КУЛАКОВ И ФЕЙЕРБАХ
Звучит в колонках приглушённо Бородин.
Ко дню рабочему отглажена рубаха…
Водопроводчик Кулаков сидит один,
в его руках потёртый томик Фейербаха.
Натерла нос тугая дужка от очков,
на смену тезису приходит новый тезис…
Сидит один антропоморфный Кулаков
и с головою погружен в психогенезис.
Он постигает строгой мысли красоту,
он задаёт себе вопросы: «Что ты? Кто ты?» –
ведь завтра вновь на трудовом своем посту
погрузит он по локоть руку в нечистоты.
Ну, а пока он в новых знаньях, как в раю,
не становящемся навязчивой рутиной…
Вовсю растёт водопроводчиков ай-кью,
давно превысивший отметку ста с полтиной.
Ночь надвигается темнеющей стеной,
прохладу в дом несут воздушные потоки…
И ключ на полке отдыхает. Разводной.
По-кулаковски совершенно одинокий.
СОХРАНЮ
Мы с двух сторон над той же пропастью во лжи,
и нас друг к другу не приблизишь, хоть умри.
Я сохраню тебя в формате джей пи джи,
я сохраню тебя в формате эм пи три.
Мир полон счастья. Птиц взволнованный галдёж –
как дробь горошин в гладь оконного стекла…
Здесь в виде рифмы так и просится «Не ждёшь»,
что будет правдой. Рифма здесь не солгала.
Судьба бестрепетно вращает жернова.
Когда ж становится совсем невмоготу,
то пустота преобразуется в слова,
а те, взлетая, вновь уходят в пустоту.
В ладони – вишни, а в стакане – «Каберне»,
заходит солнце за разнеженный лесок…
А мысль о том, что ты не помнишь обо мне,
голодной крысою вгрызается в висок.
Кому пенять, что не совпали два пути,
что рухнул дом, как будто сделанный из карт…
Я сохраню тебя в формате эйч ар ти,
что, как известно, сокращенное от «heart».
СЕРЕДИНА
Ты нынче спокойней, чем прежде. Не грустен. Не гневен.
Нашлась понемногу тропа между счастьем и горем.
И место, куда привела тебя stairway to heaven,
коль трезво смотреть, оказалось простым плоскогорьем.
Бреди биссектрисой, вдали от тоски и восторга,
от пряника вкупе с кнутом каждодневно завися,
в немногих несчитанных метрах над уровнем морга
и прежних немыслимых милях от облачной выси.
А кто-то – злодей, и всё тянет тюремные сроки,
и мысли его – из ночных беспросветных кошмаров.
Другой – к получению «Нобеля» меряет смокинг
и деньги дает на спасенье мальдивских кальмаров.
А ты полюсов избежал, как веревок – Гудини,
у сумрачных будней оставшись под вечной пятою,
освоив искусство не просто торчать в середине,
а искренне ту середину считать золотою.
ПАЛАЧ ИЗ ЛИЛЛЯ
Палач из Лилля угас немного,
колоть устала рука бойца.
Подлей, трактирщик, бедняге грога,
добавь трудяге еще мясца.
У душегуба друзей не густо,
кривит он губы от горьких чувств: как жаль!
Ведь жизни лишать – искусство.
Не самохудшее из искусств.
Налей, трактирщик, бедняге кофе,
плесни шампани ему в бокал.
Палач из Лилля – отменный профи,
никто бы лучшего не сыскал.
Он не прославит себя в беседе –
и слава богу, merci beaucoup!
Но он умеет клеймить миледи
и рвать суставы еретику.
На жертв – в камзоле они или в платье –
палач не тратит напрасных слёз.
Ведь он на сдельной сидит оплате.
«Быть иль не быть?» – не его вопрос.
Меняя страны, оружье, лики,
он победителен и здоров,
ведь в нем нуждается Карл Великий
и самый первый из всех Петров,
шериф усатый на черном Юге,
холеный Габсбург, Плантагенет…
И вечно мышцы его упруги,
и в пользе Дела сомнений нет.
Ему спиртного всё мало, мало;
сопит, разлапистый, как паук…
А завтра ждут на работу Мао.
И сигуранца. И ГПУ.
