РАССКАЗ
В воскресный день в церковь Успения Богородицы пришел одинокий мужчина.
Всю службу простоял он у иконы Спасителя. Получил от настоятеля благословление. Вышел во двор. Перекрестился на висевшую у входа икону. Надел шапку и направился к автобусной остановке. Укрылся от ветра в стеклянной будочке.
– Мужчина, давайте я вас до города подвезу, – окликнул его голос из белой машины. – Садитесь.
– Да нет, спасибо. Не стоит беспокоиться.
– Садитесь, садитесь. Тут автобус ходит как попало. Может через пять минут прийти, а может и вовсе не приехать.
– Ну, коли так… то, пожалуй, я и соглашусь.
Мужчина открыл дверь и влез в салон. Внимательно оглядел водителя.
– Да вы не бойтесь. Я не грабитель. Я прихожанин этой церкви. Раньше сам был священнослужителем. Отцом Александром звался. Теперь на пенсии. Помогаю в проведении службы, когда в этом возникает необходимость.
– Я всегда полагал, что у батюшек нет пенсий. То есть, они до самой своей кончины служат.
– Есть. Есть пенсия. Вас как, простите, величать?
– Константином. Константином Глебушкиным. Но можно просто… Костя.
– Константин. Хорошее имя. Имя императора, что первым принял христианство.
– Точно так. Его именем еще и Константинополь назвали. Первую христианскую столицу. Но вряд ли меня назвали в честь этого самого императора. Родители мои были людьми образованными, но неверующими. Умерли, к сожалению.
– Да, – сказал отец Александр и грустно покачал головой, – для того и живем, чтобы умереть.
– Это точно. Вы, отец Александр, меня сразу за мостом выбросьте. Кафе, что у станции метро, знаете?
– Разумеется.
– Ну, вот там я и выйду.
Константин замолчал и стал смотреть в окно. За окном тускнел февральский день.
– Не люблю февраль. Скучный месяц. Французы называют его блюз зимы.
– Зато короткий. Не успеешь оглянуться, и уже весна.
Глебушкин улыбнулся и сказал:
– Да весна. Без конца и без края. Я весну люблю. Особенно раннюю. Запах оттаявшей земли. Лед на реке. Ох, мы пацанами на льдинах, бывало. Где это все? Куда сгинуло? Теперь, знаете, и до реки трудно дойти. Не то что на льдину вскочить. Как ни банально, но старость не радость.
– Ну, какой же вы старый. Глаза у вас грустные…
Старят вас немного – это да, но на вид вы мужчина еще в самом соку. И стать, и выправка. На военного похожи. Вы не в армии служите?
Константин рассмеялся:
– Нет, отец Александр. Не в армии… Ну, вот мы, кажется, и приехали.
Машина остановилась. Пассажир достал бумажник.
– Что вы, в самом деле, Константин.
– Нет, нет. Берите.
– Не возьму я.
– Раз так, то я приглашаю вас на завтрак.
– Да нет…
– Тогда берите деньги за то, что меня подвезли.
– Хорошо, пойдемте завтракать, – согласился отец Александр. – Я, пожалуй, стакан чаю с печеньем выпью. Люблю, знаете ли, сладкое: торты, конфеты… Старик уже, а все тянет, как ребенка, на сладенькое.
– Да какой же вы старик. В самом деле! Вот вы говорите, что на пенсии уже, а я когда вас увидел, то подумал – ему лет пятьдесят не больше.
Мужчины вышли из машины. Преодолели грязную снежную кашу, что отделяла проезжую часть от пешеходной дорожки. Вошли в зал. Сняли шапки, пальто, причесались у большого зеркала. Сели за стол.
Глебушкин открыл протянутую официантом атласную книгу. Бегло взглянул в ее содержимое.
– Так, яичницу с беконом и бутылку пива.
– А мне, – сказал отец Александр, – стакан чаю, песочное пирожное и маленькую бутылочку минеральной воды.
Официант ушел. Глебушкин кивнул на акустические колонки, из которых доносилась негромкая классическая музыка.
– Обожаю Рахманинова. В детстве я учился игре на фортепьяно. Хотел стать великим пианистом. Мечтал сыграть рахманиновский второй концерт для фортепьяно с оркестром. Потрясающая, божественная вещь. Но не стал. Не сыграл.
– Военным нет. Пианистом тоже нет, а кем же вы, простите за любопытство, стали?
