Я начала этот дневник через несколько дней после того, как мне поставили диагноз «рак». Сначала это были записи чисто медицинского характера, а потом я поняла, что мне хочется описать и то, что чувствую я и что чувствуют мои подруги по лечению, как ведут себя врачи и как нашу болезнь воспринимают окружающие.
Сейчас, когда я пишу предисловие, за спиной две химиотерапии, небольшой опыт в преодолении бытовых трудностей и пессимизма и ясное понимание того, что никто не может знать, чем закончится эта книга. В отличие от большинства авторов, я не в силах расписать предварительное содержание последующих глав и предопределить судьбу героев. Онкология – коварная вещь. И мне остается лишь фиксировать череду событий и делать свои скромные ставки в игре, на кону в которой моя жизнь.
Для кого эта книга? Для тех, кто боится заболеть, для тех, кто уже услышал грозные слова, но боится начать лечение, для тех, кто только делает первые шаги в преодолении болезни и для тех, кто рядом.
Иногда мне кажется, что порядочным людям зачастую даже труднее переносить чужую боль. Ведь, когда ты падаешь сам, ты примерно понимаешь, как напрячь мышцы тела, чтобы суметь подняться, как зализать раны, как балансировать в дальнейшем, чтобы тяжелого падения не повторить. Когда падает твой близкий, ты не всегда в силах помочь. И смотришь, как угасает жизнь, и плачешь от бессилия, и стараешься говорить трагическим шепотом. А нам, ведь, знаете ли, чаще хочется, чтобы с нами шутили. А поплакать мы и сами сумеем.
Поговорим?
08 апреля
День первый. Итак, мне немного за тридцать. У меня есть рак груди, интересная работа и коммуналка в центре Питера. И доктор велел завести дневник.
09 апреля
Девушку зовут Света. Она сама со мной стала знакомиться, когда мы сегодня сидели около дверей кабинета главного. Смотрела так на меня, смотрела, потом осмотр подытожила: «А мы с вами вместе в Песочный приезжали, в один день. Помните, тоже вместе около кабинета хирурга сидели».
Я, конечно, не помню. Нет, я помню тот день, когда я ездила к хирургу, и что, действительно, была там молодая женщина, которая пришла раньше меня и, соответственно, раньше была и принята. Но так как зрительная память у меня практически нулевая, то внешность той женщины запомнить я точно не могла. Факты мне давайте, факты, не надо подсовывать зрительные образы. А факты говорили, что, коли она рассказывает тот день в подробностях, то мы и правда были там вместе. Вот с этим я логично и согласилась. А тут как раз и наш доктор из кабинета главного вышел. И вручил нам по пузырьку.
Маленькие такие пузырёчки, в таких раньше в аптеках пенициллин продавали, и тогда у них ещё были приятные на ощупь резиновые серые крышечки. Правда, горлышко именно этих двух пузырьков было заткнуто просто куском ваты. «Сейчас сделаем биопсию, и потом вам прямая дорога сразу в морг», – я на этих словах доктора дёрнулась куда-то в сторону, Света, кажется, тоже. Хотя ничего точно про Свету утверждать не буду, потому что мозг в тот момент залихорадило. Впрочем, всё, что я знала и слышала о циничном юморе врачей, всплыло в голове уже через полмгновения, и я аккуратно уточнила: «Вы шутите?». Кажется, Света спросила о том же.
«Какие шутки, сразу, как выйдете из корпуса, по территории больницы все время налево и по диагонали до самого конца, до забора. Там увидите здание с надписью «Морг» и на втором его этаже – лаборатория. Туда свои анализы и отнесёте». Ага, кажется, это он всё-таки так шутил и смеялся. Странный доктор, да и молодой слишком. Хотя Света сказала, что её подруга ей сказала, что он, по слухам в медицинских кругах, признанное дарование и восходящее светило. Ну, будем надеяться. А пока сделали биопсию.
Больно ли это? Больно. Мне сделали пять проколов. Сначала пробили кожу, чтобы влезть внутрь груди, два раза мимо опухоли промахнулись, потом, наконец, попали, ну и ещё один прокол контрольный, для подстраховки. Игла толщиной в диаметре поболе стержня шариковой ручки будет, вот сами и представьте, каковы ощущения от процедуры.
В пузырёк с жидкостью мне сложили четыре мои козявки. Две из них болтались на поверхности – это то, что «мимо», просто жировая ткань, поэтому она и не тонет, лёгкая. Две другие ушли на дно, именно их и будут исследовать на гистологию, кусочки моей опухоли. Сомнений в том, что у меня рак, ни у кого нет, но необходимо понять и то, какой он формы. Так что пошла я вперёд, куда Доктор указал, прямиком в морг, значит. А уже через два дня я буду завтракать в Ницце. И, в конце концов, не зря же придумали фразу «Увидеть Париж и умереть». Я, может, умирать пока и не готова, но зато хоть Францию посмотрю и постараюсь на время поездки напрочь забыть о болячке.
16 мая
Конечно, я нервничаю. Прошло уже почти полтора месяца, как мне поставили диагноз, а дело пока не сдвинулось. То я в Ниццу, то в Самару, то майские отмечаем. Сегодня подписала бумаги, что согласна на участие в исследованиях, получила на руки и свой экземпляр договора и, уже на правах подопытного, попыталась расспросить доктора о сроках первой химии. В ответ он чертил на листочке какие-то круги и рассказывал о цикле развития рака. И по его предположениям, моей опухоли уже не менее двух лет, а значит, месяц или два отсрочки лечения ничего не меняют. Не знаю. В сомнениях.
В коридоре в очереди на сдачу крови сидела рядом с удивительно красивой девушкой. Вижу ее здесь уже второй раз и каждую встречу, разглядывая ее практически идеальную внешность, поражаюсь злобности болезни, которая посмела тронуть и такое совершенство. Спросила, как ее зовут, но, пока разговаривали, забыла, минут через десять спросила второй раз, но, сознаюсь честно, снова забыла. Наверное, могла бы придумать ей имя для записи в дневнике, ну так, знаете, чтобы мои мемуары были непогрешимо точны, но, пожалуй, не буду. Мысленно я пыталась примерить ей – Елена, и Юлия, и Валентина, и Светлана, но почему-то все эти имена не подходят ей даже гипотетически.
А Светлана, с которой мы вместе сдавали биопсию, сегодня подписала те же бумаги, что и я. Кажется, мы так и будем идти параллельно. Она даже предположила, что мы можем получать одинаковое лечение. Странно, разве могут разных людей лечить одинаково? Мне кажется, Света что-то путает.
