слёз и рюмки горячительного. Теперь, правда, у меня было мощное противоядие – с любимыми мне людьми у меня не получалось вывести себя на ту волну даже специально. Я любил прогуляться один, и последнее время делал это достаточно часто. По обычному, брал с собой бутылку воды, буханку белого хлеба, которым обычно подкармливал в парке уток, и на пару часов убегал из дома. В тот вечер я думал о том, как же несправедливо быть смертным счастливому человеку. Был уверен – у меня есть абсолютно всё, и мне становилось плохо от мысли, что когда-нибудь этого «всего» не станет. Я думал о том, что иначе совсем невозможно, но и одновременно не хотел с этим соглашаться. Во мне бились здравомыслие и эмоции, а судила этот бой моя же беспомощность. Я ощущал сильнейшую усталость, как будто действительно к размышлениям прикладывал немалые физические усилия. Голова разрывалась от боли, вещи вокруг казались все выкрашенными в какой-то красный, почти морковный цвет, дыхание участилось, звуки вокруг казались тихими, еле различимыми. Прошло немного времени, прежде чем до меня дошло, что это всё вряд ли можно отнести к разряду симптомов нормального, обычного состояния. Я начал паниковать, почти полностью оглушённый, развернулся назад, сделал пару шагов на ускорение и, после резкого умножения головной боли, упал на землю. Дальше я ничего не помню.
Это и был мой разрыв аневризмы, за которым последовал геморрагический инсульт, что позже мне было растолковано как кровоизлияния в пространство головного мозга. Заметив моё трясущееся, лежащее посреди беговой дорожки тело, кто-то из собаководов вызвал скорую. Меня доставили в нейрохирургию, сделали трепанацию черепа, на что я, если бы меня кто-то спрашивал, вряд ли бы решился, и успешно удалили гематому. Позже врачи мне постоянно твердили о моём везении и приводили печальную статистику, в положительном проценте которой теперь было и моё «обошлось». Помню, когда я впервые очнулся после операции, когда ещё не знал о проделанной у меня в голове дырке, я успел подумать: «Нет, ещё не время. Возможно, мне уже совсем не к чему стремиться, кажется, я достиг желаемого, но разве так будет справедливо?! Мне нельзя умирать, просто нельзя, просто не хочется! Я всё ещё хочу забирать дочку из школы, говорить с женой о серьёзных вещах и с ней же заниматься любовью. Меня не выключить! Я не позволю».
Ещё какое-то время я провалялся в больнице. Первое время у меня наблюдалось нарушение речи, что выглядело достаточно забавно и заставляло дочь смеяться. Поначалу я просто наблюдал, как она пытается отворачиваться, чтобы похихикать в ладошку, а через какое-то время нарочно стал говорить как можно смешнее. На самом деле, проблем от меня теперь было слишком много. Я стыдился этого и пытался извиняться как можно чаще, но в те месяцы именно чувство благодарности одолевало меня сильнее, чем когда-либо раньше. Меня нельзя было спокойно оставить за приёмом пищи, приходилось постоянно менять постельное бельё, терпеть мои внезапные вспышки агрессии, и при этом у них получалось вести себя так, будто я совсем не изменился. Спустя пару месяцев, может полгода, я действительно вернулся к своему нормальному существованию, что так же было отмечено врачами как редкое и ранее не прогнозируемое событие. Тогда я посчитал необходимым как-нибудь отплатить любимым мне людям. Я попытался превратить себя в самое заботливое на свете существо. Дождался школьных каникул у дочери, купил три путёвки в одно из самых потрясающих на земле мест, где мы зареклись ни в чём себе не отказывать и наконец-то полноценно отдохнуть после всего в этом году произошедшего.