– Кем стал? Да, пожалуй, что и никем.
– Как это н…
– Ваш заказ, господа, – перебил отца Александра официант. – Прошу вас.
Он молча поставил на стол тарелки бутылки, стаканы и скрылся за бамбуковой шторой.
– Не совсем, чтобы никем, – продолжил Константин. – Но и тем, кем хотел, не стал. Стать же я хотел писателем.
– Почему же не стали?
– Таланта, наверное, маловато. Но, с другой стороны, меня и печатали, и пьесы мои ставили, и даже фильм, не очень, конечно, успешный, по моему сценарию сняли. Но знаменитым не стал, а честно вам скажу, очень хотел им стать.
– Так станете еще. Какие ваши годы!
– Нет, не стану, отец Александр. Творческая импотенция уже началась. Исписался. Да и грех на душе у меня тяжелый лежит. Мешает работать. Да что там работать, жить не хочу. Я ведь поэтому и в церковь пришел. Но не помогло, как было тошно на душе, так и осталось.
– Так нужно исповедоваться, и вам сразу легче станет.
– Я хотел, да боязно как-то. Никогда ведь не исповедовался, а тут, на старости лет… На тебе, пожалуйста. Да и не поможет мне исповедание. Уж слишком большой на мне грех.
– Ничего. Ничего. Нет такого греха, который Господь не простил бы. Главное в нем искренне раскаяться.
Константин сделал глоток из пивного бокала. Поставил его на место.
– Отец Александр вы ведь священник. Хоть и на пенсии. Так примите у меня исповедь.
– Почему нет. Давайте в следующее воскресенье приходите… только пораньше… я у вас ее и приму.
– А давайте здесь и сейчас. Потому что, как знать… доживем ли мы с вами до воскресенья или нет. Страшно мне, отец Александр. Страшно.
– Дорогой мой, но ресторан не место для исповеди. И потом нужна церковная утварь…
– Ну, если без утвари нельзя, то что поделать. Утварь – дело важное. Я, пожалуй, пойду, – Глебушкин встал из– за стола. – Был рад знакомству.
Отец Александр схватил Константина за рукав пиджака.
– Ну, вот и обиделись. Вот вы, право, какой горячий. Садитесь, Константин, рассказывайте, что вас мучает. Я вас слушаю.
– Да… Дело такое. Вот… – начал свой рассказ Глебушкин. – Я быстро. Я вас не задержу. Так вот. Тому уж… лет двадцать… почти… начал я писать. Писать. Страшное дело, отец Александр, писательство. Ой, страшное. Сродни наркомании. Начнешь… в жизнь не соскочишь. Не зря пишущее перо напоминает иголку шприца. Но это отдельная и широкая тема. Если у вас в будущем возникнет желание, то мы могли бы ее обсудить. В ней и религиозные аспекты присутствуют, и мистические. Да, что говорить, жена от меня ушла из-за этого писательства. Сына любимого от меня оторвала. Впрочем, каким я мог… с воспаленной идеями и сюжетами головой… быть отцом. Да. То-то и оно, что да.
Но сейчас я не об этом. Писать я стал на заре интернетизации.
– Это еще что за фруктовина такая? Ваша эта инте… зация. Прости Господи.
– Интернет это, отец Александр. Интернетище. Так вот. Стал я заниматься писательством, когда он только-только зарождался. Еще толком никто не знал, что это такое и что из него выйдет.
И родился у меня тогда сюжет для романа. Живет на свете маститый, но исписавшийся писатель и знакомится он в сети с одной девушкой. Начинающей писательницей. Завязывается между ними дружеская переписка. Маститый писатель начинает… Но тогда я этот сюжет бросил. Показался мне он мне каким-то не совсем… Как бы это сказать? Жизненным, что ли. Не стал я его развивать. Так вот… этот маститый писатель… Нет, давайте я расскажу, что у меня вышло в жизни, и вы поймете фабулу моего романа… Примерно уж год. Да. Точно. Почувствовал я… Простите за грубое словцо… Импотенцию. Творческую. То есть трудно стало сюжеты придумывать. Решил я поискать их в сети. Сюжеты, то есть. Завел множество связей. Стал выпытывать у своих виртуальных приятелей…
Не явно, конечно, интересные истории из их жизни. Но, увы, ничего интересного, а тем более оригинального не нашел. Так, жизненная дребедень. В лучшем случае гипертрофированные биографии. Бродил, я бродил по сети и как-то наткнулся на начинающую писательницу с многообещающим именем Слава. Стали мы переписываться. Так, всякие пустяки. Какая у вас погода. Куда сегодня ходили. Что приготовили на обед. Я ее стал по-отцовски называть Славусей. Славушкой.
