…Пускай завистникам пока неймется…
Галактион когда-нибудь вернется,
Он просто задержался по пути…
Булат Окуджава
«Поэт легендарной славы», – так окрестил Галактиона Табидзе посетивший несколько раз Грузию М. Горький, ставший свидетелем всеобщей любви к поэту. Он, и в самом деле, рожден был исключительно для поэзии, она «объемлет и поглощает все наблюдения, все усилия, все впечатления его жизни». Современники Галактиона свидетельствуют: «Никто никогда не видел его выключенным из силового поля поэтических импульсов, его нельзя было застать врасплох – непоэтом, – он никогда таким не бывал».
В конце 10-х годов в Тифлисе состоялся конкурс на звание «короля поэтов», в котором приняли участие представители различных литературных группировок, в том числе и глава грузинского символизма, двоюродный брат Галактиона, Тициан Табидзе, представивший на конкурс свою религиозно-мистическую поэму «Ангел на коне».
Решение жюри, как, впрочем, и самих участников поэтического ристалища было единодушным – «королем поэтов» провозгласили Галактиона Табидзе.
Литературные вкусы Галактиона Табидзе определились довольно рано. Юному поэту едва исполнилось одиннадцать лет, когда в журнале «Борозда» он познакомился с произведениями Адама Мицкевича, и с тех пор великий польский поэт стал его любимым автором. За чтением романов Ч. Диккенса Г. Табидзе проводит ночи напролет, и как отголосок этих ночных бдений рождаются строки стихов: «Снега вразлет, наискосок лежали… Как в книгах Диккенса, на склоне дня – Поленьев треск, раздумье у огня…». В архиве поэта встречаются записи, содержащие упоминания писателей, которые, так или иначе, находили живой отклик в его собственном творчестве. Так, на листке календаря за 1948 год с обозначением даты рождения и смерти Джека Лондона рукой Г. Табидзе приписано: «Всего 40 лет!» – и тут же: «Он оказал на меня огромное воздействие. “Мартин Иден” и “Морской волк” – повести замечательные, незабываемые. Под его влиянием я написал стихотворение “На конном ристалище”».
Однако в литературных пристрастиях Г. Табидзе, необычайно обширных и многообразных, особое место принадлежит, пожалуй, французской поэзии. Выход в свет двенадцатитомного академического собрания сочинений поэта, его личный, исключительный по богатству материалов архив, наконец, часть сохранившихся переводов французских лириков, позволяют по-новому осветить эту сторону творчества Табидзе.
Интерес к французской поэзии зарождается у Г. Табидзе уже в самом начале 10-х годов, обретая впоследствии все более углубленный характер: он увлечен Францией, ее историей, Парижем.
Вот колонна Версальского дворца,
Слышу шорох массивной двери:
В зале приглушенно звучит менуэт…
(«Гнутся под ветром деревья»,
перевод подстрочный)
Первый номер «Журнала Галактиона Табидзе» за 1923 год открывается импрессионистической зарисовкой-этюдом самого поэта: «Было это на исходе октября, в пору, когда всякое облачко на небе напоминает Версальский дворец. Осенний воздух пропитан сплином. Меланхолично опочившие на небе облака внезапно смещались, солнце скрылось. Дрогнули застывшие в звонкой тишине деревья, желтый столб листьев закружился в воздухе, зашумели сухие ветви, куда-то попрятались всполошившиеся змеи. Бронзовый амур над фонтаном погрузился в марево из листьев и пыли. Ветер распахнул книгу Шелли на том месте, где начинаются лучшие строки «Минувших дней». Всякий раз в новогоднюю ночь я вспоминаю эту картину, беру с полки томик Мюссе, где один из сонетов завершается так: «Ах, я не ожидал, сударыня, измены!». Разве строка эта не стоит целой поэмы?» (перевод мой – Н.Ц.).
Как выясняется, Г. Табидзе пленил сонет Альфреда де Мюссе, переведенный в начале века В. Чешихиным:
Дыханье первое зимы люблю я. Жниво
Ноге охотника противится слегка,
Сорока на стогу покоится лениво,
И замок веселит сияньем камелька…
Как я люблю тогда прохожих, воды Сены,
Нарядной, царственной под лентой фонарей!
Стремился я к зиме, спешил и к счастью, к ней!
Вот дом заветный. В нем мне милы даже стены!
За ними – рай и взгляд восторженных очей!..
Ах, я не ожидал, сударыня, – измены!
