Есть поэты с тайной, с особым, им одним присущим восприятием мира. К таким поэтам отношу Александра Уруймагти после знакомства с его книгой «Танец для создателя». Он не публичный поэт, его стихи не для декламации в концертных залах. Они как живописные полотна, наполненные символами, аллегориями, эмоциями, той неповторимой, необъяснимой материальными категориями жизнью души, которая заставляет читателя по-иному взглянуть на мир, приблизиться к осознанию его красоты и многомерности.
«Из строчек истин прописных свой извлекая алгоритм», – пишет автор книги. А какой алгоритм извлекает он сам?
У А. Уруймагти тайные отношения со всем, что его окружает. В своей философской лирике он пишет о беспредельности Вселенной, о «прозрачном теле света» и реке Времени, о жизни души и «ранах непонимания». Все в мире взаимосвязано, все наполнено высшим смыслом, который не дано постигнуть. «Весь мир обитаем», земля – непрочитанная книга, полная загадок:
Восходит солнце, согревая небеса.
Их синь, с земной водою обнимаясь,
К себе тепло животворящее влечет,
От солнца щедрого частями отщепляя…
Чудная пейзажная зарисовка передает настроение поэта, знакомое всем состояние юношеской эмоциональной переполненности Вселенной, сродства с солнцем, которого «много у щедрого Бога»:
Ты руки окунаешь и поешь –
Вода есть жизнь, а солнце – жизни кровь…
Поэт ощущает свое единство с «беспредельностью Вселенной»: «каждого доля входит в единый строгий кристалл». Эта «странная гармония» очаровывает его, он органичен в этом мире, чувствуя себя его частью. Поэтическая ткань, из которой сотканы его зарисовки, привлекает своей таинственностью:
Дорожная пыль, потом тень от ветвей,
Преломленных усталостью в корни желаний…
У А. Уруймагти «в твердых плодах формируется завязь осенних закатов, предчувствий и дальних пределов иных расстояний…». Он – часть Вселенной, космос – его родная стихия. Бесконечная круговерть под названием «природа» восхищает поэта, он естественен в этой стихии и может раствориться в ней в любое время:
И Солнце, совершив свой путь,
Зайдет, и кроткая Луна
Осветит землю, лишь тогда
Вы в хороводе звезд поющих
Услышите поэта Душу.
«Синева небесных зеркал», «тишь небесного таинства» манят его, он «от солнца лица не скрывает», занятый созерцанием мира, его «земля влечет неведомым покоем». Космическая тема естественно подытоживается главной мыслью:
… не пробуждай
В груди иных, иных желаний,
Чем жить в любви…
Или:
Из тайных уголков Вселенной
Любовь смотрелась вам а лицо.
Ключевое слово найдено, определено то, что «движет солнце и светила».
«При слабом участии сердца лирическая поэзия немыслима»,– утверждал век назад поэт (К. Чуковский). Так вот, лирическая поэзия А. Уруймагти создана его сердцем, это его душа, замкнутая в круг переживаний и ощущений. Мир поэта, отраженный сквозь призму эстетических зеркал, необычайно пленителен и наделен особой жизнью. Все его чувства уходят корнями в «любовью освященное детство», когда мы думаем, что все вокруг живое – вещи, деревья, море, солнце. Может, поэтому они и становятся его главными героями. В поэте живут таинственные голоса, связывающие его со Вселенной:
О, месяца голос нежный
В кругу молчаливых созвездий,
Ночной тишиной отвержен,
Так сладко вливаешься в вены
Спящих людей и деревьев…
С луной у поэтов свои давние отношения. Ее образ в поэзии довольно противоречив. Таков он и в стихотворениях А. Уруймагти, причем упоминается этот образ часто и выражает лирическую сущность его поэзии. «Луна меня провожает с самого детства»,– пишет автор. Значит, она – своя, постоянная спутница поэта: «Тихой радости полна, прячется моя луна». Или: «в обители горной у края земли я с Луною сроднился в объятиях зимы…».
Но иногда светло-манящий образ Луны меняется на противоположный: «…озябшая луна просила милости, но ей не отдавали ни капли нежности…», и она начинает мстить.
