Высверк флайера, вонзающегося в ледяное осеннее небо – что может быть прекраснее? Ничего и не может. Когда из желто-багряного, серебром, в бело-голубое, льдисто-звонкое? Восторгом по душе, холодом по нервам? Под пронзительное победное сопрано турбин! А?..
Старик просыпается, как обычно – в слезах, вскидывается и ощупывает лихорадочно постель. Слава Богу, сегодня не намочил. Опять бы нянечка стала ругаться. Одно расстройство: и на радостях случается конфуз, и от горести, и от страха (если сон совсем уж)…
Андрюшу, паренька, жалко: про флайер уже сколько было, а у него же коллекция, он же все записывает… Никому и дела уж нет, за столько-то годков, а он все пишет и пишет…
– Ну, Найден Иваныч, сегодня молодцом?.. Хвалят вас, хвааалят… Надя, три кубика нынче, Найден Иванович в ремиссии, побережем ему печеночку… Андрюше есть что рассказать, позвать интерна нашего?
– Нет, нового ничего нету. Опять флайер.
– А-а-а, флайер. Ну, это мы уже знаем хорошо. Жалко. Вы, Найден Иванович, если что новое – сразу зовите, ладно? Не стесняйтесь, и Наиночку Федоровну нашу не бойтесь, ну, поругает за простынки… Ну, что же делать? Вы ведь все равно себе во сне не хозяин, правда?..
На обед, как всегда, буроватые какие-то сгустки в чем-то сероватом жидком. Горячее. Вкусно, наверное. Все же едят, значит – так и надо? Когда не помнишь сам, что такое вкусно, и какая она может быть еще, еда, значит – это оно и есть, разве не так?
Во дворе зацвели кустики какими-то белыми цветочками. Говорят, весна. Те, кто неспокойные, обломали пару кустов, и их теперь ругают санитары. Неспокойные плачут. Тоже правильно, наверное: цветочков жалко, они красивые. Были.
Опять спать хочется.
…Когда сидишь в раскаленном на солнце танке, главное – чтобы была вода. Всегда. Пусть теплая, пусть вонючая, пусть гнилая. Чтоб была. Иначе – конец. Сдохнешь, а железяка будет переть и переть вперед, пока не выработает ресурс… Или пока не спалят… Танки выползают на пустоши – бескрайние пустоши, карминно-охристые под крохотным жгучим солнцем. Горизонт кое-где пучится далекими мутными горами, а ближе – рассечен изредка черными силуэтами деревьев, тонких, раскидистых, с плоскими кронами. С рыком и грохотом колонна разворачивается в стальную лавину на границе сельвы, в тучах охряной пыли… (кой черт, какая еще сельва, к дьяволу?!).. Наводчик досылает тактический атомный снаряд – 145 миллиметров… Это уже так, по самому краю сознания, за мгновение…
Старик просыпается, как обычно – в слезах, и… Оох, ругаться нынче нянечкам. Ужасно конфузно, а что поделаешь? Им бы такого страху… А какого страху? Как во сне? Иногда, даже чаще, так хочется, до боли, чтобы ничего и не снилось перед пробуждением. А снится, зараза… Зато иногда такое, что и полжизни не жалко! Вот, флайер, или когда про Реку, например… Или та девочка, далекая, которая машет рукой, из разных снов, зовет… Доктор.
– Нуте-с, Найден Иванович, кто мы нынче? Война? А-а-а, война, конечно! Найден Иванович, ветеран Вы наш… Герой… Андрюшу позвать Вам? Андрей Платонович, будьте любезны!..
– Андрюша, здравствуйте. Понимаете, танки, такие большие, как раньше, по полтораста – двести тонн, они же в сельве вообще могут быть непригодны, наверное, почвы… там надо легкую технику. Так вот. А нас во сне туда…
Андрейка очень хороший человек. Внимательный, вежливый и деликатный юноша. Только взрослеет, жаль, очень быстро. Помнится, когда впервые пришел в палату, еще практикантом… А сейчас, вон, и брюшко уже наметилось, и кольцо на пальце, и «Паркер» в кармашке, в подражание Доктору… Чем же его так чертовы эти сны зацепили? Укол?.. Конечно, да, я понимаю. И таблетки, конечно! Дайте водички…
…Плот. Река. Просто река. С одной стороны утесы, с другой, до горизонта, поток спокойствия и живого серебра под бело-золотым солнцем, на котором ни облачка, а поперек реки и кругами в вышине – птицы, красивые, белые, огромные, зловещие. Но на Реке ничего случиться не может дурного: это же РЕКА! И Коряга-Бэн (Какой Бэн, прости, Господи?!) говорит… Пока идем Реку – живем… Покачивает. Вдали, на высоком берегу – опять та девочка? Машет? Показалось?.. Пока идем Реку…
…Живем…
Надо же, сегодня даже не плакал. Но про Реку кое-что понял… Вспомнил… Надо будет Андрейке рассказать, раз уж ему интересно… Укола-то все равно не избежать, это понятно…
– Доктор, здравствуйте!