Красивую девушку я подергала за кончики длинных волос, беспардонно пытаясь понять, парик на ней или нет. Парик, конечно, но надо сказать, что настолько он естественно выглядит, что я даже смирилась с тем, что волосы вылезут и у меня. Впрочем, цена у парика тоже не маленькая, семнадцать тысяч рублей. Но она меня сразу успокоила, что стоимость зависит в том числе и от длины волос, и замена моих натуральных обойдется скорее всего тысяч в девять – десять. Приемлемо.
Да, сегодня я уже решила, что парик буду покупать как у нее, из искусственных водорослей, и, по ее же совету, с укладкой, примерно как свои. Пожалуй, уже вечером поищу в интернете магазин париков в Петербурге. Немного и самой смешно, что у меня не выпало еще ни одного волоска, а я уже готовлюсь к покупке. Мне кажется, что это меня внутренний страх подталкивает. Ну, примерно как «Знал бы, где упасть, заранее соломки подстелил». Только моя соломка будет из японских водорослей и в виде современной стрижки.
Красивая девушка потом убежала сдавать экзамен. Удивительно, но сегодня, глядя на нее и ее веселое поведение, я вдруг стала спокойнее. Она своей легкостью сумела внушить мне ту уверенность, что пока не внушил ни один врач. Какая-то она очень светлая. Спасибо ей.
26 мая
Четвёртый день после химии. Полёт нормальный. День сегодня выдался удачный. С утра два важных дела успела попеределать. Съездила в больницу – кровь сдала, и в бассейн поплавать сходила. Потом устала и, вкусно перекусив, начала отдыхать. Отдохнула, проснулась, поела. Теперь готовлюсь выпить большую стеклянную бутылку морковного Теди, дописать эту страницу и снова срочно приступить к отдыху. Завтра силы мне ещё понадобятся, ведь день предстоит не менее насыщенный.
Пожалуй, больше всего устала от головной боли. Никуда не уходит, мучает и терзает. Понятное дело – интоксикация. При похмелье такое же неприятное состояние бывало, но похмелье проходит быстрее. Еще слабость. Очень быстро устаю. Ну, и уже вторые сутки хожу вся мокрая. Потею, меняю одежду и снова потею. И лишь главная радость, что тошнота так и не пришла. Ем много, вкусно и с удовольствием. В общем, видимо, мы с организмом пришли к единому мнению: будем бороться. Если бы он в победу не верил, то, думаю, что и пищу бы не принимал. Впрочем, я даже не сомневалась, что мои мозг и тело сумеют договориться. И завтра с утра опять сдавать кровь.
А о раке? Я для себя поняла, что отношусь к этой болезни, как и к любой другой. Да, надо лечиться, и будет немного тяжело, надо перетерпеть. Конечно, когда понимаешь, что боль в мышцах не снимешь нурофеном, головную, – аспирином, а отравление от лекарств намного неприятнее, чем от алкоголя, то очень хочется устать и начать жаловаться. Но потом я вспоминаю, сколько у меня впереди дел, вытираю пот, в прямом и переносном смысле, и тихо двигаюсь вперёд, как маленький трудолюбивый трактор. Гусеницы поскрипывают и подминают неприятности. И впереди, после грязевой каши, совершенно точно будет красивый цветистый луг. К нему и поползу.
31 мая
Почти два дня вылетели из жизни напрочь. Понятно, что химиотерапия бьёт по всему организму и прорывает слабые места. Всё, что до этого потихоньку болело, выливается горячей лавой вулкана. У меня это оказались камни в желчном. Сквозь приступы боли помню рвоту, горечь во рту, полный отказ разума и споры хирургов с онкологами. Одни настаивали на срочной операции, вторые объясняли, что откладывать из-за таких мелочей лечение химией невозможно. Пришлось вмешаться и высказать и своё полноценное мнение. Операцию отложили, но вулкан остался, так теперь и буду на нём жить.
А ещё я окончательно поняла, что люди либо сдаются болезни сразу, либо спокойно живут, побеждая свой страх. И у тех, кто решил жить, есть много интересных и разнообразных дел. Буквально вчера, во время очередного ежедневного сеанса сдачи крови, долго смеялась над рассказом товарки по отделению, энергичной женщины в возрасте за шестьдесят. Поехала она на дачу, а там и сосед на огонёк к ней заглянул. «Если честно, любовник он мой старый, – делала она вид, что смущается, – принёс тёмного пива и кусок ароматного сала. Мне, конечно, ничего этого нельзя, у меня же метастазы в печени. Но разве можно было устоять? Все три предложенных удовольствия и употребила». «А доктор что?» – спрашиваю я её. «Доктор потом долго ругался», – махнула она рукой, подхватила на бегу свой шарф ручной росписи и поторопилась из больницы прочь.
02 июня
Лысая голова мёрзнет сильнее. В общем, можете даже не сомневаться и на себе не проверять. Просто признайте этот факт. Это я вам, как человек в данном деле опытный, заявляю.
Вчера, как кровь с утра сдала, так, приехав домой, весь день в постели и провалялась. Такое противное простудное состояние подхватил весь мой организм. Слегка помогли прийти в себя аспирин, пиносол и полтора килограмма черешни. Я так понимаю, что перепады температур свою злую роль сыграли. То парюсь в парике, то дома с головой нараспашку хожу. Конечно, кто бы тут не взбунтовался?
Теперь-то я учёная, теперь у меня полный арсенал заготовлен, – и парик, и красивые косыночки, чтобы «на скорую руку» в магазин добежать, и кокетливая вязаная шапочка с косичками для выходов на Невский, и простенькая, но теплая шапочка для сна. Замечталась еще о колпаке на ночь. Помните, во всех исторических фильмах такие на голову себе надевают вместе со спальной рубахой длиною в пол? Впрочем, ладно, колпак это уже перебор, делом пора заняться, кровь поеду сдавать, а то на сегодняшнее утро так много пробирок выдали, надо будет стараться кулачок покрепче сжимать, чтобы накапало поболее.
11 июня
Сегодня была вторая химия. И немного информации о полезном. В первые пять – семь дней после химиотерапии практически не кусают комары.