И вот как-то прислала мне Славусик несколько своих рассказов и попросила их прокомментировать. Прочел я и понял, что передо мной совсем еще воробышек, как в жизни, так и в писательстве. И стал я… ее… осторожно, чтобы, не дай Бог, не обидеть. Ведь она же почти ребенок, а они ведь очень болезненно на все реагируют. Так вот… Стал я ее посвящать в тайны писательского ремесла.
Хотя тайн там особых нет. Завязка. Кульминация. Финал. Кроме этого. Причины. Конфликт. Идея. Хотя некоторые утверждают, что ни конфликт, ни идея вовсе не обязательны. Но произведение, отец Александр, без конфликта и без идеи – это как телевизор без кинескопа. Смотреть в него можно, но увидишь только свое отражение, да и то искаженное. Слава. Ну, девушка эта. Никогда, в отличие от других моих продвинутых в литературе товарищей, мне не возражала. Я, значит, объясняю и подкрепляю свои уроки придуманными мной на раз-два фабулами. Я таких фабул за ночь могу вагон и маленькую тележку сочинить.
Скажем, мать бросила сына на отца, а сама сбежала с любовником куда-то на Север. Мальчик сильно скучал. Сбежал из дома. Сел в поезд. Приехал, как он считал, на Север. А были это всего лишь горы неподалеку от его дома. Ночь застигла его на перевале. Утром его бездыханное тело наши туристы. В руке он сжимал листок, на котором было написано «Я люблю тебя, мама»…
Двое влюбленных в чате пишут друг другу трогательные любовные письма. Не подозревая, что они презирающие друг друга бывшие муж и жена.
Женщина, имитирующая сумашедствие. Для того, чтобы из шумного дома попасть в тихий пансионат для умалишенных и написать там давно задуманный роман.
Молодому человеку пересаживают сердце. Отец начинает искать семью донора, чтобы отблагодарить, и узнает, что сердце принадлежит его сыну от первого случайного брака.
Я уж точно не помню, но что-то в этом роде.
Или вот такой сюжет…
Впрочем, не буду вас утомлять, и так все понятно. Чепуха. Я называл… эту чепушенцию… «Сюжеты для Славы».
В один прекрасный день попал мне в руки журнал «Литературное обозрение», а в нем хвалебная статья на вышедший недавно сборник рассказов молодой писательницы. И кто бы вы думали… эта молодая писательница? Правильно – моя знакомая Слава. Мой Славусик. Прочел я статью и отправился в книжный магазин.
Спрашиваю:
– Скажите, пожалуйста, есть у вас книжка такой-то писательницы.
– Конечно, – отвечает продавщица. – Есть. Это уже второй тираж. Первый разошелся, как горячие пирожки.
Взял я в руки книжку, открыл. Ба, а все ее рассказы – это мои сюжеты. Ну, то есть которые… я ей присылал… в качестве примера. Тираж этой книжки, между прочим, пятьдесят тысяч. В денежном выражении довольно солидная сумма. Но главное не деньги, а признание. Я двадцать лет бился, и ничего, а тут раз – и сразу в выдающиеся, как назвал ее критик, писатели. И с чем? С моими пустяшными сюжетами! С этой чепухой. С этими «Сюжетами для Славы». Какая ирония судьбы. Ох ты ж, Боже мой. Ну тут, отец Александр, такая жаба меня за глотку схватила. Так мне стало обидно. У меня ведь из-за этого писательства вся жизнь косяком пошла. Ох ты, Боже мой!