«Боюсь я лунного света», – признается поэт:
О, луна – на струнах, на лицах
Неживое сияние и близко –
Неживые, идущие мимо,
И не люди, а только тени…
А. Уруймагти интересуют скрытые в символе Луны тайны жизни и смерти. Он сам подчас поражает предчувствием неминуемого конца, и здесь мы знакомимся с еще одним героем его философской лирики – Временем: «Каждой секундой дорожа, ухожу со временем…»; «на кончиках пальцев – мерцанье времен…»; «И улица – словно пустыня, и еще о времени помнят песчинки света живые…»; « И на рассвете в памяти приметы времен ушедших трепетно раздеты…»
или:
Я несу этот груз перемен,
Время бездыханно,
Белые одежды стынут на ветру,
Февраль отпевают в панихиде,
И уже совсем скоро я умру…
(приходит на память пастернаковское «Февраль! Достать чернил и плакать…»).
Поэт чувствует Время в его неумолимом движении, мятущимся сознанием пытаясь найти в нем смысл: «Посмотрите на время, стрелки часов не дремлют»; «Задев золотое стремя, стрелка часов запела…».
Время проходит.
Вчера я услышал свист –
Маятник рассек воздух
Возле моего лица
В последний раз…
В этих всего лишь пяти строчках осознание трагичности уходящего. Время трансформируется у поэта в реально ощущаемую материю. И опять главный герой – Время и маятник, рассекающий воздух или второе измерение поэта: «И в уже остывающий мозг входит холод этого мира…».
А следующее стихотворение – тоже пять строк – поражает изысканной лаконичностью, напоминающей японские миниатюры:
Вечером тихо-тихо
Ветер кружится вдоль улиц.
В обрамлении ветвей
Не сразу желтая пыль
На асфальт оседает.
Умение в немногих словах сказать так много, что ничего нельзя прибавить – это, по-видимому, у автора от знакомства с классической японской поэзией. Вспоминается древнее японское же изречение «Стихотворение – говорящая картина. Картина – немое стихотворение».
А вот как пишет А. Уруймагти:
Конопляное поле,
Упавшее ночью
Со звездного неба
В ложбинку промеж холмов,
Залитое полуденным солнцем,
Источает аромат…
Или:
Построю стены из дыма,
Из воска просветы окон
И крыши в самое небо
Взметну шелковистый кокон…
Пусть кто-то увидит в этих строках излишнюю красивость, а меня они трогают редкой поэтичностью. «Зарисовки с натуры» у А. Уруймагти удивительно изобразительны, грациозны. Об интересе поэта к стране нерифмованных пятистиший можно догадаться по стихотворению о Японии, где «волны роняют дома на землю:
Цунами,
На стенах застыли печальные тени
Хиросимы,
В воду попадали мертвые чайки
Нагасаки…
А. Уруймагти не чуждо и верленовское «Музыка – прежде всего». Музыкальный ритм есть в стихах, музыка постоянно присутствует в жизни поэта. Он слышит ее в шелесте листвы и волн, у него «музыка в платье из ситца», «встреча как музыка», красота истины «нетленна и наполнена музыкой», а дождь «разлучает душу с телом, наигрывая мелодию древних кельтов», и «музыка грусти, смежая веки, ложится со мною рядом…», «и желтой музыки слегка замедлен пульс»:
Не зов отдаленный моря,
Просто холодный вечер,
И музыка в моем доме.
Холодные клавиши – сети
Печальных звуков позвали
Искушенную память…
Или:
Бродяга-ветер, взяв смычок,
Водил по струнам, ель качая,
Играл, не разбирая нот.
Иногда стихи – как отдельные вспышки, фотографически запечатляющие эмоциональную составляющую мгновений жизни поэта: «День – тяжелые латы И руки, и солнце, и небо, И музыка грусти…»;
Или:
Три месяца прошло.