13 июня
Сауну я люблю. Не то чтобы я уж очень хорошо жару переносила, больше пяти минут никогда на полке не лежу и сильно стараюсь камни не нагревать, но сам процесс мне очень нравится. Постою, помоюсь под душем, разотрусь полотенцем, нанесу питательную маску на лицо и шею, чай зелёный заварю и оставлю в предбаннике настаиваться, а сама на полок и впитывать в себя всю сладость горячего дерева и покой банного духа. Благо в нашем спорткомплексе финская сухая сауна тоже есть. Иногда можно поболтать с приятельницами, которые также зашли в сауну после бассейна погреться, но больше я люблю принимать горячие воздушные ванны в одиночестве.
Пяти минут мне, действительно, хватает. Потом я выхожу в предбанник, усаживаюсь и в блаженстве вытягиваю ноги, пью ароматный чай, потею и совершенно отчётливо представляю, как наполняется здоровьем моё тело и покидают его усталость и болезни. Второй заход в сауну я делаю в половине случаев, в третий раз не хожу практически никогда. Я лучше завтра снова на пять минут приду, чем сегодня буду поспешно перегреваться.
Бросила ли я сауну, когда мне поставили диагноз? Ну, бросила, дней на семь-восемь. Все же наслышаны, что при раке и жаркое солнце, и жаркие бани вредны. В интернете раз пятнадцать перечитала одну и ту же статью про онкологию, перепечатанную разными сайтами. Везде была запретительная фраза: «И даже если вас друзья уверяют, что на нижней полке совсем не жарко, вы всегда должны помнить, что сауна вам противопоказана». Но пусть и на пятнадцати сайтах перепечатанная, но статья-то все равно была одна и к тому же достаточно безграмотная. А подобные тексты у меня доверия не вызывают. Ну, вот такое у меня предубеждение, что если человек пишет со стилистическими ошибками, то и по сути он зачастую неправ.
Полезла я на сайты израильских и немецких клиник для русскоговорящих граждан. Там, вроде, про запрет сауны не пишут. И я понимала, что уже почти сдалась, но всё ещё саму себя в сауну не пускала. А несколько дней назад опять в очереди на сдачу крови с красивой девушкой встретилась. И снова поразилась её весёлости и открытости.
«А вы испугались, когда услышали диагноз? – это она у меня спросила. «Испугалась, конечно. Но у меня процесс по-иному шёл. Первый раз меня пугали еще два с лишним года назад. А потом выяснилось, что зря пугали. Но я уже так много об этом думала, что когда настоящий рак нашли, то вроде как мысль была привычной». «Вот, вот, – обрадовалась схожести ситуации она, – и меня в первые дни шок не отпускал. А потом прошло. А когда в это отделение попала, то наблюдала за окружающими и думала, что если они живут, так и я смогу продолжать жить».
А я, в свою очередь, смотрела на неё, бессовестно подпитывалась её оптимизмом и понимала, что, значит, у каждого из нас есть своя красивая девушка, как пример стойкости и жизнелюбия. Та, глядя на которую принимаешь решение и жить, и бороться, и даже верить в победу, и побеждать.
Правда, её война была уже второй. Два года назад у неё опухоль была в лимфоузле подмышкой, тогда её сумели сильно уменьшить при помощи химии и потом совсем мелкую удалить. А теперь появилась новая, уже в ткани груди. «Я, наверное, сама виновата?», – так она это по-девчачьи, почти по-детски произнесла, что я чуть не задохнулась от жалости. «Отчего же?». «Да так уж я успокоилась и расслабилась, что поехала на море загорать. Нельзя же?» – и она мне доверчиво в лицо заглядывает. А что я могу сказать? Может, и нельзя, может, и спровоцировала, а может, и от судьбы не уйдёшь. «Глупости всё это,– оставалось махнуть мне рукой, – что же теперь, и не жить нам вовсе, и не радоваться?».
И сразу после этого разговора отправилась я на поиски доктора, потому что поняла, что если все правила нарушают и по югам ездят, то неужели мне всего лишь в сауну нельзя? «Можно, доктор?», – озвучила я своё беспокойство. «Вам можно, – наклонил он голову вбок, наблюдая за моей реакцией, – вам вообще всё можно», – добавил он ещё более иронично. А я заканючила: «Не-е, ну я же с вами серьёзно разговариваю».
Ну, и если серьёзно, то доктор разрешил. Аргументировал тем, что это же не рак кожи, когда тепловой удар сразу на больной орган попадает. «Вы попробуйте сами только представить, – разъяснял он, окидывая совершенно профессиональным взглядом мою грудь пятого размера, – сколько же вам потребуется в сауне просидеть, чтобы тепло сквозь всю эту ткань смогло пробиться и прогреть опухоль». И я согласно кивала в такт его рассуждениям, и, как обычно, радовалась, что грудь у меня большая и красивая, и уже мысленно предвкушала поход в сауну.
Ну что же, отчитываюсь, сегодня я в сауне снова была. Слабость после химии, конечно, отзывается во всем организме, руки-ноги не слушаются и почти отказываются сотрудничать, голова болит и при каждом движении, и без движения тоже. Но в сауне я всё же была. Лежала и грелась, сидела и потела, пила чай и представляла, как вся гадость, что влили в меня два дня назад, покидает тело. И было хорошо. Пусть пока всё и болит по-прежнему, но всё равно стало намного легче и приятнее и, совершенно однозначно, намного чище.
Но, кстати, если вы твёрдо верите, что сауна при онкологии противопоказана, то я с вами спорить не буду. У каждого своё мнение. А болезнь эта настолько загадочна и малоизучена, что всё еще оставляет возможности и для веры, и для экспериментов. В конце концов, я же только сама в сауну хожу, я же других не агитирую и не заставляю. Так что решайте это вопрос для себя сами. Ссылки на меня по данной теме не принимаются. Вот так я жёстко. Видимо, оттого, что всё равно в безнаказанности прогревания я полностью не уверена.
17 июня
«Ну, что, пидорок, принарядился», – такой незамысловатой фразой встретила меня реальность, когда я, выйдя из железнодорожной больницы, присела на лавочку остановки общественного транспорта. Реальность была ростом метра под два и демонстрировала свежую припухлость под правым глазом. Дальше мы разговаривали почти хором. Я осуждающе качала головой: «Как не стыдно, мужчина, выхожу из больницы, а вы тут со своими глупостями пристаете». А он, разглядев сквозь туман утренней «Балтики 3» мою грудь пятого размера, долго и нудно извинялся. Было что-то в его словах, что они сами ленинградские, что ошибся он с определением моего пола, что так бы и набил морду разукрашенным гомосекам, и что вон, его друг Сашка идёт и несёт дополнительную порцию пива светлого номер три. Ну, а спустя ещё секунд сорок он сам себя назначил моим оруженосцем и решил меня защищать ото всего злобного мира. Друг Сашка упал рядом с нами на землю, не дойдя до скамейки всего полметра. Было около одиннадцати утра. В это время подошёл мой автобус. И я поехала на работу. По пути через весь город у меня явно было время поразмышлять о том, что ходить со стрижкой «ежик» в северной столице не только холодно, но и слегка опасно. Поэтому иногда я надеваю шапочку.