Мы отдыхали. Я, кажется, делал это впервые. Меня одолевало ощущение, будто раньше ни разу в жизни я не отрывался от своей тяжкой работы, и лишь сейчас мне в самый первый раз выпала возможность перевести дух. Мы гуляли по самому красивому в мире городу, сидели в самых уютных заведениях, общались с самыми положительными людьми и даже не пытались отыскать во всём этом какого-либо подвоха. В конце концов, мы все были членами самой лучшей в мире семьи и неудивительно, что всё вокруг нам соответствовало. Жили мы в домике у самого берега и каждый вечер проводили у воды, вытянувшись на большом покрывале, оставив дочку смотреть телевизор, лежали рядом друг с другом и почти всегда разговаривали о чём-то пустом и не важном. Лишь единожды я решил затронуть ту самую тему:
– Ты постоянно комментируешь мои заморочки, повторяешь одно и то же, но я вдруг понял, что ты ни разу не рассказывала мне о своей точке зрения. Хочешь поделиться? Думаю, для меня это достаточно важно.
– Я уж думала, и не спросишь.
– Надоело ждать. Твоя выдержка меня совсем измучила.
– Ещё пару десятков лет и я бы не выдержала, – здесь я почему-то рассмеялся. – Смысл тебе нужен? Почему ты не можешь успокоиться, если точно знаешь, что я люблю тебя?
– О-о, всё с тобой понятно. «Жить ради любви и любить ради жизни» – живу с главным сценаристом таких сопливых сериалов как…
– Нет, прекрати! Ты ничего не понимаешь. Я люблю тебя – это ты знаешь, твоя дочь любит тебя – это также тебе известно. И ещё я буду абсолютно права, сказав, что ради неё ты был бы готов пойти на самое ужасное, – она сделала паузу, пока что я не услышал ничего нового и просто дожидался продолжения: – Скажи, если бы прямо сейчас с небес спустился обнажённый ангел и объявил, что всё вокруг – глупое и бессмысленное представление, что бы ты сделал? Если бы он сказал, что им ни к чему больше что-либо скрывать от тебя, и ты спокойно можешь с ним улететь, улететь туда, где всё намного серьёзней, и у каждой жизни есть тот самый, так необходимый тебе смысл. Что бы ты ответил ему: «Да, скорее, забери меня» или «Мне плевать, я ни за что не оставлю здесь свою дочь, потому что хочу лично убедиться в её светлом будущем?» – повисла длительная пауза, мы смотрели друг другу в глаза, и неожиданно я заметил, что из-за своей эмоциональности она уже давно подскочила и стоит передо мной на коленях. – Давай, продолжай искать смысл, но, я уверена, намного раньше ты, наконец, поймёшь, что тебе он никогда не был нужен.
Господи, моя жена! Она выражается самыми простыми словечками, иногда не выговаривает «р» и картавит когда волнуется, но именно она, кажется, говорит правду. Я вспомнил, как давно моё воображение отправилось в свои поиски и как много лет подряд постоянно возвращалось оттуда без результатов. Я вспомнил, как мне хотелось жить, когда жизнь, было, собиралась меня оставить. Я не мог точно знать, почему всегда сопротивлялся, но теперь понимал, что иначе у меня бы не получилось. Всю ту ночь мне снова не спалось, я снова думал о старом, но думал уже как-то иначе.
Пару дней назад мне исполнилось шестьдесят три. Моя дочь уже совсем взрослая, и я лично слежу за тем, чтобы сейчас у неё всё было хорошо. С женой мы по-прежнему любим друг друга, и мне до сих пор приходиться скучать, когда её слишком долго нет рядом. Теперь, когда я оглядываюсь назад, мне видится один очень короткий кусочек, прожитый в сомнениях, и второй, странно, но очень длинный, из которого я вечерами снова и снова смакую каждое событие и в котором совсем ни о чём не жалею. Моему «второму я» повезло чуть меньше – его не стало совсем молодым. Мы с любимой изредка вспоминаем о нём, но, честно говоря, не сильно жалеем. Это не значит, что сейчас, без него, я совсем не задумываюсь, как раньше. Иногда меня посещают те, уже седые мысли, но в такие моменты я всегда пытаюсь находиться рядом с женой. Мне кажется, что она всё-таки что-то скрывает, что всё-таки знает ответы. Но, к счастью, мне они уже давным-давно не нужны.
