У России два «владетельных града». Один – на Кавказе. Другой – на Дальнем Востоке. Через них Россия овладевала новыми землями, укреплялась в новых землях, осваивалась. Один город – Владикавказ. Другой – Владивосток. Во Владикавказе печатают мои тексты. Во Владивостоке я время от времени живу. Поэтому напишу-ка я одному «почти тезке» про другого.
Владивосток – это камни. Порода его – каменная. Сопки, дома, тайны – из камня.
Вокруг города и под ним оборонительные фортификации. Начинала их строить царская Россия, заканчивала – советская. Когда были построены первые из владивостокских фортов и монолитных батарей, оказалось, что надежнее всего они защищают самую нерусскую часть города – «Миллионку», скопление китайско-корейско-японских кварталов и трущоб. «Миллионка» была неформальным центром города – была и есть. Расскажу о ней – как я ее знаю.
«Миллионка» чуть-чуть младше города. Сначала был военный лагерь, форпост, вооруженный пограничный рубеж. С него официально начинается летоисчисление города. К военным, возле них, присоседились китайцы-торговцы, работники, их семьи, корейцы, позднее и японцы. Селились они компактно, тесно, по-своему. К началу XX века уже полностью оформился район под народным названием «Миллионка». Здесь было можно все то, чего нельзя в остальном городе: бордели, курильни опиума, контрабанда, игорные заведения, здесь прятались бандиты разных мастей и национальностей, жандармы побаивались заходить в сложные и узкие азиатские лабиринты даже днем. Район жил по своим правилам и укладам. Государство его не контролировало, у государства не получалось навязать свою власть. Только в 1930-ых части НКВД – вооруженные специальные отряды – одолели «Миллионку»: разогнали жителей, вытеснили, выдавили, их лавки и дома зачистили, дотошно обыскали. Один из поводов для милицейской операции – распространение венерических болезней среди краснофлотцев, захаживавших в бордели района. Но «Миллионка» не умерла. Она изменилась – как меняется задиристый подросток, решивший стать ювелиром – и по-прежнему притягивала к себе всех горожан, другие владивостокские районы крутились вокруг нее, обязательно на нее оглядывались.
Для меня она была в разные моменты жизни… местом жительства, свиданий и пропитания.
ЗА ЕДОЙ
Нас было пятеро. У одного из нас был дом на вершине главной владивостокской сопки – на вершине Орлиного гнезда. Деревянный, дряхлый, прохудившийся – зато из окон виден лежащий за морским проливом остров Русский, его черные горбы. Мы пытались наладить туристический бизнес в городе и его окрестностях. Пытались организовать туристическую компанию. Мы жили на вершине Орлиного гнезда и – пытались. Дела шли тяжело – прибыли минимальные, чаще вообще никаких прибылей. Пятеро пацанов, решивших влезть в туристический бизнес, – серьезный, пузатый, страшно бюрократизированный. Мы питались гречкой, булка хлеба в день на всех, при удачном раскладе – пару банок консервов.
Нашим главным источником дохода был старший из нас – Николаич. Николаич, приехал во Владивосток из поселка Кавалерово в 90-ых – хмельные и бандитские годы. Стал известным туристом-водником и уличным музыкантом.
Если у нас не было дел, то Николаич собирался и часам к 11 утра шел, спускался с Орлиного гнезда в «Миллионку», на улицу Фокина – местный Арбат. Следующие несколько часов – как долго, зависело от погоды и количества прохожих – он играл на гитаре и пел. Чаще всего, песни Высоцкого – тембром голоса он походил на Высоцкого.
Я множество раз спускался с ним на Фокина и бездельно сидел на лавках, слушал его или слонялся по дворам и подворотням – узнавал «Миллионку».
В середине 2000-ых она оставалась местом жительства богемы и неблагополучных семей. Богему привлекала ее центральное положение и парадоксальная, сложная, неповторимая ни в одном другом городе России архитектура. Неблагополучные семьи – дешевизна съемного и продаваемого жилья. За советские годы сюда не провели толком канализацию, туалеты на улицах, в некоторые квартиры воду надо было приносить из уличных колонок.