Пристрастие к поэзии Альфреда де Мюссе, замечательного романтика первой половины XIX столетия, показательно и само по себе, и по тому поэтическому приему, на который обращает внимание читателя Табидзе, – это финал стихотворения с его неожиданным поворотом событий и их дальнейшим исходом – недоговоренность, намек, ставшие впоследствии излюбленными для многих символистов.
Притягательная сила творчества «чародея французской литературы», «парнасца» Теофила Готье оказалась на редкость долговечной. В одном из своих поздних стихотворений Галактион вспомнит и поведает читателю трогательную историю Мадлен де Мапен из одноименного романа Т. Готье. И, видимо, это не случайно, ибо «секрет Готье, – как заметил один из поэтов, – не в том, что он совершенен, а в том, что он могуч, заразительно могуч, как Рабле».
В 1919 году в Тифлисе выходит поэтический сборник под весьма необычным названием – «Crвne aux fleurs artistiques» («Череп в артистических цветах»). Этот второй по счету сборник Галактиона Табидзе теоретически, по особенностям разработки образа в определенном смысле продолжение и углубление его первой книги «Стихотворения», изданной пятью годами ранее в Кутаиси. В новой книге уже совершенно явственно обозначилось новаторство поэзии Г. Табидзе, основные признаки его поэтики. Все это верно заметил в своей статье «Кавалер ордена Одиночества» (газ. «Сакартвело», 1919) Тициан Табидзе. Его наблюдения положены в основу более поздних изысканий и работ наших литературоведов и одно из этих наблюдений – принцип музыкальности стиха Галактиона, его инструментовка, восходящие к поэзии П. Верлена.
Сборнику «Crвne aux fleurs artistiques» («Череп в артистических цветах») Г. Табидзе предпослал эпиграфы на французском языке из Шарля Бодлера, Поля Верлена, Анри де Ренье и «парнасца» Теофиля Готье, которых, по словам самого поэта, объединяла «безупречная преданность форме». Они, несомненно, указывают на истоки, послужившие творческим импульсом для создания «Артистических цветов». Не исключено, что само необычное французское название навеяно стихотворением Ш. Бодлера «Амур и череп». Противопоставляя смерть (череп) и искусство (артистические цветы), Галактион задается вопросом: «За которым же из них останется победа?» И однозначно утверждает: «Конечно же, за искусством!». Скорее всего, это определенная трансформация мысли стихотворения «Амур и череп» Ш. Бодлера, написанного по мотиву гравюры Генриха Гольциуса, где изображается Эрот, сидящий на черепе и пускающий мыльные пузыри, подобные нашей быстротечной жизни.
Стихотворения «Артистических цветов» во многом характеризуются теми же мотивами культа смерти, призраков, сна, мечтаний, широко представленных в творчестве французских и русских символистов.
Показательны в этом отношении «Синие кони», написанные еще до выхода в свет «Артистических цветов», и, видимо, вполне осознанно стихотворение это помещено Галактионом в журнале «Голубые роги» – органе грузинских символистов.
На туманные поляны льет лучи закат багряный,
Край посмертный, берег странный, неживая кромка льда.
Не сбылися обещанья, не исполнились мечтанья,
Бесприютное молчанье воцарилось навсегда…
Однако, в творчестве Галактиона символизм носит характер эклектичный, а главное, элементы символизма пропущены сквозь национальную апперцепцию. Показательно и то, что Г. Табидзе не унифицирует, как это нередко случается, поэтов символического направления – внутри этого направления наметились «декадентские наросты», как черты более поздние.
В своих высказываниях разных лет Г. Табидзе отмечал как негативные, так и позитивные стороны символизма, имевшего значение и для его поэтической практики, однако при всем этом к высказываниям поэта следует отнестись с известной осторожностью, ибо нередко он мистифицировал своих литературных критиков, запутывал их, но делал это с какой-то только ему свойственной непосредственностью, детской восторженностью, а порой и не без лукавства.
Галактион Табидзе не выступал, как известно, с декларациями, призванными эпатировать читающую публику, не становился в воинственную позу, как это делали поэты-«голубороговцы». В этом смысле его никак не причислишь к ортодоксальным символистам, сгруппировавшимся вокруг журнала «Голубые роги», но тем не менее Г. Табидзе во многом предвосхитил своей поэзией творчество грузинских символистов.