Мне бы валерьяночки выпить да успокоиться. Нет. Я стал рассуждать да накручивать себя. Ну, написала. Хорошо. Я же ведь ни на что не претендую. Но ты же хоть написала бы, что книжка эта посвящается Константину Глебушкину. Большего и не надо. Я уж про гонорары не говорю. Бог с ними, с этими гонорарами. Кроме того… Показалось мне или я себе так надумал, что она даже и издевается… в некотором роде… надо мной. Меня в этой книжке нет, но если знать, откуда ноги у этих рассказов растут, то я там явно присутствую. И не, скажем, ироничным, циничным, а каким-то дурачком. Право слово! Ох, жаба. Ох, заела меня жаба. Пришел я домой и тут же написал письмо в редакцию журнала «Литературное обозрение». К письму приложил все письма к Славусику… со своими… это… сюжетами. Я все храню, отец Александр, приучен советской властью. Помните, где ты был такого-то, такого-то в 19 ноль-ноль. А вот, пожалуйста, справочка…
Кроме уже названного обозрения, послал я копию этого письма во все маломальские приличные литературные журналы. И разразился жуткий скандал. Я стал знаменит! На время, конечно… потому что как только интерес к этой теме пропал, меня тотчас же забыли. А вот девочка эта, Слава, которая. Славусик мой милый. Сломалась. Ребенок ведь, практически, еще. Узнал я, батюшка, что отравилась она. Выпила на ночь банку снотворных таблеток и…
– Умерла что ли? – прервал молчание отец Александр.
Глебушкин не ответил, а кивнул головой: – Теперь она каждую ночь ко мне приходит. Ничего не говорит, а только угрюмо молчит. Лучше бы она говорила, кричала, проклинала меня. Мне бы легче было, а от ее молчания… этого… мне так страшно становится, что хоть… Одним словом то, что со мной и Славой произошло. До мельчайших подробностей. Вплоть до цифр! Соответствовало задуманному мною давным-давно сюжету.
Глебушкин замолчал.
– Интересно. Интересно, – прервал молчание отец Александр. – А что приключилось с вашим героем? Как я понимаю, с вами?
Константин хотел ответить, но ему помешал зазвонивший в его кармане телефон.
– Простите, отец Александр. Да, я слушаю. Сейчас. Прямо вот так и сейчас! А если через час? Нет. Хорошо. Хорошо. Буду немедленно.
Константин спрятал телефон.
– Простите, отец Александр, ехать мне нужно. А финал… это… я вам на исповеди расскажу, если вы, конечно, согласны.
– Разумеется. Буду ждать вас утром следующего воскресенья в восемь часов утра…
Отец Александр допил чай и поехал домой.
В следующее воскресенье Константин Глебушкин не появился в церкви: ни в восемь часов, ни в десять…
Служба закончилась. Отец Александр сел в машину и поехал домой. В стеклянной автобусной будочке он увидел одиноко стоящую женщину.
– Ирина Александровна, – окликнул ее отец Александр. – Вы что здесь делаете? Где ваша машина?
– Так она в гараже, батюшка. Подвеску меняют. Дороги у нас… вон посмотрите, не приведи Господь!
– Так почему же вы мне в церкви не сказали, что у вас нет машины. Давайте садитесь, я вас домой отвезу.
– Ну, вот спасибо, батюшка. Спасибо. Храни вас Господь.
Женщина села рядом с водителем. Некоторое время ехали молча.
Наконец отец Александр поинтересовался:
– Ирина Александровна, а что это вы сегодня молчаливая? Не шутите, как обычно, не смеетесь вашим заразительным смехом. Случилось чего?
– Ой, случилось, батюшка! Ой, случилась беда.
Женщина тяжело вздохнула.
– Что за беда, Ирина Александровна?
– Так сосед у меня. На одной лестничной площадке… мы с ним… того… живем. Он в прошлое воскресенье к нам в церковь приходил. Не помните?
– Не Константин ли?
– Точно, батюшка, он. Константин. Глебушкин. Такой хороший человек. Образованный. Тихий. Почтительный. Всегда о здоровье поинтересуется. Сетку, если на лестнице встретит, поднесет. Мухи не обидит, и на тебе. Ни с того ни с сего. Того… наложил на себя руки. Несколько дней из квартиры не выходил. Полиция приехала. Дверь взломала. Он в ванной лежит. Вены себе порезал. Ой, спаси Господи…
– Как порезал?! – изумился отец Александр.
– Да не знаю. Ножом, наверное…
– Я не в том смысле. Я спрашиваю, когда он это сделал.
– Так третьего дня, батюшка. Вчера уж и схоронили. Ох, ты ж, Боже мой. Прости, Господи, его душу грешную.
До дома Ирины Александровны ехали молча…
Таков ли был финал несостоявшегося романа Константина Глебушкина, отец Александр так и не узнал.