Палач из Лилля по вольным выям,
по гордым шеям с оттяжкой – хрясь!
Пущай посмотрят ещё живые на то,
как головы рухнут в грязь.
Людского «аха» скупая нота уйдет в ничто,
как душа – во тьму…
Палач… Топорна его работа.
Но безработным не быть ему.
Багроволицый и востроглазый,
но дан ему – получи, владей! –
безумный дар исполнять приказы.
Любой приказ от любых вождей.
Он научился вживаться в роли
по день сегодняшний с давних пор…
И не ржавеeт от нашей крови
его единственный друг топор.
ИЗЛЕЧЕНИЕ
Осень – странное время. В нем трудно искать виноватых.
Улетают надежды, как дикие гуси и Нильс…
Дождь проходит сквозь сумрачный воздух, как пули сквозь вату, бьет аллею чечеточной россыпью стреляных гильз.
От скамейки к скамейке, подобно пчелиному рою,
мельтешит на ветру жёлтых листьев краплёная прядь…
Я, возможно, однажды свой собственный бизнес открою:
обучать неофитов святому искусству – терять.
И для тех, кто в воде не находит привычного брода,
заиграет в динамиках старый охрипший винил…
Я им всем объясню, как дышать, если нет кислорода;
научу, как писать, если в ручках – ни грамма чернил.
Я им всем покажу, как, цепляясь за воздух ногтями,
ни за что не сдаваться. Я дам им достойный совет:
как себя уберечь, оказавшись в заброшенной яме,
как карабкаться к свету, завидев малейший просвет.
Нарисую им схемы, где следствия есть и причины,
и слова подберу, в коих разум и сердце – родня…
Я себя посвящу излечению неизлечимых,
ибо что, как не это, однажды излечит меня.
КОГДА УХОДЯТ
когда от тебя когда от тебя уходят
и счастье твое уносит порывом ветра
и солнечные гектары твоих угодий
сжимаются вмиг в квадратные миллиметры
когда никаких улыбок и обретений
ни в жизни ни на фейсбуке ни на ютюбе
под дерганый ритм танцуют в камине тени
как будто открытый нерв в нездоровом зубе
когда горизонта линия накренилась
когда косяком на запад ушли восходы
когда словно волга в каспий ты впал в немилость
у броского мира вечно живой природы
отнюдь ты не стал ни гением ни прохвостом
не сделался враз героем да иноверцем
лишь только совсем немного но меньше ростом
а также совсем немного но больше сердцем
ОДИНОЧКА
Ты одиночка. Заброшенный остров.
Что о себе ты хотел бы понять,
необязательный, словно апостроф,
всеми забытый, ненужный, как «ять»?
Мыслей никчемных скучна обветшалость,
выбран до дна самолюбия транш…
Так и останешься – бьющим на жалость
нищим, нудящим своё «Же не манж…»
Так и живёшь, незатейливый овен,
всем и себе не чужой и не свой.
Как ты трагично ни в чем не виновен,
жертвою павший в борьбе роковой!
Ты с каждым днём обречённей и ниже,
не наслаждаясь, а просто терпя…
Я тебя изредка в зеркале вижу.
Я не хочу походить на тебя.
СНЕГ
Снег идёт и идёт. Ни запрета ему, ни этики.
Снег идёт и идёт, возведённый в квадрат и в куб.
У зимы на лице – ни малейших следов косметики,
лишь нетающий иней на тоненькой нитке губ.
С ней сражаться – как в гору, на пик колесо везти:
колесо ускользнёт. Вновь начнёшь, как Сизиф, в низах…
Снег идёт и идёт. Ни стыда у него, ни совести.
Да от белого, вечного белого – резь в глазах.
Мы мечтою о лете с тобою навек обмануты.
Лета больше не будет. И лучше о нём забудь.
А пока – в ледники вплоть до бивней врастают мамонты,
и в термометрах – там, за окном – замерзает ртуть.
В небесах – ни вечерней звезды нет, ни солнца рыжего.
Снег идёт и идёт. Нагло лезет в дверной проём…
Снег идёт и идёт. Но мы выживем. Точно выживем,
только надо быть ближе. Ближе.
Совсем вдвоём.
