* * *
Встать, поборов бессмысленность и лень,
встать, поборов себя всегда такого,
лишенного всего, что есть не слово,
проваливаясь в день.
Шумят автомобили, тополя.
Шумы их доставляются мне в личку.
В руках – синица, жизнь, но по привычке
взглянув на небо, выбрал журавля.
Раскинутая сеть дорог, наук,
законов, корпораций, интернета.
Два вида жизни, муха и паук,
есть в той сети, другого вида нету.
Детсад и школа, Вуз, работа, морг.
В особенности пункт последний прочен.
Есть от чего отчаиваться, впрочем
есть от чего испытывать восторг.
Гигантский лист к ногам летит кленовый.
Зима сменяет осень, и грядет
две тысячи одиннадцатый год
лишь цифрою сменяющейся новый.
* * *
Нагибин умер, прокляв времена,
в которых изначально оказаться
той жизни предстояло, что кавказцу
«проездом в вашем городе» дана,
прозрачна и воздушна, из стекла
с узорами из трещин, необычна…
«Так что первично, дай ответ!» – «Дала:
материя первична. И вторична».
И нет – так нет, и да – так значит – да.
Так почему неразделимы обе:
союз между частицами, беда
от самого рождения до гроба.
У господа лишь господа прося,
не рукописи рву – себя на части
и «в стол» пишу (а стол – Россия вся)
во власти смерти, ну а смерть во власти.
* * *
Поэт, прозаик, драматург.
Не я пишу – скорее, мною
слова записывают. – Друг,
ты кем работаешь? – Собою.
Как ночь без сна, проходит день,
с утра клонясь к закату, криво
на землю брошен, набекрень.
Искусство ждет большого взрыва.
Похолодание в Москве.
До подбородка задран ворот.
Творящееся в голове
название имеет: город.
Иду по городу, спеша,
от встречных уклоняя руки,
в то время как с протяжным звуком
о души лязгает душа.
* * *
Студгородок. В дымящую газель,
бегущую до Волги, тридцать третью,
спросив себя «Боишься ли ты смерти?» –
«боюсь ли я себя?» ответив, сел.
В сознании туманном, как в окне,
из прошлого картины замелькали.
…Грустили и смеялись в каждом дне,
но радовались больше, чем страдали.
(А в это время шла война в Чечне,
кого-то каждый день уничтожали).
Порядок против хаоса и нас.
Прибавилось свободы на дорогах
и гибели. Моргнул зеленый глаз,
налившись кровью, стынущей в итоге.
Обгладывающая пустота,
тоска внутри, а на дворе усталость.
Две строчки дописать осталось, малость,
их суть до неприличия проста:
готовьтесь только к худшему, тогда
вам будет гарантирована радость.
* * *
Вечером того же, но не дня,
засыпая под кантату Баха,
утром просыпаюсь от огня
солнечного диска. В альманахе
про распад одной прочтя страны
Збигнева Бжезинского прогнозы,
«лишь бы только не было войны»,
страхи отметаю тети Розы.
Ничего особенного, но
спрятана меж ребер невралгия.
Крутятся в башке моей нагие
образы, снимается кино.
Если не родился – это плохо,
а родился – это значит, без
шанса на победу, оха, вздоха,
бейся и сражайся, чуркобес.
Выпивай, губи свои нейроны,
там же, в голове, их хорони,
если же оставишь их, не тронешь,
не убьешь – убьют тебя они.
* * *
Это небо и эта печаль
навсегда остаются, навеки.
Ну а мы покидаем причал:
остановка была в человеке.
К половине десятого я,
не предчувствуя неба, не видя,
прибываю из небытия
зарабатывать и ненавидеть.
На работе вытряхивать грудь,
очищать от большого желанья,
потому что мечта – это путь
напрямую к разочарованью.
Этот путь оказался тяжел,
но не более, не тяжелее
остальных, по которым бы шел,
доходя до заката, алея.
Подготавливаясь умирать
за себя и за всех нерожденных,
хоронить, а иначе – сажать
в ожидании всходов зеленых.
Уходить, покидая причал,
навсегда оставляя, навеки,
это небо и эту печаль,
оживающие в человеке.
* * *
Я смотрю. Мне ветер вымел окна.
Связь с изображением слаба.
За стеклом, под каплями промокнув,
тело моих дней везет арба.
Тяжело и медленно – наверх,
тяжело и медленно – на гору.
На глазах собравшихся у всех
спуск безумно ярким будет, скорым.
Взрыв за взрывом – в сердце; тишина,
небо отразившая, – наружно.
Оттого что ты теперь нужна,
ничего вокруг тебя не нужно.
Жизнь как незначительная часть
нас самих не так необходима.
…Лишь одна сердца сжигает страсть,
их переплавляя воедино.
Я вдыхаю запах твой всей кожей,
всю тебя в себя вдыхаю я.
Солнце нежнолобое, до дрожи
в мыслях зацелована, моя.
Полночь на мобильнике, затишье.
На столе пакетиками чай.
Потому и летним жаром дышит
на исходе весен наших май,
что душа, беременна тобой,
становясь весомее, не легче,
просит продолжения земной
встречи.