Так просто написать –
Дождлива тишина,
И глянцевый асфальт,
Как птица отзываясь,
Подбадривает меня…
Стихи А. Уруймагти не сюжетны, мы редко встретим какое-то конкретное лицо или героя – за исключением, конечно же, самого автора и его мира, который чаще всего – природа. Но и ее поэт не постигает, он является ее частью, он «сливается с беспредельностью Вселенной». Поэтому наиболее часто встречающиеся у него дождь, луна, снег, ветер – это тоже многоликие воплощения его естества, это все тот же А. Уруймагти. Он слышит стон дерева, запах лета и дождя. В зависимости от обстоятельств и эмоционального состояния его герои могут быть совершенно разными – вслед за поэтом. Знали ли мы, что зима «харкает кровавым снегом», что «сквозь редкие вздохи ветра песок шелестит», а к луне слетаются «птицы ночи – облака», «ветер изучает сокровенное – тайну стонущего дерева», и «дождь заполняет простор между городом и небом»?
Каким же разным, к примеру, предстает у поэта дождь! То он «теплый, сиреневый», «чистый, негромкий», «потусторонний». То идет «как призрак безупречен», «разлучает душу с телом, наигрывая мелодию древних кельтов», то «сновиденья дождь течет по тонким трубам…». «Прикосновением дождя душа моя увлечена», – признается он. Даже любимая вбирает «дождь тех одиночеств, с которыми так нелегко прожить»:
Дождь проходит сам собою,
Стуча по зонтикам и подоконникам,
Прикладывая палец к губам,
Едва заметно улыбается
Своим большим ученикам…
У поэта и снег живой. Сколько эпитетов использует автор для описания снега: черствый и кровавый, теплый, колкий, искрящийся. Даже утро у поэта «подснеживает».
«Ветер-бродяга» у него властвует – уставший, нежный, праздничный, отчаявшийся.
Иногда поэт мистически видит то, что неведомо нам – может, из-за своей более тонкой душевной конституции. Он признается: «В смятенье чувства, а вожак – душа их за собой увлечь желает, тропинку узкую найти ей помогает – огонь любви…».
Он видит, как «люди идут и светятся, одетые в облака – краски», у него – вот что важно!– сострадание вызывает «человек, потерявший покой оттого, что разучился плакать». А в посвящении «Титанику» он рассказывает, как «в лоне вод, чуть покачиваясь, медленно плыли оболочки людей…».
Внимательный читатель непременно заметит у А. Уруймагти преследование одной темы, очень дорогой для него. Это – «земля родимой стороны». Мы уже упоминали его «любовью освященное детство», «детства святые огни» – поэт именно оттуда и начинается. Чем-то родным и знакомым веет от его «города уснувшего детства», в котором «у голубей в плену карниз правительственных зданий», «старый парк с тоненькими ивами», «проспект и свист летящего трамвая», стадион «Спартак» в Рождество. В северной столице поэту снится,
Что в другом краю далеком
Спит, укрывшись лаской гор,
Город, старый мой знакомый,
Город детства моего…
А. Уруймагти интересует родная история, которую он, впрочем, в юности профессионально изучал (на историческом факультете СОГУ). Он по-своему раскрывает тему войны, рассказывая о «горьких молитвах» матери, ждущей своих родных. То, что он даже не употребляет слово «ждет», а только констатирует: «Всегда вот так сидит нана, Зачем открытая калитка?» – заставляет нас больше болеть за нее сердцем. Недосказанность, позволяющая нам, читателям, домыслить тему – прием, используемый поэтом довольно часто.
Пронзительны до отчаяния строки, передающие чувства поэта у Вечного огня во Владикавказе. Он видит, как
На золотых подводах
Везут тела обреченных
На рай у Бога,
Пальцы разбиты,
Искалечены, босоноги
И колея раздавленной горем дороги…
Плывет силуэт единственного дерева,
И солнце, и листья – память,
И неба крик опрометчивый
Ничто не в силах исправить…
Погружаясь в былые времена, поэт пытается найти ответы на какие-то важные вопросы, события предшествующих эпох волнуют его, «горький голос напевов древних» не дает ему покоя. Об этом – либретто музыкальной пьесы «Танец для создателя». В основу пьесы легла историческая песня о Задалесской Нана, женщине, спасшей во время нашествия войск Тимура аланских детей, избавив народ Дигории от истребления. Песня, записанная в 1894 году Тугановым Махарбеком со слов известного сказителя Саулаева Дзараха, вложена А. Уруймагти в ткань пьесы почти без изменений на дигорском языке и параллельно дается еще и в авторском переводе. Обычно традиция литературной обработки фольклора подразумевает и фольклорную стилизацию. А. Уруймагти неплохо справляется с этой задачей, удачно продолжая интонации исторической песни, которая предстает перед нами в единстве зрительного и слухового восприятия. В пьесе, состоящей из трех действий и эпилога, несколько участников (помимо бессловесной массовки): это Хор, выступающий в роли повествователя, комментирующего происходящее, Она (девушка, а в 3-ем действии Нана), захватчик, Тимур, и Сказитель, играющий на фандыре, в уста которого и вкладывается, собственно, историческая песня.