– С вашего, Найден Иванович, позволения – теперь Профессор! И Заведующий отделением. А вот Андрей Платонович нынче уже, как раз, Доктор…
– Андрей Платонович, разрешите поздравить?..
Странно смотрит как-то. Опасливо? А чего? Я же – местный, сколько лет уже, как подобрали, так и здесь… Нет, показалось, наверное. Это же Андрейка.
…А вот теперь – кранты. Полные. Не затормозить, не отвернуть: астероид, это же не «Шаттл». Если сидишь на огневой позиции, выплавленной в ферро-вольфрамовой глыбе диаметром полкилометра – тут уж какие маневры? А если и наружные излучатели выжжены… Так и вплываешь под зеленый луч, которому вольфрам с железом – все равно, что пенка на молоке для ножика… Каком молоке?.. Какого ножика?.. Совсем беда… Ой-еооой!
– …Иииирод ты, Найден Иваныч!.. Как есть, ирод!.. Да что ж такое?! Прачечная от тебя плачет уже, горючими!..
– Ну, Наина Федоровна, голубушка…
– Что «голубушка»?!
– Ну, не ругайтесь, пожалуйста. Хотите, я сам все застираю?
– Ты застираешь… Откуда такой только, нутром слабый? Кто вчера в садике половину рододендронов обблевал, как заснул на скамейке? Горе луковое, десант звездный, засраный…
Надо обязательно Андрею… Платоновичу… Про салатно-зеленый луч, и про обреченность на вольфрамовой Глыбе, как мурашки под гермокостюмом, ему интересно будет… Ого, народищу-то! Прямо как лет десять тому, под праздники… И генералы впереди, в белоснежных таких парадных халатах…
«Обратите внимание, пожалуйста: чрезвычайно интересный случай… Доставлен шестнадцать лет назад, без сознания, сильно травмированным, из ожогового центра, без документов, родные не проявлялись… На редкость крепкое физическое здоровье, возможно – компенсация… Спокойный… В сонном состоянии – дисфункция контроля физиологических отправлений… Параноидальные… Разнообразные бредовые… Потрясающий диапазон, системность и последовательность… Зовем Найденом Ивановичем. Ну… Его же просто нашли, на какой-то горящей свалке…».
Наина Федоровна делась куда-то, новую нянечку не запомню никак, как зовут…
…Остров, дом на берегу из толстых (бревен?), стол под лазоревым небом, обед, за обедом (семья?)… Девочка та, светлая, совсем недалеко, бежит вприпрыжку по тропинке от причала… Никогда раньше… Господи, славно-то как!..
Уф… Заплакан вмокрядь, но в остальном – порядок! Во, радость-то. Благолепие… А Андрюша что, седеть начал? Ишь, ты. Не мудрено, с таким контингентом столько лет… А сколько, кстати?
– Много, Найден Иванович, много… Эх, Найден Иванович! Мне бы вашего здоровья! У вас по-тря-са-ю-ще завидное здоровье… Понятно: столько лет режим, диеты, покой.
– Андрей… Платонович… Андрюша, вы расстроены чем-то? Такая горечь…
– Нет, Найден Иванович! Ну, что вы? Не волнуйтесь только. Давайте о нашем, ладно? Итак?
– Остров… Мой, наверное, и дом… Семья, обед на деревянном столе, на красном граните, над водой… Вода зеленая… Тихо… Комары… Что же вы не пишете, Андрей Платонович?..
Нянечки меняются, уследить невозможно… Надо Профессору пожаловаться… А где же он, кстати, давно не видно.
…Тот заряд сразу увидел. С момента, как он, заряд, оторвался от излучателя в руках черного, и до момента, как вошел в жилет, в районе солнечного сплетения. Сначала маленький и нестрашный, потом огромный, огненный и нестерпимый… Ревет горящий воздух… Пираты захватили «Жемчужную Каравеллу» за орбитой… Чего орбитой?… Большими жертвами, и обидно: вмешаться бы, да никак, лежишь труп-трупом, только глазами лупаешь, а жилет тлеет… В тот год…
– Вы спрашиваете, Найден Иванович, почему я не записываю больше? Признаться, отчаялся. Раньше думал – аккумулирую, сведу в систему, выведу статистику, выделю очевидное, определю возможные источники реминисценций – и вы сможете выбраться из своего… Чем черт не шутит? Может быть, даже вспомните, кто вы… Столько лет…
– А сколько?
– Неважно, Найден Иванович. Вы-то понимаете, что эти сны никак не тянут на воспоминания? По крайней мере, одного человека, пусть и повидавшего на своем веку?