Во дворах деревянные сараи туалетов, из которых вонючая жижа широкими струями стекала в соседние дворы, в тесных проулках бельевые веревки натянуты на уровне второго и треть-его этажей между противоположными окнами, деревянные (столетние, что ли? – похожи на столетние) заплаты на стенах кирпичных домов, прогнившие раскачивающиеся лестницы до второго и третьего этажей вдоль внешних стен – это «Миллионка» неблагополучных семей. Для богемы она другая. Скрещенные, сплетенные дома и здания – по законам китайских, корейских, восточно-азиатских беднейших районов. Над крышами домов вдруг узкие башенки, пристройки, в задыхающемся проулке вдруг втиснут дом метровой ширины. Но пестрые и сочные цвета. Выступающие и вдавленные – фигурная кладка кирпичей – элементы домов окрашены в цвета светлее, чем плоские, ровные части. Получаются рельефно-геометрические орнаменты на стенах. Кирпичные картины из рельефно-геометрических орнаментов. Мансарды с арочными окнами, обведенные обязательно белой краской. Розовые, желтые, салатовые, красные, белые и их оттенки – цвета «Миллионки».
Николаич пел песни, а по соседству стояли со своими мольбертами художники – затаскивали на холсты ассиметричные иероглифы застройки.
Николаич выставлял перед собой грязную мятую шапку. На дно ее выкладывал картонку, чтобы была достаточно вместительна, чтобы легче попадали в нее деньги. Железные монеты, мятые «десятки», «полтинники». Выбравшись из дворов и сложных кирпичных орнаментов, я подходил к Николаичу и спрашивал: «Может в магазин пора?». Дежурная фраза, обязательная. Я конвертировал монеты и банкноты в еду. Разумеется, я должен быть честен – в тексте, по прошествии какого-то количества лет – перед памятью уже умершего, погибшего под колесами электрички Николаича – в магазине я закупал, кроме других продуктов, какую-нибудь булочку, которую съедал по пути обратно – на Фокина или в наш деревянный дом с видом на остров Русский.
НА РАБОТЕ
Улица Фокина проходит через центр «Миллионки». Ее границы на улицах Светланская, Алеутская, Уткинская и Пограничная – великолепные названия, где еще в России найти? Улица с женским именем. Улица с именем экзотического тундрового народа. Улица с названием птиц. Улица-рубеж. Пограничная, дом 12, помещение 10 – то был адрес моей работы. Я работал сторожем газетной редакции. Там больше нет редакции. Помещение пока это остается, но продолжает ветшать. Второй этаж – к нему надо было подниматься по неудобным обколотым бетонным степеням. Лестница шла по внешней стороне здания. Заход в само здание – со двора. Улица Пограничная – чистенькие, свежевыкрашенные фасады. Ныряем в низкую арку – потолок арки волнистый, типичный потолок арок «Миллионки» – продольные, изящно округлые, как женские бедра, волны. Выныриваем – поворот направо – бетонная лестница на второй этаж – не оступиться бы на обколотых, слепленных для коротконогих азиатов ступенях. Узкий серый коридор потолок его волнистый, точно такой же, как в арке. Первая железная дверь справа. Лязгаю ключами во внутренних замках. Я водил на свою работу друзей и знакомых и просто гостей Владивостока – мы устраивали там застолья и танцы при выключенном свете. Девочки? – спросите. А куда без них? – отвечу. По сути, двухкомнатная квартира – гостиная и спальня. И туалет с чугунной раковиной. В «гостиной» проходили заседания редакции и встречи с посетителями. В «спальне» – техническое помещение с диваном. Сторож Саня Рыбин спал именно на этом диване. Но диван выкинули – я видел его несколько лет спустя в подворотне «Миллионки». Девочки Сани-сторожа тоже спали на этом диване.