Спокойная, умиротворенная картина гор, «внемлющих тишине», где «границы тихи и спокойно дыхание Земли победившей», а девушка во сне танцует со своим возлюбленным, сменяется грозным предостережением Хора: «Мертвый пепел очага, в небе черная зола». Она узнает о гибели пятого брата и решает отомстить за братьев. Во втором действии как воплощение зла, сеющего хаос и смерть, Тимур обещает:
Подчинив себя войне,
Уничтожу все живое,
И моя судьба героя
Прогремит по всей земле.
Вступает Сказитель, поющий о доблестных юношах и мужчинах равнинной Дигории, которые бились с захватчиком до последнего, полегли в неравной битве, а селения их сгорели в пожарище.
Мы с каким-то генетически знакомым ощущением видим красную от крови реку в лучах заката и луну «в черном дыму пепелища».
В третьем действии Она посреди растерзанной врагами Земли находит плачущих детей, ласково прижимая каждого к своей груди. «Она согревает мир теплом своего сердца, и дети оживают, пережив страдание и боль, они вновь открываются свету и любви, мрак и холод наступающей ночи больше не страшат их, – пишет автор, – даже медведица уступает им путь». Они находят высоко в горах пещеру и укрываются там. Так Она одна любовью побеждает зло и смерть.
В эпилоге Сказитель прославляет Нана, возродившую жизнь, вырастившую детей, которые заново отстроили селения.
Фольклорное мироощущение автора является определяющим: мы заметим в пьесе символы, молитвы, национальные танцы на поле Зилахар (Нартон симд, Ханты цагъд), обряд Цоппай. В первом действии автор использует рефрены, напрягающие наше внимание, придающие повествованию таинственный смысл. Думается, что не только интерес к истории сподвигнул автора на написание пьесы, но и поиски чего-то важного в сегодняшней жизни, может быть, и поиски идеала, что так важно для «неисправимого романтика», как называют А. Уруймагти его друзья.
Нет сомнений в том, что А. Уруймагти – поэт с ярко выраженной индивидуальностью и оригинальным поэтическим складом, мастерски владеющий изобразительными средствами языка во всем их разнообразии. Удивляет абсолютно метафорическое, иногда до живописности, видение поэта. У него «слепой асфальт», «тишина одноцветна», «речь смуглая», «бархат ночи процежен», «все золото мира у осени в листьях», «на веках разбуженных женщин звездное эхо», «школьницы ловят ветер сачками снов предрассветных», «вереск под синим небом соткан из встреч и разлук». Иногда метафоры и эпитеты поражают новым, неожиданным взглядом на привычные образы: «И в каменных словах растресканные губы роняют скорбный вздох на звездное тряпье»; «Старик, укрытый редкой желтизной осенних листьев, без дождя…», «А здесь внизу осипшее довольство…», «В смехе праздничный ветер несся, кружа ладони солнечного света…».
Часто поэт использует неожиданные, но емкие сравнения: «День – тяжелые латы», «память изжевана стертой подошвой», «холодные клавиши-сети», «как стая рыб я беззаботен», «весла-мотыльки», «старик, ушедший курткой в цвет небесного дыхания», «Авто – как в шляпе яйца – Проворно уносит аркебузы одноглазых».
А вот как великолепно выстроено стихотворение из одних лишь сравнительных оборотов:
Как режут яблоки и делят апельсин,
И рвут непринужденно виноград,
Как манит лед заоблачных вершин,
Как тучи возвращаются и спят
В чертогах горных,
Как огнем объят,
Волнует море пьяный ураган,
Как спит щенок,
Как падает солдат,
Так я тобой наполнен и объят
Одной мечтою, милая, – тобой.