– Ну, конечно, Андрей Платонович! Само собой! Я понимаю. Это же сны!..
– Сны, – вздыхает Андрейка, сын Платона, – конечно. И чем же эти сны могут быть спровоцированы? Книжками? Так вы, Найден Иванович, извините, даже читать не умеете. Вас привезли к нам, оборванного и засаленного, вытащив из полыхающей помойки на окраине. Первый год думали, что вы – немой. Потом оказалось – нет, и речь культурная. А читать не умеете… Разве что фильмов насмотрелись?.. Так какие в помойке фильмы?
– …Да Бог весть. Не мучайтесь, Андрей Платонович! Сейчас же все хорошо? Просто сны!.. Жалко, что они на меня так действуют, и приходится за мной стирать…
– Вы только не беспокойтесь, Найден Иванович. Все и будет хорошо. И укольчик сегодня совсем маленький будет. И таблеточки можно отложить…
– У-у, жалко.
– Что?
– Там такая таблетка есть, вкусная, кисленькая. Желтенькая. Как конфета.
– Ну, ее можно… Вы не волнуйтесь только… Если что-нибудь нужно – немедленно ко мне, ладно? Я ведь теперь заведующий отделением…
…Остро захотелось, чтобы приснилась та девочка. Тоненькая, светлая, зовет… Куда?.. Зачем?.. Но – как же хорошо!
…Девочка. С косами, в юбочке, на каблуках. Кожа загорелая до легкой бронзовой патины… такой загар бывает от… О чем я? Да, глаза голубые, косы… черт его знает, не то рыжие, не то платиновый блонд, бликуют. Сто семьдесят пять, сто двадцать на семьдесят на сто десять. Двадцать четыре… Рюкзачок… Отчего хорошие сны снятся реже всего?
– Сосед! Сосед, проснись! Эй, Звездный Десант, подъем! Да проснись же, черт, к тебе пришли! Слышь?!
Это сосед по палате. Бледно-пегий Буся, маниакально-депрессивный с шизофреническими… Учил таблетки ныкать, хороший мужик… Только любит подурить Старика… Ну, тут уж без обид.
– Пришли к тебе, говорю! Вроде, родственники сыскались! Воон, Профессор наш, Платоныч, ведет!
Девочка. Тоненькая, светлая. С косами, в юбочке, на каблуках. Не хочу просыпаться!.. Кожа, загорелая до легкой бронзовой патины. Глаза голубые, косы золотисто-рыжие, как лет тридцать назад была Стариковская щетина… Сто семьдесят один, сто двадцать на семьдесят на сто девять. Двадцать четыре. Нет, двадцать два…
– Дееед!!!.. Дедушкааа!!! Господи, нашла! Нашла!!! Родной! Живой!!! Двадцать лет, все на ушах!!! А ты здесь… В этом… Городе…
Надо же, настоящая. Не сон. Говорит – «Дедушка». Старик начинает привычно плакать. Платонович топчется и мнется рядом. Переживает? Радуется?
– Я Дедушку забираю.
– Эээ… Не думаю, что…
Девочка поднимает бровь. Андрей Платонович вдруг вздрагивает и улыбается, широко-широко:
– Да, конечно! Разумеется! У вас замечательный дедушка, Зоя! Мы с ним почти двадцать лет, так скть… Душа в душу!.. Я сейчас же, только подготовлю документы…
(Зоя?)
– Не надо никаких документов.
– …Конечно, не надо! Вообще-то, обычно – положено, но вам – не надо. Хотите, отдам копию моих записей за все годы?.. Мы столько беседовали!
– Не надо, Профессор. Спасибо. Пойдем, Дедушка. Пойдем скорее!
Охранник на воротах слушает плеер и кутается в куртку от мелкого колючего снега. Снежинки отскакивают от козырька его кепки. Оказывается, зима. Зою (внучку?) это не смущает. У нее лето, юбочка короткая, а глаза голубые:
– Это мой Дедушка! Я нашла его, и теперь забираю домой. Документы возьмете у Профессора, какие надо.
– Конечно!.. Понимаю!.. Удачи вам, и вашему Дедушке здоровья!
Зоя смеется.
Неподалеку, за ржавыми воротами ждет большой автомобиль среднего возраста, куда внучка и усаживает Старика со всеми удобствами. Утирает дедушке слезы и хлопает дверцей.
Охранник благодушен, он наблюдает за сценой возвращения Блудного Деда с умилением. Симпатичная внучка. Очень. Обалденно.
Машина набирает ход по пригородному шоссе, взметая за собой сухую поземку.