Переводы Галактиона Табидзе из европейской и русской поэзии – новая страница его творческой биографии, они впервые опубликованы в двенадцатитомнике его академического издания. Установить точную дату большинства переводов представляется затруднительным, часть из них не датирована, а даты, проставленные под его переводами в более позднее время, не всегда достоверны. Между 1921 и 1922 годами Г. Табидзе уничтожил свой личный архив. Погиб ценный для нас материал. «Ничего подобного я не испытывал, вместе с рукописями умерла и моя юность, – с горечью признавался поэт, прощаясь с набросками будущих романов, с книгами Готье, Верлена, Рембо.
Сохранившиеся переводы из Поля Верлена, Виктора Гюго, Хосе Мария Эредия, Сюлли Прюдома, Теофиля Готье являются, по нашему глубокому убеждению, лишь частью переводческого наследия поэта. Мы не располагаем ни одним переводом из Шарля Бодлера, между тем, эпиграф, предпосланный «Артистическим цветам», сборнику «Череп в артистических цветах», свидетельствует о том, что Галактион Табидзе был знаком в оригинале со стихотворением «Лола Валенсийка» из сборника «Цветы Зла», так как русского перевода этого стихотворения к тому времени не существовало.
В седьмом томе помещен переведенный Г. Табидзе сонет «Plus ultra» Хосе Мария Эредия из широко известного сборника «Трофеи». Интересно отметить, что сонет был излюбленной формой поэтов-символистов. Именно Эредия довел сонет до его полного совершенства, и не случайно Верлен назвал автора «Трофеев» «королем сонетов».
Прежде чем взяться за перевод сонета Эредия, Галактион Табидзе, несомненно, составил себе хотя бы самое общее представление о его творчестве, его сборнике «Трофеи», открывшем перед автором двери французской академии.
Обращение к поэзии Поля Верлена – «самого оригинального, самого грешного и самого мистичного, самого сложного и самого простого, самого смятенного, самого безумного, но уж, конечно, и самого вдохновенного и самого подлинного из современных поэтов» – оказало на Галактиона Табидзе, так же как в свое время на Валерия Брюсова («таких певучих, поющих стихов во французской литературе еще не бывало!»), сильное, неизгладимое впечатление. В стихотворении Г. Табидзе «Чиануреби» имеются такие проникновенные строки:
Часто вспоминаю Верлена,
Как погибшего отца.
Прольет безумец слезы –
Воспоминаний гамму…
(Подстрочный перевод)
Несомненно, за строками этого стихотворения, исполненными горечи за неудачливую жизнь «бедного Лелиана», чувствуется известное духовное сродство. И, видимо, не случайно Г. Табидзе берется переводить именно этого поэта. Если другие поэты представлены по преимуществу одним или двумя стихотворениями, то из Поля Верлена Галактион перевел двенадцать стихотворений. Рукой поэта на двух переводах проставлена дата: 1925 год, а под остальными переводами, в том числе и из В. Гюго, Т. Готье, Х. Эредия, в автографах поэта, которые хранятся в его личном архиве, даты не значатся.
Отдельные строфы из стихотворений П. Верлена как оригинальные вошли в стихотворение Г. Табидзе «Угасший аккорд», датированное 1918 годом.
Сопоставление переводов Г. Табидзе с подлинником показало, что из двенадцати десять выполнены по русским переводам, а два – с французского оригинала. Комментаторам академического издания не удалось установить первоисточник двенадцатого перевода Г. Табидзе из Поля Верлена. Ознакомившись с подлинником стихотворения «Dans la grotte» («В гроте»), а так же с его русскими переводами, нам удалось установить, что перевод стихотворения «В гроте» выполнен по переводу В. Брюсова. Галактион перевел две строфы, слегка интерпретировав первую строку и опустив заключительную, третью:
Ах! Мне погибнуть неизбежно!
Моей печали где граница?
И лютая Гирканская тигрица,
В сравненьи с вами агнец нежный!
Да, здесь, в отмщение Климане,
Мой меч, не ведающий равных,
Сразивший стольких Киров, Сципионов славных,
Меня избавит от мучений…
Переводы Галактиона Табидзе из А. Пушкина, В. Гете, Д. Байрона, В. Гюго, особенно же – из Поля Верлена, значительная часть которых, правда, выполнена по русским переводам, свидетельствует не только о принципиальной возможности художественного перевода, но и выделяет тот метод, которого придерживался в том или ином случае великий поэт. Некоторые переводы Г. Табидзе из П. Верлена представляют вольное переложение лирики французского поэта, но в стихотворениях «Никогда», «Незнакомке», «Гротески», где поэт стремится точно воссоздать смысловую, образную структуру, адекватную оригиналу, он проявляет себя как виртуозный мастер стиха. В переводе стихотворения «Никогда» первую строку четвертой строфы оригинала – «О первые цветы, как вы благоухали» Г. Табидзе несколько изменил: «О магия благоуханья первой розы», и тут нет никакого насилия, своеволия переводчика, так как «благоуханье первой розы» не выпадает из поэтической системы Верлена, равно как и в строке: «холодного и худого вашего трупа будут гнушаться даже волки» (стихотворение «Гротески»), где поэт слово «волк» заменил словом «гиена». Незначительные отклонения, дополнения, поясняющие текст подлинника, уточнения имеются и в переводе «Незнакомки». Так, например, вместо слов «первый человек, изгнанный из рая» у Г. Табидзе фигурирует Адам и т.д., но в целом поэт великолепно воссоздает французский подлинник.