Так, ну, о чём еще доложить? В общем-то констатирую – всё восприятие химиотерапии основано на одном: это надо перетерпеть. Желчный мой, так коварно атаковавший после первого сеанса химии, кажется, поуспокоился. Впрочем, я его балую и ежедневно пою настоем мелиссы. Но зато после второй химии меня посетило нечто вроде гриппа. Сиплю, хриплю, потею, сморкаюсь и совершаю ещё массу совершенно неэстетичных вещей. Пытаюсь лечиться традиционными средствами, но, понятно, это не помогает, и я снова и снова повторяю: «Надо перетерпеть». В голове иголки, сознание затуманено, иногда охватывает ощущение, что я пью без просыха уже недели две. Потом соображаю, что нетрезвость моя обманчива, что пить-то я и не могу, и я снова повторяю: «Это химиотерапия. Это ненадолго. Это просто надо перетерпеть».
Впрочем, не буду лукавить. Дня за три до второго сеанса, когда организм почти восстановился и мир снова показался полным красок, я пошла и купила себе бутылочку пива. Она была такой маленькой, всего на 0,33. Она была вся прекрасно запотевшей. Она была английской и по-королевски дорогой. Я её смаковала минут сорок. Вот уж напилась, так напилась. Воспоминания теперь будут греть до следующего праздника жизни.
А в общем, все остальные мысли о том же, что и прежде. Кто хочет, тот живёт, кто устал, тот сдаётся. В отделении с нами лечится женщина, уже двенадцать лет носящая в своём теле метастазы. К сожалению, врачи не могут их убить и убрать окончательно. Но постоянными процедурами они старательно поддерживают её желание жить и бороться. Тяжело ли ей? Наверное, да. Но насколько легче, например, инсулинозависимым диабетикам? Мне кажется, что любая болезнь коварна, если ты решил, что она сильнее тебя. И от сердечно-сосудистых заболеваний погибают столь же часто, как и от онкологии. Я сейчас не о статистике. Точные цифры мне неизвестны, да и не интересны по сути. Я о том, что рак – это столь же обычная болезнь. Да, лечение проходит неприятно, но с этим надо смириться и это просто надо перетерпеть.
25 июня
Говорят, у кого-то волосы не выпадают. Не знаю, в нашем отделении я таких не видела. Все, кто проходит химиотерапию, остаются без волос. Конечно, мы со Светой этот вопрос Доктору задали. Конечно, как всегда получили расплывчатый ответ: «Ну, примерно, у пяти процентов пациентов волосы могут и не выпасть. Но предугадать, кто попадет в этот сегмент, невозможно». В общем, я побежала в парикмахерскую, как только на расческе осталась чуть большая прядь, чем бывало обычно. Это произошло день на десятый после первой химии.
Парикмахер Тахир пытался отговорить, предлагая сделать короткую «английскую» стрижку и убеждая, что волосы еще отрастут. И лишь когда администратор на него шикнула: «Делай, как тебя попросили», взялся за машинку. Честно говоря, меня тогда удивило поведение мастера. Я ведь не скрывала, что прохожу лечение. И мне казалось, что по телевизору уже так часто показывали лысеньких детишек в онкобольницах, что все должны были бы знать о потере волос при химии. Тахир же, обнуляя мою шевелюру, приговаривал: «Стрижем на восходящую луну, уже через месяц волосы снова в прическу можно будет укладывать», и я понимала, что он не понимает происходящего.
Уже чуть позже я осознала, что тема лечения рака достаточно закрыта. Говорят и показывают много. Но не многие хотят слышать. Страх перед информацией? Возможно. В общем, когда некоторое время спустя одна из моих ну очень образованных приятельниц сказала: «Да, да, я знаю, при онкологии пациентов заставляют бриться, это необходимо для лечения», я решила, что уже пора перестать удивляться необразованности окружающих.
Итак, волосы выпадают практически у всех. У кого-то через две недели после проведения первой терапии, у кого-то – после второй. Если химиотерапий пройдено больше пяти-шести, начинают выпадать и брови, и ресницы. При очень длительном лечении начинают портиться и отваливаться и ногти. Сроки у всех могут разниться. Наверное, это зависит и от яда, вводимого в организм, и от самого организма. В конце концов, все люди по-разному реагируют на одинаковые дозы лекарств.
По сути, организм теряет все то, что быстро растет. И волосяные, и ногтевые клетки имеют короткий срок жизни. Именно их первым делом и убивает попутно яд терапии. Жалко ли их? Наверное, нет. Конечно, непривычно. Конечно, немного неудобно. Но очень быстро выясняется, что можно придумать массу интересных приспособлений, которые сделают эти потери почти незаметными. Впрочем, о париках и прочей мишуре немного в другой раз. А сейчас очередное напоминание для критиков с медицинским образованием. Я не пишу учебник о влиянии яда на ногти и волосы человека. Я лишь описываю процесс так, как я его чувствую и понимаю. Как обычный человек.
Итак, я срезала свои волосы «под ноль» уже на десятый день лечения и была этому несказанно рада. К тому времени корни моих обесцвеченных локонов безобразно отросли, и в хорошее время я бы их давно подновила. Но при мощной химии внутри наносить еще химию и на голову я не рискнула. Да и на ощупь волосы стали неприятными, на вид хуже пакли, и укладываться отказались окончательно. Был и еще мощный положительный момент после стрижки. Буквально через полчаса после выхода из парикмахерской у меня перестала болеть голова.
Света свою прическу пыталась сохранить еще долго. Ее очень пышная и красивая укладка теряла свой блеск с каждым днем. И она, как и я, уже купила парик, но все еще боролась за натуральное. Дважды ходила в парикмахерскую, дважды просто укорачивала, сдалась окончательно лишь тогда, когда на голове появились откровенные предательские проплешины. Тогда с волосами рассталась и она.