Охранник нагибается завязать шнурок на берце, а потому не видит, как машина на ходу растягивается зыбко по горизонтали… становится полупрозрачной… растворяется в пространстве и снегу, и только сухая поземка…
Высверк флайера, вонзающегося в ледяное синее небо – что может быть прекраснее? Ничего и не может. Когда из желто-багряного – серебром, в бело-голубое, льдисто-звонокое? Под пронзительное сопрано турбин?! Восторгом по душе, теплом по сердцу…
– Одевайся, Дед. Натерпелся ведь. Там вообще жить невозможно, ты знаешь? Дышать нельзя! Ты – Титан! Семь наших лет, на самовнушении, обалдеть… Скидывай тряпки рядом с собой, флайер съест потом… – Зо-Йа перегибается назад, кидает на колени Старику новую одежду. Коробочку и две капсулы. Руки вспоминают, подсказывают. Капсула (синяя) лопается, коробочка жужжит…
Старик неловко елозит, стягивая заношенное и пахнущее лизолом. «Только бы не проснуться сейчас. Не сейчас».
– …Ну, ты и провалился, Дед! Ну, тебя и зашвырнуло!… Спасибо Бригадному, велел искать останки масс-ревизорам… А останков-то и нет!.. Нету массы твоего «Саа-Хем» в нашем континууме!.. Как нудлы по вам тогда, всем бортом из засады, дихронными… Шесть кораблей тю-тю. С тех пор искали. Мамка, лет пять. Потом я подросла… Сама поверить не могу… Дееед!!! Хейя!!! Нашла!!! Гм… Капитально тебя отделали… По-хорошему, такой мир просто грохнуть надо. Ничего, ничего. Держись. Вернемся на Остров, отдохнешь, соберем на праздничный обед Семью… Соседей…
Красная капсула тоже вывернулась, и одежда свершилась: удобный серовато-переливчатый бархат, мягкое и в размер, уютное и… Господи, хорошо!.. Только бы не проснуться. Только бы не проснуться. Да хоть бы и вообще не проснуться больше.
– Флайер, лечить!.. Тебе надо чего, Деда? Ты голоден? Хочется чего? Ты говори, Дед, не молчи…
– Там обо мне заботился парнишка. Теперь уже немолодой. Андрей Платонович. Он достойный.
– И чего ты для него хочешь, в награду? Чтобы умер без боли и быстро?
– Не знаю. Я так и не понял тот мир, что там к чему. Не успел… Чтобы Андрюше вообще хорошо было… Что для них хорошо, то и ему… Зо-Йа, не плачь. Это мое дело, плакать каждый день, там так положено старикам.
– Я не плачу. Или плачу? Просто, как представлю, каково было тебе… Ослепший, обгорелый, контуженный, со срывом по времени на два часа… В тот кошмарный мир, с его варварской едой, прости-Господи-медициной, ядовитым воздухом… Столько лет… И только парнишка этот, хоть и чужой совсем – маяком… Ты же его маяком взял, да? Я последнее время его нащупывала, когда пыталась до тебя докричаться.
– Да… Он помогал помнить…
…Охранник, красный и взмокший, мается в дверях палаты. За его спиной жужжат и роятся нянечки; санитары по стенке скользят бесплотными духами, стараясь не попадаться на глаза. Андрей Платонович, главврач клиники, который час уже сидит на краешке пустой развороченной койки пропавшего пациента, впав в ступор.
Он оставил себя и плывет теперь в потоке образов: зеленый луч; безумная танковая атака под атомными грибами… Гранитный остров. Высверк флайера, вонзающегося в льдистое небо.
Двадцать один год работы. Крепнущее ощущение не увиденного за деревьями леса. Огромных джунглей.
– Не корите себя так, Андрей Платонович. С нарушением процедуры выдачи больного – ничего, что-нибудь придумаем. Обоснуем. Напишем заявление сами. Не думаю, в конце концов, что поступит жалоба…
Доктор на отделении, редкая умница и все еще красивая женщина, потихоньку готовит Андрею Платоновичу успокоительное в пятикубовом шприце.
Охранник понял, что выволочки не будет, и незаметно исчезает.
Возбужденные пациенты постепенно утихомириваются.
– Скажи мне, – встряхивается вдруг Старик, задремавший было в мягком ложементе. Девушка водит пальцами по терминалу управления: флайер готовится к прыжку: – А как меня звали тогда, до… всего этого…
Зо-Йа отрывается на несколько мгновений от терминала и с острой жалостью вглядывается в Старика, похожего сейчас на избитую трехсотлетнюю черепаху в панцире с чужого плеча.
– Ты совсем-совсем не помнишь?
– Совсем-совсем.
– Тебя зовут Най Дэн, старший в роду Дэнов, от предка Ионы.
Старик оторопело сидит пару мгновений. Потом вдруг начинает неумело смеяться, а через секунды уже хохочет во все горло.
Флайер прыгает.
Синее небо чернеет, и звезды бросаются встречать.
Сентябрь 2011 г.
