И как бы ни был провод тонок –
Между своими связь жива.
Ты это слышишь, друг-потомок?
Ты подтвердишь мои слова?..
А.Твардовский
В Дур-Дуре Текоева Афако, моего деда, знали и уважали все, ведь именно его немецкий садовод Фишер, приглашенный знатной семьей Тугановых для обустройства сада и поместья, взял к себе в ученики, а уезжая на родину, оставил вместо себя как умелого специалиста. Сельчане знали, что именно Текоев Афако разбил на окраине села огромный, более 20 гектаров, сад для колхоза, один из первых создал овощеводческую бригаду. Благодаря ему на каждой улице его родного села стояли краны, откуда носили воду. Государство не раз оценивало заслуги Афако: его посылали в Москву на ВДНХ, он был награжден орденом Трудового Красного Знамени, многочисленными грамотами. Работал Афако в колхозе до преклонного возраста. Он был настоящим человеком, тружеником, таких людей называют солью земли. К нему все тянулись, в его доме всегда было много людей – друзья, родственники, знакомые, дети (у Афако с супругой Раханат было три сына и четыре дочери). Он был простым селянином, едва усвоившим грамоту, но знавшим нечто большее – систему нравственных ценностей, против которой никогда не погрешил. Главными в ней были труд, созидание и любовь.
Я помню свое детство в доме деда, где царили чистота, уют, достаток – благодаря неустанному труду всех домочадцев. В огромном дворе было огорожено место, где важно расхаживали гуси, индюки и куры – они были под опекой бабушки. А подальше, за забором, располагались буйволы, бычки, коровы с телятами, овцы – и за всеми ухаживали сыновья деда, мои дядюшки. Сказочным местом был огромный сад, в котором росли самые разнообразные яблони, груши, сливы – с побеленными известкой стволами, ухоженные, под постоянным присмотром деда, начинавшего каждый свой день с осмотра деревьев и неспешного разговора с ними. Фантастически смотрелись привитые дедом деревья, например, одновременно с яблоками и грушами. Помню, как приходили к нему односельчане, приезжали из ближайших сел с просьбой помочь разбить сад, сделать прививки деревьям. А наш сад был особенно красив весной, когда деревья зацветали, и тонкий аромат их чувствовался далеко-далеко… У входа в него благоухал цветник с самыми, как мне казалось, диковинными цветами. Недалеко была бабушкина пасека, и в цветнике хозяйничали с одинаковым рвением, но с разной целью моя младшая тетя и пчелы. Потом тетя, которой не исполнилось и двадцати лет, умерла, и я, в пять лет, совсем ничего не зная о смерти, но твердо веря в бессмертие всего окружающего, удивлялась, почему так горько оплакивают ее родные. Когда спросила деда: «Она же придет домой, вернется?», он, отвернувшись, ответил: «Конечно, вернется, но нескоро…».
Дом, построенный дедом, остался в памяти как самое светлое и теплое место на земле. Дед строил дом сам, и его любовь осталась во всем, чего касались руки: теплыми и удивительно гладкими были даже некрашеные двери, полы, ставни окон, которые я любила трогать даже спустя многие годы после ухода деда из жизни – как будто чувствовала еще его тепло. Больше всего манил старый подвал, огромный, просторный, хотя был уставлен бидонами с медом, а на широченных деревянных полках густым ароматом тянули к себе сладчайшие сливы, айва, груши, яблоки всевозможных оттенков и сортов – сказочного вкуса и запаха фрукты были результатом многодневных трудов деда. Здесь же, в подвале, стояли разного размера сплетенные дедом корзины, веники. А орехи – большие, тонкокорые, легко ломающиеся в наших детских кулачках и хранящиеся в мешках, которые дед развозил на бричке под Новый год своим внукам – вместе с медовыми бидонами. Как-то зимой дед привез нам в Алагир со всеми этими новогодними вкусностями еще и теленка. Он вырос, стал красавицей, Мартой, она многие годы поставляла нам молоко и сметану.
Особую радость я испытывала, когда дед мастерил что-то у себя во дворе, огромном, уставленном широкими деревянными полками со всевозможными инструментами – стамесками и плоскогубцами, верстаком и рубанками. Мастерить дед умел все: он изготавливал телеги, скамейки, шкафы, стулья и табуреты, окна и ставни, полы и двери. (У меня хранится, как реликвия, трехногий стульчик, когда-то им сделанный). Вообще я всегда думала, что на свете ничего невозможного для моего деда нет. Он работал обычно в своей «мастерской» во дворе и обязательно что-то себе под нос пел или приговаривал. Притом, у него была редкая способность: он мог к одному слову придумать столько производных, что только записывай, или щедро сыпал всевозможными неологизмами, пословицами и поговорками – если бы знать, что спустя многие годы я буду пытаться воспроизвести в памяти все его слова… Поистине, «что имеем – не храним…». Даже бабушку он каждый раз называл разными именами, в распев переиначивая ее имя. Ей, по всему, приятно было слышать его напевные рулады, но отзывалась она на них всегда ворчливо, с неуловимо ласковыми интонациями… Дед часто уходил по своим делам, или уезжал, и я ждала его с нетерпением, зная, что непременно получу от него гостинец – леденец или сладкую «подушечку» с прилипшими в кармане ворсинками, которые я смывала тут же, во дворе, под краном. Чаще я слышала какое-то непонятное слово «Аргудан», куда он уезжал по очередному приглашению поработать по садоводству, и это место, мне казалось, было где-то на самом краю земли. Может быть, еще и потому, что он это слово произносил как-то растягивая: «Аргуда-а-а-н»…( Как-то я спросила у родных, сколько садов на земле обязаны своим существованием моему деду. Услышала: «Несколько десятков, наверное, а точнее уже никто не скажет…»).