Ну что еще сказать? У меня есть маленький удобный современный триммер на батарейках. Сегодня такие продаются во многих магазинах и стоят, надо сказать, действительно недорого. Каждые шесть-семь дней я расстилаю на полу газету, встаю в центр печатного слова и аккуратно снимаю с головы все, что отросло за неделю. А какой-то ежик на голове отрастает регулярно. Но, во-первых, он все же достаточно редкий и выглядит некрасиво. Во-вторых, практика показала, что когда волосы отрастают, от них, и правда, появляется головная боль. Логически рассуждая, я опять готова сделать медицинское открытие, что яд химии впитывается в волосы, и именно это скопление химии и вызывает неприятные ощущения. Волосы отросли – голова заболела, волосы сбрила – боль ушла. А может, это у меня сила самовнушения. Если у кого-то ощущения другие, то это значит, что вы просто другой человек, не я.
03 июля
Сегодня влили третью химию. Сознание уже замутнено, а потому можно говорить раскованно и откровенно, ведь врожденные ограничители сняты.
В интернете пишут о полном отсутствии влечения в период химиотерапии. В принципе, я все эти заметки читала с полнейшим равнодушием. Жизнь у меня нынче совершенно одинокая и на активный поиск партнера совершенно не заточенная. Но когда у меня случился переезд, и я воспользовалась услугами своего бывшего, то не-ожиданно поняла, что смотрю на него уже несколько другими глазами, а мой недавний тезис «Мы можем быть только друзьями» перестал быть актуальным. Он, конечно, уже машет зубной щеткой и пытается тыкнуть ее куда-нибудь в ванной в моем новом жилище. Но на это я даже внимания не обращаю. Он всегда пытался что-нибудь тыкнуть. И хотя во всех тыканьях моему бывшему я решительно отказала, но сама себе вынуждена сознаться, что его нарочито случайные прикосновения во время погрузочно-разгрузочных работ уже не вызывали ярого отторжения.
Поймала себя на мысли, что заигрываю с доктором. А если точнее, то даже с двумя. Один из них застенчиво реагирует заигрываниями ответными. Промолчу, какой из двоих, не буду подводить и доктора своими откровениями.
Плотоядно заглядываюсь на своего нового соседа, бывшего баскетболиста. Понимаю, что и от него идут ответные флюиды. Есть подозрения, что искра проскочит сразу, как только один из нас случайно коснется руки другого. Но пока меня останавливает его рост. Два метра десять для меня, женщины невысокой, все же многовато, сразу вспоминается древний анекдот: «Такая большая, и вся моя». Ну, в противоположном гендерном отождествлении, конечно.
А на днях на работе сидели с дизайнером, о том, о сем трепались. Сначала обсудили моего любимца Джонни Деппа. Обсуждения я закончила фразой: «Какой все же интересный мужчина Депп». Впрочем, эта моя мысль постоянна, Депп мне уже года три нравится. Потом мы поговорили о покойном Уго Чавесе. Я подытожила: «Жаль. Такой притягательный мужик был». В общем, когда минут через десять на вопрос о роли в истории мира уважаемого Леонида Ильича я отреагировала: «А в молодости Брежнев очень даже ничего такой. Легко было в него влюбиться», дизайнер уже только протянул неразборчивое: «Э-э-э» и перестал со мной разговаривать на любые темы. Обиделся, что ли? Но стоит ли? Ведь зато с ним я могу почти обо всем поговорить.
В общем, достала сейчас все свои красивые и давно заброшенные браслеты, бусы, серьги. Полчаса назад заказала в интернете еще массу разнообразной бижутерии и приготовилась к новой жизни. Вот и выяснилось, что у химиотерапии есть и ещё одно полезное свойство.
05 июля
Сегодня мне снова пытались рассказать, что медицина в нашем государстве бесплатна. Месяц назад мой бывший доказывал мне по телефону, что лечат у нас исключительно по полису и на безвозмездной основе. «Сам-то давно в поликлинике был?» – спрашиваю его. «А я туда не хожу, там очереди, я дома аспирином лечусь». Вот, вот, очереди. О том и речь. Когда мне хотелось спокойно обследоваться, я тоже в районную поликлинику по талонам приходила. Взял талончик на исследование крови, через месяц твоя очередь подошла, сдал, еще через неделю результат получил. Месяца три на УЗИ стоишь, флюорографию в нашем районе вообще больше года сделать было нельзя. Аппарат сломался, посылали в другие поликлиники, а там уже «чужих» просто посылали. Так и ждала, пока новую трубку для флюорографического аппарата из Москвы выпишут и привезут, и наш аппарат починят.
А теперь представьте, что речь об онкологии. Тут пока в очереди на анализы постоишь, уже сто раз и помереть можно. В онкологии всё же счёт не на месяцы, а на дни и, максимум, на недели идёт.
Да, меня, как и всех в нашем отделении, лечат бесплатно. Но давайте будем честны, меня сюда привёл, буквально за ручку, знакомый врач. Узнав о проблеме, он начал думать, кому звонить и кого просить о помощи. У меня-то в тот момент вообще назревало решение, что надо всё продавать и ехать лечиться в Израиль. Благо мне там другие знакомые уже и русскоговорящего врача нашли. Лечение в Израиле, несомненно, очень дорого, и после всего встал бы вопрос «где жить, на что жить и как во взрослом возрасте начинать всё заново», но ведь это уже иные проблемы. Да и не факт, что эти вопросы могут появиться. Это я о том, что не всегда онкология излечима, впрочем, как и многие другие болезни. Так что в подобном случае, моё личное мнение – можно и всем имуществом рискнуть. Впрочем, знакомый меня вовремя отговорил.
«Понимаешь, – убеждал он меня, – лечить тебя там будет всё равно наш же человек, выпускник нашего вуза. Все русскоговорящие врачи в Израиле – это бывшие наши, так что знания у них те же, что и у нас. Аппаратура в России тоже уже есть неплохая, лекарства от онкологии почти во всём мире используют одинаковые. Другое дело, что в нашей стране по-настоящему тебя лечат, только если кто-то лично в твоём здоровье заинтересован. Поэтому поступим проще, я найду, кто будет лечить». Вот так я и попала в эту программу. Впрочем, как и все остальные, с кем я говорила. Все отвечали шёпотом «Меня сюда привели знакомые, и вас?». И меня привели.