Ночь, пустой двор, ядовито-желтый свет единственного фонаря, соленый запах близкого моря – Амурского залива. Залив с названием Амурский – в пятидесяти метрах по прямой. Неужели честный человек мог усидеть в молчаливом помещении, изображая охранника его целую ночь, ночь за ночью?! Однако я ответственно выгонял всех заспавшихся и засидевшихся к восьми часам утра – в восемь приходила уборщица. Она могла «сдать», рассказать редактору. Мы выходили подышать воздухом на неудобную бетонную лестницу и смотрели на отчужденно-звездное небо. Звезды, как капли росы утром на лугу. Идиллия длилась год. Редакцию выгнали из помещения за неуплату аренды.
МЕСТО СВИДАНИЙ
Мы телесно опьяняли друг друга – я и моя девочка А. – в темных потаенных закоулках. Потому что у нас не было личного пространства. Мы находили его у «Миллионки».
Нам тогда приходилось жить в «гостинке» на улице Пологой. Центр города, но выше «Миллионки», ближе к вершине Орлиного гнезда. «Гостинка» – владивостокское название однокомнатной квартиры, в которой жилая часть совмещена с прихожей и кухней – никаких стен и перегородок между ними, стена только для туалета с крохотной, сидячей или стоячей, ванной. И это была чужая «гостинка». Сплетение человеческих отношений сложнее, чем в коммуналке – все у всех постоянно на виду, никакого личного пространства. Мы жили с матерью-одиночкой и ее годовалым сыном. И с нами жил еще наш сын – год и четыре месяца. 5 человек – 19 квадратных метров. Когда наш сынуля засыпал в своей кроватке, мы сбегали в переулки «Миллионки».
То были не ласки подворотен, но ласки, спрятанные в кирпичной паутине азиатских домов. Про все потайные места я вам не расскажу – они еще могут пригодиться мне, нам. А про одно – пожалуйста. Тоннель между дворами на улице Семеновской. Метров 15 в длину. Высокий потолок. Никакого освещения. На середине – глубокая впадина в стену, в том месте когда-то был вход в подвальное помещение, но его заложили кирпичами, зацементировали. А мы наглые, уверенные, что это – «наше» место, именно для нас: спускались в тоннель – восемь ступенек вниз – подныривали под четырехэтажный дом, под ним мы прятались, находили свое личное пространство. Нервно реагировали, если кто-то неожиданно бродил рядом. Выходили, пошатываясь-покачиваясь, в улицы и проулки – гулять дальше. В голове смешение летних пятен и зимних узоров на окнах – и просто приятно рассказывать друг другу, делиться друг с другом, какой интересный фасад у того дома, удивляться, почему сохранилась дата «1887» на розово-белом фасаде другого. Просто приятно быть вместе, шагать по китайскому каменному лабиринту. «Смотри, тут можно влезть на крышу». – «Разве «Миллионка» интереснее с крыши, чем с земли?». А. походила на моделей с картин Эгона Шиле – размякшая, с как будто переломанными костями, подтаявшая. Шиле рисовал насладившихся, изласканных девочек, потому они получались у него такими анатомическими – их натянутые для охоты маски, напружиненные мышцы опадали – оставалась ясная, отчетливая женская суть – распадающаяся мягкость.
СЕНЬКА
Мы по-прежнему живем в «гостинке», где нет места для личного пространства. Наш сынуля Сенька осваивается, как правильно есть ложкой. Собираемся все вместе – втроем. Идем гулять. Лучшая детская площадка в центре города – на «Миллионке», в сквере «Со Слониками». «Слоников» давно нет – название осталось. Тут прямоугольные арки с именами городов-побратимов. Теперь здесь официально – «Сквер городов-побратимов». И лучшая в центре детская площадка. С Сеней мы приходим сюда днем. С двух сторон над нами нависают краснокирпичные стены старых китайских домов. С третьей стороны – желто-синий стадион «Динамо». С четвертой парковка нового ресторана. Здания «Миллионки» за последние три года стали заниматься новыми ресторанами, клубами и модными магазинами. «Миллионка», какой она была в 1990-ые и в начале 2000-ых, уходит, меняется. Становится, как в капиталистически развитых странах, типичным «старым городом» – местом для туристов и дорогих заведений. Но пока мы втроем здесь. И Сеньке нравится сбегать от нас в путаницу китайско-корейско-японской столетней застройки, где фасады расцвечены, как клоунские штаны.
Владивосток, 2014
