Мне очень трудно говорить об Александре Захаровиче Кубалове, родном дяде, юристе, писателе, благородной души и возвышенных помыслов человеке, романтическом мечтателе, оптимисте, доброжелателе, в трудную для нашей семьи пору заменившем нам отца, безвременно погибшего в огневые годы гражданской войны – в 1918 году, во Владикавказе, о человеке, пожертвовавшем личным счастьем и благополучием ради осиротевшей семьи, отказывавшем себе буквально во всем ради нее…
Говорить об Александре Захаровиче – это большая честь и в то же время большое счастье. И я горжусь этим.
Заранее оговорюсь: воспоминания мои не претендуют на полноту характеристики дорогого нам человека, тем более на всестороннее раскрытие его искреннего, жизнерадостного таланта, его человеческих качеств, писательского мастерства. Это, пожалуй, задача других, более компетентных, эрудированных людей. Да мне просто и не под силу такое. Хотелось бы только поделиться своими воспоминаниями, впечатлениями о дяде-отце, рассказать о том, что было связано с незапятнанным, благородным именем Александра Захаровича Кубалова, ошельмованного в 1937 году мелкими людишками с черной душой, репрессированного и по злому навету уничтоженного… Правда, в 1956 году он был посмертно реабилитирован, полностью восстановлен в гражданских и писательских правах… Но стало ли легче нам от этого?..
Начну воспоминания свои с первого дня знакомства с дядей.
Александр Захарович был старшим братом нашего отца. Родился он 27 октября 1871 года. Когда мы осиротели, на попечении матери осталось четверо детей: старшая сестра Ната двенадцати лет, старший брат Хазби четырех лет, я, Фатима, двух лет и самый маленький братик Урузмаг семи дней от роду…
Овдовевшая мама увезла нас в селение Старый Батакоюрт, и там в семье старшего брата дедушки Кубалова Дада и его отзывчивой, заботливой и ласковой жены мы нашли приют. Прожили четыре года, находясь полностью на их иждивении.
Александр Захарович жил во Владикавказе. Был женат на дочери генерала. Брак оказался неудачным. Прихотливость, капризы, взбалмошность и строптивость жены пагубно сказывались на семейной жизни дяди, мешали сосредоточиться в домашнем уединении… Но дядя все причуды жены, ее привередливость и нетерпимость к «чужим» мнениям относил за счет «сложности индивидуального характера» и, скрепя сердце, не только терпел, но и почти все прощал ей и во многом даже повиновался… Видно, прежняя любовь давала о себе знать… Лишь повзрослев, мы начали понимать, какой жертвой оборачивалась для дяди его привязанность к жене. Впоследствии нам все же стало известно из «косвенных» источников, что между дядей и его женой велась чуть ли не война. Дядя хотел всей нашей осиротевшей семье дать приют у себя, но жена ни в какую не соглашалась, ставила вопрос, что называется, ребром: «или я, или твои родственники»…
В 1922 году она заболела тифом и вскоре умерла. Александр Захарович приехал к нам в Старый Батакоюрт и сказал маме, чтобы мы немедленно перебирались в город. И в этом же, 1922 году, в самый разгар лета мы выехали в город на трех видавших виды арбах: на первой в плетеных корзинах были куры, утки; на поводке за нею нехотя, вразвалку шествовала наша кормилица, корова по кличке Маша; на второй арбе громоздились постели и небольшой запас дровишек, а в третьей горделиво разместились мы – детвора, неунывающий квартет… Вечерело. Запыленный и проголодавшийся «кортеж» остановился у калитки дома Александра Захаровича. «Вот мы и доехали!» – улыбаясь, проговорила мама. Мы с радостью поспрыгивали с арбичек. Сообщили дяде о нашем приезде. Он, улыбающийся, вышел нас встречать.