Мы тоже здесь небольшие деньги платим. Но это не за само лечение, а за попутные вещи. Пройти маммографию, сделать УЗИ, сдать отдельные анализы. Можно все эти процедуры оформить и в своей поликлинике по полису, если опять же забыть об очереди на месяц вперёд. А можно за дополнительную оплату в кассе сделать всё в одном месте и в один день. Вы что выберете? Впрочем, этот вопрос можно даже и не задавать, он совершенно неуместен. Потому что процесс лечения идёт, для его успешного продолжения результаты всех этих обследований нужны здесь и сейчас, а без них никто продолжать лечить не будет.
Стоимость одного сеанса химиотерапии около ста тысяч рублей. Может, иногда и чуть больше, в зависимости от того, какое сочетание ядов и в каком порционном количестве вам вольют. Порция просчитывается в прямой зависимости от роста и веса, и, действительно, даже при одинаковом заболевании может разниться. Теперь давайте уточню для тех, кто сейчас махнул рукой: «Ну, не так уж и дорого, не обязательно для этого имущество распродавать». Это я озвучила стоимость одного сеанса. Столько стоит химия, которая вливается за один раз, за те самые полтора-два часа процедуры. А химий делают шесть, десять, при тяжелых случаях и пятнадцать, и больше могут проводить. Посчитали? Я посчитала. И ужаснулась, надо сказать. Мне пока говорят о четырех, с учётом, что моя опухоль небольшая, около сантиметра, и доктор надеется на лучшее. Но даже при таком благоприятном прогнозировании стоимость лечения уже почти полмиллиона.
Уточню ещё раз – нас лечат здесь бесплатно. Но если говорить об общей ситуации в стране, то случаев, когда за лечение онкологии берут деньги, достаточно много. Иногда это плата за то, чтобы быстрее продвинулась очередь на лечение. Иногда за то, чтобы вливали препараты более щадящие, с меньшим количеством побочных эффектов. Иногда просто оттого, что пациент уже начал платить на первоначальном этапе обследования, и его негласно передают с рук на руки как платёжеспособного. Как учила меня моя двоюродная сестра, уже несколько лет ухаживающая за лежачей свекровью: «Пока есть у тебя возможность не платить, не плати. Потому что если раз ступишь на эту стезю, свернуть с неё обратно уже практически невозможно». Я этот совет учла, делюсь им и с вами.
В общем, сегодня мне снова рассказывали о бесплатной медицине. На это раз это была Зоя. Вот, ведь, вроде бы женщина умная, образованная, взрослая, столько повидавшая за свою жизнь, а такие милые наивности мне совершенно искренне выдавала: «Какие деньги, о чём ты говоришь, я с приятельницей о тебе разговаривала, она мне даже закон назвала на этот случай. Онкологию лечат только и всегда бесплатно, никто ни с кого не имеет право денег брать. Если вдруг будут требовать, никому не плати». Ох, Зоя, Зоя, даже спорить с тобой не буду. Нет у меня на это ни сил, ни желания. Я с тобой, Зоя, сегодня встречаюсь, чтобы от суеты отдохнуть, в кафе посидеть, на Невский поглазеть, о милых женских пустяках поболтать, а политэкономические споры оставим в стороне. И будем надеяться, что платить нам за подобные вещи и правда никогда не придётся.
29 июля
Звонила Света. Ну, понятно, что ничего странного в этом нет, мы со Светой почти каждый день по телефону разговариваем, даже если с утра уже виделись и общались в больничке. Но этот звонок меня расстроил. А сама Света в панике. Встретила она на улице Таню, с которой мы познакомились в отделении, и ужаснулась ее внешнему виду: «Понимаешь, она высохла. Не похудела, нет, вроде как такая же по объемам, а именно высохшая, как Кощей». Да, понимаю я, понимаю. Я видела онкобольных за месяц-два до смерти и ясно представляю, как усыхает человек от болезни.
А Света еще долго рассказывала про Таню. Про то, что Тане уже делали одну операцию. Сначала хотели органосохраняющую, удалив лишь опухоль, но когда на операционном столе взрезали, то увидели, что сохранять там нечего, и удалили всю больную ткань. И Таня долго потом приходила в себя морально, потому что не была готова потерять грудь. А спустя короткое время опухоль появилась и во второй груди. Нынче химию ей пока еще не начали, лишь проводят обследования, но выглядит она уже хуже, чем к началу нашего знакомства.
«И понимаешь, – говорила мне Света, – она смеется, она шутит, она еще меня подбадривает, она продолжает активно жить». И я снова понимаю, что же тут непонятного, и мы стараемся жить. «Ты думаешь, она умрет?», – спросила меня Света. «Умрет», – согласилась я. А что я еще могла сказать? Конечно, умрет, и мы умрем, да и вообще нет в мире вечных людей, умирают все. Но надо ли об этом думать?
И я начала что-то рассказывать Свете про девяностые, про то, как часто мы тогда хоронили знакомых и близких людей, но сами-то выжили, что уже хорошо. Что у нас в Питере каждую зиму с крыш падают сосульки и убивают так же, как и рак, то есть окончательно и насмерть. Что вообще у каждого своя судьба, и не надо примерять на себя чужую, потому что если думать о смерти, то не останется времени жить.
И мы еще что-то об этом говорили, и убеждали друг друга то в одном, то в обратном. И после окончания разговора я все еще об этом продолжаю думать. Права ли я? Точно ли, что надо стараться не думать о смерти? Не напоминает ли это позицию страуса с головой в песке? Не знаю, не философ. Одно понимаю, что если буду думать о возможности смерти, то, пожалуй, скоро сойду с ума. Поэтому я закрываю для самой себя эти темы и просто тихо живу. Утром в бассейн, потом в больницу, затем сразу на работу, а вечером, если ни на что иное уже не хватает сил, то за продуктами в магазин и домой. И я очень рада, что у меня есть Света. С ней, по крайней мере, мы можем о многом откровенно поговорить. О многом. О том, что другие просто не поймут.
31 июля
Итак, что же такое химиотерапия. Я уже исписала столько страниц в дневнике, а самого главного до сих пор и не рассказала. А ведь до того, пока я сама не начала проходить лечение, я тоже не очень ясно представляла себе это действо. Мне почему-то казалось, что раз людей кладут в больницу, то значит, что их там каждый день и лечат, и лечат, и лечат.
Нас в больницу не положили. Мы проходим химиотерапию амбулаторно. Скажу и больше, когда нам вливают химию, мы даже не лежим на кушетке, мы просто сидим на стульчиках. Сидим и и болтаем обо все на свете. А в это время по трубочкам системы, а затем и по нашим венам бежит настоящий яд.