Стремясь выявить то общее, что сближает раннего Г. Табидзе и П. Верлена, невольно обращаешься к импрессионизму в поэзии, названному В. Брюсовым, переводившим французского автора в течение семнадцати лет, «чисто верленовским методом творчества».
Особенность импрессионистического метода по В. Брюсову, в том, что «поэт не стремится нарисовать связную картину или рассказать последовательно события; он просто дает ряд образов, один за другим, соответственно тому, как они являлись перед его взором или сознанием, предоставляя читателю самому объединить их в целое». Таким импрессионизмом, где содержание довольно аморфно, неопределенно, а все стихотворение покоится на ассоциациях глубоко субъективных, отмечены стихотворения Г. Табидзе «Заснежила зима сады», «Осенний фрагмент», «Ворон», «Кто эта женщина?», «Эдгар в третий раз», «Шелест занавесей», «Ангел держал свиток пергамента» и многие другие.
Черты общности наблюдаются в лирике П. Верлена и Г. Табидзе и при изображении пейзажа. Природа, как правило, имеет в поэзии Г. Табидзе не столько самостоятельное, самоценное значение, сколько знаменует увядание, старение, смерть, закат последней любви, когда в стихах изображается глухая пора осени, или томление, тревога ожидания в стихийных порывах ветра:
Ветер плакался, неистов,
На поле ночном,
Подхватив охапку листьев
Сломанным крылом,
Словно для него пустыней
Был весь белый свет,
И ему в долине синей
Нет приюта, нет…
Или:
Вчера всю ночь в окно стучался ветер,
И долго, долго я заснуть не мог:
Я дома, в комнате, а он один на свете,
Он бесприютен, гол и одинок…
В этом и упомянутых выше стихах нетрудно уловить связи с «Романсами без слов» («Romances sans paroles») Верлена:
Il pleure clans dans mon coeur
Comme il pleute sur la ville.
Quelle est celte longueur?..
Qui pйnetre mon coeur.
Слезы в – сердце моем,
Как над городом дождик.
Почему и по ком
Горе – в сердце моем?..
В обоих случаях индивидуальный по тембру, ясный по звучанию, богатый интонациями голос, не всегда, к сожалению, воссоздаваемый в русских переводах.
Осень, о которой так охотно пишет Верлен, это не столько время года и увядания, сколько метафора усталости, старения, обреченности, близящейся смерти. Ветер, порывы которого так часты в лирических миниатюрах Верлена, не столько пригибает к земле реальные кусты и рвет с деревьев листву, сколько символизирует всевластный Рок, грозящий гибелью беззащитным осенним листьям…
Таким образом, как мы видели, генетически целый ряд стихо-творений Г. Табидзе по характерным признакам поэтики близок традициям лучших представителей «парнасской» школы и символизма. Но при этом совершенно очевидно и то, что интересы грузинского поэта никак не исчерпывались этими явлениями и простирались значительно шире. Усвоение эстетического феномена западной поэтической культуры сыграло известную роль в преобразовании образной структуры его поэзии, утверждало новаторские принципы его творчества, его собственной стихотворной системы.
…Жизнь Галактиона Табидзе трагически оборвалась в марте 1959 года. Поэт выбросился из окна больницы во внутренний, вымощенный булыжником двор. Свершилось пророческое провидение:
О, сколько красок этот день взлелеял!
Настал мой час земного бытия.
И, как Христос, избравший Галилею,
Себе в удел Тифлис наметил я.
Но предстоял ему тот день горчайший
К Голгофе, а меня Мтацминда ждет.
И если ты подашь мне эту чашу –
Я осушу ее. Таков исход.
Похоронили Галактиона в Пантеоне, на Мтацминда – Святой Горе, где покоятся его великие предшественники Н. Бараташвили, И. Чавчавадзе, Важа Пшавела.