Как сейчас помню, перед нами стоял высокого роста красивый человек в белоснежной рубашке с накрахмаленным воротником и манжетами, при галстуке. Костюм темного цвета плотно облегал его статную фигуру. Встреча была самая радушная. Дядя приласкал каждого по очереди и, угощая сладостями, каждому говорил что-нибудь веселое, шутливое. Он своим неподдельным обхождением, обаянием, ласковостью сразу расположил к себе. У нас посветлело на душе. Закончив короткий и веселый разговор, какой обычно бывает при радостных встречах, Александр Захарович торопливыми шагами направился было к арбам, намереваясь помочь разгружаться, но мама и сын Дада Дзантемир категорически запретили ему в такой одежде возиться с запыленными пожитками, и он, пряча недоуменную улыбку, согласился, не возразил ни единым словом и повел нас, детей, во двор. Не успели мы прошмыгнуть через калитку, как перед нами во всей красе предстали цветники. Показалось, что каждый лепесток приветливо машет нам и радуется нашему приезду. Обрадовались мы и фруктовым деревьям с гирляндами груш. Но особенно поразила гигантская сосна у веранды, ствол которой могли обхватить только трое взрослых мужчин. Такого дива мы нигде не видели, и сосной этой долго-долго любовались…
Во время ужина нас ожидала еще одна диковинка. На стол, на подносе, поставили большущий самовар с водруженным сверху заварным чайником. Самовар и поднос начищены были так старательно, что каждый в них, лучше чем в зеркале, видел собственное отражение. Помнится, мы переглядывались, забыв о еде, впивались чуть ли не носами в свои отражения… Дядя, улыбаясь, смотрел на нас и ничего не говорил, боясь, видимо, спугнуть наши первые городские впечатления…
Дядя с нами почему-то не ужинал. Он все время стоял, возвышаясь над нами, наблюдал за каждым нашим движением и действием во время еды: как пользуемся ложкой, вилкой, как хлебаем чай, берем кусочки сахара. Проходя почти неслышными шагами за спинами, ласково и нежно гладил по очереди наши головки. А когда мы поужинали, он стал расспрашивать нас о дороге, не утомились ли, как жили в Старом Батакоюрте. Причем, при разговоре он обращался к каждому в отдельности, давая тем самым понять, что он считается с мнением каждого, как это принято в компании взрослых.
Мы рассказывали охотно, отвечали на вопросы дяди как можно более обстоятельно, исчерпывающе, конечно, в пределах своего «жизненного опыта», возрастных возможностей.
На другой день мы побывали на берегу Терека. Купались в его неприветливой воде. Испытали чувство неописуемого восторга от снежных гор, особенно от розоватой при восходе солнца двуглавой вершины Казбека. Ведь теперь из окон нашего дома в ясную погоду были видны Казбек, гора Столовая! Впервые от дяди мы услышали про альпинистов…
Маленький, четырехлетний Урузмаг в новой обстановке освоился сразу, безо всякой «акклиматизации», с дядей нашел общий язык и больше всех без умолку болтал. Александр Захарович заразительно смеялся. Было видно, что для него наше общество в новинку, забавно, интересно…
Дядя большую часть своего свободного времени проводил с нами, в детской комнате. Скрупулезно проверял тетради, расспрашивал о школьных делах, успехах и неудачах. Случалось, он делал серьезные внушения, но воздерживался от наказаний; всеми продуманными заранее методами прививал трудолюбие, уважение к работающим людям. Органически терпеть не мог, не переносил безделья, сибаритства, тунеядства. Призывал старших оказывать помощь младшим, но не опекать их, не делать за них того, что они сами в состоянии сделать. Для нас, школяров, Александр Захарович, выработал строгий распорядок дня и называл его «железным режимом». Выполняться он должен был неукоснительно. Не раз у дяди с мамой на этой почве были неприятности. Стоит, бывало, маме запоздать на 10-15 минут с завтраком, обедом или ужином – и тут же серьезный разговор. Со временем все привыкли к установленному порядку, и первой ревнительницей его стала уже наша мама…
Образцом выполнения режима, личным примером разумного самоограничения был сам Александр Захарович. В жизни он был более чем скромен. Спиртного не употреблял, даже по большим праздникам. В еде придерживался умеренности. Вот его дневной «рацион»: завтрак – стакан чая, молоко горячее с маслом, булочка; обед – простецкие первое, второе, третье блюда (суп, котлеты, компот); полдник – боржом; ужин – чай, молоко, булочка с маслом.