Мне было пять лет, соседской девочке на год меньше. На другом конце села свадьба у родственников, а бабушке нездоровится. Вот и решила она послать нас с нехитрым своим подарком на эту свадьбу. Тогда не дарили денег (их просто не было). Бабушкин подарок состоял из трех традиционных осетинских пирогов с сыром, курицы и капроновых чулок в прозрачном конвертике. Мы шли, как нам казалось, очень долго, а дом как-то не находили. И тут мне пришла замечательная мысль чуть отдохнуть с дороги, да и перекусить немного. Мы сели на первую же попавшуюся лавочку, по-хозяйски разрезали один из пирогов, кусок от курицы и славно поели. Всем, конечно, понятно, в какой ужас пришла женщина, записывающая на свадьбе подарки, от вида нашего подношения. Когда наш проступок довели до сведения моей строгой бабушки, вопреки ожиданию подруги, наказывать меня не стали, потому что дед решительно встал на защиту своей внучки, утверждая, что голодный ребенок совершенно правильно поступил.
Однажды мы собирали груши, и дед не разрешил мне залезть на лестницу, чтобы сорвать фрукты с самых тонких веток, растущих подальше от ствола. Он взобрался на нее сам, а я должна была только принимать ведра, переполненные грушами, и относить их в подвал. Дед, конечно, увлекся, собирая фрукты. Он забирался все выше и выше по лестнице, прислоненной к старому дощатому забору. Потом случилось что-то невероятное: лестница совершила стремительный кульбит и оказалась с дедом в соседнем саду. И – тишина… Я перепугалась, отодвинула несколько досок, тайно мною же когда-то расшатанных, и подбежала к деду. Страх за него и одновременно смех сплелись воедино, и я тихонько подошла к нему, борясь с приступом неуместного веселья.. Из кустов слышались лишь возня, кряхтенье и бормотанье. Осторожно взяла его за руку, помогая приподняться, стряхнула прилипшие к одежде сухие листья и траву… Со словами «как же это так меня угораздило» он посмотрел на меня и… неожиданно начал смеяться вместе со мной – то ли потому, что не хотел напугать или встревожить меня, то ли действительно ему было смешно…
А когда наступало время сбора меда, мне категорически запрещалось даже приближаться к саду, где была пасека. Действо начинала бабушка, одетая в специальные для этой работы одежды. Она доставала из ульев тяжелые, переполненные медом рамы, несла их к калитке, где ее ожидал дед, который не переносил укусы пчел. Он забирал рамы и выносил их во двор, а там я их подхватывала и бегом мчалась с ними в подвал, где стояла огромная круглая машина, куда эти рамы вставлялись. Нужно было покрутить ручку, и из специального краника внизу медленно, важно так, не торопясь, вытекал необыкновенно ароматный, тягучий, янтарный мед. Им наполнялись алюминиевые молочные бидоны, которые потом раздавались, развозились всем детям и внукам. Однажды деду в ухо забралась пчела, может быть, совершенно случайно, без злого умысла. Но выбраться оттуда, из заросшего волосами уха наружу, она уже не могла. Видимо, в смятении она и ужалила деда, который никак не мог ее извлечь. Когда наконец он достал ее, долго рассматривал, держа за крылышки и возмущаясь: «Ты посмотри, какая она маленькая, а сколько боли смогла мне причинить…».
В один из таких дней, когда я бежала с рамой в подвал по мощенному крупным булыжником двору, неожиданно почувствовала босой ногой что-то противно-холодное и скользкое. Уже успев оказаться у самых ступенек, оглянулась и увидела отползающую от крана с водой змею. Прибежавшие на мой отчаянный ор дед с бабушкой не обнаружили никого, но на всякий случай дед отвязал Пирата, нашу овчарку, и поручил ей найти змею. Через полчаса Пират, конечно же, справился с делом, и злодейка предстала перед судом незамедлительно. Ну не мог ей простить дед, что так напугала его внучку. Я с интересом подглядывала, как дед хоронил в разных углах сада ее останки («чтобы не срослись», – объяснял он).
По внешнему ли сходству, или по необъяснимому чувству сродства с землей и знанию каких-то ее тайн, неведомых нам, горожанам, или по внутреннему стремлению созидать на этой земле, дед напоминал мне уже в зрелом возрасте моем, когда его давно не было, героя Серго Закариадзе в фильме «Отец солдата». Сколько светлых слез было пролито каждый раз, когда на День Победы мы смотрели фильм по телевидению! Неписаную азбуку добра и любви к земле, к людям, ко всему – все внуки получили от своего Деда.
Не исчезает в мире ничего, остается в сознании, и ты думаешь, что существует параллельно с сегодняшним и мир детства, мир юности… Все, что ты помнишь, что тебе дорого, бесследно не исчезает, оно есть, где-то оно точно есть. Как-то читала притчу о мальчике, который спрашивает своего деда, сколько тот будет жить. Дед ответил: «Я буду жить столько, сколько ты…».
Вот и получается, что мой Дед жив до сих пор…