Это посвящение любимой интересно еще и синтаксическим параллелизмом, т.е. сходным построением предложений. Впрочем, этим приемом автор пользуется довольно часто, что позволяет ему донести до читателя нужные акценты – как образные, так и эмоциональные: «Еще один день, и еще один дождь, Еще один снег, и еще одна ночь»;
Интересен стилистический прием контраста, основанный на употреблении антонимов (антитеза): «Не забываю светлый порог хижины близкой – хижины дальней…»; «…В нашем расставании навек соединимся мы»; «Любовь уходит-уходит и остается рядом»; «земля, замерзшая без снега».
Встречаются в стихотворениях парафразы (когда для усиления изобразительности название определенного лица заменяется указанием на его признаки): «…забывая про ту, что бродит с косой под вечер, выискивая пустоту»; «мать моей матери спит…».
Иногда живописность стиха усиливается повторением согласных звуков (аллитерация):
И угрюмые крабы, кроша требуху,
Исчезали в провалах, провидцы печали…
Или:
…и одно лишь пламя земли,
Ушедшей в синеву сияния суровыми горами…
Или:
Прелый лед неподвижно, лениво призывает Наивность,
Под ногами следы проклинают людей торопливость.
В некоторых стихотворениях для воссоздания исторического колорита ушедшей эпохи А. Уруймагти использует архаизмы и историзмы, создающие целую цепь ассоциаций:
И в хляби стылой в запредельном
Пылу безумия – царь? Бог?
О, Отче! – вотще нам не должно
Взять под уздцы с судьбы оброк.
И запрокинув длинно шею,
Смеясь над свистом палаша –
Что смерть? – туман крепчает – берег,
И присно святится земля.
Любит автор и обращения – как адресные, так и риторические:
«Андрей Андреевич, разрешите представиться…»; «О, Дигора, где нет одиноких, соль на камнях…»; «Мама моя, ты знаешь…»; «Ай да ветер, раненный в сердце черной стрелой железной…»; «Ах, охотник, отец твой гордый успокоился в черном мраке…».
Мастерское владение художественно-изобразительными средствами говорит о трепетном отношении поэта к Слову, о понимании им важности и ответственности своего ремесла. А. Уруймагти считает, что страница «самим Богом дана мне». Его стихи «захлебываются от гула весенних почек», «сливаются с беспредельностью Вселенной». Поэзия – его боль, отрада и мучение, единственный способ выражения душевной и духовной наполненности. Каково ему иметь эту тонкую душевную организацию, эти ритмы и ощущения? Он ведь не только пишет, он живет ими. «И тиранят черные знаки белые сны бумаги…», – признается он: – «Мой белый лист, утешь меня, в который раз тебе вверяю я мечты мои…».
Не могу избавиться от двойственного ощущения от поэтического дара А. Уруймагти. Совершенно понятно, что поэт создал свой мир, в котором главный герой – душа художника, талантливого мастера изысканного стиха. Признаюсь, что в наше время дешевых чувств и дешевой масскультуры тонкие лирические строки в поэтической тональности 19 века восхищают и затрагивают лучшие струны души: «И светел взгляд родной души, нашедшей сладость в уповании»…
Чуть прикрытые ресницы
Не мешают взору слиться
С трепетной волною строчек –
В море заглянуло Солнце…
Или:
Полночь, вошедшая в рамки
Полдня, платок надвинув
Низко на самые брови,
Самозабвенно смотрела.
Но мне иногда не хватает дыхания подлинной жизни. Может быть, непростая, «неуютная» наша реальность мало привлекательна для поэта с его уединенными духовными исканиями, поэтому жизнь извне редко врывается в жизнь внутри? Любителю популярного ныне «легкого чтива» непросто войти в мир Александра Уруймагти с его символами и подтекстами, требуется некоторое усилие воли, чтобы вникнуть во второй план некоторых его стихотворений. Зато читатель, который возьмет на себя нелегкий труд понимания, будет вознагражден сполна – ибо встретится с настоящей поэзией и с ее великой тайной.