И так все годы… Сырой воды он никогда не пил и нам не разрешал (но разве за нами уследишь?!). Просил маму для нас покупать черный хлеб на обед; о пользе черного хлеба читал нам длинные лекции. В нашей семье это настолько укоренилось, что мы всю жизнь за обедом не признавали белого хлеба.
Александр Захарович был удивительным человеком. Он никогда не повышал голоса и убеждал нас, что нужно в жизни разумом и делом брать свое, а не горлом и кулаками. Был очень терпелив и неприхотлив до крайности. В семье, между ее членами, всегда распределял обязанности: кто постарше – хозяйственные работы (пилка-колка дров, вода, уголь), кто помоложе – уход за цветами, подметание, мытье полов, выполнение поручений мамы. В мою постоянную обязанность входило два раза в день кипятить тот самый самовар, в который мы гляделись, как в зеркало. Строго, взыскательно проверялось, кто как выполнял свои обязанности, поручения. Вечером, подводя итоги прожитого дня, дядя отмечал усердие или недостаточное радение того или иного.
Достойных первое время угощал конфетами или пряниками. А потом как-то сложилось так, что мы совершенно забыли о сладостях, подарках и старались изо всех сил заслужить одобрение дяди, похвалу, ласковое его слово. Он с детства прививал нам любовь к труду и учил всегда находить себе полезное занятие, от которого и другим было бы приятно, радостно.
Были мы школьниками, пионерами, комсомольцами, нас тянуло в самодеятельность (хор, танцевальный коллектив, спортивные выступления «Синяя блуза» и т.п.). Дядя считал: кто скучает, тот бездельник или в лучшем случае потребитель, ждущий радостей, увеселений в готовом виде от других. У каждого человека, кроме своей профессиональной деятельности, специальности, должно быть какое-то увлечение, занятие, как мы теперь говорим, хобби (музыка, рисование, фотографирование, танцы, коллекционирование, игра в шахматы и т.п.).
Александр Захарович имел обширнейшую библиотеку. Малышам не разрешал ею пользоваться («не доросли»). А старшая сестра Ната читала нам вслух по рекомендации дяди А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Джека Лондона, А.П. Чехова, И.С. Тургенева и др. А когда подросли, то и мы получили доступ к книгам и право свободного выбора. Запомнилась особенность: дядя всегда проверял, как усвоено, понято содержание книги, чему она учит, что больше всего заинтересовало.
Вот если бы каждый отец с таким терпением, умением и педагогическим тактом относился к воспитанию своих домочадцев, у нас, пожалуй, не было бы «трудновоспитуемых», и многие вопросы, связанные с этой проблемой, были бы сняты с повестки дня.
Дядя был необыкновенной честности и щепетильности человек. Характерен случай. Когда мы приехали из селения Батакоюрт, в первые годы у нас не было счетчика. Лампочки ввинчены были в 40 свечей. Но мама, которая нам шила все необходимое по вечерам, однажды заменила лампочку на 60-свечовую. Александр Захарович при вечернем обходе обратил внимание на более яркий свет и, насупив брови, что бывало с ним очень редко, в нашем присутствии не постеснялся сделать маме замечание, правда, в довольно-таки тактичной форме: «А государство ведь нельзя обманывать. Оно нам доверяет… А что если все так будут воровать, обкрадывать наше молодое государство?..» В эту минуту чувствовалось, что и ему самому неловко, неприятно, как будто бы и сам он в чем-то виноват… Мы смотрели на него сочувственными глазенками, и нам до боли стало жаль его. Вот еще пример. Однажды во время большого праздника на гулянье мы нашли кошелек с деньгами. Прибегаем к дяде за советом, что же делать дальше, как поступить. Он подробно расспросил, где и как мы нашли, и тут же принял решение: идти вместе в отделение милиции и сдать кошелек. Так мы и сделали.