Химиотерапию проводят один раз в три недели. Двадцать один день дают врачи организму на то, чтобы он смог вобрать в себя этот яд, чтобы под действием химии перестали размножаться новые, а, по возможности, погибли и уже существующие раковые клетки. И чтобы за этот срок организм еще успел и восстановиться, и приготовиться принять следующую порцию яда. В эти же дни умирают и полезные живые клетки нашего тела. Это и те самые клетки волос и ногтей, ну то есть то, что наиболее заметно всем окружающим, и множество внутренних невидимых составляющих здоровья, которые и поддерживают функции человеческой жизни.
Падает гемоглобин, уходят лейкоциты, страдает микрофлора кишечника. Дальше перечислять не буду, потому что совсем понятные мне слова в лексиконе закончились, а если буду оперировать незнакомыми, то набегут критики биологи и анатомы и обвинят меня в сеянии неразумных знаний. Поэтому, как и всегда, лишь опишу то, что я сама чувствую. А описать это можно буквально тремя словами, – болеть начинает все.
Итак, за день до начала химии мы начинаем принимать «Дексаметазон». Это гормональное, от него, кстати, еще все сразу и толстеть начинают, но зато оно глушит многие воспалительные процессы и помогает организму перебороть последствия ослабления после химии. Я пью его в таблетках, Света колет внутримышечно, никакой роли это не играет, просто каждый выбирает наиболее удобный для себя способ употребления.
И утром в день «Х» мы приезжаем в больницу, сдаем мочу, сдаем много крови в разноцветные пробирки для многочисленных необходимых исследований и проходим УЗИ. Когда забирают кровь, то в вене сразу оставляют и прикрепленный пластырем катетер, чтобы потом не делать повторных дырок. А на аппарате УЗИ проверяют селезенку. Это кроветворный орган, и для восстановления всех функций после химии она должна оставаться все время в пределах нормы. Чревато как ее уменьшение, так и резкое увеличение. Еще перед самым началом лечения нам дважды делали кардиограмму. Пока больше сердечко не проверяли, может, будут потом еще его работу смотреть, а может, и ограничатся.
Ну, и убедившись, что все в порядке, сажают под капельницу. Ах, да! Забыла написать про укол, который вводят внутривенно перед началом химии. Название не знаю, но, по пояснению медсестры, это что-то для разжижения крови, чтобы бежала она, красненькая, пошустрее и яд от кончиков пальцев и до самых до ушей разносила наиболее оперативно.
В общем, сели. И потом влили нам по очереди по три бутыли жидкости. Нам, я пишу, потому что на процедуры мы со Светой приходим вместе. Обговариваем точное время встречи, сидим вместе в очередях на обход всех процедур, вместе и усаживаемся рядом со стойкой, обвешанной пластиковыми бутылочками с нашими лекарствами. Какие ощущения при введении? А никаких. Первая бутылочка – это «Зофран» (ну, или любой другой препарат ондансетрона) – нужна для того, чтобы защитить от слишком агрессивного лечения. Это именно ондансетрон снимает дальнейшую тошноту и уменьшает головокружение. Потом вливают по очереди из разных бутылей «Циклофосфан» и «Токсатер». Насколько я понимаю, оба этих препарата применяют для лечения онкологии во всем мире. И в этом смысле наша страна не сильно отличается от передовых Германии и Израиля.
Говорят, что многие плохо себя чувствуют и при введении лекарства. Некоторые дамы сразу ложились, потому что у них уже бывали случаи, когда еще под капельницей начинала кружиться голова и возникала угроза падения. У нас со Светой совершенно идентичная первая реакция, – лишь краснеют лица и возникает повышенная возбудимость. И если вначале вливания мы просто болтаем друг с другом и остальными лечащимися, то к концу второго часа я бы назвала наше общение уже настоящим тараторством. Ну, в том смысле, что мы и тараторим, и тараторим, и тараторим. В принципе, этим наше возбуждение и ограничивается.
Иногда возникают неприятные ощущения, если яд начинает бежать по трубочке системы слишком быстро. Но мы с этим успешно боремся. Верное время введения каждого препарата известно, и сестра регулирует скорость капель. Впрочем, еще на первой химии мы забрали процесс в свои руки, вооружились часами, засекли время, рассчитали примерную скорость опустошения бутылочек и теперь все время самостоятельно подкручиваем колесико. И в зависимости от наших манипуляций капли иногда торопливо бегут «кап-кап-кап», а потом, остепенившись, выдают уже солидное и неспешное «кап». Но в итоге к финишу мы приходим вовремя и громко кричим, подзывая медсестру и сдавая вахту: «Верочка, мы все!». Почему мы превращаем процесс химиотерапии в цирк? Да чтобы не скучно было. Вы же прекрасно понимаете, что если самим себя не развлекать, то в суровых стенах больницы можно зачахнуть скорее и не от болезни, а от грусти и депрессии.
Ну, и, собственно, все. Процесс введения на этом и заканчивается. Можно идти домой. Ну, а я даже и в этот день направляюсь на работу. Первый день начался. Часов через пять после процедуры наступает…
Впрочем, можно я об этом допишу в другой раз? За один день накарябать столь много разных букв для меня слишком утомительно.
02 августа
Звонила Лариса. «Купила себе новую швейную машинку, хочу старую отдать в хорошие руки, – начала она сразу о деле. – Возьмешь?» Конечно, возьму, почему не взять. В конце концов, если тоже решу купить себе новую, то эту также передам по цепочке в хорошие руки. А кладовка в новой квартире позволяет мне нынче складировать кучу всякого барахла. И хотя я так себе Плюшкин, я, скорее, любитель выбросить вещи, чем хранить, но машинка в хозяйстве реально пригодится, да и неплохая она у Ларисы.
«В общем, приезжай, забирай, у меня тележка есть, на ней до метро машинку и дотащишь», – вот на этих Ларисиных словах я уже к концу предложения громко смеялась. Какая тележка? Куда тащить? Пришлось Ларисе объяснять, что пока я на метро доеду из своего центра до ее Кировского завода и дойду до ее дома на Васи Алексеева, меня уже и саму можно будет только на тележку. Ну, и тащить.
Потом Лариса расспрашивала меня о настроении, о новой короткой прическе, о том, как я переношу химию. И, кажется, так окончательно и не поверила, что я давно уже и без сил, и без волос. Странно, если честно, ведь Лариса сама врач. Пусть она и не онколог, но все равно должна иметь представление, как влияет на организм болезнь, и сколько жизненной энергии съедает химиотерапия.
Я несколько минут пыталась ей что-то объяснять, но потом поняла, что устала. Есть люди со мною рядом, которые, узнав о болезни, продолжают вести себя, как и прежде. Они шутят, смеются, балагурят, они заставляют меня забыть, что я сегодня слаба. Но в какой-то момент протягивают вкусное со словами: «Съешь и мое, тебе сейчас это нужнее», и незаметно поддерживают под локоть в момент, когда меня слегка заносит от потери равновесия. Это такие простые будничные мелочи, но в каждый подобный миг меня захлестывает волна благодарности и нежности к миру. И есть те, кто с пафосом говорит: «Ты мне сразу звони, если что, я помогу». А звонить-то им как-то и не хочется.
Пожалуй, сделаю самой себе памятку на будущее. Когда я захочу кому-то помочь, надо просто это осуществить. Буднично, тихо и без огласки сделать то, что в моих силах. Лучше купить буханку хлеба, чем пообещать килограмм икры. Больные не всегда просят о помощи. Больным это зачастую неловко. Больные очень боятся получить отказ.
07 августа
Сегодня на час пораньше ушла с работы, чтобы успеть на дневной показ очередных «Смурфиков», и утащила вместе с собой и своего дизайнера. Идея как-то родилась внезапно, мы залезли на сайт ближайшего кинотеатра и, хором закричав: «Последний сеанс через двадцать минут», побежали из офиса. И вот сегодня я и поняла, насколько сильно я сдала.
До кинотеатра от нашей работы всего километра полтора, и раньше я такое расстояние спокойно проходила меньше чем за пятнадцать минут. К тому же по старому городу, по его историческому центру, намного приятнее пройтись пешком, чем втискиваться, пусть и на пять минут, в переполненный вагон метро. Мы и пошли. Надя девушка худенькая, юркая, шустрая, и раньше, буквально совсем ещё недавно, она всегда торопилась за мной почти вприпрыжку и за моей спиной приговаривала: «Ой, ну как вы так быстро ходить умудряетесь?». А сегодня это я за ней едва поспевала. Она шла всё тем же обычным своим шагом, а я почти бежала, чтобы не отстать, и понимала, что у меня уже начинают отказывать ноги, а я сама потихоньку задыхаюсь. Она оглянулась, всё поняла, сказала: «А давайте-ка поедем на метро» и окинула меня жалостливым взглядом. Мы развернулись в обратную сторону и через несколько десятков метров спустились в подземку.
Кино было хорошим, я вообще мультфильмы люблю. А вот мысли у меня грустными. Я, конечно, и раньше понимала, что силы уходят, ощущала, что слабею, давно уже не ходила гулять далеко от дома, краткие посиделки с подругами сразу определяла: «Только, чур, не больше часа», да и вообще старалась не назначать самой себе больше одного дела в два дня. Но этот пример был уж больно показательным. Здесь не было расплывчатых: «Я теперь ложусь чуть раньше, встаю чуть позже, а устаю чуть быстрее». Жизнь выдала мне совершено четкий пример сравнения. Скорость ходьбы одного человека и скорость ходьбы другого человека, и снова скорость ходьбы одного и медленную скорость другого. Вот и всё, вот такой звоночек. И снова я понимаю, что надо об этом не думать. Что же, буду стараться. Не думать, не думать, не думать. Спать!
09 августа
Через три дня контрольные УЗИ и маммография. В понедельник доктор выйдет из короткого семидневного отпуска и будет смотреть наши со Светой анализы и думать. Потом пойдёт советоваться с главным и снова думать. Если я всё правильно понимаю, то Свете будут однозначно продолжать делать химию, а меня могут уже и на операцию послать. Ведь если я, опять же, всё правильно понимаю, то моя опухоль меньше и моложе. Но готова ли я уже к операции? Размышляю об этом почти каждый день после последней химии.
Вроде, с одной стороны, если врачи решат, что пора резаться, то есть смысл верить, что лечение прошло удачно, и угрозы метастазирования нет. Ну, вырежут, ну, проведут после операции ещё дополнительные химию или облучение, ну, отпустят в яркий мир новой жизни. А если резать рано? Ведь то внешнее проявление, что четыре месяца назад и заставило меня понять, что у меня рак груди, снова вылезло наружу. Ну, или, если правильнее говорить, снова втянулось.
Эффект площадки, втяжение кожи, симптом умбиликации, – как хотите назовите этот дефект, что слегка портит округлость груди, – снова проявился. Он исчез после первой химии, и я радовалась. А после второй всё было как и до лечения. После третьей – грудь снова была практически идеальна, а в последние несколько дней эффект вновь вернулся. И я каждый раз, когда бываю без бюстгальтера, утром после сна, в течение дня после душа и вечером перед сном, как маньяк тяну руку вверх и проверяю, на месте ли эта впадинка. На месте.
В детстве так разбитые коленки обычно расковыриваешь. Знаешь, что нельзя трогать подсохшую болячку, уже сто раз тебе говорили: «Не ковыряй, жди, пока подсохнет и сама отвалится», а всё равно тянешься и отколупываешь, и думаешь, что там уже будет чистая кожа, а оттуда снова, как на грех, идёт яркая кровь. И ведь реально знаешь, что ковырять нельзя, а всё равно ковыряешь. Вот так и я, по несколько раз на день проверяю и всё жду, что предыдущая проверка была ошибочной, и втяжение исчезло. Но оно на месте. Оно, кажется, даже растёт, и это меня и пугает, и радует одновременно.
Странно, да, что меня радует наличие болезни? Но я уже сама с собой поговорила и проанализировала. Если кратко, то радуюсь, что есть яркое проявление заболевания и именно оно сможет убедить врачей, что к операции я пока не готова. И тогда мне тоже, как и Свете, продолжат вливать в вены очередной яд, и будем мы снова, как два попугая-неразлучника, бегать по отделению и вместе ждать предстоящего выздоровления.
Боюсь ли я самой операции? Нет, к наркозу, к процессу взрезания, удаления, зашивания, я отношусь совершенно спокойно. Не пугает и восстановительный период. Но живёт панический страх, что останется совсем одна, совсем малюсенькая больная клеточка, и сумеет она пробраться в кровь и побежать размножаться по всему телу. Вот это и страшит. И хотя я понимаю, что с испугом надо совладать, пока мне это не удается. Но я буду себя ещё уговаривать, ведь впереди у меня есть уйма времени, у меня ещё три дня до контрольных УЗИ и маммографии.