В последние годы он почти выбивался из сил, стараясь нас всех вывести в люди. Мы взрослели, учились. Расходы непомерно росли. Но он и вида не подавал, что ему тяжело. Однако мы понимали. Дядя с некоторых пор перестал покупать себе новые вещи. Моя сестра Ната перешивала, перелицовывала старые костюмы, пальто. Порой доходило до штопания. Любимое меховое пальто, которое он бережно носил, дядя поменял на незавидное драповое. И все это он делал ради нас, ради детей, груз немалых забот о которых он добровольно взвалил на себя. И как жаль, что мы за все им сделанное не успели отплатить… Он ни разу не упрекнул нас ни в чем. Из-за нас он остался навсегда холостым, не испытал полного личного счастья. Всегда спешил домой, к нам, словно к своим родным детям. Забыл дорогу в театр, в кино. Но по газетным объявлениям аккуратно следил, где и что идет, какой концерт, какая кинокартина, какой спектакль. Делал все, чтобы мы не отставали от жизни. Он всегда с волнением встречал меня из театра или кино, переживал за меня, ласково называл с детства «феей».
Очень радовался, когда мы все выучились, встали на ноги и принесли матери облегчение.
Будучи по натуре оптимистом, он верил, что старость его будет светлой, радостной, обеспеченной. С огромным творческим подъемом был закончен им многолетний труд о нартских сказаниях, о героях осетинского эпоса. Как ребенок радовался он, держа в руках объемистую, страниц в пятьсот, машинописную рукопись.
– Вот издадут книгу, и мы заживем веселее! – говорил он, и в глазах его сверкали озорные огоньки. Но по какой-то злой иронии судьбы рукопись не стала книгой. Более того, она, посланная в Ленинград, где-то безнадежно затерялась. И первоисточники ее, черновики, не сохранились: они были изъяты при аресте…
Да, печальна последняя страница жизни Александра Захаровича Кубалова. Но образ его, живой и неподкупный, всегда будет в наших сердцах. И хочется верить, что дело, которое он не смог довести до конца, достойно доведет «племя, младое, незнакомое».
* * *
С 1 сентября 1937 года у Александра Захаровича Кубалова начинался отдых в санатории «Армхи». Путевка дана была Союзом писателей. Радовался дядя. Гордился заботой о людях. Возлагал большие надежды на новую работу после отдыха, строил грандиозные планы. Но, увы, им не суждено было осуществиться: 30 августа 1937 года, то есть за день до начала отдыха, его… арестовали…
Он, не чувствуя за собой никакой вины, отшучивался:
– Это какое-то недоразумение… Явная ошибка. Да к тому же, зачем мы, старики, им нужны? (Заметим в скобках: Александру Захаровичу шел 66-й год). Я скоро вернусь. Вот попомните: я скоро вернусь…
Признаюсь: жутко было смотреть, как этот самый порядочный, самый честный человек, с детской наивностью, медленно, спокойно собирается в неизвестную дорогу, шутит, утешает нас, уверяет, что скоро вернется, обязательно будет дома. Оделся по-праздничному. Даже взял с собой золотые часы. Но нашелся добрый человек и рассоветовал ему: мол, «там» часы не понадобятся. И он, пожимая плечами, удивленно спрашивал сам себя: «А как я время буду угадывать?»
Поймет меня до конца лишь тот, кто имел несчастье сам такое пережить…
– Да не горюйте же вы! – приводил нас в чувство Александр Захарович. – Вот пройдут очередные выборы, и мы будем дома. Зачем им старичье?..
До самой улицы Бутырина тащил он на ногах расшнурованные ботинки. На лице не видно было ни смятения, ни отчаяния.
Таким спокойным, неунывающим, с лицом, озаренным верой в светлое будущее, с верой в справедливость прощался с нами (а мы не знали, что это навсегда) Александр Захарович, оптимист, поэт, наш бесконечно дорогой дядя и отец; таким он останется навсегда в наших сердцах и в памяти честных простых людей.
22 октября 1971 г.
